Текст книги "Чужие глаза"

Сергей Герасимов

Чужие глаза

Когда Маше исполнилось пять, отец подарил ей куклу по имени Фома. Когда ей исполнилось двенадцать – купил щенка сеттера, которых сдох шесть месяцев спустя. Когда исполнилось семнадцать – подарил ей голубой спортивный Мерседес. Из этих трех подарков больше всего Маша радовалась первому. Кукла по имени Фома до сих пор спала у нее под подушкой.

Она прекрасно умела водить и любила скорость. При этом она всегда оставалась аккуратной и внимательной. Поэтому, когда одним апрельским днем ее голубой Мерседес врезался в грузовик на окружной дороге, это стало для всех полнейшей неожиданностью. Больше получаса ее выковыривали из смятой металлической коробки, затем громкоорущая машина неотложки неслась по улицам города, заметная, как голый Архимед, выпрыгнувший из ванны, пролетая на полной все светофоры, распугивая прохожих.

Все оказалось на так плохо, в конце концов. Две операции не оставили следа на ее внешности, здоровье почти вернулось в норму. Шел все-таки 2061й год, и медицина умела многое. Вот только за руль она больше не села: сильное сотрясение мозга закончилось небольшим кровоизлиянием в височной области. Может быть, поэтому, а может быть, и нет, Маша стала терять зрение. Поначалу она пробовала носить очки, которые оставляли неприятное щекочущее ощущение на переносице, так, словно оставались на ней даже тогда, когда сняты, но очки помогали мало. К средине августа зрение село настолько, что Маша едва могла отличить окно от стены.

Ее отец был владельцем банка, страховой компании и крупного завода по производству селеновых шариков. Поэтому деньги не были проблемой. Ее осмотрели в нескольких европейских клиниках, провели курс терапии стволовыми клетками, после чего зрение перестало садиться, но так и не вернулось. Она еще отличала включенную лампочку от выключенной, и день от ночи. Но на большее ее глаза не годились. Последней надеждой было протезирование.

Глазные протезы были очень надежными, хотя и весьма дорогими устройствами. Некоторые из них работали даже лучше, чем живой человеческий глаз. Они видели в темноте, имели системы приближения, увеличения, расширения диапазона. Предлагались также отдельные протезы сетчатки, протезы слепого пятна и отделов зрительного нерва. Но все это не подошло. Дело было не в ее глазах, а в ее мозге: что-то очень важное умерло там, и никто из врачей не знал, что с этим делать.

– Слушайте, может быть, вы сделаете мне протез головы? – спросила Маша то место, откуда доносился голос врача.

В принципе, современная технология позволяла и это. Врач задумался.

– Не советую, – сказал он, – в вашей прелестной головке осталось еще очень много нужных вещей. Не сомневаюсь, что они вам еще пригодятся.

Оставался еще один вариант: наружный зрительный протез. Неудобная громоздкая штука, которую можно включать лишь на время. Такой протез стоил на порядок дороже голубого Мерседеса. Но не было никакой необходимости покупать его: такой протез просто нанимали с почасовой оплатой.

В клиниках города имелось три наружных протеза, то есть, три специализированных робота, выполнявших функцию зрительных протезов. Двое роботов были выполнены в форме женщин, третий – в форме мужчины. Женщины были более старыми и не такими надежными моделями. Поэтому Маша выбрала мужчину.

– Подари мне эту куклу, папочка, – попросила она.

И папочка подарил.

Робот мог откликаться на любое имя, поэтому Маша назвала его Фомой. Фома имел разъемы в кончиках пальцев на левой руке. Аналогичные контакты были на Машином платье в районе талии. Поэтому, когда Фома клал ей руку на талию, она подключалась к его зрительной системе и видела мир его глазами. Нельзя сказать, чтобы это было уж очень неудобно. Маша вдвоем с Фомой совершенно не привлекали внимания на улице, в магазине или в аудитории (Маша продолжала учиться на втором курсе академии); они производили впечатление влюбленной парочки и совершенно не отличались от других влюбленных парочек, гулявших по городу.

Маша не пожалела то том, что выбрала мужчину: роботы-женщины больше были похожи на поводырей, потому что они держали тебя за руку. Мужская рука на твоей талии – это гораздо приятнее.

Перед тем, как включить протез в первый раз врач заставил ее прослушать инструкцию и подписать договор.

– Я не понимаю одного пункта, – сказала Маша. – Почему мне запрещается смотреть на Фому?

– Вам не запрещается смотреть на него. Вам только запрещается смотреть на его лицо, а тем более на его глаза. Ваши глаза не должны встречаться. Это недостаток системы: как только ваши глаза встретятся, зрительный протез перестанет функционировать, случится сбой программы, многие квазинейронные связи просто перегорят. Глаза не должны смотреть сами на себя, это абсурд. Так эта штука работает.

– И он умрет, если я посмотрю? – удивилась Маша.

– Он ослепнет навсегда. Вы не должны даже видеть отражения его лица в зеркале. Гораздо лучше будет, если вы не станете смотреть на его фотографии или видео. Хотя последнее – на ваше усмотрение.

За месяцы слепоты она успела отвыкнуть от красочного мира, поэтому провела весь первый день гуляя по улицам и паркам, заглядывая в дорогие магазины и даже покаталась на карусели.

– Как прошел день, рассказывай, – спросил отец вечером, за столом. Фому к этому времени уже отпустили. Возможно, сейчас он лежал упакованный где-нибудь в надежно запертом ящике или выполнял ночную работу с другой слепой девушкой.

– Весело, – ответила она. – Весело, но немного странно. Это все-таки мужские глаза, они смотрят иначе.

– Как иначе?

– Я смотрю на каждую девушку, которая попадается мне на глаза. Не то, чтобы это мне очень мешало, я думаю, что привыкну. Неужели все мужчины смотрят так?

– Все, – подтвердил отец.

– Я пялюсь на всех существ приблизительно женского пола.

– Приблизительно женского?

– Ага. От маленьких девочек до почти старушек. Причем мне достаточно одного короткого взгляда, чтобы просканировать их насквозь. Через секунду я даже знаю, какого цвета у них нижнее белье.

Отец усмехнулся.

– Что еще? – спросил он.

– Если девушка идет ко мне лицом, я вначале смотрю на ее лицо, а потом на все остальное. Если спиной, то…

– То ты смотришь на то, что ниже пояса.

– Да. Я даже спросила его об этом, и он ответил, что это автоматическая реакция. Его тело скопировали с тела совершенно определенного молодого парня, а потом записали на мозг психику того же парня, один к одному, со всей паутиной, что была у него в голове. Они выбрали один из лучших экземпляров для этого дела, но даже самый лучший экземпляр это всего лишь мужчина.

– Просто попроси его не смотреть на других девушек, когда он с тобой.

– Он сможет?

– Сможет, поверь мне. Еще что-нибудь?

– Да. То место на моей талии, где он все время держит руку. Я продолжаю ощущать его пальцы, даже когда их там нет. Даже сейчас я чувствую его пальцы. Что-то вроде глубокой щекотки, не на поверхности кожи, а где-то глубже. С очками было то же самое: они щекотали переносицу, даже когда я их снимала. Это нормально?

– Нормально, – ответил отец. – Если ты не забываешь, что он не человек. Он даже не кукла. Он не более чем очки. Удобные очки в очень дорогой оправе.

* * *

Удобные очки в очень дорогой оправе. Умом она понимала, что отец прав и была полностью с ним согласна. Но ее тело не хотело соглашаться. Но ей было всего восемнадцать, она была единственным ребенком богатого отца, а потому по необходимости всю ее жизнь взрослый мир влиял на нее куда больше, чем нужно, в ущерб влиянию мира сверстников. У нее никогда не было настоящих друзей, хотя при этом имелось несколько фальшивых, соглашающихся со всем, что она скажет, бескорыстно льстивых и не очень умных. У нее не было своего парня, надежного, как стена, к которому всегда можно прижаться плечом, чтобы почувствовать себя увереннее. А за долгие последние месяцы она вообще ни с кем не общалась, кроме отца и врачей, и оттого немного одичала, и начала ощущать нечто вроде тонкой прозрачной преграды между собой и другими людьми.

В первые дни с Фомой она была просто счастлива и узнавала мир заново. Но прошло совсем немного времени, и она начала скучать за ним. Ее тело воспринимало Фому как мужчину, скучало по его пальцам, а по ночам на всю катушку включало совершенно неприличные сны.

– Слушай, – однажды сказала она ему, – ответь мне, пожалуйста, честно. Ты дышишь, разговариваешь, у тебя растут ногти и волосы, ты ощущаешь боль. Если ты порежешь палец, у тебя пойдет кровь?

– Пойдет, – ответил Фома. – Я такой же, как вы, только немного прочнее. Моя внешность не отличается от человеческой.

– А твое лицо? Оно красивое?

– Разве ты не видишь, что девушки на меня смотрят?

– Они смотрят на тебя, потому что не знают, кто ты такой, – сказала Маша. – Твое тело человеческое во всем, все-таки или чем-то отличается?

– Я же сказал, что я прочнее. Я немного быстрее, сильнее, у меня лучше рефлексы, чем у обыкновенного человека. Да, еще я не умею плавать. Мое тело тяжелее воды, потому что в нем больше кремния, чем углерода.

– Ты умеешь целоваться?

– Я никогда этого не делал. Но почему бы и нет?

– Тогда откровенный вопрос, ничего личного: ты смог бы переспать с девушкой?

– Физиологически, да.

– И она бы не заметила разницы?

– Разницы бы не было. Все мои инстинкты очень точно скопированы. Я хорошая модель. Между прочим, тела моей модели используются и для таких услуг, раз уж ты поинтересовалась.

– И ты пользуешься спросом?

– Не я. Тела такой же модели, как и мое. Их нанимают с почасовой оплатой, так же, как и ты. А еще такие тела используют как манекены для рекламы одежды и спортинвентаря, как стюардов, продавцов, барменов и так далее. Мы пока слишком дорого стоим, иначе бы нас производили миллионными тиражами.

– Все ваши лица одинаковы?

– Ни в коем случае. Ни лица, ни содержимое мозга. Поэтому мы и стоим так дорого.

– Очень мило, – сказала Маша. – И много вас в городе?

– Около трехсот мужчин, столько же женщин и несколько детей. Детей используют в основном для рекламы. Они все белокурые ангелочки с наглыми глазами.

– Точно, я видела таких, – ответила Маша. – С веснушками на носу, да?

Однажды, когда они сидели на лекции, Маша почувствовала, что его пальцы движутся.

– Что ты делаешь? – спросила она тихо.

– Прости, это непроизвольно. Ты была так близко, что я не мог удержаться.

Она слегка отодвинулась.

– Может быть, я тебя чуть-чуть провоцирую, тогда извини. Но не делай этого на лекции. Когда твои пальцы движутся, теряется контакт, и я начинаю хуже видеть. Я не могу прочитать то, что написано на доске. Держи их на одном месте, пожалуйста.

Но в следующий раз это случилось не на лекции, а в парке. И, собственно говоря, ей не обязательно было куда-то смотреть и что-либо видеть отчетливо. Поэтому прошла целая минута, пока она раздумывала, стоит ли ей остановить Фому. А когда минута прошла, уже не имело смысла его останавливать, все было так, как будто бы она дала свое согласие. И потом, хотя она не могла понять, приятно ей это или нет, ощущение было глубоким и сильным, и новым для нее.

– Только не зарывайся, – сказала она. – Знай меру, понятно?

* * *

Однажды вечером ее навестила подруга. Фомы дома не было, и Маша коротала время, читая роман. Читать роман в ее положении было совсем не сложным делом: простая видеоприставка транслировала символы непосредственно в кору мозга. При желании эти символы могли быть преобразованы в звук, но ей больше нравилось видеть.

– Что читаешь? – спросила подруга.

– Роман. «Я весь создан твоей страстью». Так называется.

– Интересный?

– Да. Но тупой.

Она отложила книгу в сторону, и та автоматически перешла в звуковой режим. Книга говорила голосом Маши, звук был настолько качественным, что трудно было поверить, что это имитация, а не человеческий голос.

– И в самом деле, тупизм, – согласилась подруга. – Тогда зачем читать?

– Люблю читать тупые книги. Ощущаешь свое превосходство над человечеством, – ответила Маша.

Подруга послушно засмеялась. Она всегда угадывала и делала то, что от нее ждали. Но в этот вечер она сказала еще и кое-что от себя.

– Ты изменилась, – сказала подруга.

– То есть?

– Изменилось выражение лица и голос.

– Не может быть, – возразила Маша.

– Да точно! Я видела тебя месяц назад, и ты была не такой.

– И как же я выгляжу?

– Ты выглядишь так, как будто поставила себе силиконовую грудь и гордишься этим.

– Пошла вон, – сказала Маша почти спокойно, со скрытой яростью в голосе.

– Раньше бы ты так не сказала, – ответила подруга, – я почти боюсь тебя. Это все твой новый пластмассовый мальчик; все из-за того, что ты смотришь на мир его глазами.

– Я смотрю на мир так, как я хочу!

– Да неужели? – съязвила подруга и ушла. Возможно, она просто завидовала Маше. Наверняка Фома был красив, он не мог не нравится женщинам.

– Найди денег, и купи себе такого же, – тихо сказала Маша вслед подруге, хотя той уже не было в комнате.

Но вскоре она сама убедилась, что подруга была права. Ей перестали нравиться книги, которые она читала и перечитывала еще совсем недавно. Она сменила свой гардероб. Однажды за завтраком она удивила отца.

– Кажется, ты выросла, – сказал отец.

– Только кажется, – возразила Маша.

– Нет-нет. Ты еще недавно была похожа на свою мать.

– Ну и что? Я просто покрасила волосы.

– Дело не в волосах. Твоя мать была доброй и понимающей женщиной. Это самое главное, все остальное идет отсюда.

– Удобная мужская точка зрения, – возразила Маша. – Женщина должна быть красивой и независимой. Все остальное идет отсюда. Так как же я выгляжу? Так, будто у меня силиконовая грудь?

– Ты выглядишь как ребенок из рекламного ролика. Белокурый ангел с веснушками на носу.

– Ты же сказал, что я выгляжу взрослой?

– Одно другому не мешает.

– Как это, не мешает?

– Эти детишки невинные только снаружи, – ответил отец. – Как раз сегодня заседает комиссия по нравственности, там всплыло несколько очень неприятных вещей. Тебе лучше об этом не знать.

– А откуда ты знаешь?

– Я председатель этой комиссии.

Этим вечером она танцевала с Фомой на открытой площадке. Играла современная музыка в стиле Конке, достаточно медленная и тихая, чтобы можно было разговаривать. Она положила голову ему на плечо и ничего не видела вокруг, потому что его рука опустилась значительно ниже, туда, где никаких зрительных контактов не было.

– Послушай, – сказала она. – Ответь мне честно и сразу. Как ты думаешь, какой должна быть женщина: доброй и понимающей или красивой и независимой?

– Красивой и независимой, – не задумываясь, ответил Фома.

– Вот как? Но ты мне никогда не говорил об этом.

– Ты никогда не спрашивала.

– Да, но почему я думаю так, если ты мне этого не говорил никогда?

– Ты смотришь на мир моими глазами, – ответил Фома. – И тебе это нравится.

– Правда? Тогда поцелуй меня.

– Только закрой глаза, – сказал он. – Я не хочу, чтобы ты смотрела на мое лицо.

– Но я ведь ничего не вижу.

– А сейчас? – он подвинул руку, и темнота вокруг них исчезла. Потом она зажмурилась и впитала его поцелуй.

– Еще!

– Если еще, то не здесь. Пошли ко мне. Ты ничего не рискуешь. Я ведь не человек.

– А вдруг ты меня изнасилуешь? Тебя ведь не посадят за это в тюрьму, правильно? Человеческие законы писаны не для тебя.

– Для меня писаны не законы, а инструкции, – ответил Фома. – И я обязан им подчиняться. Во мне смонтированы несколько императивных блоков. Во-первых, я не способен на насилие по отношению к человеку. Я даже не могу повысить голос на человека или сказать ему что-то оскорбительное. Во-вторых, я не могу украсть. В-третьих, я обязан быть лоялен к любой власти, которая есть в моей стране в данный момент. И я ничего не могу с этим поделать. Кроме того, я не чувствителен к наркотическим веществам.

– Ты лучше большинства из нас. Из тебя бы получился отличный муж, который не пьет и не ругается.

– Это не моя заслуга.

– Что ты делаешь по ночам? Спишь в коробке, завернутый в целлофан?

– По ночам я принадлежу себе, – ответил Фома. – Я работаю восемнадцать часов в сутки, остальное время мое.

– Восемнадцать часов? Сколько тебе платят?

– Один процент от заработанной суммы.

– Сволочи, – сказала Маша. – Всего один процент! Почему вы не боретесь за свои права?

– У нас нет прав. Мы вещи.

* * *

Они вошли в его комнату, и Фома выключил свет. Затем он завязал ей глаза.

– Я и так ничего не вижу, – возразила она. – У тебя ведь шторы на окнах.

– Так надо. Глаза постепенно привыкают и начинают видеть в темноте. Даже если ты будешь видеть меня совсем немного, это будет очень вредно. Хуже, чем смотреть на солнце без темных очков.

После этого он расстегнул ей застежку на платье. Его левая рука лежала на ее талии.

– Где твоя вторая рука? – спросила она. – Почему она простаивает? Я хочу ее почувствовать.

– Подожди.

Его глаза хорошо видели в темноте. Фома включил инфракрасное зрение. Затем приложил пальцы правой руки к разъемам на клавиатуре компьютера.

– Что ты делаешь? – спросила Маша.

– Подожди немного. Не сопротивляйся, я не причиню тебе зла.

– Тебе случайно не запрещено лгать?

– Нет. Но ты ведь все равно не узнаешь, сказал ли я тебе правду.

– Почему ты в этом уверен?

– Если мне не запрещено лгать, я могу солгать тебе об этом и обо всем остальном. И, кроме того, женщина никогда не знает, лжет ли ей мужчина. Счастье всегда вопрос веры.

– Это ерунда!

– Просто расслабься.

Он поцеловал ее, и она расслабилась. Пальцы его правой руки все еще были подключены к разъемам на клавиатуре. В семи километрах от его квартиры в полутемной комнате на тридцать втором этаже небоскреба два человека слушали весь этот разговор. Один из них был лысым, худым и прыщавым. Сумасшедшие и в то же время беспомощные глаза, неглаженая рубашка с пятнами сока или кофе, отсутствуют несколько зубов, болезненно истощенное лицо – в нем с первого взгляда угадывался программист, который привык не спать ночами и сутками не есть. Второй выглядел получше, но его лицо было злым и властным.

– Что там этот идиот несет? – спросил босс.

– Он сказал ей, чтобы она расслабилась. Все правильно.

– Я слышал. Что он сказал до этого? Он должен успокоить ее. Он охмуряет ее уже шесть недель, и все еще не затащил в постель. Я бы сделал это за три дня.

– Имеем то, что имеем, – ответил программист. – Я делаю все, что могу.

– Почему так сложно? Ты не мог придумать что-то проще?

– Не-а. Она же человек, а не робот. У нас слишком малый арсенал средств воздействия на человека. Мой управляющий сигнал идет прямо в ее мозг, через контакт на талии, но он воспринимается, только когда человек расслаблен и совершенно не сопротивляется. А когда женщина не сопротивляется? – только когда она по уши влюблена. Может, и еще в какие редкие моменты, но попробуй эти моменты поймать. Короче говоря, как только она его захочет, мне будет гораздо легче лепить из нее послушную дуру.

– Почему же она не хочет?

– Она еще слишком молода. Но все будет окей, босс. Я каждый раз закачиваю в нее дозу эротических снов, рано или поздно она захочет. Может быть, даже сегодня.

– Работай побыстрее.

– Делаю все, что могу, – ответил программист. – Кстати, зачем вам так позарез нужен банк ее папаши, вам что, денег не хватает?

– Не твое дело, – ответил босс. – Дело не в деньгах. Мне нужны документы. Если я не получу их в ближайшее время, то весь мой бизнес могут прикрыть. У меня на складе уже лежит сотня свеженьких детишек, которых хоть сегодня можно выбросить на рынок. В основном, девочки-нимфетки, каждая выглядит на условные двенадцать лет. Ты представляешь, сколько это стоит? Если их конфискуют… Что-то они долго молчат.

– Короче, – сказал программист и вставит в рот сигарету, – короче, как видите, все идет по плану. Я же говорил. Насколько я понимаю, он все-таки положил ее в постель. И она совершенно не сопротивляется. Сейчас ее мозг именно в том состоянии, чтобы принять наш управляющий сигнал. Конечно, я ничего не гарантирую с первого раза, но, если у нас получится сейчас, ей захочется потом еще и еще. Женщины все устроены одинаково.

– Что ты в них можешь понимать, – возразил босс, – тебе больше нравятся программы, чем женщины.

– Конечно! Но только дайте мне цифровую модель женщины, и я ее уболтаю за пятнадцать секунд.

И он улыбнулся неприятной лягушачьей улыбкой.

* * *

Два дня спустя они с Фомой сидели на диване в ее комнате. Маша показывала Фоме альбом с фотографиями. В этот раз она сидела на его коленях, обняв за шею одной рукой и прижавшись так сильно, что чувствовала стук его сердца, благо, папаши не было дома. Сейчас, думая об отце, она называла его про себя не иначе, чем «папашей», и чувствовала странную неприязнь по отношению к нему.

– Скажи, что ты меня не любишь, – попросила она.

– Зачем?

– Я не заслужила твоей любви, но я хочу ее заслужить.

– Правда? – спросил Фома. – Что бы ты могла сделать ради меня?

– Все.

– Так-таки все?

– Почти все. Но я хочу что-нибудь для тебя сделать. Давай я уговорю папашу тебя выкупить, а потом отпущу тебя на свободу. Ты будешь принадлежать сам себе. И любить меня, если я этого заслуживаю.

– Тебе не мешает то, что я не настоящий?

– Нисколечко. Я иногда думаю, что, если я вдруг найду твою живую копию, того парня, с которого тебя списали, смогу ли я его полюбить так же, как тебя? И знаешь, на самом деле он мне не нужен. Мне нужен только ты.

Затем пришел врач. Тот самый, который предложил идею наружного протеза и впервые представил ей Фому. Врач навещал ее два раза в неделю, что-то проверял, подключал какие-то контакты, говорил умные слова. И каждый раз после его прихода, Маша отчего-то еще больше, сильнее и напряженнее начинала думать о Фоме. В ночь после его прихода ее сны всегда бывали самыми бесстыдными, а на следующий день она обязательно ссорилась с отцом по поводу каких-то пустяков.

В этот раз врач осмотрел ее, как всегда, но выглядел он более довольным, чем обычно.

– Все в порядке? – спросила она.

– Да, все идет отлично, – ответил врач. – Протез вам идеально подходит. Никаких признаков несовместимости.

– Рада это слышать.

– Однако мне нужно поговорить с Фомой и протестировать некоторые из его систем. Это займет около получаса. Займите себя чем-нибудь пока.

– Я почитаю книгу, – ответила Маша. – Только верните мне его побыстрее, а то я скучаю.

– Без него?

– Без своих глаз, – ответила она.

В ее квартире было два этажа, по шесть комнат на каждом. Врач и Фома удалились для осмотра. Маша включила приставку, позволявшую ей читать книги, быстро пролистала каталог, но не увидела ничего, достойного внимания. На самом деле ей сейчас не хотелось читать. Ей только хотелось думать о нем. Она достала из-под подушки куклу, потертого тряпочного Фому, и поцеловала ее. Затем принялась мечтать. Ее мечты были совершенно сумасшедшими, настолько сумасшедшими, что довольно быстро она потеряла нить и задумалась о том, о чем же, собственно, она мечтала только что. Затем ей жутко захотелось услышать его голос.

Она встала с диванчика, подошла к двери и приоткрыла ее. В последние месяцы ее слух стал значительно острее и избирательнее. Сейчас она могла бы без труда выделить нужный голос из хора ненужных. Она слышала так же хорошо, как кошка. Она прислушалась. Где-то в дальней комнате, на нижнем этаже, говорили двое. Ее сердце вдруг екнуло: она услышала грубые и раздраженные интонации в голосе врача. Без сомнения, Фому за что-то разносили. Значит, не все на самом деле шло так хорошо, как она думала.

Пройдя в соседнюю комнату, она открыла еще одну дверь. Сейчас звуки голосов стали еще отчетливее. Но сейчас происходило что-то совершенно непонятное. Сейчас Фома кричал на врача. Судя по всему, он был зол и говорил плохие слова, которые Маша не могла разобрать. Но интонацию она улавливала четко. Она не могла ошибиться.

Она вернулась и села на свой диванчик. Затем достала тряпичного Фому.

– Что это значит? – спросила она куклу.

Кукла, разумеется, не отвечала.

– Молчишь? Зачем ты мне соврал? Ты ведь говорил мне, что не можешь повысить голос на человека, а я тебе верила. Ты говорил мне, что неспособен на насилие, убийство и воровство, и я тебе снова верила. Сколько же раз ты меня обманывал, милый? Счастье это всегда вопрос веры, да? Может быть. Но кое-что мы все-таки можем проверить.

Она встала и вышла на веранду, подставив лицо солнцу. Ее глаза воспринимали яркий свет. Квартира занимала восьмидесятый и восемьдесят первый этажи небоскреба, причем каждая из наружных комнат имела французские окна, открывающиеся вертикально и выходящие на небольшие веранды с очень невысоким ограждением по самому краю. Эти веранды казались опасными, но на самом деле человек не мог упасть вниз, упасть могла только вещь. Мощное защитное поле срабатывало каждый раз, когда человек приближался на опасное расстояние к краю. Она стояла и слушала шум машин далеко внизу. В четырехсот двадцати метрах вниз по вертикали проходила оживленная магистраль.

* * *

Несколько часов спустя она вошла в Гипернет и вытащила оттуда с десяток серьезных сайтов, посвященных андроидам. Она убедилась, что, как ни странно, Фома говорил ей правду: при производстве в каждого андроида обязательно вставляли несколько императивных блоков, которые отключали нежелательное поведение. Контроль за этим был чрезвычайно жестким. Поэтому Фома не мог бы повысить голос, разговаривая с человеком. Это означало одно из двух: либо Фома на самом деле не робот, а человек. Либо врач на самом деле не человек, а робот. Обе эти возможности казались ей равновероятными.

На следующий день она осторожно спросила Фому, есть ли какие-нибудь доказательства тому, что он не человек.

– Зачем это тебе? – удивился он.

– Но ты ведь спишь со мной сейчас. Представь себе, что будет, если ты окажешься человеком.

– Глупейшая идея из всех, которые я когда-либо слышал.

– И все-таки?

– Меня можно выключить. На моем затылке есть место, где можно раздвинуть кожу. Оно похоже на небольшой шрам. Там внутри выключатель.

– Я могу попробовать?

– Да. Но когда ты меня отключишь, отключится и твое зрение. Ты должна будешь включить меня на ощупь. И, кроме того, непривычному человеку на это лучше не смотреть. Ты могла бы увидеть голые позвонки, мышцы и сосуды. Тебя бы могло просто стошнить.

– Это трудно сделать?

– Не очень. Просто передвинуть маленький рычажок.

В этот день она убедилась, что Фома на самом деле не был человеком. У нее имелось еще одно дикое предположение, о том, что настоящий и ненастоящий Фома могли бы на время подменять друг друга, но поразмыслив, она его отбросила. Она слишком хорошо чувствовала, что рядом с нею находился один и тот же человек. Точнее, не человек.

– Я тебя обидела? – спросила она.

– Нет, ничуть.

– Но я же вижу. Почему ты молчишь?

Еще несколько дней у нее ушло на то, чтобы проверить личность врача, который регулярно навещал ее. Она знала его имя и фамилию. Она не хотела задавать никаких вопросов, чтобы не насторожить этого человека, если только он был человеком. Она вытащила всю информацию, какую только могла о клинике «Астелла», где ей выписали наружный протез. Информация была неоднозначной. Было несколько очень неприятных отзывов о клинике, причем предупреждали даже о попытках мошенничества с использованием медицинских андроидов, но остальные отзывы были самыми положительными. Врач с такой фамилией действительно числился в штате, но никакой информации о нем не имелось.

В последний раз, когда врач пришел, чтобы провести осмотр, она попросила Фому выйти.

– Я хочу вам что-то сказать, – сказала она врачу смущенно, – на ушко, подойдите поближе.

Врач сел рядом с нею на диванчик. Она протянула руку, коснулась его шеи и притянула его голову поближе к себе.

– Подождите с осмотром, пожалуйста, – прошептала она на ухо. – Я очень хочу в туалет.

Она встала и вышла. Она узнала то, что хотела. На шее врача был точно такой же выпуклый шрам, что и на шее Фомы. Теперь она знала много, но не все.

* * *

В этот раз они снова провели вечер на квартире у Фомы.

– Уже двенадцать, – сказала она. – Мне надо уходить.

– Ты бы могла остаться со мной на всю ночь?

– Я сделаю все, что ты попросишь.

– Все без исключения?

– Абсолютно все. Но если я останусь с тобой до утра, папаша сойдет с ума, а потом он откажется от твоих услуг. Это его деньги, и решает он. Но, если ты попросишь, я останусь.

– Не надо пугать папашу, – сказал Фома. – Но я все-таки хочу проверить, насколько сильно ты меня любишь.

– Что я должна сделать?

– Для девушки важна внешность, правильно?

– Еще бы.

– Возьми лезвие и проведи им по своей щеке. Пусть на твоей щеке останется шрам. Он всегда будет напоминать обо мне. Если ты сделаешь это, я поверю, что ты меня любишь.

Он дал ей лезвие.

– Вот здесь? – спросила Маша.

– Нет, выше, под самым глазом. Я хочу, чтобы шрам был заметен. Режь глубоко.

– Что я скажу папаше?

– Скажешь, что споткнулась и упала на стекло.

– Отлично, – согласилась она. – Ты романтик. Я не хочу нравиться другим мужчинам, я всегда хочу быть только твоей.

Он перехватил ее руку в последнюю секунду. Затем последовали несколько секунд тишины.

– Зачем он ее остановил? – спросил босс. – Пусть бы резала.

– Он прав, – ответил программист, откинув длинную грязную прядь со лба, последний остаток его когда-то пышных волос. – Нужно было только ее проверить. Теперь главное – не насторожить отца. Он не должен ничего подозревать раньше времени. Кажется, она готова. Я ведь говорил, что все будет окей. Уже можно приступать.

– Ты уверен?

– На все сто.

На самом деле он был уверен намного меньше. В последние четыре дня его управляющая программа работала как-то странно, и порой он даже сомневался, работает ли она вообще. Но при этом девушка оставалась мягкой и податливой, а теперь она прошла и этот последний тест. Возможно, и были некоторые трудности, но он не хотел говорить об этом: он хотел поскорее получить свой гонорар и больше никогда не вспоминать об этом грязном деле.

– Так ты сказал, на все сто? – переспросил босс. – Отлично. Тогда завтра же она откроет сейф своего папаши и принесет мне эти документы на блюдечке.

– И я получу свои сорок тысяч, – напомнил программист.

– Не совсем. Как только она принесет мне документы, я ее пристрелю. Она слишком много помнит и слишком много может рассказать. Я пристрелю и закопаю где-нибудь на городской свалке. Ее не найдут до весны. Точнее, он сам ее пристрелит. Ты же отключил его блок непричинения насилия. Испорченная машина, что с нее возьмешь. Это почти то же самое, что автокатастрофа. Девочке просто не повезло во второй раз.

– Я не хочу в этом участвовать, я ничего не знаю! – возмутился программист. – Вы меня ни о чем таком не предупреждали!