Текст книги "У него были крылья"

У него были крылья
Сергей Гриненко

© Сергей Гриненко, 2024

ISBN 978-5-0064-6304-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

У НЕГО БЫЛИ КРЫЛЬЯ

Рон сошел с ума 16 сентября. В тот день он, как обычно, умылся, позавтракал и пошел на работу. Сидя в офисе за компьютером, он вдруг стал замечать: что-то не так. Мир не изменился, но вдруг стал обретать какую-то неестественную резкость и отчетливость. Внезапно Рону бросилась в глаза надпись на тенте проехавшего мимо окна фургона: «У него были крылья».

Эта фраза почему-то привела его в ступор. В следующее мгновение он откуда-то и почему-то знал, что эта фраза отражает смысл жизни. Чьей-то жизни. Или, может, его жизни.

Рон отогнал эту мысль и попытался сосредоточиться на работе. Попытался и не смог. Внимание было рассеяно. Звуки окружающего мира стали резкими и раздражающими. Звонки телефонных аппаратов лезли в уши, жужжание факса раздражало, и даже постукивание клавиш клавиатуры отдавалось в голове Рона, словно удары молотка.

Рон отпросился с работы, сославшись на недомогание, и отправился домой. По дороге он заглянул в аптеку и купил успокаивающего и снотворного.

Придя домой, Рон разделся, принял горячую ванну и проглотил лекарства – сначала успокоительное, а затем и снотворное. Он улегся в постель, закрыл глаза, и начал проваливаться в липкий, вязкий сон.

Рон видел дом на песке. Небольшой двухэтажный деревянный дом, выкрашенный белой краской, с двускатной крышей одиноко стоял на обесцвеченной солнцем полоске пляжа. За домом начинались песчаные дюны, а от пенившегося океана дом отделяли считанные десятки метров.

Перед домом за мольбертом работал человек. На нем были вылинявшие голубые джинсы, легкая хлопчатобумажная белая рубашка была расстегнута, а рукава закатаны по локоть. Босые ноги художника утопали в мелком белом песке.

Внезапно человек бросил работу, отложил в сторону кисти, торопливо вытер руки замусоленной тряпкой и стремительно вошел в дом. Через некоторое время из дома вышли двое – художник в сопровождении молодой темноволосой девушки, одетой в легкое пляжное платье. Она яростно жестикулировала, и до Рона стал доходить, как будто приносимый ветром, ее голос, но слова были неразличимы. Интонации выдавали, что она упрекала в чем-то мужчину, активно жестикулировала, в то время, как он, явно не желая ссориться, улыбался ей, пытался что-то ей мягко доказать. Девушка не отступала, и в какой-то момент Рон услышал ее голос, срывающийся на крик: «Ты обещал научить меня летать!».

Мужчина резко отвернулся от нее и на минуту застыл. В следующее мгновение он с силой оттолкнул мольберт, и тот опрокинулся. Мужчина ногой втоптал в песок стоявший на мольберте холст, оттолкнул девушку и направился в дом. На ступенях крыльца остались следы от его ступни, испачканной о только что растоптанную им картину – краски еще не успели высохнуть.

Девушка схватила голову руками, закрывая уши, словно защищаясь от брошенных ей кем-то обидных слов. Она медленно опустилась на порожки и уткнула голову в ладони.

«Я собрал вещи, мы уезжаем», – появившийся за ее спиной с чемоданом в руках мужчина говорил мягко, примирительно. Теперь слова Рон слышал отчетливо, как будто кто-то прибавил звук. Стал слышен и плеск океана, и поскрипывание деревянных ставень. «Вставай, Лора, все хорошо! Мы обязательно сделаем тебе крылья, обязательно! Просто не сейчас, не здесь. Пойдем, мы сядем в поезд и уедем далеко-далеко, наверное, куда-нибудь в горы, где небо совсем близко…»

Он поставил чемодан, бережно поднял за плечи девушку, ладонью вытер слезы с ее лица, взял ее за руку, другой рукой снова подхватил чемодан, и они медленно скрылись за углом.

Внезапно Рон оказался на лестнице, ведущей на чердак только что оставленного дома. Он толкнул дверь чердака, и она, легко поддавшись, распахнулась. Среди коробок, деревянных ящиков, мотков старой проволоки и другого ненужного хлама угадывалась проторенная дорожка. Рон двинулся по ней и подошел к круглому слуховому окну. Сквозь пыльное стекло он увидел удаляющуюся пару – мужчина продолжал бережно обнимать девушку за плечи, другой рукой неся большой цвета ржавчины чемодан.

Внезапно Рон почувствовал под ногами что-то мягкое. Он опустил глаза и увидел, что босыми ступнями стоит на огромном веере из перьев. Большое, в человеческий рост искусственное крыло, собранное из огромного количества белых птичьих перьев.

Рон нагнулся, провел рукой по глади крыла, смахивая пыль и песчинки, поднял странную находку. «Почему одно? Где-то обязательно должно быть второе!» – мелькнуло в голове у Рона, и он лихорадочно начал разгребать руками груды пустых картонных коробок, заполонивших чердак.

Второе крыло оказалось в самом углу. Оно было чище и белее первого – покрывавший его хлам явно предохранил его от едкой пыли и песка.

Подхватив оба крыла, Рон опрометью кинулся вниз по лестнице. «Она ведь просила у тебя крылья, так вот они! Ведь у тебя же были крылья, художник, были!..»

Сбежав с крыльца, Рон наступил на валявшийся на песке холст с не застывшим еще на нем рисунком и побежал вдогонку паре бывших хозяев дома. Он отбежал метров сто и обнаружил, что не видит художника и его девушку – горизонт впереди был чист, ветер легко ворошил песчинки на верхушках дюн.

Рон вернулся к дому. Песок прилипал к краске на его правой ноге, вызывая неприятные ощущения. Он положил крылья на деревянный настил крыльца и вернулся к валявшейся на песке картине. Поднял ее, попытался сдуть песок. Рисунок был еще не завершен, но на холсте уже угадывались контуры человека, стоявшего на краю обрыва. Внизу плескалось море, а фигура на самом краю пропасти расправляла крылья, готовясь сделать прыжок и полететь.

«У тебя ведь были крылья, художник!..» – разочарованно подумал Рон.

***

Лора ушла из дома вчера. Джейк сбился с ног, разыскивая девушку. Первым делом, проснувшись утром и не обнаружив Лору в маленькой квартирке, которую он снял почти на последние оставшиеся деньги, Джейк направился в жандармерию, где заявил об исчезновении человека. Затем побывал в редакции газеты, где оплатил коротенькое грошовое объявление о розыске. Весь остаток дня он метался по вокзалам, гостиницам, приютам для бездомных, всюду наводил справки, но на след Лоры так и не напал. Уже поздно вечером, полный отчаяния и гула в одеревеневших ногах, Джейк вернулся домой и только тогда обнаружил валявшийся на полу кухоньки белый листок бумаги.

Сердце бешено забилось, на лбу проступили капли холодного пота, а по спине пробежали мурашки, когда он, еще издали, узнал почерк Лоры.

«Ты обещал мне небо и крылья, а дал только кандалы и жалкую будку на берегу. Не ищи меня. Я покидаю тебя. Со мной все будет хорошо. Я благодарна тебе за то, что ты заботился обо мне все это время, но я ухожу навстречу мечте. Мечте, которая тебе не по плечу. Крепко тебя обнимаю и желаю найти свое счастье. Лора», – гласила записка.

Лора была больна с детства. Навязчивая идея полета и дара крыльев прочно завладела ее детскими фантазиями и мечтами, а потом стала зерном синдрома навязчивости молодой темноволосой девушки. Родители Лоры даже не надеялись выдать душевнобольную дочь замуж, поэтому, когда в ее жизни возник молодой и, хоть и не богатый, но талантливый и образованный молодой художник Джейк Линней, не могли нарадоваться. Когда же Джейк за одним из семейных обедов попросил руки Лоры, другого ответа, кроме родительского благословения, просто и быть не могло. Молодые люди поженились и начали жить отдельно в квартире-мастерской Джейка, располагавшейся в цокольном этаже одного из небольших домов в центре города.

Джейк понимал всю тяжесть предстоящей семейной жизни, но любил Лору настолько сильно, что готов был переносить все тяготы. Он окружил Лору сердечным теплом и заботой. Она была не просто его женой и натурщицей, она стала его музой. Все шло как нельзя лучше, но однажды случилось то, чего избежать было невозможно – у Лоры случился рецидив.

В тот день, проснувшись, Лора закатила настоящую истерику, требуя, чтобы Джейк научил ее летать. Каким-то чудом, доступным только по-настоящему любящему сердцу, ему удалось унять приступ, убедить Лору принять успокоительные таблетки, убаюкать ее у себя на коленях и, бережно укутав ее мягким клетчатым пледом, уже спящую, уютно устроить в углу софы в маленькой комнате, прилегавшей к мастерской Джейка, которую молодая пара использовала в качестве спаленки.

Уже через полчаса Джейк был в кабинете у доктора Льюиса, наблюдавшего Лору, и пожилой лысеющий психиатр дал Джейку тоном, не терпящим возражений, краткие, но емкие инструкции: не противоречить больной, обещать ей все, что она требует, и обязательно сменить обстановку, свозить Лору куда-нибудь на отдых.

– Лучше, если это будет место, где много неба и солнца, – закончил доктор Льюис. – Да, и пообещайте ей, мистер Линней, что Вы всерьез постараетесь найти инженера, который сделает ей самые настоящие крылья, с которыми она сможет полететь… но не прямо сейчас, а, скажем, через несколько месяцев… Ну, Вы понимаете!, – с заговорщическим выражением на одутловатом лице доктор рассмеялся. – Сейчас самое главное дать ей иллюзию счастливого будущего, это успокоит ее.

Два года Джейк с Лорой мотались по Европе – швейцарские Альпы, зеленые холмы Ирландии под бескрайним низким небом, Лазурный берег. Все деньги, которые зарабатывал Джейк от продажи своих работ, уходили на переезды и оплату съемного жилья. Джейк дошел до того, что всерьез озадачился поисками инженера или ремесленника, который бы разработал для Лоры какой-нибудь крылатый механизм, способный поднимать ее хотя бы на метр от земли. Но все, к кому он обращался, только смеялись ему в лицо: одни – по-доброму удивляясь наивности странного заказчика, другие – с откровенной злой издевкой. Но ответ всегда был один: это невозможно.

Наконец, Джейку удалось найти место на побережье, где они с Лорой могли вести достаточно уединенный образ жизни – дом в песчаных дюнах стоял в километре от поселка и сдавался на неопределенный срок. То ли климат настолько подходил Лоре, то ли болезнь, дойдя до какой-то очередной критической точки, решила взять передышку и отступить, то ли по еще каким причинам, но здесь Лора стала спокойной, почти нормальной.

Джейк смог впервые за долгое время перевести дух. Он бросился с головой в работу, предоставив Лоре возможность заниматься обустройством дома и гулять на закате вдоль пенистой полоски прибоя, любуясь небом, которое так манило ее.

Погруженный в работу (деньги почти закончились, и необходимо было озаботиться созданием очередной серии работ), он так и не побывал на чердаке дома, который они наняли на все лето, хотя Лора, начиная с того момента, когда первый раз сама поднялась по скрипучей лестнице и отворила ведущую на чердак дверь, неоднократно просила его помочь с наведением порядка «в этой большой комнате, где можно было бы оборудовать мастерскую».

– Там такое хорошее место, – сказала Лора ему однажды. – Может, именно там ты сможешь заняться крыльями? – и в ее глазах сверкнул лукавый огонек.

Джейк работал, как проклятый, ему было не до наведения порядка на старом чердаке. Его работы продавались одна за другой, и в городе появился состоятельный человек, захотевший украсить стены своего дома целой серией работ молодого, но уже обретающего известность в Европе художника. Джейк рисовал с утра до ночи: или уходя подальше вдоль полоски теряющегося за горизонтом пляжа, или расположившись прямо на деревянном крыльце.

И вот однажды болезнь вернулась. Очередная истерика, после нескольких месяцев счастливого покоя в их маленьком прибрежном раю, была спровоцирована смертью матери Лоры (отец умер за год до этого). Это случилось как раз в тот день, когда он заканчивал последнюю работу из серии, заказанной ему горожанином с богатой виллы.

Страшную новость он выслушал по телефону – позвонила соседка матери Лоры.

Бережно, как только мог, он сообщил девушке о случившемся горе.

Лора приняла известие с достоинством. Она спокойно налила себе чай, уселась в плетеное кресло и принялась медленно пить. Ее глаза затуманили слезы, но она держалась. А потом грянула истерика.

На следующее утро Лора вела себя так, как будто ничего не случилось. Так продолжалось до полудня, а потом припадок повторился, только на этот раз темой истерики стали пресловутые крылья.

Тщетно Джейк пытался унять девушку, даже пробовал несколько раз аккуратно намекнуть на смерть матери, чтобы «переключить» ее мысли на другой лад. Не помогало ничего. Лора, будто бы ничего не зная о своем сиротстве, продолжала гнуть свою линию.

В очередной раз Джейку пришлось бросить все и увезти Лору. На этот раз он повез ее в Париж, туда где жили несколько его друзей – Джейк чувствовал, что без поддержки близких людей ему и самому недалеко до нервного срыва.

В небольшой квартире с маленькой кухонькой, окна которой выходили на подернутый дымкой парижский закат, они прожили почти два месяца.

И вот Лора ушла. Исчезла. И самое страшное, что ее записка давала ему, Джейку, понять недвусмысленно, что она считает его слишком слабым, неспособным реализовать ее мечту, и именно поэтому оставила его. Навсегда. Не смогла ему простить, что он так и не научил ее летать. «… навстречу мечте. Мечте, которая тебе не по плечу», – в очередной раз вспомнил Джейк болью отозвавшиеся в его сердце строчки.

Уставившись горящими от бессонницы и слез глазами в окно, где октябрьским Парижем овладевало очередное будничное утро, Джейк вытащил из пачки сигарету и потянулся за зажигалкой.

***

Прошла почти неделя после сна о доме на пляже. Рону становилось только хуже. Звуки становились все резче, краски окружающего мира все болезненней, он не мог долго смотреть, глаза начинало резать и наворачивались слезы. Дальше – больше. Он вдруг понял, что если не отыщет этого проклятого дома с крыльями на чердаке, то не сможет жить. С чего он взял, что этот дом из сна существует в реальности, он сам себе объяснить не мог, но навязчивая идея твердо засела в мозгу: дом есть, и он обязан в нем побывать.

Первые несколько дней Рон звонил в контору и просто отпрашивался у шефа – снова и снова. На пятый день начальник все же попросил Рона объяснить, что с ним такое происходит, и когда Рон промямлил что-то невразумительное в трубку, тот не терпящим возражений тоном объявил, что проведает Рона после окончания рабочего дня.

– Знаешь, дружище, – сказал он, потягивая остывающий чай и вальяжно развалившись в старом кожаном кресле в гостиной Рона, – после всего, что ты мне рассказал, у меня для тебя будет только два совета… Совет первый – возьми отпуск, отгулами тут не отделаешься, ты явно переутомился. И второе: от греха подальше, сходи все же к психотерапевту. Уверен, это ерунда, но все же…

Первым советом Рон с готовностью воспользовался сразу же, объявив боссу, что очень благодарен ему за участие и что после отпуска обязательно «подтянет» все образующиеся за это время по работе «хвосты». Второй же совет он решил оставить про запас, как самую крайнюю меру.

После ухода шефа, Рон оделся и отправился прогуляться по тихим вечерним улочкам «своего Парижа». У каждого есть «свои местечки» в городе, в котором он живет.

Он шел, и ему становилось все лучше. Прохладный вечерний воздух очищал разум, притихший город не лез в уши, а приглушенные вечерние краски давали отдых усталым глазам.

Мимо прокатил фургон.

«У него были крылья», – машинально прочел Рон надпись на тенте.

Сверкающая игла пронзила мозг, а мгновенный озноб прокатился ледяной волной по телу!

Едва обретя способность мыслить, Рон бросился вдогонку за грузовиком. Через полквартала фургон остановился, припарковавшись к какому-то складскому помещению, водитель выскочил на тротуар, хлопнул дверью и скрылся в дверях конторы.

Подбежав, Рон отдышался, упершись руками в колени, и обошел грузовик.

«У него были крылья», – гласила надпись на тенте, а под ней красовалась фигура приготовившегося к прыжку человека с распростертыми крыльями на краю обрыва. «ИКАР – даже через Океан, даже на Солнце!» – гласил стилизованный под греческий шрифт логотип курьерской фирмы справа от крылатой фигуры.

Голова Рона пошла кругом. Он узнал эту крылатую фигуру. На тенте курьерского грузовика красовался крылатый человек с рисунка, на который он наступил во сне, там, на пляже…

Рон сел на бордюрный камень и ухватил голову руками. Сердце билось прямо в горле, в ушах гудело, а краски снова сделались нестерпимо резкими.

«Значит, вот как оно… Вот как сходят с ума…» – пробормотал он себе под нос.

Рон медленно поднялся и пошел прочь от фургона. Ноги не слушались, его била мелкая дрожь, он неуверенно преодолевал метр за метром. Потрясение выпотрошило его – ни одной мысли в голове, ни одной эмоции внутри.

Пройдя несколько десятков метров, он по неровной дуге перешел на другую сторону пустой улицы и уперся в большую стеклянную витрину.

Он стоял и смотрел на развешенные за стеклом рекламные плакаты туристического агентства. Смотрел долго, спокойно. А потом ухмыльнулся, помотал головой и побрел прочь.

«Уединенный отдых на Лазурном берегу», – было написано на плакате, изображавшем деревянный белый двухэтадный домик с двускатной крышей на узкой полоске пляжа между морем и песчаными дюнами.

В полдень следующего дня Рон, сойдя со скоростного поезда, взял такси и, уютно устроившись на заднем сиденье, катил сквозь сияющее близостью моря утро. В кармане брюк каждым прикосновением ногу обжигали ключи от белого особняка на берегу.

Когда он поднимался по скрипучему деревянному крыльцу, когда отпирал дверь, он думал только о крыльях на чердаке.

Стремительно пройдя дом насквозь и поднявшись на чердак, он уверенно отыскал там два больших крыла, сделанных из белых птичьих перьев и, держа их в руках, подошел к окну.

За пыльным стеклом сияло море.

– Психотерапевт?! – передразнил Рон голос босса. – Ну-ну!

Краски последний раз резанули по глазам, а затем мир стал расплываться, и Рон потерял сознание.

***

Лоре было холодно. Мелкий противный дождь намочил волосы и платье. На пустой автобусной остановке в квартале от Лионского вокзала в этот поздний неуютный парижский вечер никого, кроме нее, не было.

Она была голодна. Ее мутило от холода и сырости. Она уселась на скамью, подобрала ноги и обхватила колени руками, уткнув в них мокрое от дождя и слез лицо. Одиночество тисками сжимало грудь.

Она уже не раз думала о том, что совершила чудовищный поступок, сбежав от Джейка. Разбила ему сердце, а себя, не знающую жизни без его заботливых рук, обрекла на ужасный конец. Только гордость еще давала ей силы держаться.

«Все правильно. Ты сделала все правильно», – мысленно твердила она сама себе. – «Не твоя вина, что он не чувствует крыльев у себя за спиной! Не твоя вина… Если бы он только раз допустил мыль, что все это не моя блажь, не капризы сумасшедшей, если бы он хоть единожды задумался, почему я все время твержу ему про крылья! Ну как ему объяснить, что это невыносимо – жить с крылатым человеком с крыльями за спиной, который не замечает их и не хочет даже слышать никаких намеков?!.. Я устала!» – слезы подступили к самому горлу. – «А ведь все, чего я хотела – чтобы он полетел… И взял меня с собой…»

Дождь припустил и затанцевал на пустой улице. Лора подняла лицо и поежилась.

«Дура, какая же ты дура!» – содрогнулась девушка. Она передернула плечами.

Визг тормозов заставил Лору повернуть голову.

Хлопнула дверь, и, выйдя из машины, к ней направился человек в форме.

Перед Лорой стоял жандарм и внимательно смотрел на нее. Позади него, в патрульной машине виднелся силуэт напарника. Притихнувший снова дождь успокаивающим шепотом осыпал мостовую.

Жандарм прервал молчание:

– С вами все хорошо, мадемуазель?!

– Да… – неуверенно ответила Лора.

Ответ девушки явно не удовлетворил офицера. Он с недоверием разглядывал Лору.

– Могу я предложить Вам отвезти Вас домой?

– У меня нет дома, – выдавила из себя Лора.

Жандарм ухмыльнулся. На его лице мелькнуло подозрение.

– Как Вас зовут? У Вас есть при себе документы?

Лора полезла в сумочку, стоявшую рядом на скамейке, и, немного порывшись в ней, протянула офицеру паспорт.

– Лора. Меня зовут Лора, – сказала она как можно уверенней и попыталась улыбнуться.

Офицер изучал документы. Наконец, он выдохнул, протянул паспорт обратно девушке и спросил:

– Что Вы делаете здесь одна?! И что значит: у Вас нет дома?!

Лора всегда знала (так научил ее с детства отец): в любой ситуации выручит только одно – правда.

– Я ушла от молодого человека, с которым жила здесь, в Париже, потому что он не смог научить меня летать, – уверенно глядя в глаза жандарму, спокойно произнесла она.

Глаза офицера округлились, а затем на его лице отразилась сначала догадка, а затем понимание. Он оглянулся через плечо и знаком показал напарнику в машине, чтобы тот подошел.

– А как зовут того молодого человека, с которым Вы расстались? – нарочито участливо спросил он.

– Это неважно. Я не стану называть его имени. Не нужно, чтобы он каким бы то ни было образом оказался замешан. Вы ведь меня к нему хотите отвезти? – хлопнула дверца машины, и второй жандарм подошел к ним.

– Все нормально, Люк? – спросил он у первого.

– Да… Сейчас, подожди… – бросил ему Люк и, обращаясь к девушке, снова спросил:

– Так значит, Вы совсем одна в Париже? И хотите научиться летать?..

По лицу напарника Люка пробежало сначала искреннее удивление, а затем его рот растянулся в понимающей улыбке. Он с интересом смотрел на девушку.

– Да, – спокойно и уверенно сказал Лора, переводя взгляд с одного мужчины на другого.

Повисла пауза. Дождь продолжал обшаривать мостовую сантиметр за сантиметром.

– Тогда давайте так, – примирительно прервал молчание Люк. – В любом случае, не место Вам тут одной ночью. Да и дождь, холодно, Вы, вон, промокли до нитки. Давайте для начала сядем в машину и поедем в участок, где Вы как следует обогреетесь, выпьете крепкого бодрящего кофе, а там дальше – видно будет!

Лора слишком устала, и гордость ее почти сошла на нет. Она почувствовала, что просто не способна сейчас спорить или протестовать. Да и идти ей было некуда, а обещанный горячий кофе был не самым худшим вариантом. Она послушно поднялась со скамьи, подхватила сумочку и, сопровождаемая двумя мужчинами, один из которых, обращаясь к другому у нее за спиной, многозначительно повертел пальцем у виска, направилась к машине.

А три часа спустя уже другая служебная машина везла Лору из жандармерии в направлении психиатрической клиники «Шато де Гарш».

***

Кофе, сигареты и камень на сердце – не самая лучшая компания. Но и она способна поддержать, успокоить и заставить мыслить здраво.

Весь день он просидел около телефона, но аппарат молчал. К вечеру Джейк спохватился и понял, где надо искать Лору. А где еще может, в конечном счете, оказаться душевнобольная девушка, не знающая города, как не в психиатрической лечебнице?!

Он позвонил в жандармерию и, извинившись, сообщил дежурному, что не сообщил о пропавшей самого главного: что она душевнобольная.

– В таком случае, – ответил голос в трубке, – Вам следует искать ее в учреждениях для душевнобольных, а не объявлять в розыск, ставя на уши всю парижскую жандармерию! Любой патрульный, обнаружив ее, а это, поверьте, несложно будет сделать, ведь она одна, без денег, душевно нездорова, ей некуда идти и негде остановиться на ночь, а, значит, она уж точно обратит на себя внимание на пустых ночных улицах, так вот, любой патрульный, обнаружив ее и поняв, что с ней, направит ее в лечебницу!

– Вы правы, да-да! – новая надежда смахнула с плечей усталость. – Извините, что сразу не сказал, извините! – голос Джейка нетерпеливо дрожал.

Он набрал номер справочной.

Через несколько минут перед ним лежал листок бумаги с телефонными номерами всех без исключения психиатрических клиник Парижа и предместий.

Полчаса продолжались лихорадочные телефонные поиски, так и не увенчавшиеся успехом. Оставалась последняя клиника из списка – «Шато де Гарш».

Со слезами на глазах Джейк набрал номер.

Когда вежливый женский голос терпеливо, участливо, но отрицательно ответил ему на все заданные им вопросы, настоящее, бездонное, черное отчаяние обрушилось на Джейка.

– Спасибо, мадемуазель… – сказал он и повесил трубку.

Поиски были закончены.

На часах было семь вечера.

Еще четыре часа оставалось до того, как патрульная машина остановится напротив девушки, одиноко сидящей под дождем на автобусной остановке на расстоянии квартала от Лионского вокзала.

***

На этот раз Рон увидел себя не на пляже, а на тихой Парижской улочке. Вечер клонился к закату, шел дождь, а он стоял, запрокинув голову, и смотрел на свет в окне третьего этажа высокого старого особняка.

Дождь приятно остужал разгоряченное лицо Рона.

Он стоял, и, как зачарованный, смотрел на этот свет в окне, когда тот погас. Словно повинуясь чьей-то воле, Роне перевел взгляд выше, туда, где в надвигающихся сумерках еще рисовались силуэты антенн.

В появившемся на крыше человеке Рон узнал художника с пляжа. Тот закурил сигарету и теперь стоял на самом краю крыши. «Надо сказать ему!» – метнулось в голове Рона. Он открыл рот, чтобы крикнуть: «У тебя есть крылья!» – но ни слова не сорвалось с его губ. Рон похолодел. Он кричал, но это был крик немого. Он лихорадочно махал руками, чтобы привлечь внимание того, на крыше, но человек с сигаретой или не хотел замечать Рона, или действительно почему-то не видел его.

Внезапно Рон осознал, что в этом сне (а то, что это дурной сон, Рон ни на минуту не сомневался) ему отказано в праве быть участником событий, только наблюдать. Рон опустил руки и стал смотреть.

Молодой художник сделал глубокую затяжку, выбросил сигарету, раскинул руки и начал медленно заваливаться навстречу мокрой мостовой.

Рон закрыл глаза. Он пытался понять, дождь или слезы текут по его лицу.

***

Когда Рон очнулся на чердаке дома на пляже, солнце уже начало клониться к закату.

«Все-таки, это слезы», – подумал он, почувствовав высыхающую на щеках влагу.

Теперь Рон точно знал, что обязан найти молодого художника, сделать все, чтобы предотвратить этот прыжок с крыши, иначе эта, непонятно как ворвавшаяся в его судьбу история, оканчивающаяся смертью, никогда уже не даст ему покоя.

Это там, во сне, он мог только лишь быть свидетелем происходящего, а здесь, в этом проклятом реальном мире он еще как мог действовать.

И он начал действовать.

Уже ближе к полуночи, идя по тихим улочкам приморского поселка, он, как молитву, твердил про себя парижский адрес Джейка Линнея, полученный у хозяина богатой виллы, заказавшего в свое время Джейку серию картин для украшения своих просторных интерьеров, на которого Рона, в свою очередь, навело провинциальное «сарафанное радио».

А пасмурным вечером следующего дня Рон уже шагал по парижским улочкам к высокому старому особняку, в котором Джейк снял для себя с Лорой небольшую квартирку по их приезде в Париж.

***

Джейк понял, что поиски окончены. Больше делать было нечего, только сидеть и ждать в надежде, что Лора отыщется сама, или все же ее найдут патрульные на одной из парижских улиц. Дай Бог, чтобы живую.

Черное, бездонное одиночество накатило на него. Некоторое время он сдерживал слезы отчаяния, а затем, со всем мазохистским задором, отдался истерике.

Он ломал мебель, резал и рвал уже подготовленные им для продажи работы, метался из кухни в комнатку и обратно, сметая все на своем пути. Последней жертвой стал сорванный им со стены эскиз сделанного им сразу по приезде в Париж для курьерской фирмы «ИКАР» рекламного проспекта – человека с крыльями, красовавшегося теперь на нескольких снующих по городу небольших фургонах этой компании. Этот эскиз был повторением так и не законченного им рисунка в особняке на берегу.

Когда истерика иссякла, он опустился на стул и снова развернул записку, оставленную ему Лорой.

«Мечта, которая тебе не по плечу…» – с горечью подумал он. – «А разве не преодолевал я себя столько раз, ради тебя и твоей мечты, Лора?! Разве не отказался от себя самого? Разве не пришлось мне, чтобы ты была счастлива, браться за множество не имеющих ничего общего с искусством коммерческих заказов, вроде этого „Икара“, только чтобы нам было, что есть и чем оплатить крышу над головой?! А ты сбежала от меня, бросив все. И не просто сбежала – еще и упрекнула! Сначала мне пришлось учиться жить без свободы быть собой, а теперь еще и без тебя, Лора, без той, ради которой я готов был на все!..» – обида сухим комком ворочалась в его горле. А потом на смену ей пришел холод. – «Я не смог… я все испортил… я все испортил!»

Джейком овладело безволие. Одновременно, где-то в уголке сознания упрямо продолжала шевелиться мысль о том, что нужно жить дальше, жить не ради Лоры, не ради мечты, и даже не ради себя самого, а ради того, чтобы осталось незыблемым главное его кредо: жизнь настолько прекрасный дар, что даже в самую тяжкую ее минуту не стоит сдаваться обстоятельствам и «складывать крылья», – но Джейк понимал, что он уже сдался.

Все это сломало его. Мир, каким он привык его видеть, рассыпался как карточный домик. Все лишилось смысла.

И еще он знал, что серую холодную пелену начинающегося за окном дождя принимать как единственную оставшуюся ему теперь реальность он не хочет и не станет.

Джейк встал и накинул куртку. Взял со стола пачку сигарет и положил ее в карман. Еще раз посмотрел за окно, помедлил немного, затем решительно повернулся и зашагал к двери. Выходя из квартиры, он машинально щелкнул выключателем и погрузил маленькую комнатку и кухню в вечерний полумрак.

Придерживая, чтобы не хлопнула, дверь чердака, Джейк ощутил порыв ветра, крупными каплями хлестнувшего его по щеке. Он выпрямился и подставил всего себя дождю. Крыша открылась перед ним как истлевший холст, на котором ему предстоит не нарисовать, а прожить последнюю картину в его жизни. Теперь он был по эту сторону холста, натура, а не автор.

Он подошел к самому краю крыши и поднялся на невысокий бордюр. Перед ним расстилались старые кривые улочки города, в котором столько художников до него уже свели счеты с жизнью. Он закурил. Каждая затяжка одновременно приносила успокоение и решимость.

– Говоришь, что человек способен летать? – с ледяной улыбкой, скривившей его губы, обратился он, то ли к Лоре, то ли к раскинувшемуся над ним бесконечному дождю. – Ну что ж, если так…

Джейк отшвырнул окурок, раскинул руки и, преодолев последнюю лихорадочную попытку тела сохранить равновесие, подался вперед. Последнее, что он увидел, – бегущего по одной из боковых улочек человека, активно жестикулирующего руками.