Текст книги "Сталин против Гитлера: поэт против художника"

Подведем итоги?

С эпизодов, описанных в этом разделе, и начинается настоящая история наших персонажей. Вот они, вышедшие в самостоятельную жизнь со сложившимися взглядами. Один уже стал убежденным марксистом, причем марксистом крайнего толка, революционером. Другой пусть еще и не сформулировал окончательно своих взглядов, но уже в полной мере стал антисемитом и националистом. Первого отделяет от кристаллизации его взглядов в устойчивую и стройную систему череда бандитских налетов во славу революции, ссылка и сама революция, второго – война, революция и самостоятельная попытка захвата власти. Однако общее между ними одно – в этот период и у Сталина и у Гитлера сложилось твердое убеждение в необходимости изменения существующего порядка жизни, необходимости борьбы за справедливость. Только один из них в силу личной горячности и неумения ждать сразу включился в борьбу, а другому понадобилось еще несколько лет для того, чтобы осознать, что и как он хочет сделать.

III
Время перелома

Настоящий революционер

Что бросалось в глаза при первом взгляде на Сталина? Где бы ни доводилось его видеть, прежде всего обращало на себя внимание, что он человек мысли. Я никогда не замечал, чтобы сказанное им не выражало его определенного отношения к обсуждаемому вопросу. Вводных слов, длинных предложений или ничего не выражающих заявлений он не любил. Его тяготило, если кто-либо говорил многословно и было невозможно уловить мысль, понять, чего же человек хочет. В то же время Сталин мог терпимо, более того, снисходительно относиться к людям, которые из-за своего уровня развития испытывали трудности в том, чтобы четко сформулировать мысль. Глядя на Сталина, когда он высказывал свои мысли, я всегда отмечал про себя, что у него говорит даже лицо. Особенно выразительными были глаза, он их временами прищуривал. Это делало его взгляд еще острее. Но этот взгляд таил в себе и тысячу загадок.

Андрей Громыко

Итак, выбор был сделан – семинария и мечты об относительно спокойной жизни остались далеко позади. Со всей свойственной юноше горячностью, со всем свойственным южной крови фанатизмом Иосиф Джугашвили окунулся в революционную деятельность. Просветительские кружки, общение с рабочими, организация акций, подобных упоминавшейся уже забастовке железнодорожников, – все это имело в его представлении одну, главную цель, имя которой было – справедливость. Именно установление справедливости, справедливого, правильного общественного устройства считал молодой Иосиф Джугашвили истинной целью марксизма. По крайней мере, на тот момент. Перед этой целью меркли разнообразные бытовые неурядицы, разлад отношений с матерью и даже то, что юному революционеру банально не на что было жить.

Впрочем, последнее не было так уж важно. В конце концов, друзей у него в Тбилиси было много – находилось у кого переночевать и к кому сходить пообедать. Один из приятелей, кстати, позаботился о работе и о жилье для Джугашвили – пристроил его работать вычислителем-наблюдателем в Тифлисскую физическую обсерваторию. А там, хоть оклад был и невелик, полагалась казенная квартира. Правда, по воспоминаниям современников, жилище Иосифа было почти пустым: своих вещей у него практически не было. Разве что некоторое количество книг да одежда – фактически только та, что надета на нем.

Молодой и романтичный

Авель Енукидзе описывает его внешность в ту пору так: «Очень тонкое, одухотворенное лицо, густые, черные как смоль волосы. Юношеская худощавость подчеркивала грузинский овал его лица и по-грузински печальные глаза. Невысокого роста, не слишком широкий в плечах. Продолговатое лицо, прозрачная молодая бородка, несколько тяжелые веки, тонкий и прямой нос; на густых черных волосах – немного сдвинутая на бок фуражка»[29]29
  Барбюс А. Сталин. Человек, через которого открывается новый мир. М.1936.


[Закрыть]. Короче говоря, вид почти ангельский. Но мысли в этой «ангельской» голове водились самые что ни на есть боевые.

Енукидзе Авель Сафронович (1877–1937), политический и государственный деятель. С 1918 – секретарь Президиума ВЦИК, в 1922–1935 годах – секретарь Президиума ЦИК СССР. Член Центральной контрольной комиссии большевистской партии с 1924 года (член Президиума с 1927). Репрессирован.

При непосредственнейшем участии Иосифа Джугашвили тифлисские социал-демократы стали постепенно менять тактику деятельности не то чтобы сворачивая просветительскую деятельность, но подчас жертвуя ею ради отдельных, более наглядных, показательных акций.

Начались забастовки, появились самопечатные листовки с призывами к стачкам. Правда, и забастовки по первости чаще всего заканчивались арестом участников, и типографию, где буквально на колене лепили листовки, собирая шрифт в матрицу из папиросных коробок и используя вместо типографской краски сложный самодельный состав на желатине, буквально гоняли по всему городу, благо оборудование – один-единственный винтовой пресс и мешок шрифта – можно было эвакуировать довольно быстро. Но революционеры набирались опыта, и когда в 1900-м в Тифлисе заработала местная ячейка РСДРП, Джугашвили сотоварищи обладали, как теперь сказали бы, уникальным опытом. Собственно, именно благодаря его опыту он и выдвинулся в руководство местного комитета партии. Кстати, именно тогда прозвучал в первый раз псевдоним «Сталин». Впрочем, на ту пору это было не более чем «проходное» имя, одно среди прочих – Давид, Нижерадзе, Чижиков. Сам Джугашвили предпочитал партийную кличку «Коба» – волшебник.

Версия

Что означало имя Коба?[30]30
  Похлебкин В. Великий псевдоним. Цит по: www. kpe. ru.


[Закрыть]

Как бы мы ни трактовали это слово, какие бы версии ни принимали за подлинные, как ни странно, мы приходим всегда к выводу, что этот псевдоним имел для молодого Джугашвили символический смысл. И весьма глубоко символический.

Если исходить из того, что Коба (Кобе, Кова, Кобь) взято из церковно-славянского языка, то оно означает волховство, предзнаменование авгура, волхва, предсказателя, что весьма близко к предыдущему сталинскому псевдониму К. Като, но в более широком и более обобщенном смысле.

Если же исходить из того, что это слово грузинское и означает имя, то Коба – это грузинский эквивалент имени персидского царя Кобадеса, сыгравшего большую роль в раннесредневековой истории Грузии.

Царь Коба покорил Восточную Грузию, при нем была перенесена столица Грузии из Мцхета в Тбилиси (конец V века).

Но Коба не просто царь из династии Сассанидов, он – по отзыву византийского историка Феофана – великий волшебник. Обязанный в свое время своим престолом магам из раннекоммунистической секты, проповедовавшей равный раздел всех имуществ, Коба приблизил сектантов к управлению, чем вызвал ужас у высших классов, решившихся составить против Кобы заговор и свергших его с престола. Но посаженного в тюрьму царя-коммуниста освободила преданная ему женщина, и он вновь вернул себе трон. Эти подробности биографии царя Кобы кое в чем (коммунистические идеалы, тюрьма, помощь женщины в побеге, триумфальное возвращение на трон) совпадали с фактами биографии Сталина. Более того, они продолжали совпадать и тогда, когда Сталин расстался с этим псевдонимом, ибо в 1904–1907 годах Сталин не мог, конечно, предвидеть 1936–1938 года, но он знал, что его двойник царь Коба в 529 году (за два года до смерти) зверски расправился со всеми своими бывшими союзниками – коммунистами-маздакитами.

Некоторые иностранные биографы Сталина (а вслед за ними и подражающие им отечественные), опираясь на указания некоторых своих поверхностных грузинских информаторов, считают, что псевдоним «Коба» Сталин заимствовал, якобы, от имени героя одного из романов грузинского классика А. Казбеги – «Отцеубийца», которого также звали Кобой и который предстает в романе как абрек-горец, ведущий борьбу за независимость своей родины. Однако следует иметь в виду, что у самого А. Казбеги имя Коба – вторично, взято оно от Кобы-царя, после которого оно и приобрело распространение в Грузии. Но важно отметить и то, что Сталину не мог импонировать образ одиночки-абрека, поскольку образ коммуниста-царя Кобы был и исторически значительнее, и символически неизмеримо ближе всему мировоззрению Сталина. Кроме того, в политических статьях и выступлениях Сталина в период 1902–1907 годах мы находим явные следы его знакомства с персидской историей эпохи Сассанидов. Одно из них – систематическое и излюбленное Сталиным употребление термина «сатрапы» для обозначения царских чиновников в России.

Для грузин это было не только общепонятным, но и многоговорящим термином, совмещающим весьма емко и образно понятия национальной и классовой борьбы одновременно. Нет никакого сомнения, что исторический прототип, послуживший основой для псевдонима Коба, то есть царь-коммунист Кобадес, импонировал Сталину как государственная и политически сильная, значительная личность и, кроме того, обладал в своей биографии чертами, поразительно сходными с биографией и психологией самого Сталина.

Однако Коба как псевдоним был удобен только на Кавказе. Вот почему как только Иосиф Джугашвили оказался теснее связан с русскими партийными организациями, как только он «пообтерся» в русских тюрьмах и сибирской ссылке, как только он стал вести работу в таких сугубо русацких регионах, как Вологодская губерния и Петербург, перед ним возник вопрос о смене слишком грузинского псевдонима Коба на какой-нибудь иной, звучащий по-русски и имеющий смысл для русских людей./…/

Он работал в революционном движении уже почти 15 лет, за это время он сменил и использовал два десятка разных псевдонимов. Из них лишь один – Коба – хорошо привился и обладал смыслом, целиком удовлетворявшим Сталина. Но он не мог быть сохранен далее из-за перемены Сталиным поля своей деятельности, из-за выхода его деятельности за пределы партийных организаций Закавказья, за пределы привычного региона.

Таким образом, вопрос о выборе нового псевдонима (наряду с Кобой или вместо Кобы) встает перед Сталиным не ранее осени 1911 года и связан целиком с новыми перспективами его партийной работы.

И его соратники по партии не раз убеждались в том, что кличка ему соответствует: если нужно было что-то организовать, буквально достать «из ничего», Коба и правда был волшебником – ему отлично удавалось общаться с людьми, добиваясь от них того, что ему было нужно. Памятуя об этом его таланте, тифлисский комитет дал ему специальное задание – «окучить» промышленный город Батум. Дело в том, что влияние РСДРП там ограничивалось несколькими стихийно возникшими просветительскими марксистскими кружками. А мечталось о серьезной, влиятельной организации, способной координировать всю забастовочную деятельность в крупном промышленном центре. Джугашвили для этой цели подходил более всего. Во-первых, местный, а значит, априори вызывающий меньше подозрений, во-вторых, умеющий добиваться практически всего и от всех и, в-третьих, стопроцентно проверенный и свой. Да к тому же тифлисские эсдэки не смогли удержаться от искушения устроить весной 1901 года первомайскую демонстрацию, продемонстрировав местным властям свое нарастающее влияние. Власти же, разумеется, ответили серьезным расследованием и арестами. Это был, пожалуй, первый раз, когда за социал-демократов Тифлиса взялись настолько всерьез. Поэтому отъезд Джугашвили, которым партия к тому времени уже дорожила как весьма ценным кадром, в Батум был делом решенным.

Честно говоря, я не знаю точно, был ли примененный Иосифом в Батуми принцип формирования организации на ту пору в ходу у эсдэков или он его вычитал в какой-нибудь книжке про масонов, но сегодня идея, легшая в основу формирования батумской организации, считается классикой шпионской деятельности и… сетевого маркетинга. Выступив на собрании одного из кружков, состоявшего из семи человек, тифлисский посланец дал задание каждому из членов кружка донести содержание беседы до семи соратников, дав при этом каждому из них задание найти следующую семерку. Как бы там ни было, но дебют в качестве МММ-щика Джугашвили более чем удался: в Батуме появилась собственная организация, началась активная работа. Снова заработала типографийка – такого же примерно плана, что и в Тифлисе, – примитивная, но от того не менее эффективная: можно было использовать как инструмент влияния самопечатные листовки – на русском, армянском, грузинском. А еще загремела по всем промышленным центрам Кавказа газета «Пролетариатис брдзола» – «Пролетарская борьба», местный вариант «Искры» – то же самое, практически, только, как говорится, труба пониже да дым пожиже. И, разумеется, начались забастовки и стачки. Причем достаточно серьезные, чтобы по-настоящему испугать хозяев батумских предприятий.

Надо сказать, что Россия на ту пору была, конечно, уже вполне промышленной державой, но еще слишком молодой, чтобы обладать соответствующим опытом взаимодействия рабочих и работодателей. Это в Великобритании, с ее притиркой интересов, продлившейся несколько веков, начиная с огораживаний, восстаний луддитов и диггеров, к началу XX века все было относительно мирно – понимающие свою выгоду от сотрудничества с рабочими заводчики, высочайшей волей благословленные профсоюзы – тред-юнионы, худо или бедно, но действующие социальные законы. Или в Германии, где социал-демократы порой оказывались без работы, настолько основательно соблюдало интересы граждан правительство, насаждающее сверху понятия пенсионного возраста, гарантированного отпуска, техники безопасности на предприятии и страхования жизни и здоровья работников. А Россия вылезла из своего чисто крестьянского прошлого только, буквально, позавчера. И еще совсем недавно самым крупным предприятием на российских просторах была мануфактура, где работали бесправные крепостные. И вдруг – промышленное развитие! Владельцам предприятий зачастую просто в голову не приходило, что они должны что-то делать для рабочих. Нет, не по злобе, просто вследствие инерции мышления. Ведь они – хозяева, или как?! Поэтому забастовки были для них чем-то вроде пресловутого грома с ясного неба. Как!? Эти работяги еще чего-то требуют?! А теперь помножьте описанную ситуацию на восточный менталитет, на горскую горячность – и вы получите взрывоопасную смесь, готовую в любой момент разразиться кровопролитнейшим конфликтом. Так в конце концов и произошло: очередная стачка в Батуме закончилась арестом зачинщиков, а демонстрация в поддержку арестованных – взломом пересыльной тюрьмы, освобождением узников и. стрельбой по живым мишеням. Охрана тюрьмы открыла огонь (а что еще оставалось делать бедолагам-солдатам, давшим присягу и выполняющим приказ?), пролилась кровь, и дело уже было на тормозах не спустить. Началось расследование, массовые аресты, полиция моментально напала на след тифлисского гостя, и уже совсем скоро, в апреле 1902-го, он грел нары в той самой тюрьме, к которой несколько дней назад привел демонстрацию.

Так сложилось, что тюрьма и ссылка никогда не пугали отечественных революционеров. Напротив, даже из весьма специфической советской литературы, посвященной истории революции, становится ясно, что единственным толковым способом борьбы с революционной заразой могло стать физическое устранение идеологов движения или, на худой конец, каторга. Потому что время, проведенное в заключении, использовалось ими для самообразования – так сказать, повышения квалификации. Не говоря уже о том, что отсылать носителей вредоносных с точки зрения правящего режима политических идей в другие, пусть и достаточно отдаленные регионы страны – вообще затея очень странная, способствующая скорее распространению того, с чем полагается бороться. Поэтому свою «посадку» Иосиф вовсе не воспринял трагически. Напротив, он принялся, как говорится, «шить шубу из шкуры заказчика» – использовал предоставившуюся ему возможность для пропагандистской работы среди заключенных. Или, говоря словами его официальной биографии, – «в тюрьме (сначала в батумской, потом – с 19 апреля 1903 года – в известной своим тяжелым режимом кутаисской, затем снова в батумской) Сталин не порывает связей с революционной работой»[31]31
  Иосиф Виссарионович Сталин. Краткая биография. С. 19.


[Закрыть]. Вы только представьте себе, какой «подарок» самим себе сделали власти!

По правде сказать, удивительно, насколько мягко обращалось царское правосудие с политическими заключенными, особенно – из «чистой» публики. Почитаешь рассказы о Ленине, скажем, и в удивление приходишь: и камера у него была одиночная, да при этом без «подселенцев», и молоко в меню водилось свежее (помните хрестоматийный эпизод с чернильницей?). Вот и в рассказах о сталинском заключении тоже по нынешним временам много странного. Можете представить себе, чтобы заключенные, скажем, питерских «Крестов» устроили обструкцию тюремному начальству, лупя со всей силы в железные ворота тюрьмы?! Для начала, кто бы их подпустил к воротам? А кроме того, они вполне отчетливо представляют, насколько такая акция может оказаться вредной для здоровья. В прямом смысле. А в царской России такие штуки сходили заключенным с рук. Джугашвили сотоварищи добились таким образом улучшения условий содержания в кутаисской тюрьме. И ничего, никто не избил заключенных, не раскидал их по карцерам. Единственное, на чем отыгралось тюремное начальство, – выделило для политических камеры похуже. Да еще поселило их вместе, чтобы не вздумали уголовных бунтовать. Вот вам и «известная своим тяжелым режимом».

Летом 1903 года Джугашвили наконец отправили в ссылку. «Наконец» потому, что дело его рассматривалось неприлично долго. Настолько, что некоторые биографы Сталина заявляют, что власти попросту «потеряли» заключенного. Не будем спорить с ними – это не столь уж важно. Важнее, что в июле 1903 года бывший семинарист, а ныне кадровый революционер отправился в свою первую ссылку – под Иркутск, в село Новая Уда. Что это было за место? Дадим слово коллеге – жизнеописателю Сталина из газеты «Правда»: «В то время Новая Уда делилась на две части – верхнюю и нижнюю. Нижняя часть называлась Заболотье: на маленьком мысочке, окруженном с трех сторон топкими болотами, стоял десяток домишек, в которых жили крестьяне-бедняки. В верхней части села расположились две купеческие лавки, огромное здание острога, окруженное высоким частоколом, пять кабаков и церковь. Здесь жила новоудинская «знать». Лучшие дома занимали местные купцы и торговцы. Ссыльные, направлявшиеся в Новую Уду, распределялись группами и в одиночку по крестьянским дворам. Каждый из них обязан был регулярно являться в волостное правление для отметки. Прибыв в Новую Уду, товарищ Сталин поселился в беднейшей части села – в Заболотье – у крестьянки Марфы Ивановны Литвинцевой. Убогий, покосившийся домик Литвинцевой был расположен на краю болота, в нем было две комнаты. Одну из них и занял И. В. Джугашвили»[32]32
  Иванов Б. В Новой Уде // Правда. 1939. 25 дек. Цит. по: Балаян Л. Сталин.


[Закрыть]. Добавим к этому только, что некоторое время спустя Иосиф переселился в менее убогое помещение – к Митрофану Кунгурову, крестьянину, подрабатывавшему извозом, а потому несколько более зажиточному и благополучному. Подвижничество – подвижничеством, а вкусно покушать будущий вождь любил всегда.

Кстати, в качестве лирического отступления снова о мягкости дореволюционных порядков в отношении заключенных и ссыльных: ссыльному ежемесячно полагались казенные деньги «на прожитье», которых хватало и на питание, и на съем квартиры, но не хватало на то, чтобы уехать из мест ссылки. Выплаты прекращались, только если у «стипендиата» появлялся какой-то сторонний источник средств к существованию. О, этот стократно проклятый в советской литературе палаческий режим, о, царские сатрапы! Странно и непривычно все это смотрится теперь, правда?

Не могу сказать определенно, но возникает ощущение, что ссылка воспринималась эсдэками как нечто вроде инициации. По крайней мере, как бы Иосиф Джугашвили ни лез из кожи вон у себя на Кавказе, партийные идеологи не обращали на него особенного внимания. Но стоило ему оказаться в ссылке, как – гляди-ка! – он получил письмо от Тулина. То есть, простите, от Владимира Ульянова. Ну, пусть не письмо, а, скорее, развернутую записку, но это все равно. Вы представьте психологический эффект этого листка бумаги! Ленин признал его равным, поделился своими соображениями относительно необходимости внесения изменений в программу партии, высказал критику в отношении того, что и самому Джугашвили не нравилось в РСДРП. Такое письмо не могло оставить его равнодушным: Иосиф воспринял его как призыв к действию и решил бежать из ссылки.

Говорит Сталин

Ленинское письмо[33]33
  Сталин И. О Ленине // Правда. 1924. № 34.


[Закрыть]

Впервые я познакомился с Лениным в 1903 году. Правда, это знакомство было не личное, а заочное, в порядке переписки. Но оно оставило во мне неизгладимое впечатление, которое не покидало меня за все время моей работы в партии. Я находился тогда в Сибири в ссылке. Знакомство с революционной деятельностью Ленина с конца 90-х годов и особенно после 1901 года, после издания «Искры», привело меня к убеждению, что мы имеем в лице Ленина человека необыкновенного. Он не был тогда в моих глазах простым руководителем партии, он был ее фактическим создателем, ибо он один понимал внутреннюю сущность и неотложные нужды нашей партии. Когда я сравнивал его с остальными руководителями нашей партии, мне все время казалось, что соратники Ленина – Плеханов, Мартов, Аксельрод и другие – стоят ниже Ленина на целую голову, что Ленин в сравнении с ними не просто один из руководителей, а руководитель высшего типа, горный орел, не знающий страха в борьбе и смело ведущий вперед партию по неизведанным путям русского революционного движения. Это впечатление так глубоко запало мне в душу, что я почувствовал необходимость написать о нем одному своему близкому другу, находившемуся тогда в эмиграции, требуя от него отзыва. Через несколько времени, будучи уже в ссылке в Сибири – это было в конце 1903 года, – я получил восторженный ответ от моего друга и простое, но глубоко содержательное письмо Ленина, которого, как оказалось, познакомил друг с моим письмом. Письмецо Ленина было сравнительно небольшое, но оно давало смелую, бесстрашную критику практики нашей партии и замечательно ясное и сжатое изложение всего плана работы партии на ближайший период. Только Ленин умел писать о самых запутанных вещах так просто и ясно, сжато и смело, – когда каждая фраза не говорит, а стреляет. Это простое и смелое письмецо еще больше укрепило меня в том, что мы имеем в лице Ленина горного орла нашей партии. Не могу себе простить, что это письмо Ленина, как и многие другие письма, по привычке старого подпольщика я предал сожжению.

И ведь бежал, что характерно, причем успешно! Правда, не с первого раза. Первая попытка провалилась из-за мороза: опального революционера этапировали с теплого летнего Кавказа, так что у него не было нормальной зимней одежды, а были только, по воспоминаниям других ссыльных, легкая папаха на сафьяновой подкладке, бурка и щеголеватый белый кавказский башлык (то-то, должно быть, зрелище было для местных жителей!). Так что, попытавшись покинуть Новую Уду, он сумел добраться только до близлежащего городка, здорово обморозив руки и физиономию.

Вторая попытка оказалась более успешной, хотя кроме того, что Иосифу таки удалось бежать, о ней ничего не известно. Впрочем, Лев Балаян в своей книге цитирует письмо Михаила Кунгурова, которое крестьянин написал Сталину уже в 1947 году, отчаявшись получить нормальную пенсию и умоляя о помощи. В этом письме, в частности, говорилось: «Я глубоко извиняюсь, что беспокою Вас. В 1903 году, когда Вы были в ссылке, село Новая Уда Иркутской губернии Балаганского уезда, в то время жили у меня на квартире. В 1904 году я увез Вас лично в село Жарково по направлению к станции Тыреть Сибирской железной дороги, а когда меня стали спрашивать пристав и урядник, я им сказал, что увез Вас по направлению в город Балаганск. За неправильное показание меня посадили в каталажку и дали мне телесное наказание – 10 ударов, лишили меня всякого доверия по селу. Я вынужден был уехать из села Новая Уда на станцию Зима Сибирской железной дороги»[34]34
  Балаян Л. Сталин // stalin.su.


[Закрыть]. Вот оно, оказывается – все обыденно и просто! Уговорил своего домохозяина – то ли попросту купил его молчание за собранные «в шапку» среди ссыльных деньги, то ли по своему «волшебному» обыкновению уболтал его – и тот согласился не просто отвезти смешного кавказца в бурке до ближайшей станции, но даже пресловутые десять ударов вытерпеть.

Почему такое изумление в моих словах? Потому что версий относительно «механизма» бегства из ссылки было несколько – все авторские, рассказанные в разное время Сталиным в качестве байки, и все как одна сенсационные. Чего стоило, скажем, утверждение, что ссыльный горец банально «угнал» ямщика – заставил довезти его до нужного места, угрожая вознице кинжалом. Или вот еще прекрасный образчик остроумия вождя – рассказ, что он нанимал вывезших его из Сибири ямщиков за аршин водки. Кто только не цитировал эту байку, но лучше всего, сдается, сделал это Вильям Похлебкин, свято уверовавший в ее правдивость: «Сталин, используя интуитивно и сознательно некоторые черты русского характера, умел располагать к себе ямщиков на сибирских трактах. Он не старался их упрашивать скрыть его от полиции обещаниями дать деньги или, как барин, не предлагал им «дать на водку», то есть всячески избегал того, чтобы люди воспринимали его как человека, хотевшего их «подкупить», сделать что-то недозволенное за взятку, ибо хорошо понимал, как оскорбляли такие предложения открытых, наивных, честных, простых русских провинциальных людей. Вместо этого он «честно» говорил ямщикам, что денег у него на оплату поездки нет, но вот пара штофов водки, к счастью, имеется, и он предлагает платить по «аршину водки» за каждый прогон между населенными пунктами, насколько хватит этих штофов. Ямщик, конечно, со смехом начинал уверять тогда этого явно нерусского инородца, что водку меряют ведрами, а не аршинами. И тогда Сталин вытаскивал из-за голенища деревянный аршин – досочку длиной 71 сантиметр, доставал из мешочка несколько металлических чарочек, плотно уставлял ими аршин, наливал в них водку и показывал на практике, как он понимал «аршин водки». Это вызывало всеобщий смех, веселье, поскольку все это было как-то ново, необычно и приятно «тормошило» русского человека в обстановке серости и обыденности провинциальной жизни. Главное же – такой подход превращал взятку из «подачки» и «подкупа» в товарищескую игру, лишал всю эту сделку ее смущавшего людей неприличия, ибо создавал ситуацию товарищеской шутки, азарта и дружеского взаимодействия, так как нередко уже второй или третий «аршин водки» распивался совместно. «И откуда ты взялся, такой веселый парень! – говорили ямщики, не без сожаления расставаясь с необычным пассажиром. – Приезжай к нам еще!», – поскольку он слезал через три-четыре станции, откуда уже с другими ямщиками продолжал ту же игру, всегда проезжая небольшой отрезок пути и никогда не говоря конечного пункта своего следования, и вообще не упоминая ни одной станции, которые он не знал и в названии которых не хотел ошибиться. Он ехал – покуда хватит «аршина водки» или нескольких аршинов, – и так неуклонно и надежно продвигался из Сибири в европейскую Россию, избегая всяких встреч с полицией. Так, несмотря на весь свой грузинский, «капказский» вид и вопреки явно нерусскому акценту и речи, Сталину удавались его дерзкие побеги из самых отдаленных углов Российской империи. Он знал народ, и народ, чувствуя это, был на его стороне, разумеется, и не подозревая, с кем в действительности имеет дело»[35]35
  Похлебкин В. Великий псевдоним // rusinka. qsp. ru.


[Закрыть].

Ну, как бы то ни было, какую версию ни прими, а из ссылки Иосиф выбрался. Правда, к добру или к худу – ему самому на ту пору было неясно: прежде чем снова войти в обойму партийного актива, ему пришлось пережить непростое время, когда соратники по партии просто не допускали его к работе – проверяли. Да еще размежевание между двумя партийными фракциями – большевиками и меньшевиками – становилось все круче, так что часть сопартийцев беглого большевика не воспринимала в принципе. Но в конце концов к работе его допустили: все слухи о том, что, де, Джугашвили – провокатор, остались в прошлом. И для Иосифа настала пора напряженной работы.

Пресса

Был ли Сталин агентом-провокатором?[36]36
  Земляной С. Агент охранки или провокатор по призванию? Нечаевские методы в политическом арсенале Иосифа Сталина // Независимая газета. 2002. 3 июля.


[Закрыть]

Когда я знакомился с материалами международной дискуссии по вопросу о том, был ли Иосиф Джугашвили-Сталин агентом Охранного отделения, в голове у меня беспрестанно крутились поэтические строки: «Как летом роем мошкара // Летит на пламя, // Слетались хлопья со двора // К оконной раме». Какое невероятное множество разного рода хлопьев слеталось и слетается к биографической раме всесильного советского диктатора! Сколько всевозможных мошенников и сенсационистов пыталось и пытается погреть руки возле немилосердного пламени его жизни! И неважно, что все без исключения «документы», якобы доказывающие факт службы Сталина в охранке, были либо подложными (письмо Еремина), либо недостоверными (книга Александра Орлова «Тайная история сталинских преступлений»), либо несуществующими («Папка Виссарионова», статья Агниашвили в грузинской газете «Коммунисти» от 20 апреля 1940 года). С достойной лучшего применения настырностью отечественные авторы один за другим открывали для публики эти «источники», давно расшифрованные на Западе как фальшивки или мистификации. Никаких прямых дефинитивных доказательств службы Иосифа Сталина в Охранном отделении сегодня не существует.

/…/Вопрос/…/о Сталине-провокаторе/…/стал одним из проклятых русских вопросов, по-гераклитовски «мерами вспыхивающим и мерами угасающим». И окруженным почти непроницаемой завесой сфабрикованных умельцами биографических легенд и политических сказаний о Сталине. Ирония истории состоит в том, что человек, которому Лев Троцкий посвятил специальную работу «Сталинская школа фальсификаций», при жизни и особенно после смерти превратился в привилегированный объект фальсификации.

Справедливости ради стоит заметить, что имеют место некие косвенные свидетельства в пользу версии о Сталине-агенте. Это воспоминания Домен-тия Вадачкории «Организатор революционных боев батумских рабочих», помещенные в книге «Батумская демонстрация 1902 года», которая была выпущена Партиздатом ЦК ВКП (б) в 1937 году (!) под редакцией Лаврентия Берии (!) и при совершенно экстраординарных обстоятельствах. Книга почему-то издавалась с неслыханной, молниеносной даже по нынешним меркам скоростью. Вот ее выходные данные: «Сдано в производство 10 марта 1937 года. Подписано к печати 15–17 марта 1937 года. Вышла в свет 20 марта 1937 года. Тираж 10 000 экз.». Должно было произойти в политической жизни Советского Союза, в его верхах нечто экстраординарное, чтобы таким образом был включен зеленый свет перед квазиисторическим изданием. Некие дополнительные краски в эту необычность вносит следующий странный фрагмент из воспоминаний Доментия Вадачкории о товарище Сосо, то есть молодом Иосифе Джугашвили: «Спустя несколько дней товарищ Сосо был арестован. Затем его отправили в кутаисскую тюрьму, откуда выслали в Сибирь. После побега из ссылки товарищ Сосо вновь приехал в Батуми. Помню рассказ товарища Сосо о его побеге из ссылки. Перед побегом товарищ Сосо сфабриковал удостоверение на имя агента при одном из сибирских исправников. В поезде к нему пристал какой-то подозрительный субъект-шпион. Чтобы избавиться от него, товарищ Сосо сошел на одной из станций, предъявил жандарму свое удостоверение и потребовал от него арестовать эту «подозрительную» личность. Жандарм задержал этого субъекта, а тем временем поезд отошел, увозя товарища Сосо.» Поезд отошел, отточие принадлежит автору (или «автору») этих воспоминаний, но жгучее недоумение остается.