Текст книги "Фасты"

Фасты
Сергей Китов

© Сергей Китов, 2016

© Саша Китова, иллюстрации, 2016

ISBN 978-5-4483-3698-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Pioneer 10

дорога в тысячу ли начинается с одного шага

Лао Цзы

 
ведь это даже не лететь
а падать в гравитационном поле
сейчас где ты совсем темно
в галактике со светом напряжёнка
я думаю чего хотел сказать
в итоге тот китаец.
и как его слова нам привести к тому, что ты уже
за миллиарды километров от Земли.
дорога начинается не с шага,
и даже не с желания пойти.
дорога уже есть, всегда была и будет,
галактики фигура проще нэцке.
дорога в тысячу и сколько хочешь ли.
чего он понимал вообще в дорогах,
да вроде его не было совсем.
и о тебе так скажут в будущем,
лет десять как мы получили твой последний и очень неразборчивый сигнал.
 

Voyager 1

Легкая фантазия из Тома Стоппарда

Действующие лица:

Томасина

Септимус

Леди Крум

Джеллаби

 
С. – Отсюда даже не звезда,
да и отсвечивать особо нечем.
Антенна, пара балок и пилонов.
Вот это значит навсегда, навечно.
Томасина, – нет большего числа чем навсегда,
чем навсегда и плюс один,
чем навсегда плюс навсегда,
так физика плюёт тебе в лицо
и отбирает способ возвращения.
Т. – Кто первый умер? кто остался ждать?
или кто дальше отдаляется и дальше?
С. – Парадокс. И вроде оба целы:
ты на Земле, а он за 200 миллиардов километров.
А ведь и правда, Томасина, смерть и есть
движенье+движенье+движенье.
Т. – И парадокса нет, а жизнь тогда стоять;
кто первый к завтраку, тому блины с вареньем.
Л.К. – Да что тут происходит, что за гам?
C. – Похоже ваша дочь мертва —
в ней слишком много силы и движения.
Л.К. – смешно, мой друг, но для меня заумно.
Дж. – Извольте чаю.
 

symbiose avec le assassin

till Lulu

 
моя Лулу, ансамбль генов правильных
на правильных местах.
и если мы поищем смысл в существовании Сиама
и Тайланда, то смысл в том, что твой далекий предок
возник оттуда. все, стирайте с карты Сиам, Тайланд
и оба сразу. Такая характерная расцветка,
что хочется искать какой-то смысл в таком расположении цвета.
Моя Лулу, – ты смотришь на меня как на помойку генов,
как на метиса северных широт. Презрение конечно,
не ненависть – презрение. я человек не больше для тебя,
чем 3PO11
  Робот из серии фильмов Звездные войны


[Закрыть] ну только не железный.
примерно в тех местах откуда родом твои гены
так делали:
«проникни к ним, проникнись духом,
стань лучшим другом и уже когда, ты будешь рядом
любимым из любимых, доставай кинжал».
Лулу, я понимаю, что хочу переписать тебе свои проблемы,
но если наша связь крепка на уровне природы,
без всяких этих слов и ВНД. ты тёплой ночью
в полной тишине – проткни, а если не получится – то прокуси
мне сонную артерию во сне.
лизни мне нос на память и отправляйся спать в лежанку,
я дальше справлюсь сам, мой шерстяной дружок, моя Лулу.
 

А что завтра?

 
рыба всплывает в не очень большой туристической гавани,
где-то в Греции ранней осенью. сложный рисунок сонаты
для скрипки Бартока. рестораны, сувенирные лавки, от праздности —
 
 
«тоже по своему рыбы – полулежат отдыхающие
в креслах плетёных заезженных сотнями жоп отдыхающих.
рыба глядит – от чего устают эти толпы желающих
развалиться вот так в несезон утомленных едой отдыхающих»?
 
 
странный вопрос и ответ на него недоступен чешуйчатой рыбе,
эволюция долго в неё загружала глагольную рифму,
она Кантемир. Если жизнь – это выход на сушу —
она выйдет на сушу, и как байрон-наоборот, отправится в Англию.
на этот раз исключительно посуху поездом.
 
 
зачем вообще нужно завтра? чтобы делать в нем что?
ехать в поезде с рыбой к Ла-Маншу?
планировать вылет на Марс в одну сторону,
помешивать кашу.
 

Воспоминание

«I can not keep this life of mine any longer»

 
прошли года. была война, погибли – ясно – лучшие.
потом поменьше войны, голод, СПИД, эбола,
кто был живой – остался, остальные
достались сапрофитам. Твой любимый Деррида —
настала дЭконструкция, противоречья вскрылись.
А живые продолжили что делают живые —
быть хуже, мельче, недостойней что ли.
в общем, как сказал учёный – основное свойство жизни
производить и сохранять тепло.
Итак, я еду в Хельсинки в тепле в библиотеку,
после войны архив перевезли туда.
свозили все, там – терабайты данных,
и никакой бумаги, пленки, только сервера —
тепло дают, но нет, не сохраняют.
поэтому не жизнь, а лишь
экран, разъём для диска, батарейка,
настольная периферия – весь интерфейс.
 

«Friend, if I die that you may live, that will be great joy.»

 
письменность довольно рано отошла машине.
«мы все тогда писали с голоса» —
из двухтомника голосового агрегатора Cortana.
нам оставались только образы и звук.
 

110001001100000011001011110111001101100011000100 1100111111010000110011101100111111010011110100011100101022
  Кодирование алфавитных символов по таблице ASCII


[Закрыть]

 
нам оставались только образы и звук.
ах, как мне нравится в пыли архива на полу
смотреть кино, кино и слайды,
ведь это почти все что нам осталось:
собачки, дети, кошечки, собачки,
люди, которые хотят понравится машине, что их снимает.
хаос, энтропия максимальная.
любой на видео как тысячи меня.
все на экране равновероятно – и я смотрюсь как в зеркало.
в грязи архива на полу
отверткой кто-то нацарапал:
 

«Queen, weep no more. Your friend has fled safely.»

 
не нажимай на паузу
не нажимай на стоп
не перематывай
и не копируй
возьми отвёртку со стола
и в ухо загони —
«Да, барышня, – алло!»
 

отрывок

 
вот оно как – я как будто всегда умирал
я как будто не жил изгалялся, и тратил
не чудо не дар
а побочный эффект, превращение сложных молекул
репликация клеток, случайная Я
постороннее свойство
нарочный лиганд
кто же я в трикарбоновом цикле
аминокислот?
посторонний химической связи
 

Из другой жизни

Sonata oboe solo in Do minore, I 100

Iii. non tanto adagio

Platti.

 
Он затевал квадрат, но перспектива захотела прямоугольник —
семь километров на три (и цифры там конечно же не круглые, —
но для поэзии оставим семь на три). Задумывалось все:
уступы, лестницы, конечно лабиринты, фонтан с Нептуном в центре,
по углам сюжеты буколические – три грации, рыбешка и особая любовь —
с кувшином девушка (та самая, но вот теперь пускай она замрёт
и тратит воду). Поближе ко дворцу, но тыльной стороной искусный
самодельный грот, как вход в нимфеум влажный…
Дверь отворяется с ноги и сам заказчик с истерикой в глазах
на полдороге к архитектору застыл сам Август Прима Порта с купидоном,
прижавшимся к ноге, и с перстом, направленным в окно,
и сокращеньем мышц во всем здоровом теле. Ну значит правда все,
тебя предупреждали. Наследник ценит хаос. Он ест в кровати или в будуаре,
а любит на людях, и выбирает формы для любви такие, что уже
был трижды бы повешен нашей церковью или как минимум был заперт навсегда.
От фрейлин и других придворных дам еженедельно требует отчёт
от том как провели неделю их половые органы. Искусство это ценит выше всех
других. Все остальное время читает в комнате без окон при свечах…
Не будет парка, имени и славы. Не будет денег. Ну значит правда все,
тебя предупреждали… Но к архитектору в тоске приходит мысль.
Наследнику нужна библиотека, напоминающая замок и тюрьму одновременно
и щель для писем и менять платки. Он так живет, он это жизнью называет.
 

Итальянским способом

 
в фантазии с закрытыми глазами все аккуратно:
охра акварельная разбавлена водой – замена мягкой загорелой кожи —
и почему-то само отверстие округлое и складочки плиссе туда ведут,
туда ведёт и взгляд, ведёт желание.
рука во сне написана в манере Альма-Тадема, – кисть руки
и указательный ничей так нежно пробует упругое отверстие
и погружается туда и глубоко там остаётся.
сюрреализм из-за сохранности фигур и линий. название:
«как распознать любовь неловких дам».
на что она готова? или нет не так, к чему она готова?
а ещё лучше – она готова? да она готова.
там что-то точно требует внимания. Доверие.
желание угодить. нет, думает она, желание попробовать, узнать —
а вдруг, если и если член искусно выточен – то показать и вовсе мастерство.
 
 
когда потом она глядится в ванной в зеркало
и видит победительницу игр. запретный плод
не надкусить конечно, а сжать, чтоб мякоть брызнула,
и в комнату придя швырнуть ему.
 

Попытки письма I

Nous sommes décidés, par mille raisons, à voir très peu de monde cet hiver

 
мне ничего не надо кроме слов
и пусть они напишут себя сами
 
 
пускай возьмутся памятью в конвейер
как чистый идеомоторный акт
 
 
проблема в том, что если я пишу,
то я заранее знаю что выходит
 
 
а если я их напишу рукой другого
но он не я – он остальные, а остальных, как мнеизвестно нет
 
 
я так устал, пусть пишут себя сами,
но все-таки рука за ними есть
 
 
но вот они две кисти, две ладони
и нет других, отсутствие, ничто
 
 
я слов хочу от края и до края
бумажного листа; я так хочу
 
 
я щеки в кровь изгрыз
и исцарапал ногти
 
 
самоубийство прекратит меня —
нужна другая воля
 
 
ах, вот она система и нашлась
я жизнь свою в коробку запираю
 
 
почтовый ящик же, в конце концов
что камера в тюрьме как не почтовый ящик
 
 
с бессмысленным окном и щелью в двери
а раз тебя не выдумать, то ты живи живая
 
 
люби, совокупляйся, мир как воля
и представление – всего один налог
 
 
заплатишь телом, рассказанным в историях,
в деталях, мне ничего не нужно, кроме слов
 

Попытки письма II

till Sebastian

«Le plus honnête, le plus franc et le plus délicat des hommes, le plus compatissant, le plus bienfaisant, idolâtre de mes enfants, pour le bonheur desquels je me mettrais au feu (…) Voilà mes vertus».

 
Да мелочь сущая – не могут мне простить самовлюбленность
и некое пренебрежение этикой. Мой Бог, какая этика —
попытка объяснить в чем каждому положено виниться,
и многажды стараться искупить вину. Но нет вины.
Мой друг Спиноза, скажи же – что человек упорствует в своём лишь бытии, —
цитирую по памяти, здесь холодно, а память любит свет.
Претензии ко мне того же толка – откуда две руки?
два уха? одно яичко (но об этом умолчим).
Оттуда же: зигота (результат слияния спермы с яйцеклеткой)
прикрепляется к одной из стенок матки;
считаем девять месяцев и вот, как, друг Спиноза, ты сказал бы: multitudo
таких как я, и все упорствуют в своём лишь бытии.
А я люблю детей и кошек породистых сиамских или тайских,
все остальные созданы для улиц, площадей, вокзалов,
для заполнения пространства и соблюдения правил.
Не верю я в Contractus socialis, и в этику не верю как в устав.
Люблю я только кошек и детей, детей и кошек
и мечтаю однажды днём случайно в результате
их энергичных игр быть убит.
 

Из Екклесиаста

 
– Ну вот ты все про смерть, исчезновение видов, вымирание тотальное. А как же мебель у домов и города у стран и вся недвижимость на свете?
– Все суета и пылью обратится.
– Ну, я знаю химию, ещё со школы нравилась, а вот сейчас четвёртый курс химфака. Короче пылью точно все не станет. Полимеры – одни они способны сохраняться почти что сколь угодно долго; и есть ещё минусовые температуры. Так там вообще…
– Есть время сберегать и время тратить, есть время химии неорганической, а также коллоидной и полимеров и физических законов, а есть незнание и ещё больший страх незнания – узнать.
– Ну хорошо, мне с химией понятно. Но что питает страх?
– Питает теорема: что всякая, любая смерть, насильственная или от болезни гомотопически эквивалентна жизни. Эквивалентна, но необратима.
– Тогда как у вещей – конец у теоремы обратим.
– Есть время для n-мерного многообразия, а есть для одномерного. Есть время потерять и потерять потерянное время. Метаморфозы что ли. Отстань от камня, его как раз песок и занесёт. А ты же обладатель превращения, к тому же – ещё не факт что четное число можно представить в виде двух простых.
 

из Макбета

«It is a tale

Told by an idiot, full of sound and fury,

Signifying nothing.»

Macbeth

Act V, Scene V

 
представим декорации: туман, трава – художник выбрал кобальт.
никого. и вот ты слышишь шум и голоса, неразличимые в тумане,
но расстояние до них все ближе. туман сгущается – все громче голоса.
один из них пробрался к уху правому и шепчет:
«я не сплю в который раз
не могу без выкрутас
сунь свой нос в дверной проем
мы его перешибем».
сильный ветер сквозь туман разгоняет шум и гам,
голоса галдят вокруг, лишь отрывки и слышны. дует так, не устоять,
дай к груди тебя прижать: голоса перемолчать,
переждать горячий воск. гасни, пыльная свеча,
гасни тихо не крича, завтра есть и есть вчера,
дай обнять тебя сильней – голоса опять слышней,
ветер тише.
вечер в ночь
это сын, а это дочь.
это мятая кровать, чтобы ты не смог в ней спать,
ты убил спокойный сон,
для тебя теперь не он,
вот отец, а вот и мать,
будут снова голоса, одевайся, со двора
уходи подальше в лес,
ты один, один как перст
темной ночи черный ноль —
не разделит одного,
части ходят сквозь туман,
утра ждут, когда дурман
усыпит совсем его
и разделят одного.
 

Когда-нибудь я тоже откажу…

Till V.K.

 
когда-нибудь я тоже откажу и телом не воспользуюсь ненужным.
и только статика. так смотришь в телескоп
и ждёшь динамики изменчивости, скорость
измеряешь. эклиптика, вращение планет.
все это мертвое и смерти результат.
второй закон, но мертвому зачем ему стекло.
что было в жизни – много сокращений,
гонял ферменты, насыщал белки.
и вот отказ бесстрастный и беззлобный,
бесцельный даже, просто выходной.
 
 
и я хочу узнать тебя такой.
ты станешь абсолютным прошлым, а я отсюда буду наблюдать
и линзы Барлоу менять и светофильтры.
так время исчерпав – часы нашли недвижное пространство
и стали циркулем неточным и ненужным.
 

Леопард

– Нет, ты должен, мой убийца

Умереть в стране моей,

Чтоб я снова мог родиться

В леопардовой семье

Н. Гумилев

 
ей стало плохо неожиданно,
а впрочем она всегда боялась вида крови
простого вида да ещё и на себе
упала неудачно со ступеньки в ванной
виском об угол стеклянного стола
(достался по дешевке)
распласталась и даже не она сама,
а тело, марая пол краплаком.
 
 
вот это очень плохо
и кожу повредила и синяк.
проблема в том, что хищник
сам преследует добычу
и разрывает плоть клыками.
а что само упало, то, верно – падаль,
достанется другим, скорей всего врачам.
 
 
что движет хищником? и кто-то скажет – голод,
наверное, но он не впереди.
желание свершить метаморфозу,
и носом уловить метемпсихоз.
 

Обнаженная

(рисунок из книги Анатомия человеческого тела Готфрида Бидлоо, страница 168)

 
достался труп, конечно же живая (шучу)
или вот только умершая были бы подарком
как рисовальщику сначала, и анатому. ну значит будет труп.
задача: показать спинные мышцы,
и все что открывается под кожей.
на вид упитанная – красивые живот и груди,
но ножищи: как две моих.
мертва уже неделю.
мадемуазель, изволите присесть,
– я вас не знал при жизни, но при смерти
вы ещё очень даже. зелень щёк
мы спрячем под косынкой.
я аккуратно расстегну вдоль позвоночника,
а дальше по ключицам.
волшебная – ты жизнью не испортила посмертный антураж.
ты шила, видимо и на удобном стуле.
я назову тебя Anette или Giselle.
ну вот и все готово, пожалуй. теперь примусь за карандаш.
что интересного снаружи – проблемы кожи, папилломы и прыщи,
хотя я понимаю, что и стройный вид волокон
красивых и все время одинаковых мне тоже очень скоро надоест.
какие твои тайны, человек? как посчитать,
я разобрал уже за сотню, и все сломанные куклы.
вот Везалий – ты говоришь животный дух уходит,
ну так лови этот животный дух, лови?
банально это как-то, примитивно.
Anette, ты просто больше стала не нужна.
ну, скажем, не нужна такой;
и я, как дорисую nature morte,
перенесу тебя в анатомическую комнату и там,
как говорил поэт: «все про тела, превращенные в формы иные».
видать понимал.
 

Офорт

 
так непривычно, что она не на стене,
не под стеклом витрины, а на столе
передо мною акватинта 50/35.
развалины, так модно было,
замка. высокий мост над пересохшим рвом.
и только черно-белый тон.
и подпись по-французски, год
исполнения. мастер.
зачем она? и я зачем смотрю.
наверное так сделано пространство:
меня печатали в начале декабря
и добавляли к массе горлопанов,
офорт травили двести лет назад
присыпав по методе канифолью,
мы две простые вещи низачем.
ведь надо что-то делать —
кто делает офорты, кто детей.
и всех не сосчитаешь. Лейбниц
придумал интеграл, обозначается как «форте»,
но слишком вытянутая, сокращение от summa,
когда таких как мы так бесконечно много,
что бесконечно лень таких как мы считать.
 

Парадокс Тристрама Шенди

 
Дорогой дневник,
год – единица в степени не помню.
Координаты —
где-то между абсцисс и ординат.
И каждый новый день я вспоминаю и описываю год
из проведенной жизни.
При условии, что космос бесконечен
и бесконечны дни, то время прошлого
растянется всё так же в бесконечность.
Ну, чтобы представлять —
Жан Батист так оперу писал —
как будто впереди
не бесконечность что ли,
но что-то очень близкое.
А ты, дневник, вполне не бесконечен.
Хреновая конечно апория,
sæcula sæculorum,
и правда в том,
что целое на самом деле меньше части,
хотя бы потому, что было прежде.
Сфера, как ты думаешь
не вписана в тот самый многогранник,
она его описывает…
 

первый объект каталога Мессье

(сейчас известная как крабовидная туманность нового общего каталога NGC 1952)

 
Луна сегодня поздно, а Плеяды
немного над эклиптикой же, черт;
как я удачлив – она движется в Тельце из Ориона.
не яркая, accent grave, охотник,
и вправду я – ловец комет, привычка.
нет в ней какой-то логики обычной,
и тёплый воздух раздражает телескоп;
диакритические знаки небосвода.
нельзя так часто в небо не смотреть.
глаза легко разладить на обычном:
дом, утварь, дети, женщины, продукты
обработки… заговорился что-то,
я просто часто засыпаю днём и сплю часов
по шесть по семь и просыпаюсь за Юпитером
почти на горизонте,
ещё на светлом в голубых оттенках небе.
я все устроил так, что мой рефрактор
немного вынесен в окно, я запретил топить
и в комнате прохладно
…вот левый рог Тельца… я сдвинул книги
в угол и только внутренней обивки кресло
и телескоп, и окна снятые с петель,
и небо. и вот они Плеяды, рог Тельца.
а это что? почти как cédille.
какое необычное свеченье, и форма плащаницы.
какое ты неисчерпаемое небо,
и там всего намного-много больше, чем на Земле,
и я грущу – ведь передать размер планеты
не хватит даже точки. на небе есть порядок,
но чужой, арифметический какой-то что ли.
я есть хочу. итак: объект – сверхновая, я ставлю единицу.
 

поворот винта

«a friend is a second self»

Aristotle

 
холодный дом, холодный дом и все,
пусть Лора спуститься в подвал и оглядит котлы
и в целом отопление, а то я стулья буду жечь в гостиной.
стулья буду жечь.
в гостиной никто и ничего не будет жечь,
начало осени и мы найдём возможность как согреться.
фу, одеяла мокрые, на всех кроватях.
Мими, давайте вместе разожжем камин,
просушим одеяла и согреемся.
перед отъездом мы поели, а значит до восьми
должны управиться с хозяйством и сесть за поздний ужин.
 
 
Майлз, ты спишь? отстань. отстань, отстань.
нет Майлз, говори со мной. я не могу уснуть,
совсем никак и запах керосина и фитиль неровный.
что ты хочешь. посмотри в окно, на, посмотри в окно,
там что-то происходит. это ветки. нет что-то происходит,
происходит – тише Майлз. я уже здесь. давай погасим лампу?
тогда совсем темно. Мими, ты спишь? гаси, она боится темноты.
ты смелый мальчик. наверное. мне просто нравится смотреть
как тебя нет. как ты скользишь по потолку и стенам, садишься на кровать.
 
 
Майлз! Мими! вы почему ещё не спите? лампа погашена.
Майлз, куда ты смотришь и почему ты так сидишь, совсем раскрытый,
в доме холодно. она тебя не видит. а если я скажу ей что ты здесь?
нет, мальчик мой, я не исчезну. хоть закричи и пальцем тычь мне в лоб.
Лора? ты никого не видишь? спи, Майлз, накрывайся, я только голос твой и слышу, темнота.
 
 
страшнее, друг мой (вращая пальцами кольцо на безымянном)
меня не слышать и не верить мне. опаснее – играть
со мной. камин растопят, уголь подвезут, твой дядя обещал.
всю зиму, когда уже темнеет в три часа, тебе понравится играть,
что меня нет. Мими и Лора будут хлопотать по дому,
а ты будешь ходить туда, где меня нет, и пропадать в местах,
где меня нет.
 
 
а если я хочу, чтоб ты ушёл. совсем ушёл, ушёл как навсегда?
боюсь, мой милый друг, что просьба выполнима,
но при встречном моем условии – исчезну я, но и исчезнешь ты
и перестанешь мне являться и бегать возле дома каждый день
и спать в той спальне, в которой пахнет керосином.
согласен?
я не знаю как исчезнуть для того, кого и нет совсем.
а ты попробуй, Майлз, ты попробуй.
 

Идея подарка своими руками

«According to the gift which bounteous nature»

Macbeth Act 3, Scene 1

 
вот первый раз он почему-то слишком экспрессивный,
пока не измочалишь до потери формы, человеческого вида —
остановить себя не можешь – а после в ступоре сидишь
и плачешь, что совсем перестарался.
и хочется обратно все собрать, – так залезаешь в ещё тёплые останки,
и засыпаешь как невинное дитя.
 
 
а в этот раз не так. я проштудировал рисунки Леонардо,
Везалия и Говерта Бидлу (последний превосходно показал:
плаценту, матку и зародыша внутри). правда, разрез конечно варварский
и больше для наглядности. все будет аккуратнее и тоньше.
нет, к черту потрошение, Средневековьем отдаёт и Просвещением.
из Библии чего-нибудь из Нового Завета. и чтобы праздник,
пир. сюжет у итальяшек подсмотрю. конечно —
Саломея, как у Андреа Саларио – и Леонардо ученик, и чтобы таз с башкой посередине.
 
 
не буду усыплять ничем, а просто рот зажму, покуда колотиться перестанет
и бить ногами, расцарапывать лицо. но эту жертву я снесу. такое христианское смирение.
потом начнём с хрящей и щитовидной. там сонная и обе позвоночные артерии – надену фартук, чтоб не измараться. по счастью мышц не много, отцепим голову на уровне второго позвонка.
 
 
Я – Саломея, и это мне подарок. на красивом серебряном подносе.
все как хотела, и так подходит к настроению и цвету шелкового платья.