Текст книги "Смерть на Кикладах. Сборник детективов №1"

Из девятого съехали жильцы, нож тоже оказался в подставке. В десятом жили англичане, Лили и Джеймс Бэрроу. Слава богу, что парочку археологов удалось застать на месте. Они слегка удивились, но нож вынесли и напомнили Алексу о данном обещании по поводу совместной морской прогулки вокруг острова.

В одиннадцатом жил он сам. В короткий срок обойдя всех, он собрал все ножи и вернулся к себе в номер. В этот момент на столе зазвонил телефон. На линии был инспектор Антонидис. Смолев обрадовался звонку.

– Дорогой инспектор, очень удачно, что вы мне позвонили. Я направил вам фото из записной книжки убитого. Да, мне пришлось войти в его комнату. Не переживайте, все формальности мы соблюдем позже, ответственность я беру на себя. Так вот, там указаны телефоны, по которым он, вероятно, планировал звонить в тот вечер. Нам необходимо выяснить, звонил ли он – и кому. Особенно по номерам мобильных телефонов. Возможно, он звонил и договаривался, сам не зная того, на встречу с убийцей. Ведь не надо забывать, что покойный впустил убийцу в номер сам, и добровольно. Насколько мне о нем известно, он не отличался общительностью, и это еще мягко сказано. Значит, посетитель был важен для Константиноса, возможно, что он был очень заинтересован в его визите, – выслушав ответ Антонидиса, Смолев продолжил: – Спасибо, инспектор, я вам очень признателен. Как прошел допрос?

– С допросом все в порядке, – подтвердил инспектор. – Я даже удивлен той перемене, которая произошла в подозреваемом. Он стал совершенно другим человеком, ответил на все мои вопросы, все время улыбался. Сейчас ему принесли вещи, я передал, не беспокойтесь. Когда я выходил от него, мне показалось даже, что он что-то весело напевал. Что такое вы с ним сделали?

– Это не я, – добродушно рассмеялся Алекс. – Эти чудеса творит любовь, мой дорогой инспектор. И все благодаря вам!

– Не слишком ли вы обнадежили Димитроса, ведь дело еще не закончено? – осторожно спросил инспектор уголовной полиции.

– Я уверен, что он не убивал. Я смогу это доказать, – твердо произнес Алекс. – И, кстати, о деле. Мне необходимо, чтобы вы сфотографировали нож и прислали фото мне сейчас. Да, орудие убийства. Мне необходимо проверить одну версию. Огромное вам спасибо, инспектор, жду.

Положив трубку, он аккуратно разложил на столе пакеты с ножами по порядку возрастания номеров комнат, из которых он их забрал. Все десять. А комнат – одиннадцать. Отсутствовал нож из комнаты убитого. На первый взгляд, все логично. Извлеченный из спины убитого, он должен быть в сейфе у инспектора уголовной полиции вместе с другими вещественными доказательствами.

Именно так думал и Смолев, пока не стал внимательно разглядывать нож для писем из комнаты Марии. Айфон издал характерную трель, предупреждая о полученном сообщении. Момент истины, – Смолев затаил дыхание, открывая фотографию ножа. Да, так и есть. Он оказался прав. В этот момент в его голову пришла еще одна мысль. Он снял трубку телефона и набрал номер ресепшн.

– Катя, – спросил он по-русски. – Ты уже вернулась?

– Да, босс! – весело ответила горничная. Из трубки доносилась какая-то отчаянная возня и смех. – Костас пришел меня навестить. Я нужна? Мы можем подойти!

Ни в коем случае, подумал Алекс. Я от этой пары веселых сурикатов с ума сойду.

– Нет, оставайся на посту, – распорядился он. – Но ответь мне на вопрос. Помнишь штопор, что был у тебя в кармане?

– Конечно, – удивленно ответила горничная. – Он из шестого номера. Но жильцы съехали сегодня утром, и он пока не нужен.

– Да, да, это я помню, – нетерпеливо ответил Алекс. – Но как по штопору ты определила, что он именно из шестого номера, а не из девятого или первого? Они же все одинаковые – или нет? Ведь ты не видела, кто его оставил?

– Одинаковые, конечно. Так по номеру и определила, – непонятно ответила Катерина.

– Какому еще номеру? Они что, подписаны? – неожиданно дошло до Алекса.

– Ой, босс, ну конечно! Все вещи из номеров для гостей помечены, иначе горничная бы ноги сбила, обходя все номера, чтобы узнать, где именно не хватает штопора. А так посмотрел на гравировку, и все понятно. Это еще старый хозяин придумал, очень удобно. А вы не знали?

– Я не знал, – медленно ответил Алекс. – И еще вопрос: куда обычно на вилле складывают старые вещи? Есть какой-то склад? Куда Димитрос мог отнести коробку со старыми письменными приборами?

– Так мы с вами там были, Алекс, – ответила горничная. – Ой, ну как же! Помните, когда навещали садовника? Там есть сарай, он там инвентарь держит, инструменты. Туда же мы все и сносим; он это как-то приспосабливает для своих нужд в саду или сам выбрасывает; так уж заведено.

– Ясно, – помолчав, ответил Смолев.

– Что-нибудь еще, босс? – бодро спросила девушка. Было слышно, как кто-то скачет вокруг нее и топает ногами.

– Не разнесите виллу на пару с Костасом, – пробурчал Смолев.

– Ни-ког-да! – весело рассмеялась Катерина и положила трубку.

Смолев медленно и задумчиво положил телефонную трубку на рычаг. Ну, что ж. Пора узнать правду. Он прислушался к себе и с удивлением обнаружил внутреннее замешательство, словно правда могла оказаться неприятной и горькой для него самого. Его охватило плохое предчувствие. Поэтому он бессознательно медлил, зачем-то выдвигая и задвигая подряд все ящики письменного стола, делая вид, что разыскивает лупу, которая лежала прямо перед ним на столе в подставке для письменных принадлежностей. Долго зачем-то перекладывал пакеты с ножами с места на место. Тянул время. Достал, разгладил руками листок со списком оборудования для лаборатории, сфотографировал и отправил сразу фото Виктору Манну. Вслед отправил ему же пару сообщений. Все. Тянуть время дальше поводов больше не было. К черту, подумал он, разозлившись на себя: в конце концов, надо делать дело. А любое дело надо доводить до результата, как бы тебе не было тошно. Взялся – делай. Не можешь – не берись. И не корчи из себя институтку. Он решительно взял в руку лупу и внимательно осмотрел каждый нож по очереди. Повторив эту процедуру дважды, он отложил один пакет в сторону, положил лупу в подставку, поднялся из-за стола и вышел на балкон.

Глядя на лазурную гладь моря, он думал о том, что и здесь, похоже, на прекрасных греческих островах не видать ему ни спокойствия, ни безмятежности. Теперь всю оставшуюся жизнь он будет мучиться угрызениями совести и жалеть о том, что должен будет сейчас сделать. Этот мучительный выбор между своими желаниями и долгом ему приходилось делать в жизни много раз. И страдать потом, глубоко переживая о случившемся. Он вдохнул морской воздух полной грудью, постоял еще пару мгновений, потом вернулся в комнату, взял айфон, отправил Виктору Манну короткое сообщение: «Я нашел его. Приезжай», – захватил со стола пакет с ножом с большой цифрой «7» на стикере и через пару минут уже стучал в дверь синьора Карлоса Мойи.

Часть седьмая

« – Возмездие все же есть, – глухо сказал он. – Есть.

За каждую каплю крови, за каждую слезу. Не теперь,

так завтра. Не самому, так потомкам. Их суд или

суд совести – возмездие есть. Оно не спит…

И никому не убежать.

И я уверен, и это дает мне силу жить!»

В. Короткевич «Черный замок Ольшанский».

Когда синьор Карлос открыл Алексу дверь и они встретились взглядами, испанец помедлил, понимающе улыбнулся. Без всяких вопросов, отступив в сторону, жестом пригласил Алекса войти, потом плотно закрыл дверь и запер ее на ключ.

– Не хочу, чтобы нам помешали, – сказал он в ответ на вопросительный взгляд Алекса. – Проходите и присаживайтесь, мой друг! Предлагаю вам подкрепить силы бокалом хорошего вина. Разговор у нас, похоже, будет долгим. Это испанское, настоящее «Rioja», из волшебного сорта Темпранильо и отличный год! Мне вчера прислали с материка две бутылки. Кстати, одна как раз предназначалась вам. Видите, на столике – два бокала. Я вас ждал, Алекс. Я знал, что вы придете – даже успел декантировать вино. И я рад, что это именно вы. Во-первых, вы поймете, почему я не мог поступить иначе, во-вторых, вы даете мне шанс рассказать в последний раз историю моей жизни на родном языке, а не греческому следователю на английском, а, в-третьих, вы – настоящий знаток вина и сможете оценить этот волшебный напиток по достоинству.

– Благодарю вас, Карлос, – ответил Алекс. Он сел в кресло и огляделся. Номер испанца выглядел чуть иначе, чем стандартные номера виллы: угловой и более просторный, окна и балкон выходили на две стороны. В нем была пара удобных кресел и журнальный столик.

Испанец сел в кресло напротив, налил в оба бокала вино из стеклянного декантера, взял свой бокал за ножку и посмотрел вино на свет.

– Какой благородный рубин, обратите внимание, мой друг! – он вдохнул носом аромат вина. – А какой замечательный, хоть и сложный букет… Здесь перемешались запахи глинистой земли, нагретой испанским солнцем, ароматных трав, фиалки, ягод ежевики и смородины, дерева, даже кожи. Это вино, дорогой Алекс, выдерживали в двухсотлитровых дубовых бочках три года, потом разлили в бутылки и хранили еще несколько лет. Я хранил его для особого дня, – он помолчал немного, светло улыбнулся и продолжил. – Вино – как жизнь человека, я все чаще думаю, что бутылки с вином – как люди. Внешне похожие в чем-то друг на друга, но с таким разным содержанием. Некоторые – просты и бесхитростны, но надежны, и ты всегда знаешь, чего от них ожидать; другие, вобрав в себя всю полноту вкусов, запахов и оттенков родной земли, становятся волшебным нектаром, амритой, от которого невозможно оторваться; третьи же – изготовленные нерадивым виноделом – скисают и превращаются в уксус или горький яд.

Он сделал паузу и пригубил свой бокал с вином. Алекс молчал, не зная, как начать разговор, ради которого он сюда пришел.

– Не мучайтесь, Алекс, – внимательно наблюдая за ним, проговорил синьор Мойя. – Я вижу, как вы терзаетесь, и это лишь показывает мне, как вы искренне ко мне расположены. Я сниму этот камень с вашей души, мой друг. Я понимаю, что вы здесь не просто так и тоже пришли к этому решению. Да, – просто сказал он. – Это я убил старого Галифианакиса. И жалею лишь об одном, что не убил его, когда он был молодым. Сколько людей я мог бы избавить от страданий по вине этого мерзавца. Пейте вино, наслаждайтесь, оно восхитительно. А я пока вам расскажу одну историю из далекого прошлого про двух молодых людей, которые любили друг друга, но так и не смогли быть счастливы. – он бросил взгляд на часы. – Время у нас пока есть.

– Вы кого-то ждете? – спросил Адекс. – Кстати, синьора Долорес к нам не присоединится?

– Да, у меня сегодня будет еще один гость, вернее, гостья. – непонятно ответил испанец. – Но думаю, что до ее визита у меня есть еще пара часов. Долорес уехала в поездку на Санторини на пару дней. Я настоял. По этому поводу у меня к вам чуть позже будет просьба, Алекс. Ну, а пока начнем с самого начала.

Помните, во время нашего знакомства вы заикнулись о том, что тоже бывали в Ронде, но вам не удалось ни разу побывать на корриде? Обычно я избегаю этой темы. Но сейчас я должен рассказать вам всё, – испанец сделал еще глоток вина из бокала. – Мне было 24 года, десять из которых я бредил корридой, в ней была вся моя жизнь. Для паренька из захолустной деревни в Андалусии я сделал головокружительную карьеру. Я стал известным тореро. А вы вряд ли себе можете представить, Алекс, что это значило – быть испанцем и известным тореро в двадцать с небольшим, когда кровь твоя бурлит и кажется, что вся жизнь впереди, а мир распахнул тебе двери – и все вокруг создано только для тебя, стоит лишь протянуть руку! Деньги, слава, женщины, лучшие вина, – все было мне доступно. Друзей – тысячи, моё имя гремело. Лучшие арены, лучшие быки! Ронда, Севилья, Памплона, Барселона, Кордова и Мадрид! Меня называли достойным преемником великих матадоров – Хуана Бельмонте и Хоселито Гомеса. Мой стиль сравнивали со стилем самого Рафаэля Гонсалеса! Я никогда не тратил больше двух ударов шпагой, чтобы убить быка в решающем поединке. Один удар – вот к чему всегда стремился я на арене. Мой глаз был точен, а руки – тверды, как железо. Если бы вы могли видеть меня, мой друг, со шпагой в правой руке и с мулетой – в левой, стоящим напротив быка, у которого еще остались силы, чтобы сделать последний бросок! Мы замираем друг напротив друга – и неожиданно бык срывается и летит мне навстречу; навстречу своей смерти – и тут моя шпага пронзает его сердце, проходя между ребрами! Два уха и хвост в качестве приза мне вручались сразу, на глазах у зрителей. А сколько раз я покидал арену на плечах у восторженно ликующей толпы! Я зарабатывал очень много. Миллионы песет, что-то откладывал, но большую часть спускал на содержание своей квадрильи, подарки родне, женщинам и бесшабашные гулянки, которые организовывал для друзей.

Испанец сделал паузу и снова наполнил бокалы.

– Почему я вам все это рассказываю, мой друг? Я не хвастаюсь, о, нет. Я просто хочу, чтобы вы поняли, что я принес в жертву, когда встретил свою Элени. Она, как вы догадались, была гречанка. Она училась в Университете в Салониках, на медицинском факультете. На празднике в Севилье, после выступления, когда я убил великолепного быка одним ударом, нас познакомили друзья. О, какая гордая и прекрасная девушка, подумал я тогда, она непременно будет моей! Ведь я великий матадор! Мне и в голову не приходило, что кто-то может быть ко мне равнодушен. Ведь раньше, чтобы получить женщину, мне стоило только захотеть! Но оказалось, что в ее сердце нет места для корриды. Там жила другая испепеляющая ее страсть – она уже тогда, в свои двадцать с небольшим, хотела, ни больше – ни меньше, – счастья для всех и для каждого! – испанец тепло улыбнулся воспоминаниям молодости и снова пригубил свой бокал. – Я не слишком утомил вас, мой друг, своими воспоминаниями?

– Нет, нет, Карлос, я очень внимательно вас слушаю, – ответил Смолев. – Продолжайте, прошу вас.

– Оказалось, что моя возлюбленная считает корриду пустой и жестокой забавой, бессмысленной тратой времени и сил. Она так и сказала мне тогда, как сейчас вижу ее стоящей у окна и гордо бросающей мне в лицо эти слова: «Ты прожигаешь свою жизнь, Карлос! Ты тратишь ее бессмысленно и впустую. А мог бы помогать людям! А то, что ты делаешь – это убийство, кровавое убийство и ничего больше!».

Испанец покачал головой и рассмеялся.

– Сказать такое мне! Мне! Лучшему матадору Андалусии! Можете себе представить, Алекс, в каком я был бешенстве. Она тогда очень мало знала о корриде. Дело в том, что очень часто шансы быка и матадора равны. И кто покинет арену в повозке, оросив кровью песок – никогда нельзя заранее предугадать. Даже многие великие тореро гибли рано или поздно от тяжелых ран, полученных во время боя. Эта женщина просто ничего не понимала в корриде, она была не способна понять дух нации. Она же была не испанка! Я ушел, хлопнув дверью с такой силой, что косяк треснул вдоль по всей высоте. И два года я о ней ничего не слышал, хоть и не переставал думать о ней. За два года я провел сотни боев, выйдя на арены первой категории. И, после тяжелого боя в Мадриде, когда я все-таки одолел быка, но был дважды ранен, я попал в больницу. Это было первое мое ранение. Потерял я сознание от обильной кровопотери практически сразу, как увидел, что шпага пронзила сердце быка и он упал на песок. Через мгновение упал и я. Так мы и лежали, рядом на песке – мертвый бык и я, оба истекая кровью. Дома, в Севилье у детей есть снимок, который сделал тогда какой-то мадридский репортер. Этот снимок обошел тогда все европейские газеты.

Испанец подлил в бокалы еще вина. Алекс оценил его по достоинству. Вино оказалось подлинным шедевром.

– Когда я первый раз пришел в себя и открыл глаза – я увидел ее. Мою Элени, которую любил все эти годы. Она сидела у моей койки и держала меня за руку. У моей гордой Элени были заплаканные глаза и исхудавшее лицо. Она прижалась щекой к моей руке и сказала только: «Слава Богу, ты жив, Карлос!». И я был самым счастливым человеком на свете. Все время, пока я выздоравливал, она была рядом. Когда врачи в один прекрасный день пришли ко мне в палату и устроили консилиум, сообщив мне по его итогам, что я совершенно здоров и могу вернуться на арену, я помню ее взгляд. О, он был очень красноречив! Я понял, что пора делать выбор. И я решил, что на арену больше не вернусь. Приехал в Салоники, долгих два года готовился и наконец поступил в Университет на медицинский факультет, чтобы быть ближе к моей любимой. Там впервые я встретился с Константиносом Галифианакисом, тогда еще молодым и субтильным юношей. Уже тогда он вызывал чувство ненависти и омерзения. Он учился на юридическом и был полицейским доносчиком, что в конце 60-х годов в студенческой среде приравнивалось к каннибализму, – усмехнулся синьор Мойя. – Нас он люто ненавидел. Когда-то Элени отвергла его притязания и всячески с тех пор высмеивала, разнося и клеймя его на каждом сборище студенческого политического кружка. А в конце 60-х в Греции к власти пришла военная хунта. Вы же слышали про «мятеж черных полковников», Алекс?

– Да, конечно, – кивнул Алекс.

– Людей, несогласных с властью, хватали на улицах, в учебных заведениях, в магазинах. Аресты не прекращались днем и ночью, в первые же две недели счет шел на сотни. Их везли на стадионы и там расстреливали, без суда и следствия. Самое страшное обвинение тогда было – «коммунист». Это была дикая, кровавая «охота на ведьм». Все левые партии были уничтожены или ушли в подполье. Нас схватили примерно через месяц, бросили в тюрьму. Мы были в одной тюрьме, но в разных камерах. Я не буду рассказывать вам про пытки и издевательства тюремщиков, Алекс, ни к чему вам это знать. Скажу только, что кошмары я перестал видеть по ночам всего несколько лет назад, после рождения внучки… Нас обвинили в пропаганде коммунистических идеалов, подстрекательстве к бунту против правительства, государственной измене и в чем-то еще, там было листов на пять мелким шрифтом.

– Вы действительно были коммунистами? – спросил Смолев.

– Нет, дорогой друг, – рассмеялся испанец. – Мы были влюбленными идиотами, которые искренне верили в светлые идеалы. Ну как же: «Свобода! Равенство! Братство!». Вы же помните: счастье, счастье для всех и каждого! Мы были членами «левого» студенческого кружка. Этим и ограничивалась наша политическая деятельность. Знаете, Алекс, мы мечтали, что после окончания Университета мы станем хирургами и будем лечить бедных и неимущих бесплатно. Да и правду сказать, в деньгах я тогда уже не нуждался.

– Так вот, уже в тюрьме нам шепнули, что нас предал кто-то из своих, из студентов. Это и был Галифианакис. Потом он даже приходил в тюрьму; будучи у хунты мальчиком на побегушках, мелким провокатором и доносчиком, гордо именовал себя юрисконсультом правительства.

– Зачем он приходил? – глухо спросил Смолев.

– Он приходил предложить ей свободу в обмен на замужество. Мне рассказывали, что моя Элени рассмеялась и плюнула ему в лицо. Она сказала ему: «Как ты жалок, Константинос!». Он ушел в ярости. После этого ее пытали особенно жестоко. Вскоре тюрьмы были переполнены, и хунта решила их подчистить.

– Каким образом?

– Просто. Расстрелять тех, кто уже им был не нужен, и посадить новых. В каком-то смысле, это было даже своеобразное проявление милосердия со стороны хунты – избавление от пыток и побоев. Нас вывели во двор, человек пятьдесят заключенных, худых, грязных и оборванных. Все щурились на солнце и закрывали глаза руками, много месяцев мы не видели его и отвыкли. И тут, в группе женщин я увидел Элени! Ее вели под руки: она уже почти ничего не понимала, настолько была измучена… Но когда я подбежал, она меня узнала! Улыбнулась мне разбитыми губами и, знаете, Алекс, что она мне сказала? Она прошептала: «Слава Богу, ты жив, Карлос!..»

– испанца дрогнул голос: – Простите, Алекс…

Смолев молча кивнул. Комок у него в горле не дал ему произнести ни слова.

– Продолжим, – сказал, успокоившись, синьор Мойя. – Потерпите, мой друг, осталось совсем немного. Солдаты дали время всем попрощаться. Потом прогремел залп. Очнулся я у друзей: оказывается, что когда ночью водители на грузовиках вывозили трупы, чтобы зарыть на окраине города, я застонал. Сначала меня прятали греки, перевозя с места на место, потом через месяц за мной приплыли друзья из Испании, так я вернулся в Андалусию. Год я лечился, ранение было тяжелым, перенес несколько операций. Догадываетесь, почему я выжил? Я каждый день мечтал о том, как найду и убью этого мерзавца! Но после того, как хунту свергли, в 1974 году я вернулся в Грецию и узнал, что Галифианакис эмигрировал в США.

Я закончил учебу и стал хирургом, ради Элени, она так об этом мечтала, и много лет работал в Африке и на Ближнем Востоке по программе «Врачи без границ». Побывал почти во всех горячих точках, оперировал в таких условиях, что и полевыми-то назвать сложно, провел тысячи операций, попал под обстрел, был ранен. Потом вернулся домой, в Андалусию. Встретил Долорес, женился. У нас родились двое сыновей и дочь; сейчас уже шестеро внуков.

Год назад у меня нашли рак. Опухоль мозга. Неоперабельная. Я же хирург, я прекрасно знал, что это приговор. Метастазы уже по всему телу. Я утешал Долорес, как мог, не говоря ей и половины. Я попросил ее привезти меня в Грецию. Мой друг-онколог сказал ей по моей просьбе, что это, возможно, поможет мне победить болезнь. Еле его уговорил. Как я оказался здесь, на острове? Когда-то мы отдыхали здесь с Элени. Ходили к Портаре на закате и встречали рассветы на песочных пляжах.

– Вы приехали сюда умереть? – откашлявшись, спросил Алекс.

– Именно, мой друг. По моим расчетам мне осталось меньше месяца. Я все чаще теряю сознание. И здесь я совершенно случайно натолкнулся на него. Он меня не узнал. Я тоже боялся ошибиться, но мне помогли его опознать.

– Садовник Христос? – полуутвердительно спросил Смолев.

– Вы и это знаете, мой друг? Ну, тогда вам все ясно. Менее всего я хотел бы, чтобы за убийство ответил Димитрос! Этот замечательный юноша и его невеста Мария напомнили мне то время, когда мы с Элени были вместе. А молодые люди, которые любят друг друга, должны быть вместе, Алекс. Это простая истина и высшая справедливость. Только так и должно быть.

– Как это произошло? – спросил Алекс.

– Он обратился за медицинской помощью, я пришел к нему в первый раз и узнал его. Долгое время не мог решиться, боялся ошибиться: все-таки время сильно изменило нас, мы превратились в стариков. Но, разговорившись с садовником, я понял, что это именно он. Схватил, выходя от садовника, первое, что попалось под руку – нож для бумаг из какого-то ящика, пришел к нему. Он сам открыл мне дверь, впустил меня и попросил подождать: ему надо было закончить телефонный разговор. Когда он положил трубку, я закрыл дверь на ключ, подошел к столу, за которым он сидел, и напомнил ему обо всем. Он завизжал от страха, как будто увидел привидение! Я хотел убить его в сердце, глядя ему в глаза, но он бросился к двери, пытаясь трясущимися руками открыть замок – тут я его и ударил.

– Вы были в медицинских перчатках? – уточнил Алекс.

– Да, конечно, я всегда надеваю их на осмотр, это уже моя вторая натура.

– Еще вопрос, нож со стола у Константиноса вы унесли?

– Да, я схватил его, когда он бросился к двери. Я одинаково владею обеими руками. Если бы он был лицом ко мне, я бы ударил в сердце правой. А так – пришлось бить левой. Когда вы пришли и попросили мой нож, в столе у меня лежали два. Я наугад отдал вам один, а потом, внимательно осмотрев оставшийся, понял, что ошибся. Я понял, что вы скоро придете. Но, поверьте, мой друг, я принял все решения гораздо раньше.

– Что вы имеете в виду?

– Вот здесь – мое собственноручное письменное признание на имя инспектора местной уголовной полиции Антонидиса. Здесь все подробно изложено. Оно заверено нотариусом в местной нотариальной конторе. Естественно, он не читал документ, он лишь заверил мою подпись на конверте, который при нем был запечатан. Это снимет все обвинения с нашего молодого друга. У меня к вам большая просьба, мой друг. Буду безмерно вам благодарен, если вы сможете пойти мне навстречу.

– Все, что в моих силах, – сказал Алекс. – Что я могу сделать для вас?

– Вы закроете меня на ключ в этом номере, чтобы к вам со стороны полиции не было вопросов. Да и куда сбежит смертельно больной старик? Утром, в восемь часов вы придете ко мне в номер и заберете с письменного стола этот пакет и письмо для Долорес.

– А вы?

– А я буду уже мертв, Алекс. Право же, пойти в тюрьму за убийство этого мерзавца – я не готов. Греческая тюрьма мне слишком хорошо знакома. Можно сказать, что свой срок в ней я уже отбыл авансом, – горько усмехнулся испанец. – Я хотел бы умереть в своей постели на острове, где был когда-то счастлив. У меня есть для этого все необходимое. И это все, о чем я прошу.

Смолев долго молчал. Потом он встал и на прощанье обнял испанца.

– Я не стану закрывать вас, Карлос. Но я приду в восемь утра. Прощайте.

– Прощайте и спасибо, мой друг!

Перед тем, как прикрыть за собой дверь, Смолев на миг оглянулся. Он увидел, как сидящий в кресле синьор Карлос Мойя, великий матадор Андалусии, улыбается миру улыбкой самого счастливого человека на свете.