Текст книги "Секретная предыстория 1937 года. Сталин против «красных олигархов»"

Сергей Цыркун
Секретная предыстория 1937 года. Сталин против «красных олигархов»

Кремль против Лубянки

Лютая зима стояла в стране в январе 1924 г. Казалось, царство смерти и жестокого холода охватило ее. Идти в лес за дровами при таком морозе – погибель. Угля и нефти для растопки не хватало. Люди топили домашние печи обломками мебели, книгами, всем, что можно было найти. Замерзали даже члены семей привилегированных партийных баронов, жившие в зданиях бывших царских дворцов в Кремле, хотя по кремлевской Дворцовой улице (переименованной в Коммунистическую) проложили трамвайные рельсы, по которым грохотали платформы, груженные дровами для вождей[1]1
  Шелестов Д. Время Алексея Рыкова: Эскиз политического портрета. М.: Прогресс, 1990. С. 147.


[Закрыть]. Сами же вожди, нахохлившись и закутавшись, словно удирающие из Москвы оккупанты 1812 года, торопливо выскакивали из кремлевской квартиры Председателя Коминтерна Зиновьева, которому час назад позвонил Бухарин из ленинских Горок, объявивший о том, что Ленин, которого мучительная болезнь давно уже довела до состояния едва живого полутрупа, перестал дышать. Для вождей подали аэросани. Тогда это было модно. В голодной, разоренной стране нашлись деньги безотказно финансировать КОМПАС (Комиссию по постройке аэросаней), чтобы зимние катания вождей проходили в тепле и уюте. Год назад, в феврале 1923 г., сотрудник КОМПАСа Туполев (который в дальнейшем прославился как великий авиаконструктор) создал первые цельнометаллические аэросани Ант-3. Вот, пыхтя, залез внутрь изрядно растолстевший в последнее время Зиновьев, метящий в лидеры Мировой революции. Вся власть в стране принадлежит компартии. А компартия, согласно ее Уставу, всего лишь одна из секций Коминтерна. Поэтому глава Коминтерна и спешит в Горки, чтобы полюбоваться на труп предшественника, слишком долго заслонявшего ему дорогу к власти. Второй правитель страны, председатель Реввоенсовета Троцкий, далеко на юге. Он тоже тяжело болен и нуждается в санаторном лечении. Руки Зиновьева развязаны. Он так неудержимо стремится к власти, что взмахи прогреваемого пропеллера аэросаней, должно быть, кажутся ему крыльями, на которых он вот-вот взлетит к вершинам власти. С Лениным кончено. Давно перестал существовать кровавый Свердлов. Осталось сделать два шага – повалить Троцкого и взяться, наконец, за Мировую революцию.

Рядом с Зиновьевым блестит покрытой инеем бородой и стеклышками пенсне Лев Борисович Каменев, похожий на доброго доктора. Он из обрусевших прибалтийских немцев[2]2
  Подробнее с историей семьи Л. Каменева можно ознакомиться, например, в главе «Сноха, или Два мальчика в одной матроске» книги Л. Васильевой «Дети Кремля» (М.: Вагриус, 2007). Название главы основано на истории о том, будто сын Каменева носил одежду расстрелянного царевича Алексея.


[Закрыть]. Его отец, Борис Иоахимович Розенфельд, служил железнодорожным инженером, а брат, увлекавшийся живописью, познакомился в Мюнхенской художественной школе с княжной Бебутовой, принадлежавшей к высшей аристократии Кавказа (ее предок Мелик-ага носил при персидском дворе высокое звание мискарбаша, что примерно соответствовало европейскому обер-егермейстеру), на которой женился и позднее, при коммунистах, устроил ее работать в Кремль. Позднее, когда обоих братьев объявят «врагами народа», о Льве Борисовиче будет распущен слух, доживший до наших дней, будто он еврей и его настоящее имя Лейба Борухович. На самом деле он получил имя в честь Льва Толстого, окончил гимназию, затем учился в Московском университете и, по воспоминаниям Троцкого, на сестре которого был женат, отличался страстью к роскоши. Юрий Каменев – это его литературный псевдоним, под которым он публиковался еще до Первой мировой войны, хотя в Ачинске, где он побывал в ссылке, бытует легенда, будто он там подкармливался у отставного полицейского чиновника Федора Каменева, разбогатевшего на взятках и открывшего мясную торговлю (имя Ф. Каменева до сих пор присутствует в списке почетных граждан этого города на его Интернет-сайте)[3]3
  http://admachinsk.ru/ogorode/pochetnyegrajdane/istoriyapochetnogograjdanstva.html.


[Закрыть]. Из имени Лев Борисович и псевдонима Юрий Каменев получился Лев Борисович Каменев – вероятно, в подражание главе Совнаркома, который из Владимира Ильича Ульянова через псевдоним Николай Ленин превратился во Владимира Ильича Ленина. Настоящий Николай Ленин был отец некой Ольги Лениной, подруги Крупской (после революции Надежда Константиновна Ульянова, известная под партийными кличками Рыба и Минога, стала официально носить девичью фамилию, чтобы скрыть факт церковного венчания с Владимиром Ульяновым)[4]4
  Данилов Е. Ленин: тайны жизни и смерти. М.: АСТ, 2007. С. 90–91.


[Закрыть]. Сыновья Н. Е. Ленина, Сергей и Николай, по просьбе Ольги передали его паспорт молодому Владимиру Ульянову, чтобы он мог с ним сбежать за границу. Обоих братьев Лениных большевики в 1919 году расстреляли[5]5
  Там же. С. 95.


[Закрыть].

Каменев у большевиков – важный чин. Он заместитель Ленина по Совнаркому, он председатель Моссовета (то есть наместник Москвы), скоро он станет председателем Совета труда и обороны, ему передадут в подчинение Госплан, Рабоче-Крестьянскую инспекцию, Высший Совет народного хозяйства (ВСНХ), целый ряд наркоматов (так после революции большевики стали называть министерства). Когда Февральская революция освободила его из ссылки, он одно время стал главным оппонентом вернувшегося из эмиграции Ленина. Тот быстро нагнал на него страху, и с этого времени Каменев даже не пытался вылезать из-за спины Зиновьева, навсегда избрав его своим политическим наставником. Чем больше важных должностей получает Каменев, тем больше он боится сделать хоть шаг самостоятельно, без команды Зиновьева.

Два других заместителя Ленина, Цюрупа и Рыков, тоже больны. Их место в аэросанях заняли менее видные фигуры – «человек с лицом кочегара», глава советских профсоюзов Михаил Томский и новый глава секретариата ЦК Иосиф Сталин в своей неизменной поношенной шинели. Рядом примостился Председатель ЦИК «всесоюзный староста» Калинин. В аэросанях мест было не слишком много, поэтому больше никого не взяли. Все же через неделю в главном большевистском печатном органе – «Правде» – Зиновьев снисходительно объявит, будто главный редактор «Правды» Бухарин тоже ехал с ними на санях[6]6
  Правда. 1924. 30 января.


[Закрыть]. Глава Коминтерна давно уже начал вербовать сторонников против Троцкого, Бухарина он числит одним из своих сателлитов. В аэросанях, набитых его сторонниками и выдвиженцами, Зиновьев мчался в Горки сквозь тьму рано наступившей зимней ночи, как скачет наследный принц в замок умершего короля…

Аэросани меж тем подбрасывало на ухабах. Шофер пристально вглядывался в ночную тьму, чтобы не сломать полозья, но все покрывал снег, поэтому аэросани мотало из стороны в сторону. Сидевшие рядом со Сталиным его покровители Зиновьев и Каменев при каждом повороте наклонялись в стороны, едва не вылетая из тесноватых аэросаней. Молчаливый, задумчивый Сталин наблюдал за этими безвольными шатаниями всемогущих вождей. Любопытная метафора пришла ему в голову. Через четыре года, когда скрывать свои мысли от Зиновьева и Каменева уже не понадобится и Сталин вслед за Бухариным и Рыковым выступит против них в открытую, он поделится сокровенными мыслями с XV съездом партии в своем заключительном слове: «Если просмотреть историю нашей партии, то станет ясным, что всегда, при известных серьезных поворотах нашей партии, известная часть старых лидеров выпадала из тележки большевистской партии, очищая место для новых людей. Поворот – это серьезное дело, товарищи. Поворот опасен для тех, кто не крепко сидит в партийной тележке. При повороте не всякий может удержать равновесие. Повернул тележку, глядь – и кое-кто выпал из нее…

Возьмем 1903 год, период II съезда нашей партии… Во главе партии стояла тогда шестерка: Плеханов, Засулич, Мартов, Ленин, Аксельрод, Потресов. Поворот оказался роковым для пяти членов этой шестерки. Они выпали из тележки. Ленин остался в единственном числе. (Аплодисменты.)…

И если теперь выпадут из тележки некоторые лидеры, не желающие твердо сидеть в тележке, то в этом нет ничего удивительного. Это только избавит партию от людей, путающихся в ногах и мешающих ей двигаться вперед. Видимо, они серьезно хотят освободиться от нашей партийной тележки. Ну, что же, если кое-кто из старых лидеров, превращающихся в хламье, намерены выпасть из тележки, – туда им и дорога! (Бурные продолжительные аплодисменты. Весь съезд встает и устраивает тов. Сталину овацию)»[7]7
  Сталин И. В. Сочинения. М.: ОГИЗ; Государственное издательство политической литературы, 1946–1952. Т. 10. С. 368–370.


[Закрыть].

Сталин хотел сказать, что следует на очередном повороте выбрасывать из «тележки» левых, подразумевая, что на следующем повороте настанет очередь вылетать из нее для «правых». Примерно то же он разъяснял на Президиуме Исполкома Коминтерна в 1926 г.:

«…требуют, чтобы борьба против правых и «ультралевых» шла всегда и везде, при всяких условиях, с одинаковой ударной силой, так сказать, по справедливости. Эта точка зрения справедливости и равномерности удара против правых и «ультралевых» при всяких условиях и при всякой обстановке – является ребяческой точкой зрения. Так не может ставить вопрос политик. Вопрос о борьбе с правыми и «ультралевыми» надо рассматривать не под углом зрения справедливости, а под углом зрения требований политического момента, под углом зрения политических потребностей партии в каждый данный момент»[8]8
  Правда. № 40. 1926. 18 февраля.


[Закрыть].

Сталин не держался «ребяческой точки зрения». Он считал себя прагматиком. Однако та «тележка», в которой толкались вожди, вылетая на поворотах, имела одну скрытую пружину, которую и сам Сталин до поры до времени недооценивал. Речь идет о всемогущем ГПУ, без учета которой, как оказалось, любые политические шаги в Кремле являются шагами в пропасть.

Об этом пришлось вспомнить, когда аэросани подъехали к ленинскому поместью. Высоких гостей встречал хмурый, лобастый человек с лицом унтер-офицера. Это был член Коллегии ОГПУ Генрих Ягода.

В тени Железного Феликса

До революции пути рыбинского мещанина Еноха Иегуды, выходца из еврейской религиозной семьи, и молодого грузинского революционера Иосифа Джугашвили никогда не пересекались, да и вряд ли в случае встречи они могли вызвать друг у друга симпатию. Ягода принадлежал к анархистам, известен среди них под кличками Сыч, Одинокий и пришел в революционную деятельность, насколько можно судить, главным образом, для того, чтобы не работать. После первого же ареста он потерял к ней интерес и вплоть до революции более никакой подпольной работою не занимался. Его приютил двоюродный дядя[9]9
  Ильинский М. М. Нарком Ягода. М.: ЭКСМО; Яуза, 2005. С. 71.


[Закрыть], старик-гравер М. И. Свердлов-старший, которого, по свидетельству сталинского секретаря Б. Бажанова, Ягода в дальнейшем обокрал[10]10
  Бажанов Б. Воспоминания бывшего секретаря Сталина. М.: СП «Софинта»; ИРЦ «Инфодизайн», 1990. С. 96.


[Закрыть].

Юный Джугашвили, напротив, вскоре после исключения из духовной семинарии целиком ушел в подполье, значительную часть своей жизни провел в тюрьмах и ссылках. При том что «чудесный грузин» очень много сделал для денежного пополнения большевистской партийной кассы (вместе с Орджоникидзе и Стасовой он весною 1912 г. даже создал Финансовую комиссию ЦК), он оставался исключительно скромен в быту и совершенно равнодушен к житейским соблазнам, отдавая свободное время главным образом чтению и публицистике; по воспоминаниям его золовки Сашико Монаселидзе, свой первый приличный костюм он приобрел только по настоянию партийных товарищей, находясь в Швеции на Стокгольмском партийном съезде[11]11
  Воспоминания Александры (Сашико) Монаселидзе (урожденной Сванидзе) хранятся в архивном фонде Института марксизмаленинизма (ГФ ИМЛ. Ф. 8. Оп. 2. Ч. 1. Д. 43). Цит. по: Островский А. Кто стоял за спиной Сталина? М.: Центрполиграф, 2004. С. 252.


[Закрыть]. Одним словом, Иегуда (впоследствии Ягода) и Джугашвили (впоследствии Сталин) если бы и увиделись, то все же не имели и не могли иметь в то время никаких общих интересов. В революционную деятельность подростка Джугашвили привлекло, прежде всего, обостренное чувство справедливости. Сын бывшего крепостного, он принадлежал к бедному крестьянскому роду, предположительно осетинского происхождения (возможно, фамилия его предков была Джугаты – русифицированный вариант Джугаев, – и они принадлежали к числу осетин, вторгшихся в XVIII в. в Мтиулетию – историческую область на севере Грузии, населенную исстари народом мохеве, а ныне известную под названием Южной Осетии). Его прадед Заза Джугашвили после участия в Ананурском восстании стал крепостным князей Эристави. Отношения между осетинами и грузинами были сложны, и прозвище Кровавый Осетин, которым впоследствии нарекли Сталина политические противники, возможно, является отзвуком каких-то конфликтных ситуаций раннего периода его жизни.

По воспоминаниям сверстников, маленький Сосо Джугашвили не любил шумных детских игр; будучи страстным читателем, он все свое свободное время посвящал книгам. Он мечтал получить образование, чтобы стать писарем и «помогать обиженным в составлении прошений и жалоб». Когда он подрос и убедился, что грамотно составленных жалоб недостаточно для восстановления справедливости, он пришел к выводу, что необходимо не полагаться на чужую порядочность, а иметь в своих руках власть для того, чтобы защищать притесняемых, и решил стать волостным старшиной [12]12
  Воспоминания Александры (Сашико) Монаселидзе (урожденной Сванидзе) цит. по: Островский А. Кто стоял за спиной Сталина? С. 98.


[Закрыть]. Ему повезло с первым учителем: З. А. Давиташвили, дворянин Горийского уезда, посвятивший жизнь педагогике, по воспоминаниям матери будущего вождя, учил детей «с любовью относиться к простым людям и думать о тех, кто находится в беде». По утверждению самого Сосо Джугашвили, первый учитель привил ему любовь к учению и знаниям. Стремление к самообразованию он сохранил до конца жизни. Его юношеские стихи наряду с лирическими описаниями природы содержат романтические душевные порывы:

 
Когда крестьянской горькой долей,
Певец, ты тронут был до слез,
С тех пор немало жгучей боли
Тебе увидеть привелось.
 

О похождениях народных героев маленький Сосо Джугашвили немало слышал в детстве от отца, которого почему-то повелось изображать никчемным пьяницей с садистскими наклонностями, хотя на самом деле он был трудолюбивым ремесленником, говорил свободно на нескольких языках, декламировал по памяти фрагменты из творчества Ш. Руставели и имел учеников, живших в его доме и не подтверждающих слухов о его жестокости[13]13
  ^Воспоминания Александры (Сашико) Монаселидзе (урожденной Сванидзе) цит. по: Островский А. Кто стоял за спиной Сталина? С. 81, 88.


[Закрыть].

Романтически-бунтарские поэтические настроения ранней юности продолжали в какой-то степени жить в глубине души Сталина и на склоне лет. Известен случай, когда он позвонил домой Борису Пастернаку и спросил его мнение об арестованном поэте Осипе Мандельштаме. Тот не дал определенной оценки творчеству Мандельштама, и разочарованный Сталин, как поэт поэту, обронил: «Если бы мой друг-поэт попал в беду, я бы лез на стену, чтобы его спасти»[14]14
  Существует пересказ этого разговора в нескольких версиях, их обзор с указанием источников см.: Сарнов Б. Смерть и бессмертие Осипа Мандельштама//Литература. 2003. № 42.


[Закрыть].

Однако Сосо Джугашвили не повезло в другом. Страсть к учебе оказалась неисполнимой. За несколько лет до его рождения от внезапной болезни умер престолонаследник Николай – способный и энергичный юноша, который готовился стать помощником своему отцу, императору Александру Освободителю, в его реформах. В итоге престол достался совершенно не подготовленному к делам правления Александру III, человеку, поверхностно образованному, грубому и неотесанному, любителю охоты и выпивки, врагу просвещения, презиравшему ученость. Близко знавший его граф С. Ю. Витте характеризовал его: «Император Александр III был совершенно обыденного ума, пожалуй, можно сказать, ниже среднего ума, ниже средних способностей и ниже среднего образования». Он был человек не злой и не жестокий, но недалекий и мелкий.

Узнав, что сын некой крестьянки Ананьиной хочет учиться в гимназии, он с негодованием начертал: «Это-то и ужасно, мужик, а тоже лезет в гимназию!», как будто более серьезных проблем в Российском государстве не существовало. Желая ему угодить, министр Иван Делянов 1 июля 1887 г. – в тот год, когда маленький Сосо Джугашвили готовился к поступлению в подготовительный класс, – издал свой знаменитый циркуляр «о кухаркиных детях», которым фактически запрещался прием в гимназию детей низших сословий, хотя бы и за высокую плату. Одновременно закрывался приготовительный класс для «отвлечения от гимназии таких учеников, которым, по условиям быта их родителей, совершенно не следует стремиться к среднему гимназическому образованию». Этот совершенно феодальный, жестокий по своей бессмысленной несправедливости документ предусматривал, что гимназии «освободятся от поступления в них детей кучеров, лакеев, поваров, прачек, мелких лавочников и тому подобных людей, детей коих, за исключением разве одаренных необыкновенными способностями, вовсе не следует выводить из среды, к коей они принадлежат, и чрез то, как показывает многолетний опыт, приводит их к пренебрежению своих родителей, к недовольству своим бытом, к озлоблению против существующего и неизбежного по самой природе вещей неравенства имущественных положений». Естественно, ни к чему другому, кроме того самого «озлобления», столь бездумная политика привести не могла.

Двери гимназии, а следовательно, и университета захлопнулись перед маленьким Сосо Джугашвили навсегда. В детском сердце укоренилось убеждение, что справедливости на свете не существует, а все решает право сильного, которое принадлежит лишь тем, у кого власть в руках. Конечно, это был лишь первый шаг на пути превращения прекраснодушного мечтателя и поэта в злобного и коварного деспота. Окончательно Сталина сделала, как известно, большевистская партия. Но будто чья-то злая воля протащила его через долгие годы испытаний, которые сделали его еще более замкнутым, мстительным, беспощадным. Выбор его для получения образования теперь был невелик: либо реальное училище, которое давало по окончании право поступления на физико-математический или медицинский факультет, либо духовное училище, после которого можно было поступить лишь в семинарию. Выбор чисто теоретический: в его родном городе Гори реального училища не было.

Духовное училище Сосо Джугашвили закончил с величайшим прилежанием и в Тифлисскую духовную семинарию поступил на льготных основаниях. Но ему опять не повезло. Устав семинарии запрещал чтение литературы недуховного содержания, так что отец ректор, архимандрит Серафим, безжалостно карал чтение книг, за которым неоднократно заставали семинариста Джугашвили, продолжительным карцером. Свирепым гонителем юного книгочея оказался также инспектор семинарии, печально известный иеромонах Гермоген. Лютый фанатик, по слухам, совершивший над собою обряд оскопления, одержимый изгнанием бесов, он впоследствии входил в кружок Григория Распутина, стал епископом и членом Святейшего Синода, близким сотрудником бесноватого монаха Илиодора, «ругателя и буяна», по словам французского посла М. Палеолога, мнимого чудотворца и прорицателя. Рассорившись с Распутиным, Гермоген и Илиодор заманили его в ловушку, били тяжелым распятием по голове, плевали в лицо, таскали за волосы, затем втащили в церковь, и Гермоген дико закричал: «Поднимай руку! Становись на колени! Говори: клянусь здесь, пред святыми мощами, без благословения епископа Гермогена и иеромонаха Илиодора не преступать порога царских дворцов!..» История с всесильным при царском дворе Распутиным дорого обошлась обоим безумцам: Гермогена исключили из состава Святейшего Синода и, отказав ему в четырехдневной отсрочке по болезни, заточили в провинциальном Жировицком монастыре, а Илиодора – во Флорищевой пустыни.

Таков был инспектор семинарии, на рубеже столетий творивший суд и расправу над отданными его духовному попечению семинаристами. Он водворял Джугашвили в карцер не только за чтение, но и за «пререкания» во время профилактического обыска в общежитии. После рождественских праздников, когда другие семинаристы разъезжались на каникулы по домам, его на месяц лишали права выхода в город. При заключении в карцер у Джугашвили отбирали («конфисковывали») книги. Книги были библиотечные (по бедности он не мог позволить себе покупать их, да и хранить было негде)[15]15
  Островский А. Указ. соч. С. 110, 141.


[Закрыть]. Стоит ли удивляться, что окончить семинарию Джугашвили не смог. Он вынужден был устроиться наблюдателем в Тифлисской обсерватории. Согласно действовавшим в то время правилам, бывший семинарист должен был вернуть семинарии в погашение расходов на свое обучение немыслимую для него сумму в 680 рублей – при его зарплате 20 рублей в месяц. Едва он достиг совершеннолетия (21 год), и его, как неисправного должника, в начале января 1900 г. взяли под стражу. С такой биографией нечего было и думать о получении приличного места. Так начался его долгий путь по тюрьмам и ссылкам.

Мещанин Енох Иегуда принадлежал к совсем иному поколению, жил в другое время. Он сел за парту нижегородской гимназии в ХХ веке, когда циркуляр «о кухаркиных детях» давно утратил практическое применение. Перед ним была открыта и дорога в университет, если бы он пожелал продолжить образование: даже вне черты оседлости для лиц иудейского вероисповедания выделялась университетская квота в 5 % (в пределах черты оседлости – 10 %), но Енох Иегуда перешел в православие под именем Генриха Ягоды, так что не имел вообще никаких ограничений. Впрочем, ни малейшего интереса к учебе он не имел и, судя по тому, что нам известно, с подросткового возраста являл собою тип мошенника, бездельника и совершенно беспринципного лжеца, умевшего втираться в доверие. Имморализм Ягоды носил абсолютный характер. Именно это обеспечило ему в дальнейшем блестящую карьеру в органах ВЧК – ОГПУ.

Однако следует понимать сущность такого явления, как «чекизм». Оно требовало абсолютного имморализма только в клановых интересах, а не в своих личных. Отступников безжалостно карали, особенно при Дзержинском, который нередко расстреливал проворовавшихся чекистов. Для того чтобы всю свою деятельность подчинять личной выгоде, но при этом оставаться в безопасности, требовалось иметь связи в политической сфере. Какая же политическая партия той эпохи готова была терпеть в своих рядах подобное отребье? Только одна.

Для того чтобы понять, почему столь разные люди оказались в рядах одной партии, а затем – вместе с нею – на вершине власти в стране, необходимо обратиться к корням и истокам «чекизма» в русском социалистическом и революционном движении. С давних времен в этом движении было два основных нравственных направления: авантюристическое, основанное на полной беспринципности в духе «цель оправдывает средства», и высокоидейное, отвергавшее всякое «революционное» действие, если оно по природе своей аморально. Яркими представителями первого направления были всякого рода инсургенты «Смутного времени», «бунташного века» и эпохи дворцовых переворотов. Все они в разное время пытались использовать недовольство народных низов как рычаг для собственного прихода к власти и удовлетворения личных амбиций. Среди наследников Юшки Отрепьева, «тушинского вора» и им подобных первым догадался сделать ставку на русский фабричный пролетариат некто Иоасаф Батурин – авантюрист XVIII века, который планировал силами фабричных мастеровых подстеречь на охоте и убить графа Разумовского, затем поджечь летний охотничий дворец императрицы Елизаветы, под предлогом тушения пожара наводнить его теми же фабричными, разоружить лейб-компанию и произвести государственный переворот.

Попытка Батурина завершилась неудачей из-за сопротивления великого князя Петра Федоровича, которого он планировал возвести на престол. 15 следующих лет Батурин, лишенный дворянства и имени, провел безымянным колодником, замурованным в стене Шлиссельбургской крепости. Однако он сумел передать охранявшему его солдату некое письмо политического содержания, которое в итоге попало в руки новой императрицы Екатерины II, пришедшей в гнев и ужас от неугомонного авантюрьера, содержавшегося не так уж далеко от ее дворца. Она предписала отправить его на Дальний Восток, на берег Охотского моря, в вечную каторгу. Но там он сошелся с бывшими офицерами и придворными, участниками и жертвами многочисленных заговоров, переворотов и контрпереворотов того сумбурного века, захватил с ними галеон «Святой Петр» и умер пиратом в Тихом океане. Он нашел последователей. Через сто лет после смерти он уже прослыл борцом за свободу, его даже называли «московским агитатором»[16]16
  Панов В. Экипаж мятежного галеона//Вокруг света. 1990. № 3.


[Закрыть].

По его стопам пошел знаменитый Сергей Нечаев, по натуре страстный авантюрист, патологический лжец, мечтавший стать российским диктатором. Связавшись с полуподпольными студенческими кружками, он подослал к ним свою сестру с запиской, из которой следовало, что он арестован и его везут в крепость. Впоследствии он уверял, будто сбежал из этой крепости, создав себе славу героя-революционера, добежал, овеянный ею, до Швейцарии, где едва не вытянул у Герцена, Огарева и Бакунина крупную сумму денег на организацию революции в России. Прибывший в это время из России политэмигрант разоблачил его как лжеца и вора, обокравшего своего же товарища. Вернувшись в Россию, Нечаев подговорил какого-то бедолагу выдать себя за эмиссара Всемирного интернационала, который приехал в Россию с инспекцией. С его помощью в Москве Нечаев убедил нескольких человек в том, что он стоит во главе крупнейшей подпольной организации со штабом в Санкт-Петербурге. Он даже ездил с одним из москвичей на секретное заседание этой организации в Петербург, причем петербуржцам сказал, что везет руководителя этой же организации из Москвы для проверки, как создается подпольная сеть в других городах. Потом видный деятель студенческого движения Иванов разоблачил Нечаева как никчемного авантюриста, Нечаев его за это убил и на несколько лет попал в один из равеллинов Петропавловской крепости, в одиночку. Его единственным соседом, сидевшим в соседней камере, был сошедший в заключении с ума отставной офицер Михаил Бейдеман, непрерывно оглашавший тюремные своды истошными криками. История Бейдемана со временем получила романтическую окраску, по ее мотивам в 20-е годы ХХ века написан роман Ольги Форш «Одеты камнем», сделана экранизация («Дворец и крепость»). Нечаев же в отличие от Бейдемана не сошел с ума, а сумел создать из охранявших его солдат и офицеров целый заговор. Он уверял их в том, что является важной секретной персоной, другом престолонаследника, имеет серьезные связи при дворе и очутился в крепости в результате каких-то интриг. Нечаев столь ловко повел дело, что первый вовлеченный им в заговор солдат был совершенно уверен, будто вступает в него последним из гарнизона. Авантюрист планировал силами крепостного гарнизона схватить царя с его семьей и свитой, когда они прибудут в Петропавловскую крепость на молебен, а затем создать новое правительство и править страною от имени престолонаследника. Дерзкий план провалился по случайности, когда была уже установлена связь с находившимися на свободе народовольцами.

Столь подробное изложение биографии Нечаева потребовалось для иллюстрации того уродливого побочного явления в русском революционном движении, которое принято называть «нечаевщиной». Именно в ней угнездились корни того корыстно-авантюристического, глубоко лживого по своей сути течения, в мутные воды которого со временем влились уголовники, садисты, психопаты, многие из которых оказались еще хуже Нечаева. Именно к этой накипи принадлежал и будущий глава тайной полиции Ягода. Его биографом М. М. Ильинским введен в научный оборот документ, подтверждающий дореволюционную связь анархиста Ягоды с Нижегородским губернским жандармским управлением[17]17
  Речь идет о выписке из отношения № 296262 от 28.04.1912 г. Московского охранного отделения и о показаниях начальника секретного архива Горьковской области Евстифеева А. А. о том, что архивное дело Нижегородского губернского жандармского управления № 27 за 1910 г. было у него при Ягоде изъято начальником управления НКВД по Горьковской области Погребинским, после чего, видимо, уничтожено.


[Закрыть].

И после Нечаева находилось достаточно желающих нагреть руки на революционном движении для удовлетворения собственных властных амбиций. К этому течению принадлежал не только сам Ягода, но и его выдвиженцы: Агранов, Молчанов и другие, с биографиями которых мы еще ознакомимся. Не слишком обремененные дореволюционными заслугами, после революции они примкнули к победившей партии и поспешили воспользоваться плодами чужих дел в личных целях. Доктор философских наук Ю. Линник назвал это явление чекизмом, дав ему такую характеристику: «активное неприятие свободы; стремление изолировать страну от внешнего мира – и вместе с тем эскалация заразы за ее пределы; мифогенез, направленный на создание мнимых врагов внутри и вне государства – без них чекизм не может; враждебное отношение к духовной культуре; глубинный имморализм; склонность к предательству; жестокость»[18]18
  Линник Ю. Чекизм: генезис и эволюция//Хроника МХГ. 2007. № 7.


[Закрыть].

После октябрьского переворота молодой Ягода сразу попытался использовать свои прежние связи. Первую помощь ему оказал старый большевик Николай Подвойский, с которым они до революции одно время работали в больничной кассе Путиловского завода. Став наркомом по военным и морским делам, он помог Ягоде устроиться сначала ответственным редактором партийной газеты «Крестьянская беднота» (несмотря на отсутствие среднего образования), а затем, когда Ягода задним числом приписал себе десятилетний дореволюционный партстаж [19]19
  Петров Н. В., Скоркин К. В. Кто руководил НКВД 1934–1941. Справочник. М.: Звенья, 1999. С. 460.


[Закрыть], Подвойский, похоже, рекомендовал его во вновь создаваемую Высшую военную инспекцию Красной Армии. Не одного Ягоду взял под покровительство этот великодушный человек. По его ходатайству был освобожден из тюрьмы известный в Петрограде комиссар электростанций Михаил Фаерман: именно он в ночь октябрьского переворота отключил электроснабжение правительственных зданий; в дальнейшем он торговал разрешениями на выезд из Советской России за границу, а потом получил предписание: «Произвести внезапные обыски в городских притонах города Петрограда и конфисковать в государственную казну обнаруженные при обысках крупные суммы». С этим предписанием Фаерман в паре с неким штабс-капитаном Казанцевым принялся «комиссарить», т. е. грабить людей в ресторанах и клубах. С размахом соря ворованными деньгами, Фаерман и Казанцев в конце концов попались, были арестованы и затем после вмешательства Подвойского освобождены с прекращением дела; Фаерман по счастливом окончании этой истории назначен «начальником Военного контроля», опять проворовался и сбежал[20]20
  Лосев И. В. ОГПУ против СкотландЯрда. СПб.: Юридический центр Пресс, 2003. С. 75—103.


[Закрыть]. Вот в такую несгибаемую революционную когорту угодил Ягода.

Однако под заботливым крылом Подвойского Ягоде послужить не удалось: уже 13 марта того вытеснил с поста наркомвоенмора Демон Революции Лев Троцкий. И тут над головою анархиста Ягоды едва не разразилась гроза.

Как известно, большевики до революции вели не слишком активную деятельность, ограничиваясь агитацией и пропагандой и принципиально отказавшись от вооруженных форм борьбы. В то время как анархисты и эсеры шли на каторгу и поднимались на виселицы, руководители большевиков, не замеченные в серьезных выступлениях против властей, лишь изредка попадали в ссылку, откуда либо легко бежали, либо попадали под амнистии, а по большей части вообще находились в эмиграции. Февральская революция, свергнувшая самодержавие, обошлась без их участия, а за Октябрьскую революцию они решились взяться не раньше, чем заручились поддержкою левых эсеров, имевших широкую опору в крестьянских Советах и не без труда убедивших Съезд крестьянских депутатов признать решения Второго съезда Советов рабочих и солдатских депутатов относительно Октябрьской революции. Третьим союзником по коалиции стали анархисты: им сочувствовали наводнившие революционный Петроград вооруженные до зубов матросы. Правда, Ягода давно утратил связь с организациями анархистов, но в те дни многие провозглашали себя старыми революционерами.

Однако победившая коалиция, начав политику запрета свободы печати, преследований Викжеля (профсоюза железнодорожников) и прочих профсоюзов, не имела поддержки среди населения. Из пяти гражданских свобод, провозглашенных царским Манифестом 17 октября 1905 г., большевики, левоэсеры и анархисты сохранили одну лишь свободу совести, де-факто отменив неприкосновенность личности, свободы слова, собраний и союзов. Партию конституционных демократов (их называли «кадетами»), получившую почти пятую часть голосов при выборах в Учредительное собрание, они объявили вне закона. Но даже при таких обстоятельствах, при подконтрольных выборах, три правящих партии не получили в Учредительном собрании большинства. К правящей коалиции принадлежали всего 207 из 703 избранных депутатов. Попытка навязать Учредительному собранию в качестве председателя лидера левоэсеров Марусю Спиридонову провалилась. Позднее, рассорившись и с левоэсерами, большевики держали ее в тюрьме в чрезвычайно строгих условиях. Прошедшая царскую каторгу, она была потрясена подобным обращением: «Пришлите мне градусник, – просила она в переданном на волю письме товарищей по партии. – Я себя с каждым днем чувствую все сквернее. Надо бы вылежаться, но кровать ужасная, на ней нельзя лежать с больным боком и спиной… Кровать из брусьев и спиц, без досок… Пол сырой (каменный) и очень холодный… Я сплю третью неделю не раздеваясь и очень утомилась… Я не могу помыться… ТАК с нами не поступали и царские слуги… Справлялась о прогулках – ответили отказом. Справлялась о газетах – отказом… Кое-как добилась мыла… Ночью грохот двери, громкий разговор, бряцанье и гляденье на меня… Так не делали с нами и на каторге… Бухарин, Ленин, Троцкий могут быть довольны»[21]21
  Цит. по: Данилов Е. Ленин: тайны жизни и смерти… С. 77–78.


[Закрыть].