Текст книги "Стас Михайлов. Закулисье звездной жизни"

Сергей Кононов
Стас Михайлов. Закулисье звездной жизни

© Кононов С., 2019

© АО «Издательский дом «Аргументы недели», 2019

Часть I

Юбилей

1993 год, середина июля. Пора отпусков и радостных предчувствий.

Ровно 30 лет назад в одном из московских роддомов, к всеобщей радости, я появился на свет. Теперь, когда трогательной наивности во мне несколько поубавилось, возникло горестное понимание, что радость, возможно, и не была такой уж всеобщей, но в любом случае отмахнуться от этого факта ну никак невозможно!

С самого раннего возраста я очень любил день рождения, ждал его, накануне долго не мог уснуть, предвкушая утреннее пробуждение с обязательным вручением подарков. Есть, конечно, и те, кто к подобным событиям относится достаточно равнодушно, я бы даже сказал – с прохладцей. Они не собирают друзей, картинно удивляются, когда их поздравляют, мол, они и помнить-то забыли! Всем видом показывают полное безразличие к собственному рождению, являя пример жертвенности и самоотдачи, где общественное категорически доминирует над личным. Столько у них забот и головной боли за других, что о себе и подумать некогда. Что ж, это их право, и совершенно бессмысленно доказывать обратное. Подавляющее же большинство наших соотечественников любят, а многие прямо-таки обожают отмечать свои годовщины и юбилеи. Должен заметить, что в этом вопросе я не исключение и уж такую знаковую дату, как тридцатилетие, предать забвению считаю категорически недопустимым!

Торжества по этому случаю должны были состояться у меня на даче. Большой деревянный дом эпохи соцреализма в живописном лесном массиве недалеко от Москвы был построен еще моим дедом сразу после войны. Монументальное бревенчатое строение, правда с бестолковой внутренней планировкой, находилось в центре солидного участка, в треть гектара, в окружении вековых сосен и елей, олицетворяя собой вожделенную мечту садоводов-шестисоточников. Достанься им такой земельный надел, они моментально повырубали бы все дерева, освобождая место под грядки, открывая доступ прямым солнечным лучам, несущим ультрафиолет, так необходимый будущему урожаю.

Все лето было бы посвящено вскапыванию, окучиванию, пропалыванию, поливке, а также борьбе с колорадским жуком и подлыми слепыми кротами. Окутывая всю округу жуткими зловонными клубами, удобряли бы свои посевы навозом и всякими другими субстанциями, постоянно что-то жгли бы, возводили бы кучи из гниющего компоста и чего-то там еще, крайне, с их точки зрения, необходимое. В общем, битва за урожай была бы нешуточной, бескомпромиссной и с полной самоотдачей. Вместо того чтобы жарить шашлык и играть в бадминтон парами, гулять по лесу или качаться в гамаке с томиком любимого писателя, они превращают лучшее время года в добровольную каторгу. Ладно бы еще, если весь этот сизифов труд кардинально решал продовольственный вопрос. Как правило, итогом становится штук пять огромных тыкв, с которыми никто не знает, что делать, мешок мелкой картошки и несколько банок с огурцами и вареньем. Если перенаправить все эти усилия с грядок на зарабатывание денег, то даже в самом плохом варианте на них можно приобрести в разы больше овощей и фруктов, чем получится вырастить самому, причем несомненно более высокого качества. Потреблять тыкву и прочую сельхозпродукцию можно будет ежедневно круглый год да еще угощать соседей и друзей, щедро делиться с малоимущими, все равно к началу посевной останется немало.

По опыту знаю, никакие аргументы на любителей ковыряться в земле не действуют. Вас будут убеждать, что ничего не может сравниться с пучком петрушки с собственной грядочки. Можно подумать, что на рынок зелень попадает из другого места! С той же самой грядочки, только являющейся своей для другого человека. И я не вижу никакой беды в том, на чьей грядке взошла и выросла петрушка. По моему скудному разумению, уж лучше отдать за укропчик не такую уж и большую денежку, чем поливать его собственными потом и горькими слезами, ползая по уши в грязи в неравной схватке с сорняками, в облаке навозного аромата. Но давайте будем терпимыми и оставим каждому право свободного выбора. Терпеть не могу, когда ко мне лезут с советами, пытаются навязать свою точку зрения, а сам практически скатился до того же, хотя в оправдание должен заметить, что на страницах собственного повествования все же должна присутствовать моя точка зрения, другое дело, что соглашаться с ней или нет, – прерогатива исключительно ваша.

Давайте оставим тему урожая на приусадебном участке до следующего раза и вернемся в милое моему сердцу Подмосковье, с которого и начался наш рассказ.

Как я уже успел сообщить, день рождения у меня в июле, и все предыдущие, как, кстати, и многие последующие, я отмечаю именно на даче, – светлая память моему деду и низкий ему поклон за эту замечательную возможность. Кстати, дедушка мой тоже был человеком хлебосольным, и, сколько себя помню, к нам постоянно приезжали дальние и близкие родственники, какие-то его друзья и знакомые, приходили соратники по правлению дачного кооператива махнуть по рюмочке и обсудить дела насущные, а то и просто соседи на вечерний чаек.

Гости на даче были постоянно. Настоящий тульский самовар, изготовленный еще до Октябрьского переворота, работал, как доменная печь, практически не остывая. Он уверенно превращал в золу кубометры щепы, наглядно демонстрируя превосходство того производства перед нынешним. Пили не только чай, так что к концу лета образовывался весьма солидный запас пустых бутылок. Заботливо скопленные за лето, они заполнялись отжатым из яблок соком. Яблони различных сортов произрастали в большом ухоженном саду, обильно удобренном золой от незатухающего самовара.

В детстве самым жестоким наказанием для меня был сбор ненавистного яблочного урожая, как, в общем-то, и все остальные сельхозработы. Но не про это сейчас речь.

Так вот, как и мой гостеприимный дедушка, я тоже весьма благоволил к тому, чтобы отмечать различные события на загородной фазенде. По поводу и без такового организовывать хмельные собрания и разудалые вечеринки. Особым образом я, конечно, выделял день своего появления на свет. Как вы уже теперь знаете, произошло это в самый разгар лета. Прекрасная пора, я бы сказал, очей очарованье! Но не могу позволить себе подобные трактовки, дабы не быть уличенным взыскательным читателем в плагиате, ибо всем известно, что пришли эти мысли совсем другому человеку и совсем про другое время года, хотя, на мой взгляд, лето куда веселее. Что касается моих очей, то очарования в лете намного больше, чем, к примеру, в промозглой осени или отмороженной зиме. Что бы кто ни говорил, а лето есть лето! Все цветет и плодоносит, организм заряжается энергией, душа поет и радуется!

Птички и те, поддерживая всеобщий позитив, свиристят благим матом, изо всех сил перекрикивая друг друга, будто хотят наораться впрок, до наступления холодов. Это понятно и, собственно, весьма логично, зимой не очень-то и пощебечешь! Разинул клюв, кукарекнул пару раз, и считай, бронхит или ангина, а в условиях сурового проживания на открытом воздухе да на скудном пропитании летальный исход очень даже вероятен. Да и что за радость орать на морозе? Мало кто оценит и вряд ли кто поймет. Так что да здравствует лето!!!

Июль 1993 года в плане жары и дня рождения тоже не стал исключением. Как всегда, нещадно жарило солнце, в небе на износ надрывались пернатые, а сады наполнялись поспевающими плодами. Все вроде как обычно, вот только как-то незаметно подкрался рубеж, за которым начинался четвертый десяток. Было немного тревожно, даже, можно сказать, печально. Казалось, что основная часть пути пройдена, лучшие годы позади, и ничего больше не остается, кроме как покорно встретить стремительно приближающуюся старость.

Несмотря на все эти невеселые, где-то даже философские размышления, отменять по сложившийся традиции праздничный банкет никто не собирался. Как всегда, друзья-товарищи уважили своим присутствием. Отложив дела семейные и служебные, они без отговорок и ссылок на повышенную занятость, прибыли в мою загородную резиденцию, дабы по русскому обычаю пропеть здравицу юбиляру ну и, конечно, оказать душевное почтение хорошему застолью и дружеской беседе.

Так совпало, что в этот знаменательный для меня день в Москву занесло моего армейского друга Женьку Третенко по прозвищу Третьяк. Родом он был из Сочи, чем крайне гордился. Мы вместе служили в небольшой уютной, всего на три роты, военной части недалеко от Сергиева Посада. Воинскую повинность нам выпало отбывать при клубе в качестве музыкантов и художников. Не гнушались мы и других гуманитарно-интеллигентных направлений, в общем, брались за все, что не связано с военным делом и тяжелым физическим трудом, особенно на улице. Впрочем, к этому нас никто и не принуждал.

Данное воинское подразделение носило весьма мирный характер. Огромная территория с какими-то складами, имелась рота охраны, дабы уберечь добро, авторота для перемещения материальных ценностей и наша замечательная рота, в которой были собраны писари, музыканты, художники, повара, парочка фельдшеров и почему-то пожарные. Утром наш духовой оркестрик наяривал бравые марши, под которые однополчане с ненавистью впечатывали чеканный шаг в изможденный, потрескавшийся асфальт плаца, следуя на утренний развод. Зато вечером мы грузили колонки и усилители в старенький «Пазик» и выезжали на корпоративный вечерок, где релаксировало руководство политотдела, дабы украсить мероприятие песнями советских композиторов. До армии я имел честь состоять в качестве бас-гитариста в ультрарадикальной группе, исполнявшей тяжелый рок. У меня был свой комплект звуковой аппаратуры, который я весьма щедро предоставил в пользование родной воинской части за пару внеочередных отпусков и всевозможных послаблений в нелегком ратном подвиге.

Нам удалось сколотить весьма приличный вокально-инструментальный ансамбль, который регулярно бомбил по танцам, свадьбам и междусобойчикам командного состава. Мы мечтали о музыкальной карьере, любили качественную иностранную музыку, джаз и тихо презирали официальную советскую эстраду. Отбарабанив утренний развод, нас обычно посылали дудеть траурные марши на очередные похороны. В окрестных военных городках практически ежедневно кто-то умирал, и простоя в этих малорадостных мероприятиях у нас не было.

Оркестрик наш был маленький, всего пять человек, но весьма слаженный и боевой. Придав лицам скорбное выражение, мы душераздирающе исполняли траурный марш, провожая в последний путь очередного почившего отставника, и с надеждой ждали вечера, вдруг будет выезд на какой-нибудь банкет или танцы, где мы могли бы оторваться по полной. После употребления определенного количества винно-водочной продукции работники политотдела оказывались вполне нормальными людьми, напрочь забывали политически выдержанные песни и просили играть им композиции, далекие от рекомендованных к прослушиванию партией и правительством. К сожалению, похорон было значительно больше, чем корпоративок, но по большому счету нас это не так уж и печалило. Время на выездах проходило куда быстрее, а главное, значительно веселее и интереснее.

Все полтора года нашей совместной службы Третьячок ежедневно рассказывал мне про свой родной город. О его развитии и умопомрачительных перспективах. Об огромных возможностях, таящихся в нем, и несомненных преимуществах перед другими поселениями. Он, как подорванный, вскакивал и требовал всех смотреть на экран, когда после программы «Время» шел прогноз погоды и очередь доходила до всесоюзного курорта. Я очень рад, что Олимпиада случилась в Сочи теперь, а не в дни нашей службы, иначе впечатлительный Женька от восторга и эмоциональной передозировки вполне бы мог расстроиться рассудком. Хорошо, что с возрастом его газированная натура изрядно растеряла углекислоту и бурление, так что за его психику в связи с зимними Олимпийскими играми 2014 года в его родном городе я совершенно спокоен.

А тогда все еще такой же, как в армии, бойкий и энергичный, Третьчок позвонил из аэропорта и затараторил что-то про сибирское здоровье, кавказское долголетие и прочую чепуху, которую обычно в таких случаях говорят. Хотя уж если и говорить о средней продолжительности жизни, то лучшие показатели в Японии, а на первом месте вообще находится маленькое Княжество Андорра. По статистике, именно там самый высокий уровень долголетия, а не на Кавказе и уж, положа руку на сердце, сибиряки болеют точно так же, как и все остальные, если не больше, и приписывать им какую-то особую вирусоустойчивость по меньшей мере наивно. Но в очередной раз будем терпимы, ибо мало кто озадачивается анализом статистических данных, да и образ статного ста с лишним летнего горца намертво врезался в сознание сограждан, и вряд ли будет просто поменять его на маленького кривоногого японца или вообще на никем не виданного андоррца.

Собственно говоря, эти мои рассуждения вовсе не направлены на борьбу с мифами и ничем не подкрепленными стереотипами, они вообще ни на что не направлены, так что давайте будем считать их небольшим лирическим отступлением.

В общем, в конце своей сумбурной речи Женька между делом сообщил, что приехал не один, а с молодым сочинским певцом и не буду ли я возражать, если он возьмет его с собой, ну не бросать же в самом деле одного в чужом городе.

– Конечно, – ответил я, – буду рад вас видеть, еды и всего остального хватит на всех и еще столько же останется, только убедительно тебя прошу, по-братски, скажи своему земляку, чтобы не пел. – Пусть кушает, пьет, но только не расчехляет свою гитару! Вообще пусть ее не берет! Не хватало мне только сделать из собственного дня рождения Грушинский фестиваль! Пожалуйста, – проникновенно взывал я к Третьячку, – не изгадь мне круглую дату, я же наперед знаю, что будет, если он начнет петь! Устремив взгляд на Полярную звезду с блаженным выражением лица человека, успешно сдавшего анализы, певец будет гундосить, что, мол, очень здорово, что все мы здесь сегодня собрались, и прочую хрень!!! Здорово будет только поющему! Не смей обрекать моих гостей на подобные муки! Будут приличные люди с правильным воспитанием! Ты же знаешь, как я это все не люблю! Да простят меня почитатели этого музыкального направления.

– Как ты мог подумать, что я оскверню твое ухо, привыкшее к старому доброму року, подобной несуразицей?! – захлебывался в трубку Женька. – Парень поет красивые лирические песни! Его у нас все любят! Он не такой!

– Вот это-то меня и пугает, – ответил я ему. – Не надо лирики! Вообще никакого музыкального украшения мне не требуется! Пусть отложит на денек свои творческие потуги и просто, как все, поест шашлыка и выпьет что по душе, а с музыкальным сопровождением вполне справятся группа Queen и мой двухкассетник.

Я чувствовал, что мои аргументы не совсем доходят до бывшего собрата по оружию и заверения его были уж больно какие-то чересчур пылкие и клятвенные, но временем на долгие дискуссии я не располагал и, предчувствуя неладное, просто махнул рукой.

Женька продолжал тараторить все быстрее, и пропорционально ускорению темпа его болтовни таяли мои силы к сопротивлению.

– Он лауреат конкурсов! – неслось из трубки. – У него есть магнитоальбом, и впереди большое будущее! Можешь на меня полностью положиться! Отвечаю, все будет хорошо!

– Не надо дипломов, чувствительных заверений о высоком профессионализме и всенародной любви! – умолял я. – Пусть просто не поет, и все!

Третьяк парировал контраргументами, как скорострельный пулемет, глотая гласные, окончания, а то и полпредложения. Чувствуя себя как жертва группового изнасилования, я был вынужден сдаться. Легкая тревога, поселившаяся во мне вначале, перерастала в нечто большее. Ни на что уже не надеясь, я все же получил с однополчанина клятву, что на фестиваль не будет и намека.

Совершенно не успокоившись, с тревожным предчувствием, я продолжил организационные хлопоты. Потихоньку съезжались приглашенные. Приехал и Женька, познакомил меня с подающим надежды артистом, тепло поздравил со столь солидной и значимой датой. В сотый раз протрещал про долголетие, и они присоединились к остальным гостям, которые с нетерпением топтались, как скаковые кони перед финальным заездом, фыркая и пуская из ноздрей пар, нетерпеливо стуча копытом в ожидании старта, в нашем случае – начала торжественной части.

Я же вернулся к обязанностям хозяина стола. Ничего не предвещало нештатных ситуаций, все было, как обычно, чинно-благородно, и уж конечно, я никак не мог предположить, что с этого дня моя жизнь изменится самым кардинальным образом! Но не будем забегать вперед, как говорится, все по порядку.

Итак, в ожидании приглашения к столу гости с нетерпением кружили по участку, вытаптывая мою травку, все меньше реагируя на природу, трогательные вопли не жалеющих связки птиц, и все такое. Старенький, но весьма громкий двухкассетник уверенно нес по округе нетленные композиции Фредди Меркьюри, радуя слух и четко определяя мои музыкальные пристрастия.

Почему-то о своих предпочтениях у нас принято заявлять публично, на всю ивановскую, до отказа выкручивая ручку громкости, полностью игнорируя окружающую общественность и отдельных граждан. К сожалению, я тоже не был исключением, и о том, что у меня гулянка, было слышно далеко за пределами моих владений. Надеюсь, что получу ваше снисхождение, ведь это тогда мне казалось, что уже тридцать, а ведь было всего только тридцать, да и кто из вас не был на моем месте?!.. Кто не совершал ошибки, свойственные молодости и неопытности? Всем, кто спешит стать старше и мудрее, я говорю: не торопитесь! Молодость – это недостаток, который с возрастом обязательно пройдет, а вот компенсируется ли он мудростью и пониманием жизненных ценностей, еще большой вопрос. Если в 30 вам могут многое простить, списав на возраст, то буквально спустя 10 лет этот номер уже не пройдет, так что с годами непременно старайтесь мудреть. Надо заметить, что в то время подобные мысли не отягощали меня долгими раздумьями и душевными терзаниями, я жил легко и весело. И пока я совершенно не ушел от темы нашего повествования и не увлек вас за собой, давайте все же вернемся в тот погожий июль тридцатилетней давности.

Ясный солнечный день, воздух, наполненный густыми летними ароматами леса, привкус дымка и живописная природа будоражили рассудок до состояния легкой эйфории! Огромное количество составляющих удивительным образом объединилось в одно гармонично законченное целое.

Жаркое пламя в мангале вот-вот обещало превратить березовые поленья в необходимый для шашлыка уголь[1]1
  В 1993 году уголь делали из дров, а не покупали в супермаркете. Разжигали его с помощью газетки, а не едкой жидкости, приобретенной вместе с углем.


[Закрыть]. Водка в ведре с ледяной колодезной водой дошла до нужной температуры, стол был сервирован холодными закусками, к слову скажу, приготовленными мной собственноручно. Мясо для шашлыка в ожидании своего часа утопало в замысловатом маринаде, готовое в любой момент под жаром уголька вкупе со сноровкой повара превратиться в изысканное кушанье. В общем, практически все было готово. Гармония, я бы даже сказал, идиллия была настолько полной, что, казалось, нет силы, способной ее сокрушить!

Вдруг я понял, что совершенство дало трещину. Что-то категорически не вписывалось в привычную картину. Вроде все было на своих местах: и дымок, и радостные вопли птичек, которые носились по безоблачному небу. Солнышко жарило с той же интенсивностью, в общем, картина маслом, но что-то все же неуловимо изменилось. Незатейливый анализ моментально выявил причину. Оказалось, что из динамиков воспроизводится далеко не Меркьюри, а что-то на абсолютно родном языке, да еще и про любовь! Поразившись до невозможности подобному недоразумению и самому факту присутствия у меня подобных записей, я быстро удалил непонятную кассету и восстановил статус-кво. Не успел я воссоединиться с красотой окружающего мира, как вместо Фредди опять кто-то пел про снег, окно и свечу. Так происходило несколько раз. Я вытряхивал из магнитофона заколдованную кассету, а буквально через несколько минут кто-то делал все наоборот. На мой гневный крик, что за идиот постоянно переключает музыку, армейский друг закатил глаза, указывая куда-то вверх и одновременно себе за спину, где как ни в чем не бывало с гитарой наперевес, что-то напевая, прохаживался тот самый молодой сочинский певец (гитару, как я и опасался, он все-таки приволок).

– Ну что ты так напрягся? – с фальшивой бодростью сказал Женька и опять скосил глаза на своего земляка. – Это он ставит кассету со своими записями. Ему хочется, чтобы люди слушали не только Queen, но и его.

– А хотят ли этого люди, он у них спросил? – поинтересовался я и стал внимательно рассматривать начинающего певца.

Темные вьющиеся волосы, гладко выбрит, взгляд уверенный, не глупый, с грустинкой. Расшитая замысловатым узором рубашка, джинсы и красные лакированные казаки на высоком скошенном каблуке гармонично соединялись в единый комплект. И все это комильфо присутствовало во времена, когда мало кто напрягался на подобные изыски. Носили то, что удавалось достать, и, как правило, сюртуки и панталоны, которые граждане на себя напяливали, очень редко составляли единую композицию.

Обладатель кожаной куртки уже был на вершине модных тенденций и мог носить с ней все что угодно – от брюк до спортивных штанов, от джинсов до кальсон, так как в любом случае выглядел модно и креативно! А тут прямо как из передачи «Модный приговор»! Все поглажено и безукоризненно вычищено, на одежде и обуви, несмотря на полдня, проведенные на природе, ни пятнышка, ни пылинки! Аромат модного парфюма уверенно соперничал с дымком от костра и благоуханиями летнего леса, порой одерживая над ними верх. Полная продуманность в стилистике и цветовой гамме! Просто глянец какой-то! Историк моды Васильев рыдал бы от умиления, увидев в те времена подобный персонаж!

Вот таким я впервые увидел Стаса Михайлова!

А пока будущий народный артист прохаживался по моему дачному участку, подпевая собственной аудиозаписи и сопровождая все это гитарным перебором. К тому времени Фредди был окончательно низвергнут Михайловым, и музыкальное сопровождение моего юбилея продолжалось под те самые песни, которые через 10 лет будет петь вся страна. Но тогда мы еще о том не ведали. Было, конечно, немного жаль старика Меркьюри, но обижать гостя – дело небогоугодное, и я смирился. Гости тоже не особо огорчились этим изменениям, а после приглашения за к столу это вообще стало мало кому интересно.

Так уж повелось, что испокон веку люди пытались запечатлеть особо памятные события любыми доступными средствами. С незапамятных времен творчески настроенные личности старательно выцарапывали на каменных стенах своих пещер незамысловатые сюжеты своего быта и жизни соплеменников. Простенькие зарисовки в стиле примитивного минимализма до сих пор радуют глаз любознательного путешественника в различных точках нашей планеты. Но если изображение радостного танца перед охотой и последующая разделка туши убиенного мамонта имеют лаконичный, повествовательный характер и не допускают двойных трактовок, то изображение агрегатов, весьма точно напоминающих современные вертолеты или, того хуже, космические ракеты, приводят в легкое замешательство не только нас, простых обывателей, но и матерых специалистов-исследователей.

И по сей день ученые напрягают умы, морщат лбы, пытаясь найти ключ к тайнам древней письменности и разгадать смысл дошедших до нас фрагментов наскальной графики. Один календарь вымерших индейцев майя чего стоит! Ребята эти, дескать, были нешуточно осведомлены в вопросах предсказания будущего и зашифровали потомкам послания, что и когда их ожидает. Специалисты по расшифровке, закатывая глаза и ломая руки, тыкали дрожащими пальчиками в нарядный узорчик, оставленный нам таинственным племенем, и с прискорбием уведомляли народы мира о прекращении жизни на Земле в 2012 году и даже указывали на конкретный день!

Относясь со всем уважением к народу майя, вынужден констатировать, что где-то они все же оконфузились! Если верить их вензелевым закорючкам, конец нашей цивилизации уже успешно наступил, что, собственно говоря, не мешает нам спокойно жить, а некоторым даже и процветать. Видимо, халатность и просчеты имели место и в те незабвенные времена. Может, кстати, главный шифровальщик был бездарь и попал на эту должность благодаря родственным связям с вождем или другим коррумпированным схемам. Бездоказательно, конечно, бросать тень на вождя, но, как вариант, почему бы и нет.

Так или иначе, календарь кончился, а ничего не изменилось, и спросить уже не с кого… И вождь, и шифровальщик давно пребывают в долине вечной охоты, и испросить у них разъяснений нет ни малейшей возможности. Уверен, нам еще долго со всем этим разбираться, но об этом как-нибудь в другой раз. Как бы там ни было, а потребность в той или иной форме оставить месседж потомкам объединяет все времена и эпохи.

До изобретения фотографии активно привлекались живописцы, чьи работы и по сей день дают хлеб искусствоведам и радость обывателям. Посещая музеи, мы с удовольствием восхищаемся холстами с различной едой и выпивкой, фрагментами разудалых корпоративных вечеринок, которые в то время назывались пирами, историческими сюжетами и просто красивыми пейзажами. Конечно, тогда это не носило такого массового характера и позвать какого-нибудь Рембрандта, чтобы он красиво отобразил ваше мероприятие, было не всем по карману, да и Рембрандтов на всех не хватало, но желание оставить о себе память было всеобъемлющее. В общем-то, и по сей день мало что изменилось, кроме, конечно, технических возможностей, дающих нам неоспоримые преимущества перед предками.

В наше время можно снять фильм практически любым устройством – от телефона до пылесоса. Любой ребенок умеет ловко создавать видеоролики, фотографировать, все это потом фотошопить, редактировать да еще особо удачные сюжеты загружать на свои сайты и страницы в соцсетях, отправлять ммс и email. Каких-нибудь пару десятков лет назад всей этой терминологии просто не существовало, а сегодня трудно представить, как мы без всего этого жили.

В 1993 году еще не было всех этих современных вольностей, все было куда аскетичнее и сложнее. То есть, конечно, проще, чем в эпоху Ренессанса, но несравнимо с теперешними технологиями. Цифровой съемки не существовало. Фотоаппараты надо было заряжать пленкой, и понять, что ты там нащелкал, можно было только спустя время, когда все это проявят и напечатают, а уж иметь специализированный прибор для видеосъемки вообще было большой роскошью, и далеко не каждый мог себе это позволить!

Конечно, существовали и продвинутые ребята, которым ведомо было, что такое проявитель, фиксаж и глянцеватель, но их все же было не так много, и фотосъемка хоть и была в народе всегда популярна, не носила такого массового характера, как сейчас. Вспомните свои детские фотографии, душевно наклеенные в бархатный альбомчик, с прослойкой кальки между листами. Их наберется штук по 10–20 из каждого возрастного отрезка, а сейчас только в телефоне каждого из нас по несколько тысяч фоток меньше чем за год, а про фотоаппараты и видео я вообще молчу.

К чему я это все вам рассказываю, а к тому, что уже в то непростое время я был счастливым обладателем огромного агрегата системы «Панасоник», который являл собой помесь гиперболоида инженера Гарина со «Стингером» первых разработок. Как бы то ни было, эта штуковина довольно сносно записывала изображение и звук на здоровенную кассету, которую можно было погрузить в видеомагнитофон и наслаждаться собственной операторской и режиссерской работой. Ничего не проявляя и не фиксируя, в любой момент созерцать любимые, милые сердцу события, которые не лень заснять.

Мне было не лень. Усадив гостей за стол, я водрузил себе на плечо это чудо передовой японской мысли, дабы по сложившейся с доисторических времен традиции запечатлеть для потомков пару тостов, справедливо полагая, что если уж и оставлять какие-то речи и пожелания, то только самые первые, когда еще все помнят и точно понимают, по какому поводу собрались, и стараются придать своим выступлениям изысканность, добродушный юмор, а порой и философский оттенок.

Кто-то что-то пожелал, крикнули «ура!», зазвякали рюмки, заработали жующие рты. Я старательно ловил все это объективом и, понимая, что изысканность с философским налетом практически исчерпалась, собрался было присоединиться к гостям, но тут с места поднялся начинающий певец и, полностью игнорируя тему события, на котором присутствовал, предложил выпить за всех безвременно ушедших. Он безапелляционно заявил, что он, будучи или хозяином стола, или гостем, делает так всегда и данное мероприятие для него не исключение. Люди мы эмоциональные, практически каждый терял близких, да и певец говорил проникновенно и от души, так что все единодушно его поддержали. Дальше случилось то, чего я опасался больше всего: закончив говорить, он выпил и взял гитару. Не надо быть провидцем, чтобы понять – одной песней дело не закончится! Предчувствуя муки, которые меня ожидают, я уже хотел было выключить камеру и спокойно употребить водочки, а что еще делать? Не выгонять же в самом деле армейского друга с его сюрпризами, но и со всей душой наслаждаться «Грушинским фестивалем» у меня не было ни малейшего желания. Тихонько матеря себе под нос Третьячка, я стал озираться, как бы, не привлекая к себе внимания, закончить съемку и присесть где-нибудь с краешка. Причем куда-нибудь в малозаметный уголочек, чтобы иметь возможность воздержаться от фальшивых аплодисментов, криков «браво!» и призывов спеть на бис. Когда-нибудь ведь он должен закончить свое выступление!

«Эх, пропал юбилей! – пронеслось в голове. – Принесла же нелегкая однополчанина! Ему как с гуся вода, а я мучайся!»

Третьчок, кстати, как ни в чем не бывало залихватски выпивал и аппетитно закусывал, не обращая ни малейшего внимания на мои терзания.

«Ладно, – подумал я, – засниму из вежливости песню другую, да тогда уже и выпью, по тихой грусти». В этот момент, прервав мои невеселые рассуждения, он запел. Он пел про погибшего брата, про маму, про свечу и еще не помню про что. Женщины за столом плакали. Мужики слушали, сурово насупив брови. Слушал и я, продолжая снимать, так и не присев к столу. Я не совсем понимал, что происходит, да и никто не понимал. Просто мы слушали и подпевали. Все было легко и здорово. До самого позднего вечера я операторствовал, потом пошел дождь, и мы переместились под навес.