Текст книги "О чем шелестит девочка на море"

О чем шелестит девочка на море
Сергей Лысенко

© Сергей Лысенко, 2015

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

Раздел I. Черное море

Орджо

Иногда хочется тонуть в море.

Хорошо, если ты водишься на побережье, обнаженную спину которого хлещут плети волн с запахом йода. Которого не видно и не слышно за целлюлитными, угристыми ягодицами, бедрами и коленями гор. Если ты там, где урчит морской желудок и волнуются чайки, тогда дождись нужного цвета – мутного, бутылочного, джинсового – и утопай себе.

Уверенно шагни под воду и познакомься с ольмекским лицом дна, обрамленным муреновой шевелюрой водорослей. Оно никогда не улыбается, потому что из лавы Кара-Дага. Положи ему желание в рапановую раковину уха, а потом оттолкнись от носа босыми истоптанными ногами. Всплывай или не всплывай. Почувствуй тепло подмышками. Если море отзовется, продолжай диалог. До тех пор, пока сверху не погрозит Чертов Палец.

Тонуть до конца не обязательно. Ведь с той стороны гор – работа. Она сидит там волком и скулит на луну, которая и у тебя над головой. Луна так близко, что можно рассмотреть индийское лицо на монете. Её решка постоянно напоминает о плохом – работе. К чему эти мысли на отдыхе? Чем хуже работа, тем лучше платят. И наоборот. Черт знает что!

И ты тонешь, пока не потяжелеет за гайморовой пазухой, пока вода не наступит на лоб. Это значит, что ты глубоко. Так выпусти же пузыри воздуха в воду! Или – возвращайся назад! Тебе решать. Что до меня, то обычно я выныриваю на поверхность. Ведь там ещё греет солнце… До полчетвертого.

***

Когда мы познакомились, повязка Генуэзской крепости была уже на её ноге. На марле крепостных стен – эллинская и османская, русская и немецкая кровь. Её собственная, айвазовская кровь со всеми резусами и факторами стекала по тонким усикам на рукав морского мундира. Дачи и мечети заколками торчали в волнистых песочных волосах. Её носом была башня Константина. Где-то под башней был спрятан армянский ротик. Бездонные гринландские глаза с фонтанами добрых гениев удивленно смотрели на нас.

Её звали Феодосия. На её фоне бушевало море, ветер трепал кроны алых парусов.

За барашковым стадом моря, за лесом алых парусов на нудистском пляже грудился он, поджав ноги, как в поезде. Под музыку джазовых фестивалей он быстро вырос из карадагских одежд. Другой одежды не было, поэтому ему пришлось отрастить волосы по всему телу. Вскоре он стал похожим на Волошина, растамана и черта одновременно. Он боялся смотреть в зеркало, но отдыхающим было плевать. Их не пугал даже Карадагский змей и магнитные аномалии. Они курили, пили и слушали джаз с утра до вечера. А он чувствовал себя посаженным в бутылку из-под коньяка.

Его звали Коктебель. Пришла пора разбить бутылку.

Был и третий. Он занимался какой-то секретной деятельностью, поэтому его имя было засекречено. Но мы-то знаем, что он мастерил торпеды для всех возрастов. Его торпеды были быстрыми, как дельфины, и белыми, как их кости. Они были легкими – любой вояка мог носить торпеду на плече и бросать во врага.

Ещё известно, что в его жилах тек грузинский коньяк. Что море омывало его с трех сторон. И что он разъезжал на украденном лимузине Киркорова, прицепленном к вертолету.

Однажды они встретились. Феодосия с Коктебелем вышли из пунктов А и Б куда глаза глядят. Понятно, что они не могли разминуться. В тех местах не так уж и много дорог. И все они ведут на дикие пляжи.

– Как далеко я зашла… – сказала Феодосия, посмотрев назад.

Она не увидела родного города. Горы с чирьями зенитно-ракетных комплексов на лбах заслоняли все на свете.

– Где это я? – сказал в свою очередь Коктебель.

Он шел три часа, за спиной осталось пять бухт.

Феодосия долго стояла перед Коктебелем, а Коктебель – перед Феодосией. Они думали о своем. Солнце успело описать дугу над ними.

«Какая красивая, – думал Коктебель. – И не боится ходить одна. Не боится алкашни… Какие зеленые глаза. Как спаржа. Только шнобель все портит… Или нормально?.. Да, она ничего. Сиськи ничего. И не боится алкашей. Они не изнасилуют, но могут попытаться. Надо ей сказать».

«Это и есть Йети? – думала Феодосия. – Хм… Мило. А он ничего. Не знала, что в Крыму Снежный человек… Какой волосатый, надо же! Если полезет, то у меня газовый баллончик. Интересно, он говорит по-русски? Интересно, ему жарко? Бедненький… Да никакой он не Йети! Просто кавказец. Чечен… Или армянин… Айвазовский тоже был армянином. И что с того?»

– Тебе нравится Айвазовский? – зачем-то сказала Феодосия.

Коктебель, запинаясь от волнения, начал объяснять, почему он равнодушен к интерьерной живописи, и Феодосия наконец поняла, что она неравнодушна к этому Йети.

– Тут так тихо, – сказала Феодосия, когда Коктебель замолчал.

– И безлюдно.

– Не считая нас.

«Интересно, – думала Феодосия, – я ему нравлюсь? Наверное, нет… Ну и не надо! Пусть валит к своим гориллам… Тоже мне, нашелся… Но тогда почему он на меня так смотрит? Неужели понравилась?»

Они улыбнулись и потянулись друг к другу, но вдруг где-то рядом просвистела торпеда.

– Что это? – испугалась Феодосия.

Коктебель пожал плечами. Он не испугался. Феодосия прижалась к нему. Её грудь чуть не пробила Коктебелю сердце.

– Какой странный свист, – прошептала Феодосия. – Это Карадагский змей?

Коктебель пожал плечами.

– Это я, – сказал человек сверху. Он шел с полуострова, где размещался торпедный завод.

– Меня зовут Орджоникидзе, – сказал Орджоникидзе. – Смотрите!

Он вытащил из ножен новенькую торпеду, раскрутил её над головой и зашвырнул далеко в море. Через миг на поверхность всплыл поверженный враг.

– Не хотел бы я быть твоим врагом, – сказал Коктебель.

– И я, – сказала Феодосия.

– Так давайте станем друзьями! – предложил Орджоникидзе. – Я научу вас делать торпеды и запускать их.

Феодосия с Коктебелем побоялись отказаться.

***

Торпеды Орджоникидзе знали море, как свои пять пальцев. Они знали каждый кустик водорослей и деревцо парусов. В то время как враги шуровали по объездной, читая комиксы указателей, торпеды Орджоникидзе топтали подводные тропы и проселочные дороги.

Они видели самые темные чащи на свете, в которых водились рыбы-разбойники. Они соображали на троих с акулами и фехтовали с меч-рыбами. Загоняли подлодки в трясину и щекотали пятки кораблей. Если ночь доливала заварку в воду, торпеды заплывали передохнуть в лесничие домики. Утром они возвращались на прежнюю траекторию.

До войны торпеды Орджоникидзе просто гуляли под водой. Они никого не топили первыми. Жители многоэтажки моря приглашали их в гости. Торпеды никогда не отказывались, они уважали каждую медузу и горгону. На крыше штормило от глубоководных песен и плясок.

А потом появился враг ктулховских размеров, он принес полные ведра войны и вылил в Черное море. «Крым – фаллос этого мира, – сказали с немецким акцентом. – Здесь начало советской авиации и советского шампанского. Поэтому гору Клементьева не бомбить. Карадагского змея не будить. Бить только по яйцам». Услышав это, Орджоникидзе стал работать в три погибели. Новенькие торпеды посыпались под воду и объединились в партизанские отряды. Они стали убивать по-настоящему – за Родину, Феодосию и Коктебель.

Когда война закончилась, Орджоникидзе продолжил работу. Он готовил торпеды каждый день, их аромат отпугивал возможных врагов. В тех местах был самый чистый горизонт, вода и воздух. Туда не пускали даже отдыхающих, чтобы они не видели секретного завода. Орджоникидзе и его торпеды жили долго и счастливо. Их секрет раскрыли только через полвека.

***

Она хотела летать как птица, однако в то время дул такой сильный ветер, что птицы сидели на своих каменных аэродромах. На днях она договорилась слететь с горы Клементьева на дельтаплане, но утром ей позвонили из Коктебеля и сказали, что погода нелетная.

– Ничего себе – нелетная! – возмущалась она, щурясь от ветра на террасе. – Какая же погода им нужна?

Уже который день ей нездоровилось. Она носила термометр под мышкой, вытаскивала, смотрела, недовольно кривилась – и перемеряла. Температура постоянно была высокой. Это никого не устраивало.

– Какие полеты? – говорили ей. – Лучше выпей чая с лимоном.

– Выпью, – злилась она. – А потом наконец полетаю.

Она лечилась, чистила нос и полоскала рот морской водой. Были и таблетки. На ночь она закутывалась в дюжину одеял, но никак не могла пропотеть.

– Дует вовсю, – говорили ей.

– Я должна полетать. Это как перезагрузка. Вы не понимаете…

Её и правда не понимали. Она подходила к поручням и расставляла руки, пуская холодный ветер в душу. Открывала маленький ротик и щебетала.

– Что это? – На её загорелой коже появились странные пятнышки.

– Аллергия, – отвечала она, – от каких-то таблеток…

Температура повышалась.

– У меня птичья температура, – говорила она, – недолго осталось.

Погода не менялась.

– Ветер будет дуть три дня, – говорили местные. – Или шесть. В крайнем случае – девять.

В конце недели у неё свело пальцы на руках и ногах.

– Смотрите, – говорила она, – я превращаюсь в птицу! Ещё немного – и мои руки станут крыльями!

Едва заметные волоски на руках загрубели. Из ранок на теле росло что-то непонятное.

– Это перья! – радовалась она.

У неё был жар. Мы дали ей таблетки, чтобы сбить температуру. Напоили чаем и укрыли одеялом…

Ночью она свалилась с балкона.

– В следующий раз у меня получится лучше, – чирикала она. – Отстаньте от меня!

Она прыгала по двору, словно бескрылая птица. Мы легко поймали её.

Несколько дней она не вылезала из-под одеяла. Она пила все то, что мы давали. Нам показалось, что она идет на поправку.

…

– Эй! – кричала она нам с горы, взмахивая новенькими крыльями. – Смотрите и завидуйте.

Внизу скалились каменные зубы, смачиваемые слюной моря. Дальше – качался катер с татарским флагом. Мы стояли у подножия. Почему-то мы были уверены, что у нашей птички все получится.

И она прыгнула…

Лишь на миг она задержалась в небе, а затем рухнула вниз.

Мы побежали к морю и пересчитали все камни. Ни на одном из них не было следов крови.

И тогда кто-то из нас поднял голову.

– Так вот же она!

Она сидела на выступе – этажом ниже вершины – и улыбалась по-человечески, а не по-птичьи.

Она была счастлива.

***

– Был тут один, на вид – бомж, а сам из Москвы. Какой-то ученый, доцент, даже профессор. Ему было плевать, как он выглядит. Грязная борода, рваная одежда. По-моему, ходил босиком. Да, босиком. Ходил вокруг прилавка, что-то высматривал. Я следил, чтобы он не стырил магнитик. Но не прогонял, мало ли, может, ряженый. Тут много ряженых. Вот вы, сразу видно, нормальные. Другим я бы не рассказывал, а вам рассказываю, что этот бомж оказался академиком, в Москве его все знали, в Коктебеле знали, здесь в Орджо – поменьше… Короче, очень известный ученый, сейчас, наверно, уже нобелевский лауреат. А тогда он охотился за Карадагским змеем. У профессора был старинный компас из музея Грина, его стрелка показывала прямо на мой прилавок с магнитиками. Это был хороший компас, не то что новые, китайские. После Магнитного хребта Кара-Дага – им хана. А раньше всё делали лучше, вот из этого лауреата тоже можно было гвозди делать. Я не сомневался, что он поймает Карадагское чудовище. Под мышкой у него была пачка секретных документов из архива КГБ, подколотая гарпуном Грина. Понятно, что все музеи были рады ученому, ведь у того научных открытий было больше, чем самих музеев. И этот человек стоял передо мной, читал вслух документы и показывал уникальные фотографии. На одной был мертвый дельфин с выкушенным животом. Карадагский дракон грызнул только один раз – на краю укуса виднелись следы шестнадцати зубов. На другой фотографии был дельфин с аналогичной раной. На следующей, присланной из Стамбула, дельфин был перекушен пополам. Вряд ли чудовище питалось дельфинами, скорее всего, они плавали там, где не полагается. Ученый прочитал мне неопубликованные стихи Волошина о роте красноармейцев, брошенной на Карадагского змея. Потом черновую главу «Роковых яиц» Булгакова. Что-то из Пушкина. Рассекреченные доклады Кригсмарине о встрече немецких подлодок с черноморским чудовищем. Он грузил меня до самого вечера. А проснулся я в кустах на склоне Кара-Дага. Хотите – верьте, хотите – нет. За что купил, за то и продаю. Маленькие магниты по три, большие по пять, с вас семнадцать гривен.

– Вы чё, какие дельфины и субмарины? Вы в каком веке живете? Карадагского змея зовут Сашкой. И сейчас он на аперитиве в кафе «Кара-Даг», что напротив церкви Стефана Сурожского. Знаете? Да, там знатный борщ. Сашка всегда там. Или на пляже. А видели инсталляцию? Ну, там ещё якорь и табличка: «Всего хорошего, и спасибо за рыбу». Две фотографии Сашки Панча, профиль и анфас. Он – местная достопримечательность. На Кубе был Хемингуэй, а у нас – Сашка Панч. Всегда загорелый как негр. Положит любого на руках. Когда напивается, гребень на голове становится каменным, глаза наливаются кровью, а тень удлиняется метров на тридцать. Вот и кажется, что у него хвост. Сам живет в Феодосии, но на лето приезжает в Орджоникидзе. Раньше тут было тихо, никаких людей, дельфинов и кораблей. На набережной не торговали магнитиками для холодильников. Только торпеды плавали в воде. Поэтому Сашке грустно, поэтому он пьет. А затем нападает на кого-нибудь. По приколу. Да вы сходите в «Кара-Даг», познакомьтесь. Не бойтесь, Сашка хороший.

– В Турции скучно, в Сочи дорого, а в Кисловодске одни больные. В этом году я был везде. В следующем году я буду здесь все лето. Здесь – на третьем нудике… Мажьтесь хорошо. И попу тоже. Не жалейте – глины на всех хватит. Эти горы из синей глины. А теперь десять минут постоим. Когда станет тянуть – в море. Потом потрогаете свою кожу. Вечером будете популярны… Девушка, а почему вы не мажетесь? Заболели? Так, может, коньяка? Кстати, меня зовут Александр. Мои женщины поехали развлечься в Феодосию, а я не поехал. Если что, найдут меня здесь. Покажу им себя. Покажу им зуб Карадагского дракона. И вам покажу… Смотрите, какой большой. Между камней валялась деревяшка, а он торчал в ней. Я сначала и не врубился, что это зуб. Гнилой, дырявый, зато целых шесть сантиметров. А говорят, что сказки… Тогда какой рыбе он принадлежит?

***

– А чего вы за сердце держитесь? Или просто так?

«Волна ударила…»

Она прикрывала грудь рукой. До сердца там было далеко.

Он вытащил её из пены, такую большую, обнаженную, красивую. Положил на камни.

«Это место – словно хвост русалки, – думал он, озираясь. – До самого Коктебеля – плавники, которые отгораживают нудистов от текстильщиков».

Его мокрые плавки весили целый килограмм – ничто по сравнению с уловом.

Все завидовали ему. Обступили кольцом. Сомкнулись сфинктером. А она хватала ртом воздух. Извивалась, пока не задохнулась.

– Нет, это я вас ударил, – признался он.

Он говорил с рыбами, на «вы», даже с мертвыми.

«Ну и чем мы лучше рыб? – думал он. – С людьми тоже особо не поговоришь. У меня была жена, дулась, не разговаривала. Умерла раньше, чем полагается жене. Потом ходила как зомби. Все время молчала. Пахла в сто раз хуже рыбы. А как кусалась…»

Он поднял рыбу и продрался сквозь толпу.

Люди задавали вопросы:

– Это акула или русалка?

– Где вы её выловили?

– Как её зовут?

Он знал, что её зовут Феодосией.

«Пока ещё я могу отличить Феодосию от Евпатории, Ялты или Алушты. Эту античную челку на Лысой горе лба, байбуговую линию носа и подбородок Святого Ильи я узнаю всегда. Когда-то я ходил в Феодосию. Теперь Феодосия сама пришла ко мне. Как же её не встретить?»

– Продайте рыбу, – предлагали ему. – У меня есть деньги, много денег.

– А я дам больше.

«Моя золотая рыбка, – думал он. – Нет, я её даже за миллион не отдам… Она мне дороже денег. Зачем же продавать? Интересно, почему золотая рыба есть, а золотого человека – нет? Не потому ли, что рыбы лучше людей?»

Он отразил руку с пачкой денег и пошел дальше.

Ему предстояло пройти ещё два пляжа. Люди становились более одетыми, а значит, более смелыми. Он забрался по тропинке на гору и попрыгал взглядом по волнам. Справа дымился Коктебель, огонь уже поднимался на Кара-Даг.

Он присвистнул.

Тем временем рыба шевельнулась, хватанула ртом воздух и ударила его плавником по небритой щеке. Он пошатнулся, но добычу не выпустил.

«Ты уже старый, – сказала она. – Много ли тебе надо? Сколько ты съешь? Зачем я тебе? Лучше отпусти ты, старче, меня в море. И я помогу тебе наловить мелкой рыбы».

Он не сказал ничего, вздохнул и двинулся по тропе. Снизу уже кричали.

– Вот это рыба!

– Где поймал?

– За сколько отдашь?

Вода была близко. Внезапно он почувствовал себя старым. Рыба стала слишком тяжелой для него.

***

Твои обутоножки – по камням, по камням. Агаты и аметисты, сердолики и яшмы. Рэкс-пэкс-фэкс. Всё это кварцы. Три кварка для Мюстера Марка. Перекличка – кар-кар. На первый-второй рассчитайсь! А в ответ: никогда.

Никогда не говори «никогда». Даже если кончилась вода. Монооксид дигидрогена. Опасный химикат без цвета, вкуса и запаха. Жидомасонский заговор. ZOG. DHMO. Яд в водопроводе, яд внутри нас. Но мы дойдем. До ручки. До Пальца. Чьерд побьери! Он запутался в ветках. Последние чахлые деревья – кха-кха, чих, будь здоров, спасибо. А потом его нашли.

Ты бы выпила сейчас? Алкоголь, пять процентов в крови. Если б было море водкой. Параноидальный вариант. Свалился со скалы во время экскурсии. Никто и не заметил. На склонах – райские кущи. Можжевельник, лохолистник, держидерево. Конечно же, держидерево, христова колючка. Терновый венец на голове. Ночь над пропастью. Аллилуйя.

А внизу Чертовы Ворота. Шайтан капут! На закате – Золотые. Рядом Иван-разбойник. Соловей-разбойник – Одихмантьев сын. Ни конному, ни пешему пропуска нет… Запорожцы на чайках и дубах. Лучшего места для засады не найти. Тридцать галер падишаха – в обход. Невольничий рынок в Кафе. А на воле ветерок колючий…

Мы – против ветра. Чертов Палец манит нас. Экскурсовод говорит: сфинкс. Ты говоришь: слон. Бурная фантазия. Альпинисты-махауты. Десять секунд на подъем. Без страховки и перестраховки. И ты тоже, скало-ло-лазка моя. Дерешься вверх – монета-дискета на счастье. Какое желание? Полцарства – за глоток воды.

Уважаемые, не сходите с тропы. Оставьте камушек в покое. Не топчите траву. Здесь все под защитой. Неопалимая Купина, восьмиугольная звезда, огненнага запаления нас избавляющая. Ясенец. Не трогай этот цветок. Химический ожог. Волдырята по всему телу, изволдырят насмерть.

Покажите нам гору Святого Клементьева. Граница между горным и степным Крымом. Так вон же – летают! Климент, муж апостольский, сослан из Рима в Крым. Инкерманские каменоломни. А планеристов не канонизируют. Космонавты – и те ближе к Богу. А что там дальше? Орджоникидзе. Девушка, а вы откуда? Оттуда!

***

Когда Федор Бондарчук попал сюда – а сюда просто так не попадают – он увидел свои будущие фильмы. Именно тогда он почувствовал себя режиссером боевиков и блокбастеров. Бондарчук поставил на землю бумбокс, который изрыгал молодежную эстраду, снял чепчик и вытер им пот.

Горы сделали с Федором что-то странное. Ему показалось, что он попал в Афганистан. Хотя это мог быть Пакистан или Таджикистан. Чего только не бывает. Режиссер Бондарчук хотел познакомиться с местностью, но ветер засыпал ему глаза песком. Пришлось закрываться правой рукой, а пальцами левой доставать из глаза песчинки, которые утяжеляли взгляд.

– Массаракш, – по-иностранному выругался Федор.

Горячая точка манила его издалека. Это могла быть красивая девушка. Или… Нет, девушка лучше. И Бондарчук пошел к ней на ощупь. Видит Бог, Бондарчук ничего не видел. Ему было тяжело и жарко.

– Я тут, Федя, – дразнилась девушка. – Холодно, холодно, теплее…

«Издевается, – думал режиссер Бондарчук. – Но ничего, я её поймаю и отшлепаю. Тогда эта моджахедка меня зауважает. Поймет, с кем связалась. Я ей покажу, кто в доме хозяин. Мы, русские, всегда побеждаем, а если не побеждаем, то заманиваем врага на свою территорию, где вечный снег и тайга – и там добиваем. В Афганистане не получилось, но мы все равно русские. Надо снять об этом фильм».

Федор Бондарчук наконец выковырял из глаза последнюю соринку и осмотрелся. Девушка исчезла. Барханы исчезли. Со всех сторон режиссера окружал Орджоникидзе.

– Ты кто? – спросил Федор.

Орджоникидзе расчесал усики ногтями и достал из кармана торпеду. Режиссер Бондарчук все понял.

– Папа говорил о тебе, – сказал Федор.

– Ты так похож на отца, – сказал Орджоникидзе.

Они обнялись и пошли на завод. По дороге Бондарчук рассказал, что сегодня стал режиссером. Он рассказал о своих планах.

– Я буду снимать здесь боевики, – сказал Федор. – Приглашу русских актеров. Людям уже надоел Голливуд. Им хочется своего. А я ничем не хуже Голливуда. Я ничем не хуже отца.

Орджоникидзе промолчал. Он смотрел вдаль и думал о Феодосии и Коктебеле.

– А что? – говорил Федор. – Экранизирую Стругацких. Потом ещё кого-нибудь. Мало ли хороших книжек? Главное, что эти места похожи на Саракш.

«А что… – думал Орджоникидзе. – Если сын Бондарчука снимет здесь фильм, Феодосия посмотрит его. И у меня будет преимущество перед Коктебелем».

– Мой завод в твоем распоряжении, – сказал Орджоникидзе.

Ещё никому он не говорил такого.

Режиссер Бондарчук нашел в окрестностях Орджоникидзе все, что нужно. Он привез сюда красивых молодых парней и дал им автоматы, чтобы они стреляли в душманов. Между съемками Федор искал свою девушку.

– Тепло, ещё теплее, почти горячо… – говорила она. – Ну же, думай, Федя!

– Фрези Грант? – гадал Бондарчук.

Лучше бы он занимался фильмами. Кончилось тем, что Феодосии не понравились «Девятая рота» и «Обитаемый остров». Продолжение она вообще не захотела смотреть.

Орджоникидзе расстроился, а Федор Бондарчук – нет, ведь он и собирался снимать блокбастеры. Его расстраивало только то, что девушка охладела к нему. В последний раз он видел её бегущей по волнам в сторону Кара-Дага.

***

– Важно не то, что вы ходите по воде. Важно, куда вы идете. Возьмем, например, йогов. Они летают. Да, это похоже на магию. Но пока ни один не перелетел через Тибет. Не слетал в Гоа. Всё – из Бомбея в Мумбай. Когда-то летающие китайцы сражались в небе с японскими камикадзе. Всем известно, кто победил. Мечи против самолетов. Чжан Имоу обязан снять фильм. Или Федор Бондарчук, он сможет при нормальном бюджете. Говорят, в Орджоникидзе он нашел музу. Но вернемся к нашим брахманам. Лучше всех летают ведьмы. Поэтому не жалейте молитв. Боги должны услышать вас, хотя бы стоны и крики. Укротите свое тело, начните с желудка. Когда станете достаточно легким, непременно полетите. В худшем случае – вниз. Знаете, скольких шаолиней скинул с горы Бодхидхарма? Далеко не все вернулись обратно. Левитация стоит свеч. Левитация стоит денег. У вас есть деньги? Я могу стать вашим Махариши, вашим магом Самматом. Не сомневайтесь, вы полетите. Здесь все летают. На дельтапланах или без. Вон там – гора Клементьева, а там – Святая гора и Магнитный хребет. Они неслучайно рядом. Слышали об эффекте Мейснера? Отключите сознание и погрузитесь в сверхпроводящее состояние. Вы должны охладиться до критической температуры. Вам помогут молитвы. В конце концов, магнитное поле горы вытеснит вас в воздух… Так сколько у вас денег?

– Будьте осторожны. Говорят, Федор Бондарчук забыл тут каких-то актеров. И теперь они шастают по Орджо в поисках наживы. Уже не одного оставили без штанов. Они могут выдать себя за Феодосию, Коктебель или самого Бондарчука, изобразить Карадагского змея и продать билеты на прошлогодний джазовый фестиваль. Тогда он был бесплатным, не то что сейчас… Потому что в этом году обанкротили спонсора – завод «Коктебель». Тяжелые времена. Холодное лето. Мертвый сезон. В Белоруссии кризис. У нас тоже всё не слава богу… Вы сами откуда? Земля Санникова? Как же, плавали – знаем. Медовый месяц в Ялте? Где растет голубой виноград, где цыгане ночами не спят? Что, даже молодоженам негде лечь? И правильно сделали, что приехали сюда. Тут развлечений поменьше, зато никто не побеспокоит. Кроме актеров Бондарчука, бояться некого. В худшем случае вас разденут на нудистском пляже… Вы ещё не идете купаться? Тогда присмотрите, пожалуйста, за моими вещами. Я – до буйка. Когда вернусь, расскажу про аферу на конкурсе боди-арта…

– Здесь всегда снимали кино. Слышали о «Броненосце Потемкине»? Так был и «Торпедоносец Орджоникидзе». Когда Эйзенштейн писал сценарий, Сталин ещё любил Орджоникидзе. А когда Эйзенштейн наконец приступил к съемкам, Сталин разлюбил Орджоникидзе и полюбил Берию. Увы, Вождь народов был однолюбом. С самого начала все пошло не так. У актеров не было одежды, её пришлось рисовать красками на теле. Именно тогда зародился боди-арт. Серго и Сергей дни напролет рисовали тельняшки. Актерам запрещали мыться до конца съемок, поэтому резкий мужской запах отпугивал всех зевак. Никто толком не знал, как идет работа. Не знали и Сталин с Берией. Пришлось дожидаться выхода фильма. В день показа «Торпедоносца Орджоникидзе» Сталин с Берией проникли в кинотеатр и украли пару километров пленки из железных ящиков. Премьера была сорвана. Расстроенный Эйзенштейн уехал на Запад, а Орджоникидзе – на юг.

– А ещё на дне моря есть пирамиды. Они больше египетских. Высятся спокойно на дне. И никто не видит этих здоровяков. Только корабли, бывает, налетают на них и тонут. Чтоб вы знали, черноморские пирамиды искал Наполеон. Вот поэтому их и засекретило советское информбюро. Смотрели передачу по «СТБ»? Уже доказали, что Гитлер и Наполеон – родственники. Несмотря на различия, у них много общего. Оба нападали на Россию. Кто с мечом на нас пойдет, помните? Никто нас не мог завоевать, ни татарва, ни ляхи. Сейчас татары оживились, но мы им снова покажем. А Польша пусть сидит в своем НАТО. Тоже мне Речь Посполита… Как зовут самого известного водолаза? Так вот, самый известный водолаз погрузился на дно моря, а там пирамиды… Только они как бы в другом измерении. И самый известный водолаз решил войти. Другой бы побоялся, а он вошел в портал. Никто не знает, что он там видел. Еле вынырнул назад. А вы говорите, Бермудский треугольник…

***

Она любила их – обоих. Орджоникидзе знал, что он делает. Коктебель не знал, что он делает, но все равно делал. Первый был старше по званию, второй – вообще старше. Они были настоящими мужчинами, у них были настоящие усы и руки. Орджоникидзе насмотрелся всякого, поэтому носил на лице большие печальные глаза. О глазах Коктебеля можно сказать одно – они бегали. Ниже головы тоже все было в порядке. Лучше всех об этом знала Феодосия.

Они приходили на свидания всем скопом. Всегда – без приглашения, в синих глиняных костюмах с галстуками из конопляного дыма и сердоликовыми запонками. Они дарили букеты торпед и коньячных бутылок. На набережной кружились юбки и головы. Каждая встреча заканчивалась карнавалом. Море врубало свою магнитолу, а волны-пиджейки танцевали у берега под светомузыку звезд.

Утром Феодосия исчезала, как Фрези Грант. Орджоникидзе и Коктебель слезали друг с друга, извинялись и расходились до вечера. Работали, чтобы не думать. Хотя прекрасно понимали, что это не может продолжаться долго. Феодосия должна была сделать выбор. Или уйти сама. Направить свои стамболиевые каблуки и алые паруса юбок куда-то за девятый вал.

Феодосия хотела любить во всех направлениях и быть любимой с головы до ног. Она хотела купаться в любви, словно в море. И она купалась в ней. Однажды Феодосия заплыла так далеко, что не увидела, как на берег вышли её любовники. Торпеды рвались в бой из карманов Орджоникидзе, а Коктебель привел Карадагского змея. Феодосия не видела, кто ударил первым. Не слышала взрывов и криков.

Феодосия гребла вовсю. Она оставила позади бухту, которую назвали Двуякорной, потому что там бросили якоря Орджоникидзе с Коктебелем. Она не оборачивалась, пока не оказалась в родном заливе. Когда Феодосия вышла на берег, город уже окутывала ночь, но не успела тьма лечь на крышу самого высокого здания, как её подожгли фейерверками. Жители высыпались на улицы, чтобы отпраздновать возвращение Феодосии.