Текст книги "Нахимовский Дозор"

Глава 5

I

Лев Петрович приехал на Малахов к ночи. Октябрьский день короток. Но, несмотря на темноту, в траншеях и на батареях кипела работа. Матросы и солдаты рабочих рот восстанавливали порушенное неприятелем за день. Добавляли грунт в разбросанные бомбами земляные насыпи над пороховыми погребами, укрепляли мешками с землей амбразуры, углубляли траншеи, складывали в кучи ядра, привезенные свои и «подарки» от неприятеля. Отовсюду слышались удары кирок, позвякивание лопат, шорох ссыпаемой земли. Фурштатские солдаты негромко покрикивали на запряженных в тяжелые фуры лошадей. Поодаль угадывался строй – это охотники готовились к вылазке, слушали указания офицера. Бутырцев чутьем старого инженера, видевшего за свою жизнь немало фортификационных сооружений, угадывал орудийные позиции, места для наблюдения, банкеты, расположение погребов и землянок. Его душа военного человека, давно не бывавшего в сражениях, пела, наслаждаясь звуками слаженной работы этой массы служивых людей. Нет, так просто Севастополь не взять!

– Братцы, раз-два, взяли! – донеслось из дальнего угла. Бутырцев заострил зрение – с десяток матросов ухватили огромное бревно и понесли куда-то в глубь укрепления.

– Бонба! – вдруг раздался крик наблюдателя. И тут же последовало: – Не наша!

Снаряд прочертил в небе дугу из рассыпающихся искр и разорвался где-то на склоне кургана. Яркий след еще долго стоял в глазах мага. Бутырцев пригляделся к виду, запечатленному в памяти: дуга как бы подрагивала, линия полета была в мелких завитушках – бомба крутилась в полете, тлеющий фитиль то оказывался на виду, то скрывался от наблюдателя за снарядом.

Что-то отозвалось в памяти при виде впечатляющего полета рукотворной кометы. Кололо, будто пустячная заноза в ладони – вроде и не чувствуешь ее, но стоит за что-то рукой ухватиться, сразу – извольте получить, вот она, никуда не делась. Понять бы еще, что именно так просится объяснить себя. Лев Петрович постановил обязательно разобраться на свежую голову с «занозой».

На позициях при виде бомбы никто и не подумал остановить работу, пригнуться, забиться в какую-нибудь щель. «Вот ведь человек существо какое, к любой опасности привыкает», – подумалось дозорному.

Часовой показал ему, как пройти к землянке, где могут быть офицеры, видевшие, как погиб Корнилов, бывшие в трагический момент неподалеку от адмирала. Пароль не спрашивал, «признав» в Бутырцеве «знакомого» офицера.

Землянка оказалась блиндажом, устроенным в горже бастиона. С крепким накатом, присыпанным глинистым светлым грунтом, сочившимся сквозь щели при особо выдающихся взрывах. В жилище было тесно и душно. На лежаках, укрывшись флотскими шинелями, спали трое, еще два моряка пили чай. Бутырцев представился членом комиссии по расследованию гибели Корнилова. Понимал, что чиновников офицеры недолюбливают, но каждый раз изображать из себя своего брата-моряка было неправильно: вдруг кто припомнит, что прошлый раз этот господин был тем-то, а сейчас выдает себя за другого. Так и за шпиона могут принять. К тому же флотские офицеры, выпускники одного Морского корпуса, знали друг друга гораздо лучше, чем армейцы.

Все же Лев Петрович слегка подтолкнул собеседников к признанию его человеком достойным. Да и пара бутылочек вина, захваченных, «чтобы не простыть» – октябрьские ночи и в Крыму бывают холодными, – расположила офицеров к нему.

Разговор получился хороший, откровенный. Выразив свое глубокое огорчение гибелью достойнейшего Владимира Алексеевича, Бутырцев тонко отозвался об уме и мужестве погибшего. Заодно восхитился героизмом присутствующих, ежедневно подвергающихся смертельной опасности.

Ему не пришлось кривить душой, слова его были искренними, и моряки почувствовали это.

Зашел разговор и о стойкости русского воина.

– Изумляюсь я бесстрашию своих батарейных матросов, – проснувшийся лейтенант подключился к беседе. – Когда бомбардировка была и бомбы сыпались на батарею, как в октябре перезревшие антоновские яблоки с дерева, они, вместо того чтобы разбегаться от снаряда, пока он не взорвался, тушили бомбу или в безопасное место отталкивали. Кто ведром воды окатит, кто в яму быстро спихнет – пусть там взрывается.

– Федор, это у тебя матрос бомбу в котел с кашей кинул? – хохотнул другой лейтенант, крупный полный блондин с добродушным лицом.

– Нет, у меня такого не случалось, а байку эту слыхал, вроде на третьем бастионе дело было, но врать не буду.

– Мне в городе сказывали, будто у нас, на Малаховом, все так и сладилось. Точно говорю…

Мнения разделились. Как всегда: кто-то что-то видел и божился, что прямо здесь все и было, кто-то слышал от других. Поди узнай тут правду про заговоренную шашку.

К немалому удивлению Бутырцева, когда он прямо спросил, видел ли кто злополучную шашку на адмирале, двое из присутствующих сразу ответили: да, в тот день Корнилов был вооружен знаменитым клинком. Оба видели, как ядро разломило шашку и разбило ногу Владимира Алексеевича. Многие тогда бросились к раненому, подняли, уложили на шинель, завет его слышали. Федор был среди тех, кто сопровождал адмирала, истекающего кровью, на Корабельную, припомнил, что тот просил позвать жену и священника.

– Что же обломки шашки? – полюбопытствовал Бутырцев.

– Их матрос Зинченко подобрал, он у меня в кузне работает, – охотно ответил добряк-блондин. – Шашку уж никак нельзя было починить, но сталь добрая, знатная сталь, дамасская. Так Зинченко кинжал из нее сделал и еще нож наподобие охотничьего. Нож я у него купил, сейчас покажу. Кинжал матрос продал есаулу казачьему, что пластунами командует. Пластуны, скажу я вам, не просто отчаянные молодцы, они там все колдуны немного, заговоры знают, им такой кинжал не повредит.

Лейтенант поднялся из-за стола, отошел в темный угол землянки, открыл походный сундучок и достал из него нож.

Правду говорили про шашку – сталь в клинке была великолепная, чудесная сталь. Она переливалась серым муаром в тусклом свете фонаря, завораживала, манила. Красовалась и в то же время была опасно острой. Жила в этой стали неуемная жажда. Жажда боя, крови.

Но в ней не было магии, на ней не было следов заговора. Даже самым пристальным взглядом Бутырцев смог увидеть всего лишь кровавые следы смерти последнего владельца. Не было ни малейшей капли ужаса в этих следах – вице-адмирал Корнилов принял ранение и возможную смерть как дело на войне обыденное и волновался лишь об одном: как справятся без него с делом обороны Севастополя, не спасуют ли, сумеют ли, сдюжат? Возможно, маг, умеющий детально читать ауру вещей, или опытный Высший смог бы обнаружить на этом клинке следы его многочисленных владельцев и жертв, даже добраться до настроения мастера, изготовившего оружие, но это не относилось к делу, порученному Бутырцеву.

Как ни хотелось ему еще посидеть с офицерами, послушать их рассуждения о ходе кампании, о судьбе города, но пора было возвращаться в дом на Морской.

II

Бутырцев ехал по ночному городу в обход Южной бухты и пытался припомнить, что его так задело, когда он увидел искристую дугу от вражеской бомбы. Между тем еще один подобный снаряд промчался по небу с неприятельских позиций и упал на четвертый бастион, что был на вершине горы, возвышающейся над болотистым хвостом бухты.

Припомнился ему другой бой, где похожий снаряд летел в застывшего от ужаса человека. Человека? Иного! Точно – Синопское сражение, в котором кондуктор Пекус закрылся от бомбы магическим щитом. То самое деяние, которое послужило предлогом создания объединенных Дозоров, позволило европейцам быть теперь в Севастополе и тщательно наблюдать за тем, что здесь происходит. Не за Иными, а за городом, за происходящим, за магическим фоном. Плевать им на всех этих слабых магов-неучей, Светлых и Темных, патриотов и жаждущих славы, наград и почестей, на мелких кровососов, пользующихся моментом, чтобы безнаказанно утолить свой голод, на оборотней, имеющих возможность разорвать кому-то горло и прикрыть это военными действиями. Что можно расслышать и увидеть в магическом фоне, в котором ежеминутные смерти, ужас, горе, гнев и гордость сливаются в непрерывный гул? Только то, что это все перекроет, только сильный сигнал.

В Бутырцеве крепла уверенность, что кому-то очень нужен сам Севастополь.

Господа из Дозоров: англичане, французы, да и турки, господа из Инквизиции, что вам здесь надобно? Кто-то из вас точно знает. И он, Бутырцев, этого знатока или знатоков найдет.

* * *

В комнатке, снимаемой Бутырцевым, сидел и пил чай из оловянной кружки мичман Нырков. Его усталый вид и пропыленная форма говорили о том, что он за этот день многое повидал. Непривычная молчаливость и отрешенное выражение лица юного мага свидетельствовали о пережитом.

– Лев Петрович, я возвращался с пятого бастиона, решил к вам заехать, а тут у хозяйки еще самовар не остыл, чаевничаю вот без вас. Не желаете ли чайку приказать? – Филипп выговаривал слова механически, мыслями он был в увиденном.

– Молодцом, что заехали. От чаю не откажусь.

Молодой человек ушел распорядиться. Бутырцев присел на кровать – ноги гудели. С наслаждением стянул сапоги, вытянулся. Легким заклинанием снял накопившуюся усталость – сейчас надо быть в форме.

Так же он взбодрил и вернувшегося с чаем и кренделем Филиппа. Младший маг почувствовал ободряющее дуновение и вопросительно вскинул голову:

– Чаевничайте, Лев Петрович. Спасибо за поддержку, но я и сам могу…

– Спасибо, голубчик, за чай. Надо бы нам испросить у командования денщиков для хозяйственных надобностей. Негоже самим за чаями бегать.

«Будто бы он бегал», – подумал Филипп.

– Поддержка моя – служебная необходимость, сейчас мы с вами на свежую голову загадку будем разгадывать. – Бутырцев с наслаждением не хуже вампирского вонзил зубы в крендель, откусил и сделал добрый глоток горячего, но не обжигающего душистого чая. – Знатный чай. Настоящий персидский.

– Хозяйка расщедрилась, – почему-то зарделся Нырков.

– Отчего же молодой вдове не угостить такого видного молодца, как вы, – не удержался, поддел юношу Темный.

– Лев Петрович!

– Ну, полно, полно. Не обижайтесь на неуклюжие стариковские шутки, – заслонился ладонями Бутырцев, как бы отгоняя от себя наветы и напраслину.

– Я, господин Темный, понимаю вашу склонность задевать мое самолюбие, но отчего вы себя в старики записали, хоть убей, не возьму в толк, – желчно, как ему показалось, съязвил Светлый.

– Эх, молодой человек, поживите с мое, – скорбно молвил (и не подберешь другого слова) старший маг. И так это у него получилось картинно, так театрально, такую многозначительную паузу он выдержал, комически поводя глазами, что не стало у Ныркова сил обижаться на начальника. Оба, не выдержав, расхохотались. У обоих с души упал груз забот, накопившихся за день.

– Посмеялись, и будет. – Лев Петрович посерьезнел. – Хочу вам, Филипп, сцену одну показать. Когда Инквизиция память неудачливого Иоахима Пекуса просматривала, сделали копию, которую потом раздали заинтересованным сторонам. Я ее от Шаркана получил. Сколько раз я ее просматривал – все мне было в ней очевидно. Сегодня же кое в чем засомневался. Посмотрите-ка сами свежим взглядом.

Темный маг перебросил ментальный слепок Светлому. Нырков, прикрыв глаза, внимательно прокрутил перед мысленным взором памятный эпизод из жизни кондуктора.

– Понятно же все… Испугался кондуктор, загородился.

– Не торопитесь, еще разочек посмотрите.

Нырков добросовестно вгляделся в события годичной давности еще раз. Позвольте, почему это бомба такая…

– Скажите-ка, любезный Филипп Алексеевич, – вклинился в его размышления Бутырцев, – может ли бомбический снаряд, выпущенный из морского или какого-либо другого орудия, иметь в своем полете цвета иные, кроме темных? Особенно на фоне клубов порохового дыма, на фоне неба?

– Никак нет, Лев Петрович. Либо черная точка в небе виднеется, либо серая, это уж как зрение настроится.

– То есть вы, мичман, будучи артиллеристом, настаиваете, что ярких оттенков бомба иметь не может? А именно: красных, розовых, оранжевых, карминовых и других цветов пламени и огня? Хотя бы и вишневого?

– Помилуйте, с чего бы это?

– Поясните, почему вы так считаете? Впрочем, вижу, что вы мне скажете то, что я уже понял сам. Уповаю, что вы согласны со мной в том, что цвета такие может принимать только каленное в специальной печи ядро, которые применяются на флоте для зажигания кораблей вражеских, но никоим образом не бомбический снаряд, природа которого не позволяет ему чрезмерно нагреваться, дабы взрыв не произошел преждевременно. – Бутырцев, волнуясь, по обыкновению строил свою речь несколько архаически, наподобие того, как говаривали в его молодости. Нырков, чувствуя важность беседы, уже настраиваясь на собеседника, неосознанно попугайничал.

– Именно так, Лев Петрович! Именно так!

– Отрадно, что мы пришли к сердечному между нами согласию. Но противоречие между нашими рассуждениями и фактами в том, что подследственный кондуктор Иоахим Пекус запечатлел в памяти своей закрашенную хорошей иллюзией почти до черноты, но все же раскаленную, темно-вишневого цвета бомбу. О чем это может нам говорить? О том, что это не бомба, а ряженное под бомбу каленое ядро удобной траектории. Тут же становится понятно отсутствие соразмерных эволюций в полете бомбы, которых не бывает у ядра, фитиля запального не имеющего. Ах, Филипп Алексеевич, если бы я был не магом, а каким-нибудь сумасбродным чудаком, я бы обязательно изобрел бы некую машину, способную запечатлеть полет снаряда, а впоследствии и неоднократно показать непрерывный ряд картинок этого полета. И тогда докучливый следователь мог бы со спокойной душою, не торопясь, за чаем просмотреть такой полет, отметить все несуразности, даже исправить их и всенепременно докопаться до искомой сути.

– Как здорово вы придумали, Лев Петрович, как интересно! И что, будет ли такая машина создана? И как скоро?

– Я мало сведущ в такого рода технике. И я не провидец. Но я имею надежду не только на магию, но и на ум человеческий.

– Но пока я вижу, что вы силой магии не один раз просмотрели картинку из головы известной особы. Неоднократно, что не каждый сделать догадается. Далее нашли, как вы выразились, несуразности, поняли их и вывод свой сделали. Он совсем не был очевидным, потому что не разглядели подмену ни комиссии Дозоров, ни триумвират Инквизиторов. Вы гений!

– Ну, что вы, право, какой гений… – засмущался довольный Бутырцев. – К тому же только морской артиллерист, как вы, да и я, старый вояка, побывавший на море, мог понять этакую несуразность. В том-то и дело, друг мой, что не нужна им была истина, не хотели они ничего другого видеть, кроме понятного, кроме того, что их устраивало. И того более – им нужного.

III

– Шаркан, это тонко наведенная иллюзия. В действительности в Пекуса летело каленое ядро. Он мог легко его отбить. Даже если бы он просто пропустил его, то ядро всего лишь проломило бы палубу, возможно, устроило бы небольшой пожар, но не убило бы ни самого кондуктора, ни Нахимова с его офицерами. Моряки умеют бороться с такими ядрами – пороховой погреб накрывают кучей мокрых парусов, ядра водой заливают. А для Пекуса на такое ядро иллюзию навели. Но даже при виде летящей в него бомбы опытный моряк, к тому же Иной, не запаниковал бы так, что чуть ли не всю свою Силу в щит вложил. Там и заклинания запугивания было, какое, я не сумел установить. Специально полдня сегодня потратил, разыскивая моряка. Нашел в госпитале. Везунчик этот Пекус – намедни на бастионе получил пулю в плечо, сквозное ранение. Спокойно в тот день было, матрос-баталер ему что-то тихо сказал, Иоахим начал нагибаться к моряку, чтобы переспросить, тут его пуля и достала. Если бы не наклонился, то прямиком в сердце шла. И не смог бы я порыться в его памяти, понять, что пугнули тогда морячка. Кто-то явно концы в воду хотел спрятать вчистую, – Бутырцев спокойно и размеренно рассказывал Высшему о вскрывшихся обстоятельствах. Говорил в раковину, выданную ему для связи с московским начальством.

В ракушке в ответ запищало, и Лев Петрович поспешил приложить ее к уху.

– …никто не понял, что это не бомба, а ядро? Как тебе, Ахрон, эта мысль в голову пришла? – поинтересовался Высший в Москве.

– Я – старый вояка, а тут в Севастополе наяву полет бомбы увидел. Нырков тоже морской офицер, хоть и не воевал пока, но гардемарином на корабле плавал, летящие ядра и бомбы видел. Он с моей догадкой согласился, – добавил в глазах Шаркана весу своему подчиненному Лев Петрович и поспешно переложил ракушку к уху.

– Хорошо. Ты его гоняй, не береги, пусть Агнию расскажет, что вы там крутитесь, не жалея себя. – Шаркан хохотнул. – Что думаешь дальше делать?

– Я так понимаю, что ты не хочешь ставить в известность другие Дозоры и Инквизицию об этом фокусе с ядром? – И опять раковина переместилась к уху.

– Ахрон, не прикидывайся дурачком. – Шаркан стал раздражен и резок. – Ты уже понял, что идет большая игра. Кому-то надо было попасть в Севастополь, не таясь и немалыми силами. Зачем? Следить за соблюдением Договора? Людей от вмешательства Иных защищать? Сказки! Думай, Ахрон, разберись, расследуй! Что-то ищут? Готовят новую, еще большую провокацию? Ты обязан понять, я верю в твои способности следователя. Да, у меня есть пара подсказок для тебя, но даже я не уверен, что они не уведут нас на ложный след – против меня тоже играют. Что ты на сегодня задумал? Я чувствую, что ты готовишь какую-то каверзу.

– Договорился о встрече с главами английского и турецкого Дозоров и со старым приятелям Сен-Тресси, начальником французского Дозора. Немного подергаю тигра за усы – буду делать вид, что знаю больше, чем они думают, что ближе к цели, чем они. Пусть занервничают, ходы какие-нибудь сделают, авось что-то прояснится.

– Авось да небось – эх ты, русская натура. Гляди, чтобы их ходы не оказались губительными для тебя. Ты – пешка, если игра настолько крупна, как мне видится. – Шаркан не стал скрывать серьезность положения от своего следователя.

– Я буду осторожен по необходимости, – заверил Высшего Бутырцев. – Инквизиции я вчера представился.

– Что же Серые?

– Выразили полнейшую уверенность в искренности нашего с ними сотрудничества и многозначительно замолчали…

– Как всегда. Не обольщайся, Лев, что они будут стоять над схваткой, они – тоже в игре. Разберись в их партии. Но спокойно, Серые сами мастера тихих интриг. Действуй. Жду скорейшего результата от тебя.

Ничего нового Шаркан Бутырцеву не открыл, защиты не пообещал. Другого Лев Петрович от начальства и не ждал. Но решил завершить разговор, слегка поддев Высшего.

– Шаркан, а тебе не надоело во время разговора ракушку от уха ко рту подносить и обратно?

– Ахрон, я просто сделал маленькое заклинание, усиливающее звук из ракушки. Попробуй, это просто, – обескуражил подчиненного Шаркан, – и маленькое заклинание от подслушивания. И еще одно заклинание, чтобы раковина у моего рта висела в воздухе, – это новички на первых уроках изучают.

Высший явно издевался над Бутырцевым. Но Лев Петрович сумел ответить:

– А две раковины нельзя было сделать? Чтобы в одну говорить, другую слушать.

– Закажу у мастера в следующий раз, – буркнул Шаркан, и связь прервалась.

Глава 6

I

Встреча глав объединенных Дозоров состоялась на Сапун-горе – трем из четырех магов туда было удобно добираться. Бутырцев, прикрываясь сферой невнимания и меняя личины, приехал верхом по Воронцовской дороге, англичанин с турком прибыли на повозке из Балаклавы. И только Темному магу де Сен-Тресси пришлось тащиться верхом на муле от самых Камышей, где разбили свой лагерь французы. Зато этот лагерь был самым благоустроенным – французы завезли туда все: начиная от сборных домов и заканчивая мешками с землей для устройства укреплений. Не сказать, что англичане пожадничали с завозом припасов, но, расположившись в Балаклаве, откуда выгнали греков, они испытывали нужду в воде и дровах для обогрева и приготовления пищи. Сейчас положение начало выправляться, а поначалу цена стакана воды доходила до шиллинга! Турки же, находившиеся на попечении англичан, просто нищенствовали. Это не касалось дозорных, но им тоже пришлось попотеть, обустраивая свой быт.

С этого места Сапун-горы открывался чудесный вид на Балаклавскую долину, на селение Камары, видневшееся на склоне горной гряды, идущей от Балаклавы на восток. Напротив хорошо были видны Федюхины высоты, просматривались траншеи и батареи турок.

«Неплохое место для наблюдения за диспозицией и действиями войск, – отметил в уме Лев Петрович. – Но вряд ли русские войска будут наносить здесь удар. У Меншикова духу не хватит решиться на такой дерзкий шаг. А ведь таким маневром можно опрокинуть турок с англичанами и захватить базу британцев в Балаклаве».

Но не его это дело, он наблюдатель на войне людей. И следователь в делах Иных.

* * *

Глава английского объединенного Дозора Светлый маг лорд Джеймс Фюссберри был образцом английского джентльмена – лощен, строен, чопорен. Его эмоции были непонятны Бутырцеву ни как человеку, ни как Иному – аура английского мага была искусно прикрыта. В отличие от британца толстенький турок, картинно одетый в восточное платье Мустафа Эфенди, лучился добродушием, что подчеркивало в нем Светлого. Его эмоции были более прозрачны для Льва Петровича, но восточный образ мыслей впоследствии частенько ставил русского мага в тупик при общении. Возраст обоих Светлых Бутырцев не смог определить, но, исходя из косвенных признаков, решил думать, что они старше его.

Лучше всего Лев Петрович понимал де Сен-Тресси, с которым познакомился в Париже в начале давно прошедшего восемнадцатого века. Два молодых Темных, ровесники, к тому же проведенные в Сумрак одним и тем же наставником, оба из обедневших дворянских родов, не дураки выпить и приударить за дамами, дуэлянты и шутники, стали приятельствовать с первой же встречи, начавшейся со ссоры и окончившейся знатной попойкой. Время было бурное, в те годы герцог Филипп Орлеанский, регент при малолетнем Людовике XV, прославился своими любовными похождениями и пирушками. Одно время Шарль де Сен-Тресси был близок к кружку друзей регента, которых сам герцог за их дурной нрав прозвал висельниками. Молодой Бутырцев исповедовал тогда идею свободы для мыслящих людей, к коим, несомненно, относил и себя. Поэтому Левушка никого не осуждал и не пытался поставить во фрунт по своему разумению. Как говаривали по этому поводу у него дома, в России: «Хозяин – барин: хочет – живет, хочет – удавится».

Когда Бутырцев вынужден был вернуться на родину, с де Сен-Тресси они расстались полнейшими друзьями, если этот термин можно применить к Темным.

С тех пор Лев Петрович неоднократно бывал в Европе и частенько встречался с другом молодости. Оба они прожили долгую и бурную жизнь, заматерели, поостыли, набрались мудрости и знаний: де Сен-Тресси стал первостепенным в конце прошедшего века, Бутырцев на десяток лет позже, но и с тех пор прошло уже полвека – срок для Иного, умеющего учиться, немалый. Последний раз они виделись около двадцати лет назад, встреча была мимолетной и сугубо деловой – русский маг выполнял деликатное поручение Шаркана. Поговорить не удалось, и чем сейчас живет и дышит французский приятель, Бутырцев не знал.

Лев Петрович дружески обнял старого знакомого, тот от объятий не уклонился. С англичанином и турком Бутырцев церемонно раскланялся.

После всех официальных взаимных представлений четверка первостатейных магов перешла к обсуждению создавшегося положения с Иными в Севастополе и вокруг него. Председательствовал британец. Бутырцева как только что прибывшего посвятили в ход наблюдения за Иными, в ход расследования многочисленных взаимных жалоб на якобы необоснованные смерти значимых военных всех сторон. К счастью, ни совместные усилия Дозоров, ни Инквизиция не нашли в итоге ничего предосудительного в действиях Иных по отношению к людям. Но Иные вольны были убивать себе подобных в честных поединках, которые пока не случались, но запрещены не были.

Бутырцев ухмыльнулся, вспомнив дело петербургских Иных-дуэлянтов. Там идею убивать друг друга без магии подсказал юным дурачкам старый вампир-крепостник. Он затеял всю эту интригу, чтобы убрать свидетеля его самоуправства в имении – соседа-Иного, юного Ныркова. Там распоясавшийся от безнаказанности вурдалак высушивал своих холопов без всяких разрешений от Дозоров. Считал себя в своем праве. Нырков, тогда еще не состоявший в Ночном Дозоре, сам по себе ему помешать не мог, но был способен понять, что происходит неладное, и донести.

* * *

Количество Иных на этом небольшом клочке суши удивило русского мага. Помимо самих тридцати семи дозорных – одного Иного не хватало до штата в русском и двух в турецком Дозорах – на заметку были взяты сто восемь Иных в воюющих армиях. У русских был сорок один Иной, у англичан двадцать четыре, у французов – тридцать два, у турок – одиннадцать. Закономерно, если исходить из численности сторон. Люди преимущественно молодые, невысоких уровней. Светлых не намного больше. Что характерно, все Иные, обеих мастей, – патриотически настроенные, честолюбивые, не захотевшие сидеть в своих провинциях, упросившие командование о переводе в экспедиционные и обороняющуюся армии. Что их всех сюда притянуло?

– Вампирский зов! – хохотнул де Сен-Тресси.

– Шарль, будьте серьезнее, – холодно выговорил французу британец.

«Ого! – отметил для себя Лев Петрович. – Как повелительно. Неужто англичанин тут не только председательствует, но и распоряжается?»

– Что думает ваш начальник по этому поводу? – в лоб поинтересовался лорд Джеймс у Бутырцева.

– Увы, я не посвящен в думы главы московского Дневного Дозора. Но для меня все это удивительно. Такого количества Иных я не ожидал здесь увидеть. Теперь я понимаю необходимость в наших Дозорах, – одновременно сказал правду и сыграл в дурачка Бутырцев.

– Уже восемь Иных погибло в Крыму с начала военных действий, – заметил Мустафа Эфенди, переводя разговор в другую плоскость.

– Четверо с русской стороны, мне доложили. Могу добавить, что по дороге в Севастополь лично упокоил взбесившегося вампира. Приплюсуйте. Кто еще? – Бутырцев выжидающе смотрел на коллег. Кто ответит, тот и главный в этой компании.

– Двое у нас, двое у французов, – лорд Джеймс был лаконичен.

– Все потери боевые, от смертельных ран, полученных на поле боя, – добавил турок. – Все случаи нами расследованы, уважаемый господин Бутырцев. Кроме вашего…

– Неужели мы не можем ничего предпринять? – удивился Бутырцев, проигнорировав намек Мустафы. – Иных не так много, чтобы ими разбрасываться.

– Никто не запрещает использовать магию и амулеты для личной защиты и лечения собственных ран. Но как лечиться, если пуля прошла через голову навылет? Ума не приложу. – Хорошее настроение не покидало шутника де Сен-Тресси. Судьбы Иных его не волновали.

II

Дальнейшее совещание было сугубо деловым. Поговорили о сложности прослушивания магического фона из-за бурлящих на театре военных действий эмоций. Обговорили возможности связываться друг с другом. Договорились провести следующее совещание послезавтра, 13 октября, здесь же с утра. Решили, что каждый захватит с собой помощника, чтобы было кому давать поручения.

Скучно, обыденно, по-чиновничьи.

* * *

Чопорный английский лорд и вежливый турок отправились по извилистой пыльной дороге вниз, в долину. А де Сен-Тресси решил составить компанию Бутырцеву в его обратном путешествии через лагеря французов и англичан.

– Что невесел, друг мой сердечный? – спросил он Льва Петровича.

Они неторопливо ехали шагом, прикрывшись сферой невнимания – просто какие-то верховые офицеры одной из союзных армий. Осенний пейзаж был скуден – каменистая степь с корявыми пеньками напрочь вырезанных на топливо деревьев и кустов, трава да ржавые сухие колючки. Но если присмотреться, то даже тут виднелись звездочки лиловых крокусов, желтые пятнышки одуванчиков, другая цветочная мелочь на низких стебельках. «Вот так и мы, Иные, среди людей – одинокие и редкие, – подумал Бутырцев. – Неужели мы должны истреблять друг друга из-за амбиций императоров и жажды наживы банкиров? Зачем мы здесь?»

– Чему радоваться, мон шер ами? – русский маг ответил в тон старинному приятелю. – Мне сам вид войны противен. Люди убивают друг друга, терпят лишения, холод и голод, мрут от холеры и простуды. Молодые и отважные люди бьются насмерть по непониманию ценности жизни. Старые и искалеченные генералы посылают их в бой, потому что всю свою жизнь делали только это и по-другому уже мыслить не умеют. И все ради чего? Ради того, чтобы не пустить Россию торговать на Средиземном море, чтобы кучка британских и французских банкиров могла нажить себе еще больше денег? Скажи, это так важно – поп или кюре будут открывать врата храма и служить в нем службу?

– Как? Неужели ты, Лев, сомневаешься в том, что все это делается только ради того, чтобы русский император мог защитить христиан – подданных турецкого султана, облегчить их участь? Вручить ключи от церкви Рождества Христова греческим ортодоксам? – француз начал свой вопрос шутя, но в конце фразы его голос дрогнул. Неужто расчувствовался, соболезнуя православным, отдавшим святыню в руки французов, а значит, Ватикана?

– Ты же знаешь, я не религиозен. Да и трудно оставаться приверженцем веры в нашей с тобой шкуре, Шарль. – Они мало говорили на эту тему даже в молодости, и сейчас разговор об этом был совсем неинтересен Бутырцеву, прожившему длинную жизнь Иного.

– Приверженцем веры – да. Но есть история, есть материальные следы. – Француз вопросительно смотрел на русского мага.

– О чем ты, Шарль? – не понял старинного приятеля Бутырцев. В этот момент у него мелькнуло ощущение, что француз легонечко, тихо-тихо, на грани допустимого пытается прощупать его эмоции. Невесомое дуновение, и все.

– Ну-у-у… – протянул де Сен-Тресси. – Крым полон старинных тайн, легенд, кладов и артефактов. Если тебе вдруг попадется что-то необычное, не будешь ли ты так любезен поделиться с другом своей находкой? Ты же знаешь, меня всегда влекли древние безделушки. Они сейчас в большой цене в Европе среди людей и среди Иных. Мы могли бы с тобой выручить баснословные деньги. – Француз подмигнул Льву Петровичу. – Ты меня понимаешь?

– Почему бы и нет? – пожал плечами Бутырцев. – В России тоже развелось немало полоумных собирателей.

– Надеюсь, Шаркан не один из них? – бросил Шарль и расхохотался.

– Ну, что ты! Он рационалист, ему безделушки не нужны. – Бутырцев удивился самой постановке вопроса.

– А наш коллега лорд Джеймс буквально помешан на всяких древностях. Я слышал, что британские Высшие – поголовно коллекционеры старины и артефактов. Так что ты поосторожней с англичанином, – предостерег де Сен-Тресси приятеля и тут же добавил непоследовательно: – Я тебе в любом случае бо́льшую долю дам, я достойных покупателей знаю. Очень влиятельных, очень.