Текст книги "Собрание сочинений в одной книге"

 
Свищет ветер, серебряный ветер,
В шелковом шелесте снежного шума.
В первый раз я в себе заметил –
Так я еще никогда не думал.
 
 
Пусть на окошках гнилая сырость,
Я не жалею, и я не печален.
Мне все равно эта жизнь полюбилась,
Так полюбилась, как будто вначале.
 
 
Взглянет ли женщина с тихой улыбкой –
Я уж взволнован. Какие плечи!
Тройка ль проскачет дорогой зыбкой –
Я уже в ней и скачу далече.
 
 
О, мое счастье и все удачи!
Счастье людское землей любимо.
Тот, кто хоть раз на земле заплачет, –
Значит, удача промчалась мимо.
 
 
Жить нужно легче, жить нужно проще,
Все принимая, что есть на свете.
Вот почему, обалдев, над рощей
Свищет ветер, серебряный ветер.
 

1925

 
Мелколесье. Степь и дали.
Свет луны во все концы.
Вот опять вдруг зарыдали
Разливные бубенцы.
 
 
Неприглядная дорога,
Да любимая навек,
По которой ездил много
Всякий русский человек.
 
 
Эх вы, сани! Что за сани!
Звоны мерзлые осин.
У меня отец – крестьянин,
Ну, а я – крестьянский сын.
 
 
Наплевать мне на известность
И на то, что я поэт.
Эту чахленькую местность
Не видал я много лет.
 
 
Тот, кто видел хоть однажды
Этот край и эту гладь,
Тот почти березке каждой
Ножку рад поцеловать.
 
 
Как же мне не прослезиться,
Если с венкой в стынь и звень
Будет рядом веселиться
Юность русских деревень.
 
 
Эх, гармошка, смерть-отрава,
Знать, с того под этот вой
Не одна лихая слава
Пропадала трын-травой.
 

1925

 
Цветы мне говорят – прощай,
Головками склоняясь ниже,
Что я навеки не увижу
Ее лицо и отчий край.
 
 
Любимая, ну, что ж! Ну, что ж!
Я видел их и видел землю,
И эту гробовую дрожь
Как ласку новую приемлю.
 
 
И потому, что я постиг
Всю жизнь, пройдя с улыбкой мимо, –
Я говорю на каждый миг,
Что все на свете повторимо.
 
 
Не все ль равно – придет другой,
Печаль ушедшего не сгложет,
Оставленной и дорогой
Пришедший лучше песню сложит.
 
 
И, песне внемля в тишине,
Любимая с другим любимым,
Быть может, вспомнит обо мне
Как о цветке неповторимом.
 

Октябрь 1925

 
Клен ты мой опавший, клен заледенелый,
Что стоишь нагнувшись под метелью белой?
 
 
Или что увидел? Или что услышал?
Словно за деревню погулять ты вышел.
 
 
И, как пьяный сторож, выйдя на дорогу,
Утонул в сугробе, приморозил ногу.
 
 
Ах, и сам я нынче чтой-то стал нестойкий,
Не дойду до дома с дружеской попойки.
 
 
Там вон встретил вербу, там сосну приметил,
Распевал им песни под метель о лете.
 
 
Сам себе казался я таким же кленом,
Только не опавшим, а вовсю зеленым.
 
 
И, утратив скромность, одуревши в доску,
Как жену чужую, обнимал березку.
 

28 ноября 1925

 
Какая ночь! Я не могу.
Не спится мне. Такая лунность.
Еще как будто берегу
В душе утраченную юность.
 
 
Подруга охладевших лет,
Не называй игру любовью,
Пусть лучше этот лунный свет
Ко мне струится к изголовью.
 
 
Пусть искаженные черты
Он обрисовывает смело, –
Ведь разлюбить не сможешь ты,
Как полюбить ты не сумела.
 
 
Любить лишь можно только раз.
Вот оттого ты мне чужая,
Что липы тщетно манят нас,
В сугробы ноги погружая.
 
 
Ведь знаю я и знаешь ты,
Что в этот отсвет лунный, синий
На этих липах не цветы –
На этих липах снег да иней.
 
 
Что отлюбили мы давно,
Ты не меня, а я – другую,
И нам обоим все равно
Играть в любовь недорогую.
 
 
Но все ж ласкай и обнимай
В лукавой страсти поцелуя,
Пусть сердцу вечно снится май
И та, что навсегда люблю я.
 

30 ноября 1925

 
Не гляди на меня с упреком,
Я презренья к тебе не таю,
Но люблю я твой взор с поволокой
И лукавую кротость твою.
 
 
Да, ты кажешься мне распростертой,
И, пожалуй, увидеть я рад,
Как лиса, притворившись мертвой,
Ловит воронов и воронят.
 
 
Ну, и что же, лови, я не струшу.
Только как бы твой пыл не погас?
На мою охладевшую душу
Натыкались такие не раз.
 
 
Не тебя я люблю, дорогая,
Ты лишь отзвук, лишь только тень.
Мне в лице твоем снится другая,
У которой глаза – голубень.
 
 
Пусть она и не выглядит кроткой
И, пожалуй, на вид холодна,
Но она величавой походкой
Всколыхнула мне душу до дна.
 
 
Вот такую едва ль отуманишь,
И не хочешь пойти, да пойдешь,
Ну, а ты даже в сердце не вранишь
Напоенную ласкою ложь.
 
 
Но и все же, тебя презирая,
Я смущенно откроюсь навек:
Если б не было ада и рая,
Их бы выдумал сам человек.
 

1 декабря 1925

 
Ты меня не любишь, не жалеешь,
Разве я немного не красив?
Не смотря в лицо, от страсти млеешь,
Мне на плечи руки опустив.
 
 
Молодая, с чувственным оскалом,
Я с тобой не нежен и не груб.
Расскажи мне, скольких ты ласкала?
Сколько рук ты помнишь? Сколько губ?
 
 
Знаю я – они прошли, как тени,
Не коснувшись твоего огня,
Многим ты садилась на колени,
А теперь сидишь вот у меня.
 
 
Пусть твои полузакрыты очи
И ты думаешь о ком-нибудь другом,
Я ведь сам люблю тебя не очень,
Утопая в дальнем дорогом.
 
 
Этот пыл не называй судьбою,
Легкодумна вспыльчивая связь, –
Как случайно встретился с тобою,
Улыбнусь, спокойно разойдясь.
 
 
Да и ты пойдешь своей дорогой
Распылять безрадостные дни,
Только нецелованных не трогай,
Только негоревших не мани.
 
 
И когда с другим по переулку
Ты пройдешь, болтая про любовь,
Может быть, я выйду на прогулку,
И с тобою встретимся мы вновь.
 
 
Отвернув к другому ближе плечи
И немного наклонившись вниз,
Ты мне скажешь тихо: «Добрый вечер!»
Я отвечу: «Добрый вечер, miss».
 
 
И ничто души не потревожит,
И ничто ее не бросит в дрожь, –
Кто любил, уж тот любить не может,
Кто сгорел, того не подожжешь.
 

4 декабря 1925

 
Может, поздно, может, слишком рано,
И о чем не думал много лет,
Походить я стал на Дон-Жуана,
Как заправский ветреный поэт.
 
 
Что случилось? Что со мною сталось?
Каждый день я у других колен.
Каждый день к себе теряю жалость,
Не смиряясь с горечью измен.
 
 
Я всегда хотел, чтоб сердце меньше
Билось в чувствах нежных и простых,
Что ж ищу в очах я этих женщин –
Легкодумных, лживых и пустых?
 
 
Удержи меня, мое презренье,
Я всегда отмечен был тобой.
На душе холодное кипенье
И сирени шелест голубой.
 
 
На душе – лимонный свет заката,
И все то же слышно сквозь туман, –
За свободу в чувствах есть расплата,
Принимай же вызов, Дон-Жуан!
 
 
И, спокойно вызов принимая,
Вижу я, что мне одно и то ж –
Чтить метель за синий цветень мая,
Звать любовью чувственную дрожь.
 
 
Так случилось, так со мною сталось,
И с того у многих я колен,
Чтобы вечно счастье улыбалось,
Не смиряясь с горечью измен.
 

13 декабря 1925

 
Кто я? Что я? Только лишь мечтатель,
Перстень счастья ищущий во мгле,
Эту жизнь живу я словно кстати,
Заодно с другими на земле.
 
 
И с тобой целуюсь по привычке,
Потому что многих целовал,
И, как будто зажигая спички,
Говорю любовные слова.
 
 
«Дорогая», «милая», «навеки»,
А в уме всегда одно и то ж,
Если тронуть страсти в человеке,
То, конечно, правды не найдешь.
 
 
Оттого душе моей не жестко
Ни желать, ни требовать огня,
Ты, моя ходячая березка,
Создана для многих и меня.
 
 
Но, всегда ища себе родную
И томясь в неласковом плену,
Я тебя нисколько не ревную,
Я тебя нисколько не кляну.
 
 
Кто я? Что я? Только лишь мечтатель,
Синь очей утративший во мгле,
И тебя любил я только кстати,
Заодно с другими на земле.
 

1925

 
До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.
 
 
До свиданья, друг мой, без руки, без слова,
Не грусти и не печаль бровей, –
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.
 

1925

Стихи на случай
Шуточные стихи, частушки

 
«Пророк» мой кончен, слава Богу.
Мне надоело уж писать.
Теперь я буду понемногу
Свои ошибки разбирать.
 

1913

 
Перо не быльница,
Но в нем есть звон.
Служи, чернильница,
Лесной канон.
 
 
О мати вечная,
Святой покров.
Любовь заречная –
Без слов.
 

6 октября 1915

 
Любовь Столица, Любовь Столица,
О ком я думал, о ком гадал.
Она как демон, она как львица, –
Но лик невинен и зорьно ал.
 

1915

 
Я сидела на песке
У моста высокова.
Нету лучше из стихов
Александра Блокова.
 
 
Сделала свистулечку
Из ореха грецкого.
Веселее нет и звонче
Песен Городецкого.
 
 
Неспокойная была,
Неспокой оставила.
Успокоили стихи
Кузмина Михаила.
 
 
Шел с Орехова туман,
Теперь идет из Зуева.
Я люблю стихи в лаптях
Миколая Клюева.
 
 
Дуют ветры от реки,
Дуют от околицы.
Есть и ситец и парча
У Любови Столицы.
 
 
Заливается в углу
Таракан, как пеночка.
Не подумай, что растешь,
Таня Ефименочка.
 
 
Ах, сыпь, ах, жарь,
Маяковский – бездарь.
Рожа краской питана,
Обокрал Уитмана.
 
 
Пляшет Брюсов по Тверской
Не мышом, а крысиной.
Дяди, дяди, я большой,
Скоро буду с лысиной.
 

1915–1917

 
Ох, батюшки, ох-ох-ох,
Есть поэт Мариенгоф.
Много кушал, много пил,
Без подштанников ходил.
 
 
Квас сухарный, квас янтарный,
Бочка старо-новая.
У Васятки у Каменского
Голова дубовая.
 

1918–1919

 
Не надо радости всем ласкостям дешевым,
Я счастлив тем, что выпил с Мурашевым.
 

Пасха, 1916 г., 10 апреля, 12½ ч. ночи

 
Не стихов златая пена
И не Стенькина молва, –
Пониковская Елена
Тонко вяжет кружева.
Лес в них закутался,
Я – запутался.
 

1918

 
Скажу Вам речь не плоскую,
В ней все слова важны:
Мариной Ивановскою
Вы звать меня должны.
 
 
Меня легко обрáмите:
Я маленький портрет.
Сейчас учусь я грамоте,
И скоро мне шесть лет.
 
 
Глазенки мои карие
И щечки не плохи.
Ах, иногда в ударе я
Могу читать стихи.
 
 
Перо мое не славится,
Подчас пишу не в лад,
Но больше всего нравится
Мне кушать «шыколат».
 

19 января 1924

 
Дорогая Марья Антоновна,
Сказать истинно и не условно:
Можно поклясться вашей прелестью глаз,
Не забывайте грешных нас.
Скандальный Верный Сергей.
 

3 окт. 1924 г.

 
Эх, жизнь моя,
Улыбка девичья.
За Гольдшмита пьем
И за Галькевича.
 
 
Будет пуст стакан,
Как и жизнь пуста.
Прижимай, Муран,
Свой бокал к устам.
 

5 октября 1924 Баку

 
Милая Пераскева,
Ведь Вы не Ева!
Всякие штуки бросьте,
Любите Костю.
Дружбой к Вам нежной осéнен,
Остаюсь – Сергей Есенин.
 
 
Р. S.
Пьем всякую штуку.
Жму Вашу руку.
 

1924

 
Из всякого сердца вынется
Какой-нибудь да привет.
Да здравствует именинница
На много лет!
 
 
Я знаю Вас очень недавно,
Клавдия Александровна,
Но жить Вам – богáтеть,
Кунеть да – мохнатеть!
 
 
К следующему году –
Прибавок к роду.
А через два годы, –
Детей, как ягоды.
 

1924

 
Калитка моя
Бревенчатая.
Девки, бабы
Поют о весне.
 
 
Прыгает грач
Над пашнею.
Проклинайте вы все
Долю вчерашнюю.
 
 
Довольно гнуть
Спины.
Я встретился с ней
У овина.
 
 
Говорил ей словами
О своей судьбе.
Умирающая деревня,
Вечная память тебе.
 

1924–1925

 
Дорогая моя Шагане,
Вы приятны и милы мне.
 

4 января 1925. Батум

 
Никогда я не забуду ночи,
Ваш прищур, цилиндр мой и диван.
И как в Вас телячьи пучил очи
Всем знакомый Ванька и Иван.
 
 
Никогда над жизнью не грустите,
У нее корявых много лап.
И меня, пожалуйста, простите
За ночной приблудный пьяный храп.
 

19 марта 1925

 
Пускай я порою от спирта вымок,
Пусть сердце слабеет, тускнеют очи,
Но, Гурвич! взглянувши на этот снимок,
Ты вспомни меня и «Бакинский рабочий».
 
 
Не знаю, мой праздник иль худший день их,
Мы часто друг друга по-сучьи лаем,
Но если бы Фришберг давал всем денег,
Тогда бы газета была нам раем.
 

25 апреля 1925 Баку

 
Сердце вином не вымочу.
Милому Евдокимочу,
Пока я тих,
Эта книга и стих.
 

12 июня 1925

 
Самые лучшие минуты
Были у милой Анюты.
Ее взоры, как синие дверцы,
В них любовь моя, в них и сердце.
 

12 июня 1925

 
Милый Вова,
Здорово.
У меня не плохая
«Жись»,
Но если ты не женился,
То не женись.
 

26 июля 1925

 
Пил я водку, пил я виски,
Только жаль, без вас, Быстрицкий.
 
 
Нам не нужно адов, раев,
Только б Валя жил Катаев.
 
 
Потому нам близок Саша,
Что судьба его как наша.
 

1925

 
И так всегда. За пьяною пирушкой,
Когда свершается всех дней круговорот,
Любой из нас, приподнимая кружку,
В нее слезу нечаянно прольет.
 
 
Мы все устали. Да, устали очень.
И потому наш голос за тобой –
За васильковые, смеющиеся очи
Над недовольною и глупою судьбой.
 

1925

 
Сквозь туман кровавый смерти,
Чрез страданье и печаль
Мы провидим, – верьте, верьте, –
Золотую высь и даль.
 
 
Всех, кто был вчера обижен,
Обойден лихой судьбой,
С дымных фабрик, черных хижин
Мы скликаем в светлый бой.
 
 
Пусть последней будет данью
Наша жизнь и тяжкий труд.
Верьте, верьте, там за гранью
Зори новые цветут.
 

 
Спите, любимые братья,
Снова родная земля
Неколебимые рати
Движет под стены Кремля.
 
 
Новые в мире зачатья,
Зарево красных зарниц…
Спите, любимые братья,
В свете нетленных гробниц.
 
 
Солнце златою печатью
Стражем стоит у ворот…
Спите, любимые братья,
Мимо вас движется ратью
К зорям вселенским народ.
 

 
Сойди с креста, народ распятый,
Преобразись, проклятый враг,
Тебе грозит судьба расплатой
За каждый твой неверный шаг.
 
 
В бою последнем нет пощады,
Но там, за гранями побед,
Мы вас принять в объятья рады,
Простив неволю долгих лет.
 
 
Реви, земля, последней бурей,
Сзывай на бой, скликай на пир.
Пусть светит новый день в лазури,
Преображая старый мир.
 

Осень 1918

Поэмы

Песнь о Евпатии Коловрате

 
За поемами Улыбыша
Кружат облачные вентери.
Закурилася ковыльница
Подкопытною танагою.
 
 
Ой, не зымь лузга-заманница
Запоршила переточины, –
Подымались злы татаровья
На зарайскую сторонушку.
 
 
Не ждала Рязань, не чуяла
А и той разбойной допоти,
Под фатой варяжьей засынькой
Коротала ночку темную.
 
 
Не совиный ух защурился,
И не волчья пасть оскалилась, –
То Батый с холма Чурилкова
Показал орде на зарево.
 
 
Как взглянули звезды-ласточки,
Загадали думу-полымя:
Чтой-то Русь захолынулася,
Аль не слышит лязгу бранного?
 
 
Щебетнули звезды месяцу:
«Ой ты, желтое ягнятище!
Ты не мни траву небесную,
Перестань бодаться с тучами.
 
 
Подыми-ка глазы-уголья
На рязанскую сторонушку
Да позарься в кутомарине,
Что там движется-колышется?»
 
 
Как взглянул тут месяц с привязи,
А ин жвачка зубы вытерпла,
Поперхнулся с перепужины
И на землю кровью кашлянул.
 
 
Ой, текут кровя сугорами,
Стонут пасишные пажити,
Разыгрались злы татаровья,
Кровь полониками черпают.
 
 
Впереди сам хан на выпячи,
На коне сидит улыбисто
И жует, слюнявя бороду,
Кус подохлой кобылятины.
 
 
Говорит он псиным голосом:
«Ой ли, титники братанове,
Не пора ль нам с пира-пображни
Настремнить коней в Московию?»
 

* * *

 
От Ольшан до Швивой Заводи
Знают песни про Евпатия.
Их поют от белой вызнати
До холопного сермяжника.
 
 
Хоть и много песен сложено,
Да ни слову не уважено,
Не сочесть похвал той удали,
Не ославить смелой доблести.
 
 
Вились кудри у Евпатия,
В три ряда на плечи падали.
За гленищем ножик сеченый
Подпирал колено белое.
 
 
Как держал он кузню-крыницу,
Лошадей ковал да бражничал,
Да пешнёвые угорины
Двумя пальцами вытягивал.
 
 
Много лонешнего смолота
В закромах его затулено.
Не один рукав молодушек,
Утираясь, продырявился.
 
 
Да не любы, вишь, удалому
Эти всхлипы серых журушек,
А мила ему зазнобушка,
Что ль рязанская сторонушка.
 

* * *

 
Ой, не совы плачут полночью, –
За Коломной бабы хныкают,
В хомутах и наколодниках
Повели мужей татаровья.
 
 
Свищут потные погонщики,
Подгоняют полонянников,
По пыжну путю-дороженьке
Ставят вехами головушки.
 
 
Соходилися боярове,
Суд рядили, споры ладили,
Как смутить им силу вражию,
Соблюсти им Русь кондовую.
 
 
Снаряжали побегушника,
Уручали светлой грамотой:
«Ты беги, зови детинушку
На усуду свет Евпатия».
 

* * *

 
Ой, не колоб в поле катится
На позыв колдуньи с Шехмина, –
Проскакал ездок на Пилево,
Да назад опять ворочает.
 
 
На полях рязанских светится
Березняк при блеске месяца,
Освещая путь-дороженьку
От Ольшан до Швивой Заводи.
 
 
Прискакал ездок к Евпатию,
Вынул вязевую грамоту:
«Ой ты, лазушновый баторе,
Выручай ты Русь от лихости!»
 

* * *

 
У Палаги-шинкачерихи
На меду вино развожено,
Кумачовые кумашницы
Душниками занавешены.
 
 
Соходилися товарищи
Свет хороброго Евпатия,
Над сивухой думы думали,
Запивали думы брагою.
 
 
Говорил Евпатий бражникам:
«Ой ли, други закадычные,
Вы не пейте зелена вина,
Не губите сметку русскую.
 
 
Зелено вино – мыслям пагуба,
Телесам оно – что коса траве,
Налетят на вас злые вороги
И развеют вас по соломинке!»
 
 
Не заря течет за Коломною,
Не пожар стоит над путиною –
Бьются соколы-дружинники,
Налетая на татаровье.
 
 
Всколыхнулось сердце Батыя:
Что случилось там, приключилося?
Не рязанцы ль встали мертвые
На побоище кроволитное?
 
 
А рязанцам стать –
Только спьяну спать;
Не в бою бы быть,
А в снопах лежать.
 
 
Скачет хан на бела батыря,
С губ бежит слюна капучая.
И не меч Евпатий вытянул,
А свеча в руках затеплилась.
 
 
Не березки-белоличушки
Из-под гоноби подрублены –
Полегли соколья-дружники
Под татарскими насечками.
 
 
Возговорит лютый ханище:
«Ой ли, черти, куролесники.
Отешите череп батыря
Что ль на чашу на сивушную».
 
 
Уж он пьет не пьет, курвяжится,
Оглянётся да понюхает –
«А всего ты, сила русская,
На тыновье загодилася».
 

1912, 1925

Марфа Посадница

1

 
Не сестра месяца из темного болота
В жемчуге кокошник в небо запрокинула, –
Ой, как выходила Марфа за ворота,
Письменище черное из дулейки вынула.
 
 
Раскололся зыками колокол на вече,
Замахали кружевом полотнища зорние;
Услыхали ангелы голос человечий,
Отворили наскоро окна-ставни горние.
 
 
Возговóрит Марфа голосом серебряно:
«Ой ли, внуки Васькины, правнуки Микулы!
Грамотой московскою извольно повелено
Выгомонить вольницы бражные загулы!»
 
 
Заходила буйница выхвали старинной,
Бороды, как молнии, выпячили грозно:
«Что нам Московия, – как поставник блинный!
Там бояр-те жены хлыстают загозно!»
 
 
Марфа на крылечко праву ножку кинула,
Левой помахала каблучком сафьяновым.
«Быть так», – кротко молвила, черны брови
сдвинула, –
Не ручьи-брызгатели выцветням росяновым…
 

2

 
Не чернец беседует с Господом в затворе –
Царь московский антихриста вызывает:
«Ой, Виельзевуле, горе мое, горе,
Новгород мне вольный ног не лобызает!»
 
 
Вылез из запечья сатана гадюкой,
В пучеглазых бельмах исчаведье ада.
«Побожися душу выдать мне порукой,
Иначе не будет с Новгородом слада!»
 
 
Вынул он бумаги – облака клок,
Дал ему перо – от молнии стрелу.
Чиркнул царь кинжалищем локоток,
Расчеркнулся и зажал руку в полу.
 
 
Зарычит антихрист зёмным гудом:
«А и сроку тебе, царь, даю четыреста лет!
Как пойдет на Москву заморский Иуда,
Тут тебе с Новгородом и сладу нет!»
 
 
«А откуль гроза, когда ветер шумит?» –
Задает ему царь хитрóй спрос.
Говорит сатана зыком черных згит:
«Этот ответ с собой ветер унес…»
 

3

 
На соборах Кремля колокола заплакали,
Собирались стрельцы из дальных слобод;
Кони ржали, сабли звякали,
Глас приказный чинно слухал народ.
 
 
Закраснели хоругви, образа засверкали,
Царь пожаловал бочку с вином.
Бабы подолами слезы утирали, –
Кто-то воротится невредим в дом?
 
 
Пошли стрельцы, запылили по полю:
«Берегись ты теперь, гордый Новоград!»
Пики тенькали, кони топали, –
Никто не пожалел и не обернулся назад.
 
 
Возговóрит царь жене своей:
«А и будет пир на красной браге!
Послал я сватать неучтивых семей,
Всем подушки голов расстелю в овраге».
 
 
«Государь ты мой, – шомонит жена, –
Моему ль уму судить суд тебе!..
Тебе власть дана, тебе воля дана,
Ты челом лишь бьешь одноей судьбе…»
 

4

 
В зарукавнике Марфа Богу молилась,
Рукавом горючи слезы утирала;
За окошко она наклонилась,
Голубей к себе на колени сзывала:
 
 
«Уж вы, голуби, слуги Боговы,
Солетайте-ко в райский терем,
Вертайтесь в земное логово,
Стучитесь к новоградским дверям!»
 
 
Приносили голуби от Бога письмо,
Золотыми письменами рубленное;
Села Марфа за расшитою тесьмой:
«Уж ты, счастье ль мое загубленное!»
 
 
И писал Господь своей верной рабе:
«Не гони метлой тучу вихристу;
Как московский царь на кровавой гульбе
Продал душу свою антихристу…»
 

5

 
А и минуло теперь четыреста лет.
Не пора ли нам, ребята, взяться за ум,
Исполнить святой Марфин завет:
Заглушить удалью московский шум?
 
 
А пойдемте, бойцы, ловить кречетов,
Отошлем дикомытя с потребою царю:
Чтобы дал нам царь ответ в сечи той,
Чтоб не застил он новоградскую зарю.
 
 
Ты шуми, певунный Волохов, шуми,
Разбуди Садко с Буслаем на-торгаш!
Выше, выше, вихорь, тучи подыми!
Ой ты, Новгород, родимый наш!
 
 
Как по быльнице тропинка пролегла;
А пойдемте стольный Киев звать!
Ой ли вы, с Кремля колокола,
А пора небось и честь вам знать!
 
 
Пропоем мы Богу с ветрами тропарь,
Вспеним белую попончу,
Загудит нам с веча колокол, как встарь,
Тут я, ребята, и покончу.
 

Сентябрь 1914

Пугачев

Анатолию Мариенгофу

1. Появление Пугачева в Яицком городке

Пугачев

 
Ох, как устал и как болит нога!..
Ржет дорога в жуткое пространство.
Ты ли, ты ли, разбойный Чаган,
Приют дикарей и оборванцев?
Мне нравится степей твоих медь
И пропахшая солью почва.
Луна, как желтый медведь,
В мокрой траве ворочается.
 
 
Наконец-то я здесь, здесь!
Рать врагов цепью волн распалась,
Не удалось им на осиновый шест
Водрузить головы моей парус.
 
 
Яик, Яик, ты меня звал
Стоном придавленной черни!
Пучились в сердце жабьи глаза
Грустящей в закат деревни.
Только знаю я, что эти избы –
Деревянные колокола,
Голос их ветер хмарью съел.
 
 
О, помоги же, степная мгла,
Грозно свершить мой замысел!
 

Сторож

 
Кто ты, странник? Что бродишь долом?
Что тревожишь ты ночи гладь?
Отчего, словно яблоко тяжелое,
Виснет с шеи твоя голова?
 

Пугачев

 
В солончаковое ваше место
Я пришел из далеких стран, –
Посмотреть на золото телесное,
На родное золото славян.
Слушай, отче! Расскажи мне нежно,
Как живет здесь мудрый наш мужик?
Так же ль он в полях своих прилежно
Цедит молоко соломенное ржи?
Так же ль здесь, сломав зари застенок,
Гонится овес на водопой рысцой,
И на грядках, от капусты пенных,
Челноки ныряют огурцов?
Так же ль мирен труд домохозяек,
Слышен прялки ровный разговор?
 

Сторож

 
Нет, прохожий! С этой жизнью Яик
Раздружился с самых давних пор.
 
 
С первых дней, как оборвались вожжи,
С первых дней, как умер третий Петр,
Над капустой, над овсом, над рожью
Мы задаром проливаем пот.
 
 
Нашу рыбу, соль и рынок,
Чем сей край богат и рьян,
Отдала Екатерина
Под надзор своих дворян.
 
 
И теперь по всем окраинам
Стонет Русь от цепких лапищ.
Воском жалоб сердце Каина
К состраданью не окапишь.
Всех связали, всех вневолили,
С голоду хоть жри железо.
И течет заря над полем
С горла неба перерезанного.
 

Пугачев

 
Невеселое ваше житье!
Но скажи мне, скажи,
Неужель в народе нет суровой хватки
Вытащить из сапогов ножи
И всадить их в барские лопатки?
 

Сторож

 
Видел ли ты,
Как коса в лугу скачет,
Ртом железным перекусывая ноги трав?
Оттого что стоит трава на корячках,
Под себя коренья подобрав.
И никуда ей, траве, не скрыться
От горячих зубов косы,
Потому что не может она, как птица,
Оторваться от земли в синь.
Так и мы! Вросли ногами крови в избы,
Что нам первый ряд подкошенной травы?
Только лишь до нас не добрались бы,
Только нам бы,
Только б нашей
Не скосили, как ромашке, головы.
Но теперь как будто пробудились,
И березами заплаканный наш тракт
Окружает, как туман от сырости,
Имя мертвого Петра.
Пугачев
Как Петра? Что ты сказал, старик?
 
 
………………………………………………………
Иль это взвыли в небе облака?
 

Сторож

 
Я говорю, что скоро грозный крик,
Который избы словно жаб влакал,
Сильней громов раскатится над нами.
Уже мятеж вздымает паруса.
Нам нужен тот, кто б первый бросил камень.
 

Пугачев

 
Какая мысль!
 

Сторож

 
О чем вздыхаешь ты?
 

Пугачев

 
Я положил себе зарок молчать до срока.
 
 
………………………………………………………………
Клещи рассвета в небесах
Из пасти темноты
Выдергивают звезды, словно зубы,
А мне еще нигде вздремнуть не удалось.
 

Сторож

 
Я мог бы предложить тебе
Тюфяк свой грубый,
Но у меня в дому всего одна кровать,
И четверо на ней спит ребятишек.
 

Пугачев

 
Благодарю! Я в этом граде гость.
Дадут приют мне под любою крышей.
Прощай, старик!
 

Сторож

 
Храни тебя Господь!
 
 
…………………………………………………
…………………………………………………
Русь, Русь! И сколько их таких,
Как в решето просеивающих плоть,
Из края в край в твоих просторах шляется?
Чей голос их зовет,
Вложив светильником им посох в пальцы?
Идут они, идут! Зеленый славя гул,
Купая тело в ветре и в пыли,
Как будто кто сослал их всех на каторгу
Вертеть ногами
Сей шар земли.
 
 
Но что я вижу?
Колокол луны скатился ниже,
Он, словно яблоко увянувшее, мал.
Благовест лучей его стал глух.
 
 
Уж на нашесте громко заиграл
В куриную гармонику петух.
 

2. Бегство Калмыков

Первый голос

 
Послушайте, послушайте, послушайте,
Вам не снился тележный свист?
Нынче ночью на заре жидкой
Тридцать тысяч калмыцких кибиток
От Самары проползло на Иргис.
От российской чиновничьей неволи,
Оттого что, как куропаток, их щипали
На наших лугах,
Потянулись они в свою Монголию
Стадом деревянных черепах.
 

Второй голос

 
Только мы, только мы лишь медлим,
Словно страшен нам захлестнувший нас шквал.
Оттого-то шлет нам каждую неделю
Приказы свои Москва.
Оттого-то, куда бы ни шел ты,
Видишь, как под усмирителей меч
Прыгают кошками желтыми
Казацкие головы с плеч.
 

Кирпичников

 
Внимание! Внимание! Внимание!
Не будьте ж трусливы, как овцы,
Сюда едут на страшное дело вас сманивать
Траубенберг и Тамбовцев.
 

Казаки

 
К черту! К черту предателей!
……………………………………………
 

Тамбовцев

 
Сми-ирно-о!
Сотники казачьих отрядов,
Готовьтесь в поход!
Нынче ночью, как дикие звери,
Калмыки всем скопом орд
Изменили Российской империи
И угнали с собой весь скот.
Потопленную лодку месяца
Чаган выплескивает на берег дня.
Кто любит свое отечество,
Тот должен слушать меня.
Нет, мы не можем, мы не можем, мы не можем
Допустить сей ущерб стране:
Россия лишилась мяса и кожи,
Россия лишилась лучших коней.
Так бросимтесь же в погоню
На эту монгольскую мразь,
Пока она всеми ладонями
Китаю не предалась.
 

Кирпичников

 
Стой, атаман, довольно
Об ветер язык чесать.
За Россию нам, конешно, больно,
Оттого что нам Россия – мать.
Но мы ничуть, мы ничуть не испугались,
Что кто-то покинул наши поля,
И калмык нам не желтый заяц,
В которого можно, как в пищу, стрелять.
Он ушел, этот смуглый монголец,
Дай же Бог ему добрый путь.
Хорошо, что от наших околиц
Он без боли сумел повернуть.
 

Траубенберг

 
Что это значит?
 

Кирпичников

 
Это значит то,
Что, если б
Наши избы были на колесах,
Мы впрягли бы в них своих коней
И гужом с солончаковых плесов
Потянулись в золото степей.
Наши б кони, длинно выгнув шеи,
Стадом черных лебедей
По вóдам ржи
Понесли нас, буйно хорошея,
В новый край, чтоб новой жизнью жить.
 

Казаки

 
Замучили! Загрызли, прохвосты!
 

Тамбовцев

 
Казаки! Вы целовали крест!
Вы клялись…
 

Кирпичников

 
Мы клялись, мы клялись Екатерине
Быть оплотом степных границ,
Защищать эти пастбища синие
От налета разбойных птиц.
Но скажите, скажите, скажите,
Разве эти птицы не вы?
Наших пашен суровых житель
Не найдет, где прикрыть головы.
 

Траубенберг

 
Это измена!..
Связать его! Связать!
 

Кирпичников

 
Казаки, час настал!
Приветствую тебя, мятеж свирепый!
Что не могли в словах сказать уста,
Пусть пулями расскажут пистолеты.
 

(Стреляет.)

Траубенберг падает мертвым. Конвойные разбегаются. Казаки хватают лошадь Тамбовцева под уздцы и стаскивают его на землю.

Голоса

 
Смерть! Смерть тирану!
 

Тамбовцев

 
О господи! Ну что я сделал?
 

Первый голос

 
Мучил, злодей, три года,
Три года, как коршун белый,
Ни проезда не давал, ни прохода.
 

Второй голос

 
Откушай похлебки метелицы.
Отгулял, отстегал и отхвастал.
 

Третий голос

 
Черта ли с ним канителиться?
 

Четвертый голос

 
Повесить его – и баста!
 

Кирпичников

 
Пусть знает, пусть слышит Москва –
На расправы ее мы взбыстрим.
Это только лишь первый раскат,
Это только лишь первый выстрел.
Пусть помнит Екатерина,
Что если Россия – пруд,
То черными лягушками в тину
Пушки мечут стальную икру.
Пусть носится над страной,
Что казак не ветла на прогоне
И в луны мешок травяной
Он башку незадаром сронит.
 

3. Осенней ночью

Караваев

 
Тысячу чертей, тысячу ведьм и тысячу дьяволов!
Экий дождь! Экий скверный дождь!
Скверный, скверный!
Словно вонючая моча волов
Льется с туч на поля и деревни.
Скверный дождь!
Экий скверный дождь!
 
 
Как скелеты тощих журавлей,
Стоят ощипанные вербы,
Плавя ребер медь.
Уж золотые яйца листьев на земле
Им деревянным брюхом не согреть,
Не вывести птенцов – зеленых вербенят,
По горлу их скользнул сентябрь, как нож,
И кости крыл ломает на щебняк
Осенний дождь.
Холодный, скверный дождь!
 
 
О, осень, осень!
Голые кусты,
Как оборванцы, мокнут у дорог.
В такую непогодь собаки, сжав хвосты,
Боятся головы просунуть за порог,
А тут вот стой, хоть сгинь,
Но тьму глазами ешь,
Чтоб не пробрался вражеский лазутчик.
Проклятый дождь!
Расправу за мятеж
Напоминают мне рыгающие тучи.
Скорей бы, скорей в побег, в побег
От этих кровью выдоенных стран.
С объятьями нас принимает всех
С Екатериною воюющий султан.
Уже стекается придушенная чернь
С озиркой, словно полевые мыши.
О солнце-колокол, твое тили-ли-день,
Быть может, здесь мы больше не услышим!
Но что там? Кажется, шаги?
Шаги… Шаги…
Эй, кто идет? Кто там идет?
 

Пугачев

 
Свой… свой…
 

Караваев

 
Кто свой?
 

Пугачев

 
Я, Емельян.
 

Караваев

 
А, Емельян, Емельян, Емельян!
Что нового в этом мире, Емельян?
Как тебе нравится этот дождь?
 

Пугачев

 
Этот дождь на счастье Богом дан,
Нам на руку, чтоб он хлестал всю ночь.
 

Караваев

 
Да, да! Я тоже так думаю, Емельян.
Славный дождь! Замечательный дождь!
 

Пугачев

 
Нынче вечером, в темноте скрываясь,
Я правительственные посты осмотрел.
Все часовые попрятались, как зайцы,
Боясь замочить шинели.
Знаешь? Эта ночь, если только мы выступим,
Не кровью, а зарею окрасила б наши ножи,
Всех бы солдат без единого выстрела
В сонном Яике мы могли уложить…
 
 
Завтра ж к утру будет ясная погода,
Сивым табуном проскачет хмарь.
Слушай, ведь я из простого рода
И сердцем такой же степной дикарь!
Я умею, на сутки и версты не трогаясь,
Слушать бег ветра и твари шаг,
Оттого что в груди у меня, как в берлоге,
Ворочается зверенышем теплым душа.
 
 
Мне нравится запах травы, холодом подожженной,
И сентябрьского листолета протяжный свист.
Знаешь ли ты, что осенью медвежонок
Смотрит на луну,
Как на вьющийся в ветре лист?
По луне его учит мать
Мудрости своей звериной,
Чтобы смог он, дурашливый, знать
И призванье свое и имя.
………………………………………
Я значенье мое разгадал…
 

Караваев

 
Тебе ж недаром верят?
 

Пугачев

 
Долгие, долгие тяжкие года
Я учил в себе разуму зверя…
Знаешь? Люди ведь все со звериной душой, –
Тот медведь, тот лиса, та волчица,
А жизнь – это лес большой,
Где заря красным всадником мчится.
Нужно крепкие, крепкие иметь клыки.
 

Караваев

 
Да, да! Я тоже так думаю, Емельян…
И если б они у нас были,
То московские полки
Нас не бросали, как рыб, в Чаган.
Они б побоялись нас жать
И карать так легко и просто
За то, что в чаду мятежа
Убили мы двух прохвостов.
 

Пугачев

 
Бедные, бедные мятежники!
Вы цвели и шумели, как рожь.
Ваши головы колосьями нежными
Раскачивал июльский дождь.
Вы улыбались тварям…
…………………………………………………
Послушай, да ведь это ж позор,
Чтоб мы этим поганым харям
Не смогли отомстить до сих пор?
Разве это когда прощается,
Чтоб с престола какая-то блядь
Протягивала солдат, как пальцы,
Непокорную чернь умерщвлять!
Нет, не могу, не могу!
К черту султана с туретчиной,
Только на радость врагу
Этот побег опрометчивый.
Нужно остаться здесь!
Нужно остаться, остаться,
Чтобы вскипела месть
Золотою пургой акаций,
Чтоб пролились ножи
Железными струями люто!
 
 
Слушай! Бросай сторожить,
Беги и буди весь хутор.
 

4. Происшествие на Таловом умёте

Оболяев

 
Что случилось? Что случилось? Что случилось?
 

Пугачев

 
Ничего страшного. Ничего страшного. Ничего страшного.
Там на улице жолклая сырость
Гонит туман, как стада барашковые.
Мокрою цаплей по лужам полей бороздя,
Ветер заставил все живое,
Как жаб по их гнездам, скрыться,
И только порою,
Привязанная к нитке дождя,
Черным крестом в воздухе
Проболтнется шальная птица.
Это осень, как старый оборванный монах,
Пророчит кому-то о погибели веще.
…………………………………………………………………………………………………
Послушайте, для наших благ
Я придумал кой-что похлеще.
 

Караваев