Текст книги "Игрок"

Сергей Гарин
Игрок

Когда-то, вероятно, он был красив, но безалаберная жизнь, бессонные ночи и вечные переживания наложили на его лицо печать собачьей старости. Да и сам он был весь какой-то расхлябанный, словно старая пролетка, у которой уже ослабли все гайки и рессоры от долгой езды по неудобным, кочковатым дорогам.

Звали его Владимиром Аркадьевичем, а фамилия была – Левшин. Имел он небольшой домик на окраине Москвы и скромную торговлю москательными товарами. Но в лавку никогда почти не заглядывал, а ею заведовала жена – Анна Власьевна, женщина сухая, молчаливая. Было у Левшина двое детей: Васька, реалист шестого класса, и Аннушка, тихая, молчаливая девушка, не окончившая гимназии и помогавшая матери по хозяйству.

Однообразно тянулась жизнь в тихом домике у Серпуховской заставы. Владимир Аркадьевич обыкновенно возвращался из клуба в седьмом часу утра, отворял парадную французским ключом, неслышно пробирался в кабинет и спал на диване до полудня, Около часу дня он выходил в столовую, – маленькую, полутемную комнату в одно окно, – пил чай с калачом, просматривал газету… Аннушка сидела тут же, читая какую-нибудь книгу – и было тихо в этой комнате, и только круглые столовые часы нарушали упорным тиканьем жуткую тишину.

Около двух часов Левшин уезжал на бега и, возвратившись к обеду, заставал всю семью. И если был в тот день в выигрыше, много говорил за столом, рассказывал детям забавные истории. В противном случае, сидел молча, мрачно уставившись в тарелку, и жевал нехотя, полусонно… А когда его о чем-нибудь спрашивали, долго смотрел тупым взглядом на спрашивавшего и только после этого отвечал.

После обеда следовал отдых до десяти часов вечера, а затем отъезд в клуб, до нового утра.

Так бежали дни. Однообразно, как бегут длинные, однообразные рельсы в неведомую даль. И только в праздники, выходя к утреннему чаю из кабинета, Левшин находил в столовой, кроме дочери, еще жену и сына.

И видя его в домашнем кругу, вечно удрученного, вечно о чем-то думающего, иногда заискивающего перед женой и детьми, иногда резкого и раздражительного, никто бы не узнал его за карточным столом в клубе, или в рублевых трибунах на бегах. Тут Владимир Аркадьевич казался совершенно другим, с ярким румянцем на щеках и с горящими, возбужденными глазами. И только, когда его карту били, или лошадь, на которую он ставил, приходила последней к столбу, – лицо Левшина делалось сразу землистым, глаза потухали, весь он как-то съеживался и был ужасно похож на побитую собаку.

Свободного состояния у Левшина не было. Были кой-какие деньжонки, но они лежали в товаре. Если бы Владимир Аркадьевич не был игроком, жить он мог бы совершенно безбедно: домик был собственный, от торговли получалась небольшая прибыль. Но за последние три года он только брал деньги из дела, дом заложил, и наступил уже срок платить проценты по второй закладной.

Был праздничный, но серый, безрадостный, зимний день… Владимир Аркадьевич стоял в халате у окна кабинета и тоскливо смотрел на улицу. На ней были все такие же маленькие деревянные особнячки, как и у него, – провинциального типа, с сугробами снега около крыльца, узенькими тротуарами и деревянными заборами. Изредка проезжал извозчик с седоком, а больше шмыгали пешеходы, скромно и не всегда тепло одетые…

Левшину было не по себе. Вчера он проиграл и в клубе, и на бегах, а на послезавтра нужно было иметь около тысячи рублей на проценты по закладной и на два векселя по четыреста рублей, выданные за товар. Будущее казалось суровым, но мозг Владимира Аркадьевича вяло работал. И не хотелось думать о том: где и как достать денег.

«А, ну их! – с досадой думал Левшин. – Тысячу рублей! Шутка сказать!»

Мысли невольно отвлеклись на игру. Левшин с завистью вспомнил вчерашнего героя клуба – трактирщика Хохрикова, выигравшего две с половиной тысячи за какой-нибудь час.

«Вот везет же некоторым?! А мне – никогда! Сколько времени играю и никогда больше сотни за вечер не выигрывал!»

Ему в голову не приходил

...

конец ознакомительного фрагмента