Текст книги "В России жить не запретишь"

* * *

Конягин осторожно положил под язык таблетку нитроглицерина, так же осторожно водрузил на нос очки, напряг зрение. Нет, не померещилось. Речь в статье действительно шла о СКВО. И первая ее глава называлась не как-нибудь, а «КТО-КТО? КОНЬ В ГЕНЕРАЛЬСКОМ ПАЛЬТО».

– Не могу, – пожаловался он, едва двигая омертвелыми губами. – Не вижу ни хрена, Коля. Тут про меня написано? Про нас с тобой?

– Ну, фамилий автор пока что не приводит, – проворчал Воротюк, успевший возвратиться на прежнее место за столом. – Все больше намеками оперирует. До поры до времени.

– До поры до времени? А потом?

– Ты забыл, что все наши банковские проводки в твой компьютер заложены? Суммы перечислений, счета, коды, названия всех зарегистрированных нами фирм. – Воротюк рванул узел сделавшегося ему тесным галстука. – Думаешь, я из-за плана операции психую? Да пусть «чехи» им подавятся, с нас взятки гладки. План «липой» объявить можно: дезинформация это, мол, специально Ворону подброшенная. Но если хоть одна собака про остальное пронюхает… Если хоть одна падла глубже копнет…

– Ох, не приведи господь, – выдохнул Конягин, находясь гораздо ближе к обмороку, чем в тот миг, когда понял, что пульс на руке внучки не бьется.

Воротюк с тревогой взглянул на обмякшего подчиненного:

– Эй, ты как? Медиков вызвать?

– Не надо, – просипел Конягин, массируя грудь. – Вроде отпустило.

– У меня тоже сердечко ни к черту, – признался Воротюк, притронувшись почему-то к животу, выпирающему из-под кителя. – Особенно теперь.

– Еще бы. Столько всего навалилось.

– Но раскисать нельзя, Павлуша, ой нельзя. Действовать нужно. Четко и оперативно.

– Как действовать? Бежать? Прятаться?

– Дурья твоя башка. Ты что, кабан-подранок? Как побежал, так, считай, уже в преступники записался. Нет, дорогой мой товарищ, отступать нам нельзя, отступать нам теперь некуда. Хоть и не Москва за нами, а ситуация в чем-то схожая. Как говорится, ни шагу назад. Стоять насмерть!

– У тебя есть план? – спросил Конягин с просыпающейся надеждой.

– Есть, – кивнул Воротюк, – конечно, есть. Вот прочитай статейку, а потом я тебе свои соображения изложу. Но учти, – начальник штаба поднял палец, – в отпуск я все равно уеду. Ты промашку дал, ты и исправлять должен. Со всей, понимаешь, ответственностью. Потому как в случае чего история тебя не простит.

– Да мне на нее, на историю…

– Мне тоже, – перебил Воротюк. – Однако мы ее все же творим собственными руками. Лепим, можно сказать. Из всякого подручного дерьма. Вчера, допустим, этим занимался я, а теперь настал твой черед. Ясно?

– Ясно, – промямлил Конягин. Соврал. Ничего ему ясно не было, наоборот, сплошной туман крутился в голове, мысленная неразбериха и почему-то отзвуки похоронного марша.

От газеты пахло не типографской краской. Следственным изолятором в Лефортове. Окурком сигареты, выпрошенной у следователя. Тюремной парашей или баландой, мало чем отличавшимися друг от друга.

Конягин поморгал глазами, заставляя себя сосредоточиться на статье.

Как сообщило РИА «Новости» руководитель пресс-службы Минобороны России, в самом ближайшем будущем министр обороны намерен посетить Северо-Кавказский военный округ. Такова официальная версия. Однако, согласно информации, полученной нами из достоверных источников, министр посетит СКВО вовсе не для для того, чтобы уделить все свое внимание вопросам боевой подготовки в летний период и обустройству частей…

Конягин с силой потер занемевшую шею, погонял во рту подслащенную нитроглицерином слюну. Худо ему было. Пожалуй, даже хуже, чем когда увидел Ларочку, застывшую в луже крови. Несчастная девочка… Жила себе, радовалась, шоколадки кушала, к поступлению в институт готовилась, и вдруг нате вам: допрыгалась… Подвела деда под монастырь, соплячка!

– Изучил? – нетерпеливо спросил Воротюк.

– Я тебе что, штабной писарь? – обиделся Конягин.

– Тогда читай-читай. У меня через два часа самолет.

«Чтоб ты не долетел», – мысленно пожелал начальнику Конягин. Но без злобы, машинально. На эмоции сил не осталось. Их едва-едва хватало на то, чтобы вникать в смысл статьи.

Один из аудиторов Счетной палаты России, с которым негласно встретился наш корреспондент, сообщил, что его коллеги зафиксировали крупные финансовые нарушения в ходе ревизии по Северо-Кавказскому военному округу. Только за период с октября 2004 года по май 2005-го общий объем хищений исчисляется в сотнях миллионов рублей.

По словам сотрудника ревизионной комиссии, о результатах проверки было доложено министру обороны, который признался, что с такими откровенными хищениями Россия не сталкивалась с 1995 года…

* * *

– Ну, как тебе это? – мрачно спросил Воротюк у задыхающегося Конягина, уронившего газету на стол.

– Клевета, – пропыхтел тот. – Наглый поклеп. Эти журналюги думают, что так легко миллиарды слямзить. Ну, попользовались чуток, так большая часть средств все равно по прямому назначению пошла. – Конягин обиженно шмыгнул носом. – Разве ж я тут бы сейчас сидел, если бы такую хренову тучу денег огреб?

Воротюк согласно кивнул:

– Вот и я так думаю. Взять бы этих пепперони за шкирку – и в нашу гарнизонную тюрьму, недельки так на две.

– Папарацци, а не пепперони. Но взять бы их за шкирку не мешало. Мы бы им свободу с гласностью показали, выродкам.

– Сейчас не до праздных мечтаний, – напомнил Воротюк, запуская палец в ухо. – Что-то предпринимать надо, Павлуша, стрелки переводить. Проверки сами по себе процедура неприятная, но по документам все чики-пики. Если и привлекут кого-то, то не нас с тобой.

– Не нас с тобой, – эхом откликнулся Конягин, впервые за весь разговор попытавшийся улыбнуться.

– При условии, что не всплывет твой долбаный компьютер!

Слабая улыбка на губах Конягина превратилась в болезненную гримасу.

– Черт, – сказал он. – Как же все это некстати.

– Не то слово, Павлуша, не то слово, – печально подтвердил Воротюк. – Однако способ закрыть тему есть. Один-единственный.

– Какой?

– А как Александр Македонский рубил концы, помнишь?

– Он гордиев узел рубил, а не концы.

– Тем более! – воскликнул Воротюк, воздев перепачканный желтым палец. – Мы тоже должны действовать решительно. По-македонски. – Генеральская ладонь рассекла воздух столь воинственно, что на столе зашевелились бумаги, тронутые воздушным вихрем. – Высадим в Чечне десант. Небольшую группу захвата из десяти-пятнадцати человек. Задача перед бойцами должна быть поставлена, сам понимаешь, какая. Сколько времени тебе понадобится на то, чтобы сформировать такую зондеркоманду?

– Нам не зондеркоманда требуется, – прошептал Конягин, подчиняясь внезапному наитию.

– Вот как? – Воротюк заинтересованно пошевелил бровью. – А кто тогда за компьютером отправится? Эскадрон гусар летучих?

– Эскадрон нам тем более не пригодится. Чем больше людей будет задействовано в операции, тем больше языков станут болтать о ней, согласен, Николай?

– Резонно. Что же ты предлагаешь? Снарядить в Чечню какого-нибудь супермена-одиночку? – Воротюк хохотнул, давая понять, что лично он в суперменов не верит.

– Нам нужен парень из другого ведомства, – произнес Конягин тихо. – Не армейский спецназовец, не сотрудник ГРУ. У меня есть такой на примете. Капитан ФСБ Бондарь Евгений Николаевич. О нем ходят легенды, а он в настоящий момент не у дел. Боевые ранения залечивает.

– Ты в своем уме, Павлуша? Доверить фээсбэшнику компромат на самих себя? Да он твой компьютер в два счета раскурочит, информацию своим сольет, а нас с тобой – под колпак. – Воротюк тяжело задышал. – Бред сизой вороны. Ни в какие ворота не лезет.

– А если капитан не вернется с задания? – предположил Конягин. – Если он с компьютером сгинет? Тогда как?

Воротюк подпрыгнул так резво, словно из сиденья его кресла внезапно высунулся острый шип:

– Нет, ты определенно спятил! ФСБ как тот дракон о ста головах. Одну срубишь, а остальные в тебя вцепятся и порвут, как Тузик – грелку. Что за нелепые идеи? Сколько вчера на грудь принял, признавайся?

– Норму, – отрезал Конягин, взгляд которого стал застывшим, как у человека, находящегося в гипнотическом трансе. – Это к делу не относится. Ты вникай, вникай, Николай. Фээсбэшника нужно использовать втемную. Он сейчас в отпуске мается, небось не знает, чем себя занять.

– И поэтому ринется в Чечню на чужих дядей работать?

– Почему нет? Предложим ему негласно послужить Родине. В частном порядке, так сказать, на договорной основе. Денег посулим, лапшу на уши навешаем.

– Как же твоему Бондарю лапши на уши навешаешь, если он такой ушлый? – недоверчиво прищурился Воротюк.

– В деле ушлый, – пренебрежительно скривился Конягин. – В житейских ситуациях – простофиля, иначе давно ходил бы в полковниках.

– Определенный резонанс в твоих словах есть.

– Резон.

– И резон, соответственно. – Воротюк заерзал на месте. Если в его кресле и торчал шип, то теперь он как бы вминал его задницей обратно. – И что, он сейчас свободен, твой герой-одиночка?

– В длительном отпуске, – ответил Конягин.

– На него можно положиться?

– Больше не на кого.

– Меня интересует его квалификация.

– Сейчас удовлетворю твое любопытство, – пообещал Конягин, вставая. – Схожу за личным делом этого Бондаря. Я давно за ним наблюдаю, с тех пор, как он со спецназовцем ГРУ в Севастополе на пару работал. Как чувствовал, что парень нам однажды пригодится.

Конягин тяжело направился к выходу.

– У тебя и на меня дело заведено? – крикнул Воротюк ему вдогонку.

Заместитель замер. Обернулся через плечо и отрицательно покачал головой. А начальник штаба вместо облегчения почувствовал такой приступ изжоги, что, оставшись один, согнулся пополам в своем кресле, нашептывая искривившимися губами:

– Ох, доля моя проклятая! Устал я жить в этом сраном гадюшнике, ох, устал. Помереть бы, да так, чтобы разом, без боли… Но ведь не дадут, не позволят…

Кого он имел в виду? Уж не ангелов ли небесных, в которых сроду не верил?

* * *

К тому моменту, когда Конягин возвратился в кабинет с тощей папочкой в руках, генерал-майор Воротюк успел не только справиться с припадком отчаяния, но и опрокинуть полстакана неразведенного спирта. Точнее говоря, сначала он принял на грудь, а потом уж расслабился. Свекольная окраска генеральской физиономии сделалась от этого только интенсивнее, зато на сердце полегчало. Хоть песни пой. «Из полей уносится печаль, из души уходит прочь тревога…»

– Ну, что там у тебя? – спросил Воротюк, перемалывая зубами миндальный орешек. – Хвастайся, заместитель.

Ноздри Конягина чутко шевельнулись:

– Кажется, водочкой попахивает.

– У тебя одно на уме, Павлуша. – Тон начальника был сух и укоризнен. – Не до водки сейчас. Излагай.

– Вот, тут все написано.

Представив себе, как он станет читать дело, отлавливая одним глазом расползающиеся строчки текста, Воротюк возвратил придвинутую папку обратно:

– Доложи устно. Ты же знаешь, я на слух лучше воспринимаю.

– Да знаю, знаю, – проворчал Конягин, косясь на шкаф, в котором начальник держал запасы спиртного, столь же регулярно пополнявшиеся, сколь и опустошавшиеся.

– Тогда докладывай, – поторопил Воротюк, тоже поглядывая в сторону заветного шкафа. – Четко и ясно, без лирики. А то начнешь заливать, как тот соловей российский, славный птах…

По правде говоря, его не слишком занимало досье, принесенное заместителем. Какая разница, где бывал и чем занимался этот капитан Бондарь, если жить ему осталось всего ничего? Как и Конягину. Таких проколов прощать нельзя, не то за первым последует второй, а там пошла писать губерния… Или плясать?.. Гадая об этом, Воротюк благосклонно кивал, по мере сил и возможностей вникая в биографию капитана ФСБ.

Первое, на что обратил его внимание заместитель, это отличная физическая подготовка Бондаря. В молодости он активно занимался борьбой, боксом и плаванием, позже зарекомендовал себя великолепным стрелком, мастером рукопашного боя и вообще человеком, умеющим переносить боль и экстремальные нагрузки. Если бы не страсть к курению, то Бондаря можно было бы смело записывать в отряд космонавтов. Правда, одно время он частенько баловался спиртным. Причиной тому была трагическая гибель жены и четырехлетнего сына. Они попали в автокатастрофу, когда сидевшая за рулем Наталья Бондарь попыталась разминуться с мчавшимся по встречной полосе «Саабом». В служебных записках сослуживцев утверждалось, что капитан винил в случившемся себя, поскольку настоял, чтобы жена обзавелась водительскими правами. Неделю спустя ее не стало, а Бондарь заимел привычку регулярно закладывать за воротник и проводить ночи у могил на Новодевичьем кладбище.

– Впрочем, это длилось недолго, – заметил Конягин, перелистывая страницу. – В штопор капитан не сорвался, взял себя в руки. Вскоре ему было поручено расследования теракта в клубе «Приход», где взрыв унес жизни шестнадцати столичных лоботрясов. Организаторы прожили после этого совсем недолго.

– Туда им и дорога, – напыщенно произнес Воротюк и полуприкрыл веки, давая понять, что слушает заместителя с неослабным вниманием.

Карьера Бондаря развивалась стремительно. Уже через месяц после уничтожения террористической организации в Москве он отправился в эстонский городок Пярну, где ликвидировал изобретателя опаснейшего бактериологического оружия. Затем последовала операция по обнаружению в Астрахани секретной лаборатории, перерабатывавшей афганский опий.

– Наконец, – провозгласил Конягин, – командировка в Крым. Там Бондарь и капитан ГРУ Константин Кардаш охотились за сверхсекретным гидроакустическим прибором, похищенным с российской подлодки.

– Успешно? – приоткрыл глаза Воротюк.

– Более чем. Украина до сих пор требует компенсации за утопленный пограничный катер. Не в восторге украинцы и от пребывания Бондаря в Одессе-маме. Он там целую гору трупов наворотил. – Конягин сверился с текстом. – Дальше в лес, больше дров. Сначала Грузия, следом – сочинский горнолыжный курорт, от которого камня на камне не осталось. Наконец, дальневосточный рейд.

– Что там?

– Там Бондарь отыскал пару атомных бомб… и нынешнюю жену. Богатая американка, приобщающая капитанишку к шикарной жизни. Он приобщаться не желает, но, как свидетельствуют аналитики из разведотдела, комплексует по поводу своей несостоятельности.

– Сексуальной? – оживился Воротюк.

– Потенция у Бондаря как раз очень даже высокая, – разочаровал его Конягин. – Дело в финансовом положении. Бондарю претит, что он оказался на содержании богатой жены.

– Что ж, это хорошо, – кивнул Воротюк после непродолжительной паузы. – Нам это на руку. Но, думаю, Бондаря надо не только материально заинтересовать. Хорошо бы на патриотической струнке сыграть. «Вставай страна огромная, вставай на смертный бой» и тому подобное. Улавливаешь мою мысль?

Ноздри Конягина, втянувшие усилившийся запашок перегара, затрепетали.

– Улавливаю, – подтвердил он. – Конечно, улавливаю.

– Где сейчас этот Бондарь находится? – продолжал расспрашивать Воротюк. – Чем занимается?

– В Москве скучает, – доложил Конягин. – Американку свою потрахивает…

– Это само собой, это я понимаю. – Побарабанив пальцами по столу, Воротюк решил, что самое время подвести черту: – Значит, так, кандидатуру Бондаря предложил ты, за него отвечаешь тоже ты. Подход к нему ищи уважительный, нахрапом не действуй. Непременно аванс выдай, но не забудь намекнуть, что речь идет о деле государственной важности. И полная конфиденциальность. Это будет частный подряд.

– Насчет подряда, – быстро сказал Конягин. – По какой статье аванс проводить?

– По карманной статье, Павлуша, по карманной. Заплатишь Бондарю из личных сбережений. Это твоя головная боль. – Предвидя возражения, Воротюк насупился. – Не вздумай жмотничать. Упустишь капитана – сам в Чечню полетишь, в качестве Рэмбо. Кстати, в деле его фотографии имеются?

– Имеются, – буркнул Конягин. Подъем, который он испытывал еще минуту назад, сменился полным упадком. Годы брали свое.

– Дай-ка взглянуть, – потребовал Воротюк, протягивая руку с требовательно шевелящимися пальцами.

– Пожалуйста.

– Спасибо, Павлуша. За все спасибо.

Завладев снимками, хранившимися в специальном конверте, генерал-майор разложил их перед собой и сосредоточенно засопел. Капитан Бондарь оказался черноволосым красавчиком с чересчур правильными чертами лица и картинным шрамом на подбородке.

– Не вызывает у меня доверия этот субъект, – заявил Воротюк, отодвигая фотографии подальше. – Джеймс Бонд какой-то, а не оперативный работник.

– Именно так называют его на Лубянке, – обронил Конягин.

– Ну, это их дело. Меня капитан Бондарь никаким боком не касается. И вообще, больше меня в свои делишки не впутывай, Павлуша. Ты у нас охотник по натуре, а я рыбак. – Воротюк заулыбался. – Меня Волга-матушка дожидается… Моя удочка торчком, девки падают ничком, хе-хе.

– Остался бы, Николай, – просительно прогудел Конягин. – Вместе оно как-то надежней.

– Ага, нашел дурака. – Воротюк опять захихикал, грозя заместителю пальцем. – Знаешь, какие на Волге белорыбицы обитают? Как возьмешь такую за жабры… у-у, ни в сказке сказать, ни пером описать. Титьки – двумя руками не обхватишь.

– У белорыбицы? – усомнился Конягин. – Титьки?

– Еще какие!

– Где это видано?

– Места надо знать, Павлуша, заповедные места.

Воротюк встал, давая понять, что разговор закончен. Он выглядел вполне беспечно, только подвижный бледный нос по-прежнему ходил ходуном, как у принюхивающейся крысы. Впрочем, негоже сравнивать русского генерала с каким-то там беспородным пацюком. У крыс не бывает лоснящихся щек бурячного цвета. И золотых пистолетов они не имеют, и спирт вместо воды не употребляют, и штабами не командуют. Жрать да пакостить – вот их единственное призвание. Имеются в виду крысы. О генералах разговор особый.

Глава 9
Воистину воскрес

Часы показывали половину девятого вечера. Лиза, сунувшаяся к мужчинам с предложением выпить кофе, была вежливо выдворена из комнаты и теперь раздраженно гремела на кухне всем, что попадалось под руку, производя звуки, какие умеет производить только очень раздраженная, очень сердитая женщина, родившаяся и выросшая в России. В распахнутую балконную дверь проникала вечерняя прохлада, а вместе с ней запахи листвы, бензиновой гари и щей, которые то ли прокисали, то ли готовились где-то по соседству. В обновленной квартире Бондаря царили совсем другие ароматы: ласкающие обоняние, щекочущие тщеславие. Ему было неловко за то, что он, оперуполномоченный ФСБ, обитает в обстановке, подходящей скорее преуспевающему дельцу. Хотя вряд ли визитер привык к спартанскому образу жизни. Как-никак это был генерал… если верить предъявленным документам. Какого лешего ему тут понадобилось? По какой причине он предпочел встретиться в неофициальной обстановке? Каким образом вышел на Бондаря и почему обратился к нему, вместо того чтобы воспользоваться услугами соответствующего армейского подразделения? Слишком много вопросов, на которые пока нет ответа. Провокация? Розыгрыш? Вербовка? Нет, похоже, ни то, ни другое, ни третье. Что же тогда получается? Неужели в штабе Северо-Кавказского военного округа не придумали ничего лучше, как сделать ставку на человека с Лубянки?

Гадая о причинах такого странного решения, Бондарь не забывал обдумывать само генеральское предложение. Интуиция подсказывала: не сахар. Больше напоминает сыр в мышеловке… Наживка, которую так и подмывает заглотить. Не от жадности, не с голодухи, а для того, чтобы вновь ощутить вкус риска, азарта, борьбы, победы, всего того, без чего мужчина превращается в бездумный агрегат по переработке пищи. Слишком долго длился вынужденный простой Бондаря. Слишком большая озабоченность состоянием его здоровья со стороны руководства. Ему велели приобретать прежнюю форму и ждать вызова. Он приобретал, он ждал, он маялся. Ничего не менялось. Жизнь Бондаря сделалась бесцельной. То, как обошлись с ним на Лубянке, смахивало на изощренную пытку.

Скука, неопределенность, суета сует и всяческая суета. Все сильнее угнетала Бондаря и та опека, которой пыталась окружить его урожденная Лиззи Браво. Когда он не сочинял мысленно вызывающих рапортов полковнику Роднину, он изобретал всевозможные способы доказать, что не находится на иждивении у молодой жены. Требовалось во что бы то ни стало превзойти Лизу на бытовом поприще, а чем еще утрешь американке нос, как не долларами? Поступившее от генерала Конягина предложение было подозрительно, но заманчиво. Как же поступить Бондарю с приманкой? Отвергнуть ее? Равнодушно отвернуться? Или все же испытать судьбу, а заодно себя самого? Как ты, капитан Бондарь? Не разучился дергать смерть за усы? Не разъелся на буржуйских харчах? Не хочешь ли заняться чем-нибудь поинтереснее чтения шпионских романов? Пришлый генерал поерзал на стуле, закинул ногу на ногу и нарушил затянувшееся молчание.

– Итак, что скажешь по поводу моего предложения, капитан? – спросил он.

Манера общаться, несомненно, генеральская: напорист, преисполнен чувства собственного достоинства, властен, по-сановному хамоват. Гостя Бондарь окрестил про себя «сивым мерином»: и фамилия соответствующая, и масть. В молодые годы Конягин наверняка был рыжим, а теперь на память об этой счастливой поре только веснушки остались. Шевелюра поредела, покрылась сединой, как инеем. Щеки обвисли на манер бульдожьих, однако до пускания старческих слюней было еще далеко. Генерал, он и в Африке генерал. Цивильный костюм сидит на нем, как на корове седло – хоть и подогнан идеально, а все равно кажется неуместным. Выправка военная, взгляд властный, голос зычный. С таким можно иметь дело. Но нужно ли?

* * *

– Долго мы будем играть в молчанку? – недовольно осведомился Конягин, утомившийся быть объектом пристального изучения хозяина квартиры.

– Ваше предложение очень смахивает на авантюру, – сказал Бондарь. – На сомнительную авантюру.

– Дело государственной важности не может быть авантюрой.

– Еще как может. Особенно, если человек, толкующий о делах государственной важности, предпочитает действовать не по официальным каналам, а частным образом. К тому же не вполне трезвый человек.

– А ты наглец, капитан, – восхитился Конягин.

Бондарь отрицательно качнул головой:

– Я не наглец, просто предпочитаю прямо говорить, что думаю. Даже если мой собеседник представляется генералом или маршалом.

Стул под поменявшим позу Конягиным негодующе взвизгнул.

– Я действительно генерал, и я действительно заместитель начальника штаба округа, – заявил он. – Ты можешь удостовериться в этом, как только согласишься вылететь со мной на место событий. Надеюсь, поданный для нас двоих самолет убедит тебя больше, чем предъявленные тебе документы?

– Я тоже надеюсь, – сказал Бондарь. – А еще я надеюсь, что за штурвал самолета сядете не вы лично. Не хотелось бы мне по пьяной лавочке в какой-нибудь нью-йоркский небоскреб врезаться.

Конягин пропустил подначку мимо ушей, во всяком случае, никак на нее не отреагировал.

– Это значит «да»? – напористо спросил он.

– Это значит, что человеку вашего положения как-то несолидно уклоняться от ответов на задан– ные вопросы. Если вы начинаете темнить в самом начале, то что будет дальше?

– Ты о чем, капитан?

Бондарь усмехнулся:

– На моей памяти всего один случай, когда генерал снизошел до того, чтобы осчастливить меня личным визитом. Но то был совсем другой генерал, и он явился ко мне не под хмельком.

– Я приехал к тебе прямо с поминок, – глухо сказал Конягин. – Сегодня хоронили самого близкого мне человека. – Его левый глаз коротко дернулся и застыл на манер стеклянного. – На похороны я не успел, но несколько чарок за упокой души единственной внучки опрокинул, было дело. В чем я еще должен отчитаться перед тобой, капитан?

– Вы мне ничего не должны, товарищ генерал. Я вам – тем более.

Бондарь произнес эти слова намеренно жестким, даже грубоватым тоном. Не кисейные барышни беседуют – офицеры из серьезных ведомств. И тема разговора у них серьезная, тут не до сюсюканий, не до взаимных расшаркиваний. Какое кому дело до чужих похорон? Они оба пока что живы, и каждый преследует на этом свете свои цели.

– Хорошо сказано, – проворчал генерал. – Тут ты абсолютно в точку попал, капитан. Никто никому ничего не должен. Мое дело предложить, твое право отказаться. Родина без нас не пропадет, не сумеем подсобить мы, другие найдутся.

Он сделал вид, что собирается встать, и Бондарь отлично видел, что это лишь уловка, но, злясь на себя, не удержался от вопроса:

– Почему вы обратились ко мне? Насколько мне известно, ваше главное разведуправление пока что не расформировано.

Генеральское седалище вернулось на место.

– Да пойми ты, капитан, не имею я права вдаваться в такие подробности. Задание в общих чертах тебе известно: в руки полевого командира по кличке Черный Ворон попали документы, которые могут быть использованы против нас. В штабе очень хотят вернуть их обратно, но без лишней помпы, негласно. Если поручить операцию армейскому спецназу, то информация может просочиться к боевикам, а мы не должны дать им ни одного шанса перепрятать компьютер.

– В вашем штабе сидят предатели?

– Предатели не навешивают на себя соответствующие таблички, – напыжился Конягин. – Конкретно я не подозреваю никого, но сейчас ни на кого положиться нельзя, абсолютно ни на кого.

– Поэтому-то вы и обратились к человеку, которого в первый раз видите? – саркастически спросил Бондарь.

– Я обратился к человеку, который никоим образом не может слить информацию заинтересованным лицам, – парировал Конягин. – К офицеру из чужого ведомства, да. Но к надежному, проверенному офицеру.

– Проверенному кем?

– Константином Кардашем. Помнишь такого?

Бондарь кивнул:

– Прошлый год. Севастополь. Совместная операция Минобороны и Федеральной службы безопасности. Такое не забывается.

Конягин перевел дух:

– Слава тебе господи!

– Давайте не будем вмешивать господа, – поморщился Бондарь. – Людям нашей профессии мистика ни к чему.

– А мистика здесь ни при чем. Я исхожу из чисто практических соображений. Ты человек порядочный, значит, довериться тебе можно. – Конягин принялся загибать пальцы. – В чине старлея бывал в Грозном, язык и специфику Чечни знаешь не понаслышке. Плюс ко всему – оперативник, а не канцелярская крыса. То есть и снайпер, и боец, и специалист по выживанию, и врач, и сапер…

– И общественник, и хороший семьянин, – перебил увлекшегося генерала Бондарь. – Не надо эту бодягу разводить. Мне прекрасно известно, что представляет собой специалист моего класса. Но я также знаю, что таких в Главном разведывательном управлении всегда хватало. Выбирай любого отставника.

– Ошибаешься, капитан, – возразил Конягин. – Большинство армейских спецназовцев, уйдя в отставку, в таких структурах прописались, что связываться с ними просто опасно. Киллеры, антикиллеры – у них своя обедня, а у нас, военных, своя. Нынешних ветеранов разговорами о долге и чести не проймешь.

– Классного специалиста проще купить. Без рассуждений о высоких материях.

– За те пятьдесят тысяч долларов, которые я уполномочен тебе предложить? Не смеши меня, капитан. В Москве можно срубить в пять раз больше, знай только обоймы меняй да использованные стволы сбрасывай.

– То есть вы решили купить меня по дешевке? – заключил Бондарь.

– Хрена с два тебя купишь! – гаркнул Конягин. – И меня тоже. Ни по дешевке, ни втридорога. – Он понизил голос: – Если хочешь знать, то мой выбор на тебе остановился потому, что наши с тобой взгляды на предназначение офицерства совпадают. Ты согласишься, ты уже согласился, я вижу. – Генеральский голос упал до хриплого шепота. – Потому что для тебя не само задание важно, а принцип. Разве я не прав, капитан? Разве не подмывает тебя снова сунуться в пекло и разворошить его так, чтобы тамошним чертям тошно стало?

– Давайте лучше насчет оплаты, – сухо сказал Бондарь. – Надеюсь, деньги вперед?

Конягин зашелестел извлеченным из кармана пакетом.

– Здесь четверть суммы. В рублевом эквиваленте. Сам понимаешь, штаб округа не коммерческий банк. – Генерал горестно вздохнул, выпуская деньги из рук. – Если бы ты знал, капитан, чего мне стоило такую сумму наличными раздобыть…

– Не знаю и не хочу знать, – отрезал Бондарь. – Когда я получу остальное?

– Сразу по возвращении, – пообещал оживившийся почти до суетливости Конягин. – Если что, деньги будут выплачены твоей жене, не сомневайся.

– Сомневаюсь.

– Да ты что? За кого ты меня принимаешь?

– Успокойтесь, никто вас в нечестности не обвиняет… Пока, – добавил Бондарь после секундного колебания. – Но никаких трагических случайностей я не допускаю, а потому они отменяются. Деньги получу я и только я, из рук в руки. Жене совсем не обязательно знать, кто и за что мне платит.

– Понятное дело, – прогудел Конягин с облегчением. – Но это же на самый крайний случай. Ты понимаешь, о чем я толкую, капитан?

– Нет, товарищ генерал, не понимаю. Я обязан вернуться, и я вернусь. Никаких «но» быть не может.

– Завидую твоей уверенности.

Левый глаз Конягина то мелко подрагивал, то диковато выпучивался. Словно он видел этим беспокойным глазом нечто такое, о чем его собеседник даже не догадывался. Наблюдать за этим тиком было неприятно, и Бондарь притворился всецело поглощенным пересчитыванием рублевых купюр.

* * *

У него вертелось на языке множество вопросов, на которые он не рассчитывал получить ответы. Кому именно в штабе потребовались документы? Каким образом они перекочевали в старенький компьютер, захваченный чеченцами? Это и в самом деле сведения государственной важности или же компромат на кого-то из сильных мира сего? Действительно ли Бондарю предлагают послужить Отечеству, или он должен спасти шкуру очередного зарвавшегося золотопогонника?

Вместо того чтобы задавать эти риторические вопросы, Бондарь решил прояснить для себя сугубо практическую сторону дела.

– Как осуществляется выход на отряд Ворона? – спросил он, швырнув деньги на диван.

Конягин повозился, устраиваясь на стуле поудобнее. Догадался, что переговоры с упрямым капитаном переходят в завершающую стадию. Он уже не просил, не убеждал, не увещевал. Ставил перед подчиненным задачу, вводя его в курс дела ровно настолько, насколько считал нужным. Поглядывая на него, Бондарь слушал, впитывая, как губка, не только слова, но и жесты, оговорки, интонации. Чуяла его душа, что дело, возможно, не просто темное, но и нечистое. Чуяла… и не протестовала. Потому что конечная цель – уничтожение одного из самых жестоких полевых командиров – оправдывала средства. Черт с ним, с компьютером и хранящейся в нем информацией. Предстоящая расправа с Черным Вороном – вот что занимало мысли Бондаря. Вор должен сидеть в тюрьме, а бандит должен лежать в земле. Всякий раз, когда в мире осуществляется этот нехитрый принцип, нормальным людям становится чуточку легче. Известные гуманисты и правозащитники разбили бы столь примитивную теорию в пух и прах, они бы многое могли порассказать о ценности любой человеческой жизни, о свободе выбора, о том, что насилие порождает насилие. Но Бондарь никогда не общался с профессиональными гуманистами, он их, честно говоря, недолюбливал. Они не проживали в горных селениях, подвергающихся налетам чеченских боевиков, они предпочитали демонстрировать широту своих взглядов в хорошо охраняемых телестудиях. Посади председателя общества защиты диких животных в клетку с голодными волками, и он запоет совсем другие песни. Точно такая метаморфоза грозит любому гуманисту, оказавшемуся нос к носу с террористом.