Текст книги "Всемогущий"

– Вообще, читать у меня нет времени, – простодушно сказал он, – но ваши книжки я люблю.

– А я – вашу игру, – улыбнулся Егор. – Хотя я не большой любитель хоккея.

Он взглянул Храмову в глаза – и внезапно побледнел до синевы.

– Что с вами? – воскликнул хоккеист.

Он наклонился над столом и протянул руку, готовясь поддержать Егора, если тот начнет падать.

– Егор, что с тобой? – перепугался Плоткин. – Тебе нехорошо? Дайте воды!

Их поведение начало привлекать внимание, и со всех сторон на них устремились любопытные взгляды. Блеснул зрачок видеокамеры, ловя выражение лиц. Кто-то побежал за водой. Момент был щекотливый. Егор пересилил себя и выдавил улыбку.

– Все хорошо, – сказал он.

Храмов недоверчиво посмотрел на него.

– Точно?

– Абсолютно. Вот, держите ваш экземпляр.

Он размашисто расписался на форзаце, поднялся и вручил книгу хоккеисту. Легкая краска, благодаря тому, что он опустил голову, вернулась на его щеки, и, хотя он и оставался бледным, все-таки выглядел уже чуть лучше, чем покойник.

– Можно вас на минуту? Хочу кое о чем спросить.

– Да, конечно, – кивнул Храмов.

– Егор, ты в порядке? – спросил Плоткин, приняв у кого-то стакан с водой и не зная, что с ним делать.

– Все хорошо, – твердо повторил Егор. – Я сейчас.

Он взял Храмова под руку и повел за собой, в дальний угол, свободный от гостей. Хоккеист, несколько удивленный, шел за ним, явно не понимая, какого рода разговор ему предстоит.

Егор остановился за колонной и, оглянувшись, с мольбой посмотрел на Валерия.

– Прошу вас, только отнеситесь серьезно к тому, что я вам сейчас скажу, – тихо и быстро проговорил он.

Хоккеист, парень с упрощенной и потому весьма надежно устроенной психикой, кивнул, хотя и был несколько сбит с толку.

– Ладно.

– Вы завтра утром собираетесь ехать на дачу? – спросил Егор.

Он так волновался, что вынужден был опереться на колонну. Храмов, начиная о чем-то догадываться, едва заметным, инстинктивным движением отстранился от него, как от человека, от которого всякого можно ожидать.

– Да, собираемся, – сказал он.

– Вы хотите ехать на машине вместе с женой? – допытывался Егор.

– Ну да.

– И она сядет за руль, правильно?

– Ну, ясно, – улыбнулся Валерий. – Я сегодня маленько у вас тут клюкнул, еще ребята вечером в сауну позвали… Так что кому же завтра за руль, как не жене? А что вы спрашиваете? Хотите с нами? Так милости просим, мы будем только рады…

– Прошу вас, не делайте этого, – перебил его Егор.

– Чего? – удивился Храмов.

– Не пускайте жену за руль. И вообще, лучше поезжайте на поезде… на автобусе, на такси, хоть пешком идите, только не на своей машине.

Храмов покраснел.

– Да почему, вообще? – грубовато спросил он.

В разгар беседы оба не заметили, как за соседнюю колонну зашел невысокий плотный мужчина в кремовом костюме. Каким-то волшебным образом слившись с колонной и став практически невидимым, он весь обратился в слух.

– Потому что ваш автомобиль завтра утром попадет в аварию и вы с женой погибнете, – сказал Егор.

Храмов вытаращился на него:

– Что?

– Я понимаю, это звучит странно и, наверное, страшно. Но прошу вас поверить мне. Я точно знаю, что завтра утром вы с женой попадете в аварию…

– Это что, розыгрыш такой? – спросил Храмов.

Его прочные нервы справились с волной паники, последовавшей за услышанным сообщением, и теперь он пытался понять, где кроется подвох. Он даже оглянулся в поисках телеоператора, но ничего не обнаружил и с недоверчивой улыбкой уставился на Егора.

Мужчина в кремовом костюме незаметно отлепился от колонны и отошел к гостям. Все, что нужно было, он узнал. Частности его не интересовали.

– Нет, Валерий, это никакой не розыгрыш, – между тем пытался убедить хоккеиста Егор. – Как бы вам сказать… Вы про экстрасенсов слышали?

– Это те, что пропавших ищут? – ухмыльнулся Храмов.

– И не только. Так вот, у меня есть такие способности. И я увидел вашу гибель, понимаете? То есть увидел аварию, которая завтра произойдет, если ваша жена сядет за руль. И поэтому прошу вас отказаться от поездки на автомобиле.

Храмов с сомнением посмотрел на Егора:

– Как это – увидел?

– Ну, при взгляде на вас это возникло в моем сознании. Понимаете?

Хоккеист наморщил гладкий лоб.

– Так это не прикол?

– Да нет же, я говорю совершенно серьезно. Завтра утром ваш автомобиль попадет в аварию. Поэтому будет лучше, если вы поедете другим транспортом.

– Может, мне вообще дома сидеть? – нахмурился Храмов.

Его начало тяготить происходящее. Отвлеченные материи были не его стихией, и не привычный к сложной работе мозг принялся решительно отторгать влагаемые в него чуждые и оттого враждебные понятия.

– Нет, подождите, – умоляющим тоном сказал Егор. – Вы напрасно сердитесь. Я вовсе не хочу вас обидеть. Я прошу лишь поверить мне.

– Считай, что поверил, – бросил Храмов.

Он повернулся с намерением уйти.

– Подожди, – остановил его Егор. – У тебя моя книга. Прочти ее, и ты поймешь, что я говорю правду!

– Вот эту?

Хоккеист взвесил книгу на руке и скептически оценил ее толщину.

– Эту, – кивнул Егор.

– Это мне что, сейчас весь день сидеть и читать? – спросил с возмущением Храмов. – А пацаны будут в сауне балдеть?

– Но это же ради тебя! – разозлился Егор, видя, что ничем не пробьет этот заслон косности и недоверия. – Ради твоей семьи. Как ты не поймешь?

– Что ты ко мне прицепился? – взорвался Храмов. – Я думал, писатели люди как люди. А тут – чистый псих…

Он решительно вышел из-за колонны и направился к гостям, неся книгу Егора кончиками пальцев и на отлете, как нес бы пакет с мусором или дохлую змею.

Егор выскочил за ним и вцепился ему в рукав.

– Да подожди ты, идиот! – заорал он. – Ведь на кону стоит твоя жизнь.

Он забыл, что имеет дело с лучшим нападающим НХЛ. Храмов каким-то скользящим движением сдвинул свой литой корпус вбок, вырвал рукав из руки Егора и толкнул его ладонью в грудь. Тот отлетел, как пушинка, и не упал лишь потому, что успел ухватиться за колонну.

– Отвали от меня, придурок, – мрачно выговорил Храмов, нависнув над ним грозовой тучей.

Постояв, он презрительно бросил книгу на пол, возле Егора, и тяжелой поступью двинулся к выходу.

Егор выпрямился, забыв о книге, посмотрел в спину Храмову, понимая, что любой его последующий шаг встретит самое грубое сопротивление, и только тут почувствовал, как тихо стало в зале.

Он медленно обернулся – и перед ним предстала немая сцена. Некоторые из гостей застыли живописными группками у столов, другие в одиночестве стояли там, где их застал крик Егора, – и все молча смотрели на него.

«Что я натворил?» – ужаснулся он.

Увидев выпученные глаза Плоткина, Егор понял, что прощения ему не будет.

Махнув рукой на приличия, он поворотился к двери, чтобы попытаться догнать и вразумить Храмова. Но того уже и след простыл.

«Опять у меня ничего не вышло, – подумал Егор. – Не надо было и пробовать».

Тошнотворная тяжесть навалилась на него, и ему захотелось сесть прямо на пол. Гости постепенно оживали, Плоткин кошачьей походкой плыл к нему.

– Что это было? – спросил он, приблизившись и подняв брошенную Храмовым книгу.

– Так, – вяло сказал Егор.

Он заметил, что его слушает не один только Плоткин, и, желая выручить издателя, попытался найти объяснение своему поступку. Хотя не было сомнений, что увиденный всеми конфликт, частично запечатленный на пленку, уже завтра будет раздут в громкую и нелепую историю.

– Не сошлись во взгляде на российский хоккей, – во весь голос сказал он, едва не морщась от усталости и отвращения к самому себе.

– А что так? – подыграл ему Плоткин, догадываясь, что Егор на ходу пытается сочинить удобоваримую версию для наставивших уши зевак.

– Ну, я говорил, что канадцы сильнее нас, а Валерий доказывал обратное. В общем, обычный мужской спор.

– Только очень горячий, – заметил Плоткин.

– Да, очень, – кисло согласился Егор. – Но ведь и тема подходящая.

Он увидел, что к нему идет Жанна, и ему сразу стало легче. И сложнее одновременно.

– Альберт, – сказал Горин, поманив издателя в сторонку, – мне что-то сегодня нехорошо.

– Да, я заметил, – сказал тот с нотками осуждения в голосе.

– Я пойду, если ты не против. А то вдруг еще что-нибудь не так сделаю.

Плоткин шагнул ближе к Егору и перешел на шепот:

– Что не поделил с хоккеистом? Бабу небось?

«Так даже лучше», – подумал Егор.

– Ты, как всегда, смотришь в корень, – сказал он.

– Будто я тебя не знаю, – самодовольно ухмыльнулся Плоткин. – Ладно, главные гости разошлись, а с остальными я сам разберусь. Иди отдыхай. Но только завтра будь у Степанкова, я тебя прошу.

– Обязательно буду, – кивнул Егор, подавая Жанне руку. – Ну, пока.

– Пока, донжуан…

Жанна улыбнулась на прощание Плоткину, но Егор уже тащил ее к выходу. Разговор с издателем заставил его напрячь все силы, и он разве что криком не кричал, бросая ему эти идиотские реплики.

Подумав, что, возможно, он еще сумеет застать Храмова на парковке, Егор оставил Жанну в холле и бегом выбежал улицу. Он промчался вдоль ряда стоящих автомобилей, заглядывая в окна, но вскоре понял, что напрасно теряет время. Хоккеист уже уехал, и вряд ли имело смысл разыскивать его по городским саунам. Все возможное Егор сделал, и теперь оставалось только надеяться, что его предупреждение не постигнет та же участь, что и многие другие.

«А может, – подумал он, – попытаться предупредить жену? Женщины по природе более осторожны, и они склонны проявлять здравый смысл там, где мужчины кидаются в амбиции и начинают размахивать кулаками».

Но тут он вспомнил молодую мамашу – и сник. Скорее всего, его и там сочтут сумасшедшим, и Храмов точно сделает из него отбивную. А потом они сядут в машину – и будет то, что будет.

Егор закрыл глаза и тихонько застонал.

– Что с тобой, Егор? – спросила Жанна, подойдя к нему.

Он посмотрел на нее, словно не узнавая.

– Тебе плохо? – спросила она.

– Очень.

Легкая тень пробежала по ее нежному лицу – как будто зыбь от порыва ветра прошлась по поверхности воды.

– Поедем домой.

– Не хочу, – покачал Егор головой.

– Что же ты будешь делать?

– Мне надо… побыть одному.

– Ты хотел поговорить, – напомнила Жанна.

Егор заколебался. Стоило ли сейчас пускаться в откровения? Он и в самом деле чувствовал себя неважно и не был уверен в том, что, начни он говорить, это принесет ему хоть какую-нибудь пользу.

Но Жанна ждала. Она смотрела так заботливо и с таким ожиданием в глазах, что Егору стало совестно пренебрегать ее участием. К тому же их столько связывало, что она имела право быть посвященной в то, что его мучило особенно сильно.

– Да, хотел, – сказал он. – Пойдем куда-нибудь.

– В сквер? Или в кафе?

– Лучше в сквер.

Они вошли в сквер и сели на лавочку.

– Жанна, то, что со мной происходит, – начал Егор, – не дает мне жить.

– Я понимаю, Егор, – мягко сказала Жанна.

– Нет, – резко сказал он. – Не понимаешь.

Она не обиделась, но и попытки заговорить больше не делала.

Егор вздохнул. Он не знал, как ей сказать. Как не сделать так, чтобы она заподозрила его в желании нарушить данное им профессору Никитину слово? Ведь тогда она наверняка поставит того в известность, а это может плачевно отразиться на дальнейшей участи Егора, и без того незавидной. Какие действия предпримет профессор, Егор не знал, но догадывался, что это будет нечто малоприятное, если не сказать хуже.

Все же он решил рискнуть. Жанна многое знает, она может дать хороший совет; а в чем, как не в добром совете, он сейчас нуждался? Ему казалось, что он запутался до последней степени и рад будет любому слову, способному вернуть ему веру в себя и, главное, объяснить, как жить дальше.

– Самое страшное в том, что я никому не могу помочь, – глухо сказал он, глядя на снующих под ногами воробьев.

– Этому парню ты тоже пытался помочь? – спросила Жанна, немного помолчав.

– Да. И ты видела, что из этого вышло. А до этого я пробовал убедить мамашу, что ее малышу нельзя пить ананасовый сок. И дождался того, что она пригрозила вызвать милицию и назвала меня сумасшедшим. Они все считают меня сумасшедшим. И знаешь, я не могу ходить по улицам и вообще находиться среди людей. Я вижу, кто и от чего умрет или погибнет; я пытаюсь им помочь, но, похоже, делаю только хуже. И себе и им.

– Но как ты можешь им помочь? – спросила Жанна. – И потом, это не входит в твою задачу…

Жанна осеклась, увидев, как изменилось лицо Егора.

– Что? – выкрикнул он. Воробьи с треском разлетелись из-под его ног. – Что входит в мою задачу?!

– Егор, успокойся.

– Нет, ты ответь. Что входит в мою задачу? Я очень хочу знать.

Жанна положила руку ему на предплечье, тихонько погладила.

– Хватит уже на сегодня. Поедем домой.

– Домой, – сказал Егор, немного успокоившись, как всегда, когда она держала его за руку и смотрела ему в глаза. – И что там? Сидеть и бояться?

– Чего бояться?

– Всего! – снова выкрикнул он, отнимая руку и отворачиваясь. – Бояться своих мыслей, бояться телевизора, бояться завтрашнего дня… Я не могу так больше, понимаешь. Не могу!

– На нас смотрят, – сказала Жанна.

Егор не ответил. Некоторое время он сидел неподвижно, глядя перед собой. Затем неловко поднялся:

– Пойдем, я провожу тебя до стоянки.

– Ты не поедешь со мной?

– Нет.

– Но… тебя ждать сегодня к ужину?

Жанна остановилась и с мольбой посмотрела на Егора.

Он через силу улыбнулся ей:

– Конечно. Конечно, ждать.

– Хорошо.

Жанна пошла дальше. Через минуту она села в машину и уехала. Егор остался один.

Постояв на месте и проводив взглядом машину Жанны, скоро затерявшуюся на шоссе, он огляделся и быстрым шагом направился в ближайший переулок. Казалось, у него появилась цель, благодаря которой на смену нерешительности пришла уверенность, столь необходимая ему сейчас, которая на время встряхнула его и придала сил. Однако же, идя, он по-прежнему старался глядеть мимо прохожих и поднимал взгляд повыше, скользя им по кронам деревьев, стенам домов и наливающемуся предвечерней синевой небу.

Но даже если бы он внимательно смотрел по сторонам, вряд ли он обратил бы внимание на идущего в полусотне шагов за ним коренастого лысого мужчину в кремовом костюме. Тот был так безличен, что даже голуби – и те не спешили уступить ему дорогу. И не отражайся он в витринах магазинов, можно было бы принять его за призрак, плывущий над теплым асфальтом.

Отец Кирилл

Через полчаса Егор подошел к небольшому православному храму, белому, с золотыми куполами, стоящему в окружении исполинских тополей чуть в стороне от улицы. Двери, ведущие в храм, были уже заперты, но Егор обогнул храм и подошел к дверям жилой пристройки.

Чуть поколебавшись, он позвонил и принялся ждать, когда откроют дверь.

Ждать пришлось недолго. Через минуту после его звонка послышались тяжелые шаги, звякнул замок и дверь открылась.

На пороге стоял пожилой священник в серой поношенной рясе. Это был представительный человек, грузноватый, с покатыми широкими плечами, красным лицом и жидкой седой бородой. Глаза его глядели несколько насупленно из-под густых бровей, но это было скорее выражение постоянного и привычного внимания, нежели настороженности или боязни.

Увидев Егора, он улыбнулся ласковой улыбкой, вмиг преобразившей его лицо и придавшей ему что-то детское, и отшагнул назад.

– Давненько тебя не было, Егор. Проходи.

Егор вошел в дверь, остановился на пороге.

– Здравствуйте, отец Кирилл…

– Будь здоров и ты, – отозвался тот, закрывая дверь. – Ну, с чем пожаловал на этот раз?

– С тем же, – тихо сказал Егор.

– Ага.

Отец Кирилл пытливо посмотрел на него – и улыбка сошла с его лица.

– Пойдем-ка в дом. Думаю, ты не просто поздороваться со мной зашел.

– Если не прогоните…

– Когда это я тебя прогонял? – спросил священник. – Обычно ты сам все куда-то торопишься.

– На этот раз я никуда не тороплюсь.

– Ну, ну…

Они прошли в глубь пристройки и оказались в жилой комнате, скромно и мило обставленной и обихоженной. Единственным предметом роскоши, если можно так выразиться, была ваза с цветами, ромашками и ирисом, растущими здесь же, в церковном саду. Все остальное напоминало корабельный кубрик, с той только разницей, что на стене висело большое, в половину человеческого роста, распятие, и повсюду – на столе, на полках, в головах кровати – лежали церковные книги.

– А у вас все по-прежнему, – заметил Егор.

– Слава тебе, Господи, жаловаться не на что, – отозвался отец Кирилл. – Да ты садись, не стой.

– Спасибо, – сказал Егор, опускаясь в старенькое низкое кресло, покрытое расшитым шерстяным чехлом.

Он удивился, как хорошо помнит его тело особенности этого кресла; и он, как старого приятеля, погладил деревянную шишечку на ручке, отлакированную тысячами прикосновений, не одна сотня из которых принадлежала и ему.

– Чаю моего выпьешь? – спросил отец Кирилл.

Егор кивнул.

Пожилой священник принялся наливать чай, будто не замечая беспокойства гостя.

– Это с липой и смородиновым листом, – сказал он, подавая Егору кружку. – Очень хорошо потом спится после него. И освежает.

Он улыбнулся своей ласково-детской улыбкой и первым сделал несколько глотков, приглашая гостя последовать его примеру.

Егор отпил чая, не чувствуя вкуса, поставил кружку на стол. Затем через силу сделал еще пару глотков. И снова поставил кружку. Взглянул вопросительно на священника, не зная, можно ли начинать разговор или следует дождаться разрешения.

– Терпением душу смиряй, Егорий, – произнес отец Кирилл, улыбаясь. – Терпением и верой.

– Какой верой, отец Кирилл? – вырвалось у Егора.

– Как какой? – удивился священник. – Божьей.

Он слегка покачал головой, как будто недоумевая, что у взрослого, умного человека могут быть сомнения в таком простом деле.

Егор позавидовал ему. Дорого он дал бы, чтобы найти в своей жизни столь же твердую опору.

– Вера есть, – сказал он. – Но только…

– Что – только? – спросил отец Кирилл.

Его лицо снова приняло насупленное выражение, и он готов был ловить слова гостя со всем вниманием, дарованным ему его небесным отцом. Сколько знал отца Кирилла Егор – а их знакомство длилось уже лет десять, – он всегда помнил у него это выражение высочайшей концентрации, призванной к исполнению наилучшим образом своего долга пастыря и духовника.

– Не все ей подчиняется, – сказал Егор.

– Вот как? – поднял брови священник.

Он поставил кружку и откинулся на спинку кресла.

– И что же ей не подчиняется? – спросил он. – Твой талант сочинителя?

– Нет, – покачал головой Егор. – С этим, кажется, все в порядке. Даже чересчур.

– Как это? – еще выше поднял брови отец Кирилл.

Егор подумал, что напрасно он пришел. Если он сам в себе не может разобраться, то чем поможет ему этот старик, безусловно, преисполненный мудрости и знания жизни, но вряд ли имеющий представление о тех стихиях, которые не имеют отношения ни к религии, ни к мирской жизни и которые подвластны лишь уму таких людей, как профессор Никитин и ему подобные. Они все были точно изгоями в человеческом обществе, и Егор с тоской в сердце подумал, что теперь до конца дней своих ему придется вести жизнь отверженного, хочет он того или нет.

– Видите ли, отец Кирилл, я не совсем тот, за кого вы меня принимаете, – избегая взгляда пожилого священника и стыдясь этого, сказал Егор.

– Вот как, – не удивился отец Кирилл. – Ну что ж, мы все не совсем те, за кого нас принимают. Главное, чтобы мы сами знали, кто мы есть.

– В том-то и дело, что я сам этого не понимаю! – воскликнул Егор.

– Ну, расскажи, попробуем понять вместе. Если ты этого хочешь, конечно.

– Очень хочу, – пробормотал Егор.

– Тогда слушаю тебя.

Егор посмотрел в его сосредоточенное, окрашенное красивой стариковской печалью лицо – и решился. Все равно кто-то должен узнать. Почему не этот старик, который имеет право на оказание ему помощи как в силу своего возраста, так и в силу своей профессии? Когда-то Егор, начинающий литератор, бездомный, нищий, одинокий в большом неприютном городе, нашел в лице отца Кирилла единственного человека, выслушавшего его и давшего возможность поверить в себя и утвердиться в своем призвании. И после, когда Егора ноги сами приносили в этот храм, отец Кирилл всегда находил время, чтобы выслушать его, успокоить и примирить с собой и с действительностью. Потом-то к Егору пришла настоящая, большая слава, и он забыл о старом священнике, лишь изредка чувствуя неудобство из-за кратких угрызений совести. Но, как обычно, он легко находил себе оправдание, и дорога в храм была на добрых лет пять забыта. И вот теперь, когда он был растерян еще больше, чем в молодые годы, когда он не знал, что ему делать и как справиться с тяжелейшей, грозящей раздавить его ношей, он снова пришел сюда. И снова дверь перед ним открылась, и старый его друг снова готов был сочувственно внимать его словам.

Немного помолчав, Егор собрался с мыслями и приступил к рассказу.

– Только хочу вас предупредить, – сказал он, – что я сам узнал обо всем лишь три месяца назад.

Отец Кирилл кивнул, давая понять, что верит ему и ни одно произнесенное им слово не будет подвергнуто сомнению или, паче того, осуждению.

Следующие полчаса говорил один Егор. Священник выражал свое участие в разговоре только короткими кивками, когда Егор взглядывал на него особенно горячо или когда хотел дать понять, что догадывается, о чем идет речь, а так сидел без движения и без звука. Если он и был удивлен, то не подавал виду. Это лишь придало Егору бодрости, и он выложил все без утайки, сожалея лишь о том, почему не пришел раньше и не доверился тому, кому доверялся на протяжении стольких лет и кто ни разу не подвел его ожиданий.

Из рассказа Егора отец Кирилл узнал следующее.

Двадцать пять лет назад над группой детей, обладающих экстрасенсорными способностями, был проведен эксперимент. Эксперимент этот имел целью сделать из детей провидцев, поставив их способности на службу советскому государству, которое, усиленное столь грозным оружием, должно было подняться на невиданную высоту. Проводили эксперимент профессора Никитин и Константинов, используя изобретенный ими прибор. В короткие сроки были получены потрясающие результаты. Дети прогрессировали очень быстро и буквально творили чудеса. Но из-за интриг завистников и недоброжелателей эксперимент пришлось свернуть. А далее в связи с развалом страны о нем и вовсе забыли. Детям на всякий случай провели коррекцию памяти и отправили по детдомам, откуда производился набор.

Все тем и закончилось бы, если бы год назад старое дело не всплыло на поверхность. Нашлись люди, которые узнали об эксперименте с детьми-провидцами, и эти-то люди, нечистые на руку дельцы, если не сказать бандиты, привлекли на свою сторону профессора Никитина, как раз вернувшегося из-за границы, и начали розыск бывших участников эксперимента, сопровождаемый неблаговидными и откровенно кровавыми событиями.

Большая часть детей-провидцев к тому времени умерла – сказалась проведенная чистка памяти, а возможно, и несовершенство прибора. Но трое остались живы и даже сумели добиться определенного успеха в тех областях, которые они представляли. Один стал известным художником, второй – писателем (в этом месте отец Кирилл кивнул, понимая, о ком идет речь). Третьей выжившей оказалась женщина. Она пошла прямо по пути, предначертанном ей судьбой – или участием в эксперименте, а скорее всего, и тем и другим. Она стала экстрасенсом и пользовалась большой популярностью среди столичной знати. Впрочем, она погибла после встречи с разыскавшими ее дельцами, как погиб до нее и художник.

Остался один Егор Горин – писатель, и на его долю выпали поразительные и ужасные испытания. Пройти их ему удалось с помощью Жанны – воспитанницы и еще одной подопечной Никитина, обладавшей способностями усиливать чувственные восприятия человека.

Благодаря Жанне к Егору вернулся его дар, и он начал предвидеть некоторые события – от выигрышного номера в рулетке до предстоящей катастрофы. Это помогло ему расправиться с негодяями, вознамерившимися сделать из него своего раба и без малого завладеть миром (и их притязания отнюдь не были лишены оснований), и обрести свободу. Но дар вернулся к нему лишь частично; он скорее изводил Егора, нежели служил ему. И он, Горин, всерьез подумывал то ли о самоубийстве, то ли о какой-нибудь помощи извне, способной снова лишить его так некстати появившегося дара.

Но все изменила встреча с профессором Никитиным. От него Егор узнал, что он не безродный подкидыш и что у него были отец и мать. Более того, его отцом являлся профессор Константинов, напарник Никитина. Фанатик от науки, Константинов начал проводить опыты над сыном, когда тому не было и трех лет, поэтому Егор во время массового эксперимента демонстрировал просто фантастические способности. Возможно, если бы эксперимент дали довести до конца, Егор стал бы выдающимся ясновидцем на службе государства, а его отец – выдающимся и, главное, признанным ученым.

Но эксперимент закрыли, отец пропал, и место его нынешнего обитания знал только профессор Никитин. Мать же Егора умерла еще во время родов. Егор познал все кошмары жизни в детдоме, после чего много лет влачил жалкое существование начинающего писателя, пока не стал известным и востребованным романистом (тут отец Кирилл снова кивнул). Эта жизнь его вполне устраивала, и он прямо сказал об этом Никитину, спросив, не может ли тот избавить его от беспокойного и не столь уж нужного ему дара. Но Никитин предложил другое. Он помогает Егору усовершенствовать и усилить его дар, и тот становится одним из избранных, по точности предсказаний превосходящим всех когда-либо живущих на земле ясновидцев. И, конечно, использует свою силу исключительно в интересах добра, в чем искренне заинтересован сам профессор Никитин и что, кстати, и являлось целью его эксперимента.

Егор после недолгого размышления принял предложение Никитина. Тот снова применил свой прибор, и через короткое время Егор начал видеть людей и события как бы насквозь. Он мог, только взглянув в глаза человеку или на его изображение в телеэкране, с легкостью увидеть, что с ним произойдет в ближайшие дни или годы. То же было и с событиями. Стоило ему начать смотреть новости по телевизору, и он видел сходящие с рельсов поезда, падающие самолеты, наводнения, взрывы и войны. Он мог предсказать падение валютных курсов, разрыв дипломатических отношений, крах на фондовой бирже или развод в королевской семье. Мир словно уместился в его голове, как записная книжка в кармане, и для него не осталось тайн ни на одной из страниц в этой книжке.

Поначалу Горин радовался обретенной силе. Шутка ли, ведь он начал знать то, чего не знает никто! У него голова шла кругом от открывшихся возможностей. Часть из этих возможностей была воплощена им в последней книге, что тут же поставило ее в один ряд с мировыми шедеврами. Он был преисполнен горделивой радости и готовился перевернуть мир, сделав его добрым, уютным и безопасным для всех.

Но Егор быстро понял, что глубоко заблуждается. Его желание предотвратить гибель человека встречало самое ожесточенное сопротивление, ибо кто готов поверить, что завтра, или через неделю, или через год ему вдруг предстоит погибнуть? Потерпев несколько раз жестокую неудачу, он начал понимать, что его желание облагодетельствовать человечество, похоже, обречено на провал.

Егор пытался сообщать о предстоящих катастрофах в соответствующие ведомства, но вскоре понял, что, кроме неприятностей и новых осложнений, он ничего не достигнет.

Но дар уже жил в нем, мощно и неотступно. Каждый день он встречал тех, кого ждала скорая гибель, и ничем не мог им помочь. Егор словно стал пособником смерти, а ведь он хотел быть носителем жизни!

Горин не знал, что ему делать. Обращение к профессору Никитину ничего не дало. Тот советовал поменьше обращать внимания на окружающих и побольше уделять времени их занятиям. По его словам, Егору еще следовало немного подучиться, после чего он укажет, как именно тому следует применить свои способности. Но каких-либо конкретных сроков он не называл, и Егор начинал подозревать, что Никитин всего лишь желает длить эксперимент как можно дольше, оставаясь прежде всего ученым, замкнутым в своей квартире-лаборатории и мало интересующимся внешним миром.

Но жизнь Егора уже превратилась в сплошную муку! Он чувствовал постоянный страх при виде людей. Его до такой степени угнетало, с одной стороны, видение смерти ближнего, а с другой – невозможность ему помочь, что в голову ему снова начали приходить сакраментальные мысли. В самом деле, надо ли ему существовать, раз он обречен на эту бесконечную пытку? Есть ли какой-нибудь смысл в его даре, если он способен делать его носителя лишь несчастным существом, вынужденным молча наблюдать, как одно за другим, как сцены в фильме ужасов, сбываются его самые мрачные предсказания?..

Тут Егор замолчал, понурившись, и отец Кирилл не сразу нарушил его молчание. Они как будто думали каждый о своем, хотя не было сомнений, что старый священник уже начал перерабатывать в своем уме и сердце рассказ Егора.

– И что ты намерен делать? – спросил негромко отец Кирилл.

Егор поднял на него глаза.

– То есть… вы верите мне?

Отец Кирилл пожал плечами:

– А почему я не должен тебе верить?

– И вы не считаете меня сумасшедшим? – недоверчиво спросил Егор.

Отец Кирилл улыбнулся.

– Я видел много сумасшедших, – сказал он. – И знаю, что это такое. И поверь, к тебе это не имеет никакого отношения.

– Спасибо! – с чувством сказал Егор.

– Да вроде бы еще не за что, – ответил отец Кирилл.

Егор порывисто сдвинулся на край кресла.

– Но тогда вы понимаете, что со мной происходит? – спросил он.

– А что с тобой происходит? – спросил отец Кирилл.

– Как! – воскликнул пораженный Егор. – Но я же вам только что…

– Да, я все слышал. И что с того?

– Как что с того? – растерялся Егор.

– Что с того? – спросил отец Кирилл. – Да, ты наделен особым даром. Но ведь много кто наделен особым даром. Пусть не таким, как у тебя, пусть другим. И что дальше?

– Я даже не знаю, что вам сказать, – пробормотал сбитый с толку Егор.

– И прекрасно, – кивнул отец Кирилл. – И не говори. Ты и так много сказал. Ты лучше подумай.

– О чем?

– О своей слабости.

– Слабости?

– Именно. Господь послал тебе испытание, а ты, еще не пройдя его и наполовину, уже готов сломаться и пасть на колени. Разве это не слабость?

– Но ведь я говорил вам, как мне трудно…

– Всем трудно. Бабушке с клюкой трудно, инвалиду-колясочнику трудно, человеку с обостренной совестью трудно; а ведь таких, слава богу, немало. Если я начну перечислять тебе всех, кому трудно, у нас с тобой пальцев на обеих руках не хватит. И что? Все живут, ибо надо жить. И надо терпеть. А как же иначе?

– И все?

– Ну почему – все? Терпи, но дело свое делай. Так я разумею. И раньше именно это тебе и говорил. Ты разве не помнишь? Ведь благодаря этому ты стал тем, кем хотел стать. Разве не так?