Текст книги "Мечта"

Сергей Гарин
Мечта

I

Маленькое железнодорожное здание разъезда «Ухватовка» крохотным, пестрым комочком лежало на фоне необозримой сибирской тундры…

Вдали от шумных городов, – ближайший город был в двух верстах, – окруженное безмолвным молчанием, сиротливое в своем одиночестве, оно печально смотрелось в далекое небо.

И жило короткой, как молния, жизнью только во время прихода поездов. Четыре раза в сутки к «Ухватовке» подходили поезда: три пассажирских и один товарный.

Когда это случалось днем, – паровоз приближался к платформе торжественно и шипел, как важный, рассерженный чиновник, которого оторвали от серьезного занятия. Он нетерпеливо пыхтел черной и серьезной трубой; презрительно бросал комочки дыма в далекую высь.

За паровозом покорно тянулись разноцветные вагоны, уныло смотря запыленными окнами. Из вагонов выходили люди – старые и молодые, веселые и скучные. Они бродили по платформе, как тараканы, которых выбросили на незнакомое место: суетились, поминутно оглядывались и жались друг к другу. И когда язык станционного колокола отзванивал три раза, паровоз радостно кричал, люди гурьбой бежали на свои насиженные места, и вагоны опять покорно тянулись за паровозом, пыхтевшим от восторга, могучим в своем стремительном беге…

Ночью паровоз еще издали грозил светящимися глазами. И казалось, что три огненных меча, вонзаясь в плотную тьму, прокладывают дорогу мрачному, черному дракону прилетающему с грохотом и свистом. А из черной и серьезной трубы выскакивали огненные точки, пугали на мгновение своим блеском ночь и умирали в жуткой тьме…

Мигали устало окна сонных вагонов. Иногда в них мелькали смутные тени и таяли где-то внутри, как скорбные, мимолетные мысли. Или выползали на платформу, пугливо ныряли в темноту, снова появлялись и опять исчезали.

Товарный поезд приближался медленно, гремя издалека цепями, как старый каторжник, с трудом передвигающий ноги. Долго возился паровоз, неуклюжий, расхлябанный от чрезмерной натуги, с вагонами… Осаживал их, вытягивал, и облегченно гудел, когда вагоны замирали в ожидании разгрузки.

Проходили мимо «Ухватовки» скорые поезда. Метеором пролетал экспресс. Им остановки не было.

Пролетали они, как мимолетные сны, не оставляя впечатления, сверкнув на ходу длинным хвостом угрюмого дыма или огненных искр…

Четыре раза в день выходили на платформу служащие разъезда. Их было трое: начальник, телеграфист и сторож. А когда поезд уходил и в дали таяла площадка последнего вагона, они молча шли в маленькое серое здание, чтобы отдаться, наедине, своим маленьким, серым мыслям.

II

Начальника разъезда звали Валентином Петровичем. Был он худощавый, высокий, как жердь, мужчина, с сединой на висках и орлиным носом. Попал он сюда в наказание за пьянство, а раньше был на большой, узловой станции, у которой то и дело останавливались переполненные поезда. Не бросал он пить и здесь, но пил осмысленно, медленно, маленькими глотками. И, выпив, крепко ставил рюмку на стол, вздыхал и низко опускал свою седеющую голову…

Был на разъезде телеграфист – маленький, худосочный, рыжий юноша. Звали его Елпидифором. Смотрел он всегда задумчиво; любил помолчать. Обыкновенно сидел часами у окна, из которого была видна платформа, а впереди – кусок пути и убегающая за горизонт тундра.

Сидел, облокотившись локтями на подоконник, и мечтал. Детства своего Елпидифор почти не помнил. Знал только, что родился он от какой-то приезжей из столицы девицы, которая, разрешившись им от бремени, оставила его на попечении учителя гимназии – бездетного, доброго старика, а сама уехала обратно.

У учителя Елпидифор и вырос, был отдан в, гимназию, но из второго класса пришлось выйти: учитель умер, а приехавшие родственники покойного не пожелали платить за учение. Приютил мальчика почтовый чиновник, он же выучил Елпидифора телеграфному искусству и определил на этот разъезд.

Мыкаясь по чужим людям, юноша с малых лет привык к одиночеству. А с одиночеством пришли и мечты. Мечтал Елпидифор о многом. О том, например, что он из знатного и древнего рода. А когда прочел про Гришку Отрепьева, мечтал еще дерзновеннее…

«Тот был тоже рыжим… был царевичем»…

И дерзкая мечта родилась в душе Елпидифора, понемногу вошла в плоть и кровь юноши, – заполнила все его существо.

Она являлась Елпидифору по ночам в виде заманчивых и обольстительных снов; преследовала его. Ходила за ним по пятам, заставляла сильней биться сердце.

Решив раз на всегда, что он знатного происхождения, Елпидифор считал свое пребывание в «Ухватовке» временным искусом, после которого сразу снизойдут к нему роскошь и великолепие. И потому смотрел на всех с высоты своего величия. Но был со всеми вежлив и предупредителен.

Прочел где-то, что истинный аристократ должен быть прежде всего рыцарем. И неотступно следовал этому правилу. Думами своими Елпидифор ни с кем не делился, но когда при нем говорили о знатных и сильных, загадочно улыбался.

Зная наизусть пушкинскую «Сцену у фонтана», телеграфист часто декламировал ее про себя, беззвучно шевеля тонкими, как папиросная бумага, губами. Мечтал о своей «Марине Мнишек». И ждал, что она придет.

С Валентином Петровичем у него были хорошие отношения. Но Начальник разъезда был недоволен, что телеграфист не пьет. И часто это высказывал.

Елпидифор делал презрительную гримасу:

– Водку?.. Ни за что!.. Чего-нибудь другого – пожалуй!..

– Уж не шампанского ли тебе?.. – язвил Валентин Петрович. – Скажите, какой принц!..

– А, может быть и принц!.. – вызывающе смотрел на него телеграфист. – Почем вы знаете?..

– Ну, да уж конечно!.. Принц!.. Ха… ха… ха!..

Начальник разъезда смеялся добродушным, незлобивым смехом, но, видя, что Елпидифор обижается, – дружески хлопал телеграфиста по коленке:

– Хорошо, хорошо, не буду спорить: принц, так принц!..

И был еще третий – сторож Матвей. Пришел он лет десять назад пешком из губернского города, в лаптях, в солдатской фуражке и поступил на железную дорогу сначала путевым сторожем, затем был стрелочником, наконец, занял настоящее место.

Было ему лет сорок, имел он широкое, рябое лицо, на котором росли щетинистые, как зубная щетка, усы. Из почтения всегда молчал, но когда говорил, то был у него такой вид, будто он стоит на плацу.

В долгие зимние вечера, когда в тундре свистела вьюга и снежные комья залепляли окна маленького здания, – все трое собирались в маленькой комнатке начальника разъезда. Вспоминал, обыкновенно, Валентин Петрович свою прежнюю службу, рассказывая ее Елпидифору, а Матвей становился в почтительной позе у двери и слушал.

– Бывало, подходит курьерский… – рассказывал начальник разъезда. – Ну, понятно, публика на нем только избранная. Выходят на платформу все больше графы и князья… А барыни – с лорнетками!.. А то, выйдет, примерно, какой-нибудь генерал-адъютант… пальто расстегнуто, на шее Владимир… а на погонах вензеля…

Елпидифор качал в такт головой. Будто говорили ему о том, что он уже давно знает.

– И… аксельбанты!.. – вставлял он свое замечание.

Затем жмурил глаза, и в его воображении

...

конец ознакомительного фрагмента