Текст книги "Компрессия"

– Даже не знаю, должен ли я обижаться, – напряженно пробормотал Кидди.

– Спроси об этом у своего чувства бездны, – подмигнула ему Сиф и вскочила на ноги. – Наши уже проснулись!

– Сиф! – донесся окрик Стиая.

– Я здесь! – звонко закричала она. – Сейчас иду!

– Сейчас Билл спросит, почему мы не были в его башне, – нахмурился Кидди.

– Почему же не были? – удивилась Сиф. – Возможно, были. Откуда ты знаешь, что снилось остальным?

20

– Кидди! Кидди Гипмор!

Голос был знакомым, но Кидди не останавливался до тех пор, пока Хаменбер не схватил его за рукав.

– Стойте, Кидди! Вы не убежите от меня просто так.

Кидди раздраженно обернулся. В последние полчаса он удачно выскользнул из квартиры отца через технический коридор. Воспользовавшись служебным лифтом, спустился до торгового уровня. Не рискуя выбираться к парковочным залам, миновал несколько гипермаркетов, ступил на ленту эскалатора, нырнул в полупустой вагон подземки, отсчитал десяток станций и уже собрался затеряться в толпе на парковом узле, как линию бросила Моника. Она еще ничего не сказала, а Кидди уже узнал ее молчание, дыхание, которое подсказывало, что она или только что рыдала, или собирается рыдать. Он шагнул в сторону, выбрался из толпы у поблескивающей металлом арки, брезгливо отпихнул оборванного попрошайку, остановился возле старика, который сидел на куске пластика с короткой деревянной дудкой в руках, но не играл, а словно спал с открытыми глазами, и спросил:

– Ну ты как там?

– Ты где? – справилась с дыханием Моника.

– Был у отца.

– А сейчас? Ты уже был у Брюстера?

– Что ты хочешь? – с тоской оглянулся Кидди.

– Скажи Брюстеру, чтобы он… Скажи, что я не могу спать, что он должен прилететь и все объяснить мне. Мне не все равно, отчего умер Миха. Мне вовсе не наплевать на Миху. Пусть он не думает так!

– Я не понял.

– Скажи, что он должен все объяснить мне! – повысила она голос.

– Скажу.

– Спасибо.

Она помолчала ровно столько, чтобы понять, сбросил ли Кидди линию или нет.

– Ты где решил остановиться?

– Еще не решил.

– Я же знаю, ты не уживешься с отцом и одного дня.

Она торопилась сказать эти слова.

– Имей в виду, что я дома. Если хочешь, я уйду. То есть уеду. Ты можешь ночевать. У нас… у меня тут тихо. Ну если… Ты понимаешь? Тут были журналисты, не застали тебя, я сказала, что ты не вернешься…

«Не вернусь», – подумал Кидди.

– …сказала, что ты не вернешься, и они убрались, задав мне кучу глупых вопросов, на которые я отказалась отвечать…

– Ты несешь какой-то бред, – оборвал ее Кидди и тут же добавил, поморщившись: – Мы обязательно еще увидимся. Я не собираюсь сегодня к Брюстеру, может быть, завтра. Поговорим обо всем. К тому же я забрал разговорник Михи.

– Хорошо, – прошептала Моника. – Они не вернутся, не волнуйся. Прилетай.

Кидди сбросил линию и присмотрелся к старику. Он сидел с закрытыми глазами, перебирал пальцами отверстия дудки, надувал щеки, но не извлекал ни звука. Чиппер на его запястье иногда пощелкивал, словно неслышимой музыке внимали невидимые слушатели и неосязаемо сбрасывали на счет музыканта скромную благодарность. Кидди задумался, в очередной раз убедился, что под ногами не псевдограв, а уличный пластик, и направился к эскалаторам. Тут его и догнал Хаменбер.

– Стойте, Кидди! Вы не убежите от меня просто так!

Ол Хаменбер тяжело дышал и, расстегнув рубашку, обмахивался шейным платком.

– Чего вы хотите? – шагнул в сторону и стряхнул с рукава руку толстяка Кидди.

– Подождите! – согнулся Хаменбер. – Подождите, а то я свалюсь с сердечным приступом, и вы будете вынуждены оказывать мне первую помощь! Дайте отдышаться! Вот уж не думал, что придется побегать. Мне это тяжело, несколько лет назад пришлось пережить баротравму, не могу до конца залечить последствия. Голова раскалывается. Сейчас.

– Я юрист, Хаменбер, – отрезал Кидди. – Я прекрасно знаю свои права. Не доставайте меня.

– Бросьте, – усмехнулся, не разгибаясь, Хаменбер. – Я хочу вас спасти.

– Разве мне что-то угрожает? – нахмурился Кидди.

– Безусловно. – Толстяк наконец выпрямился и вытер платком лоб. – А вы еще не заметили? Ну из парома вы улизнули удачно, но долго так продолжаться не может. Вас настигнут.

– Кто? – нетерпеливо оборвал его Кидди.

– Коллеги! – развел руками Хаменбер. – Мои коллеги! Понимаете, эта ваша компрессия сейчас в топе новостей и, по моим представлениям, продержится там не меньше недели. Это если, конечно, не разогревать ее. Если разогревать, то и месяц, и больше! Представьте себе такой заголовок: «Убийца, осужденный на десять лет лишения свободы, хорошенько выспался, через неделю вернулся домой и задушил собственную жену!» Как вам? Представляете? Не лучше ли все разъяснить, закруглить тему? Ну провести шоу, три или четыре круглых стола, пригласить компрессанов из числа наиболее благонадежных, рассказать парочку душещипательных историй? Получить за это наконец определенную сумму на счет? Я знаю, вы в отпуске, поэтому можете совершенно официально заключить краткосрочный договор. Ваша репутация не пострадает.

– А если я откажусь? – процедил Кидди.

– Если откажетесь? – Хаменбер усмехнулся. – Вас караулили возле квартиры отца двенадцать групп. Вы сумели от них уйти. К счастью, у этой мелкой репортерской рыбешки не все в порядке с мозгами, а я рассчитал ваш примерный маршрут. С вашим характером я ничего не ждал, кроме того, что вы в первый же день решите оформить отношения с собственным начальством! Где же еще вас ждать, как не у административного центра? Только не думайте, что я один такой умный. Рано или поздно они вас достанут и начнут преследовать, сменяя друг друга, пока вы не решите, что с этим надо завязывать. Зачем же дело доводить до крайности?

– Бросьте врать! – Кидди в бешенстве стиснул предплечье толстяка. – Какое право вы имели меня сканировать и пеленговать?

– Такая работа! – вскрикнул от боли Хаменбер. – У меня такая работа. По-другому ее сделать невозможно. Зато я честен.

– Честен? – удивился Кидди.

– Ну решайтесь, – с гримасой потер руку Хаменбер. – Канал TI200, аудитория – три миллиарда. Если мы сговоримся, прочие даже подойти к вам побоятся! Я даже сумею приставить к вам охрану!

– Мне не нужна охрана! – стиснул зубы Кидди. – Мне нужен покой и отдых! У меня и без вашего TI200 проблем по горло!

– Каких проблем? – оживился Хаменбер, оглядываясь на идущих по тоннелю людей. – Это как-то связано с компрессией?

– Это связано лично со мной, – оборвал толстяка Кидди. – Я не согласен. А вам искренне советую пригласить кого-нибудь из корпорации. Они, по крайней мере, смогут рассказать вам о своих планах.

– Будет человек из корпорации, – вновь ухватил за рукав Кидди Хаменбер. – Руководитель департамента будет, Стиай Стиара. Но вы тоже необходимы. Тем более что Стиай настаивал на вашем участии!

– Нет! – отрезал Кидди.

21

Стиай уже хозяйничал у решетки. Он широко улыбнулся и Кидди, и Сиф, только глаза у него были пустые. Точно такие, как перед боем на первенство академии, когда он стоял перед крепким парнем со старшего курса, который до этого дня слыл непобедимым. «В глаза ему смотри, Сти!» – рычал сквозь гул зала за спиной Стиая Рокки, но его подопечный ничего не слышал. Он смотрел сквозь соперника, словно тот был пузырем из-под тоника, и что Стиай видел за его спиной, он так потом и не смог объяснить. Или не захотел. «Бесноватый», – прозвали после того боя Стиая в академии, хотя он никогда не терял самообладания и не потерял его, даже уничтожив еще в первом раунде соперника. Спокойно остановился, едва тот упал на колено, и отошел в сторону, прикрыв длинными, почти девичьими ресницами прозрачный взгляд. Вот и теперь он смотрел не на Кидди или Сиф, а на кусок холодного берега, что остался у них за спиной.

– Как водичка? – бодро поинтересовался Миха, словно пытался расшевелить окаменевшую рядом с ним Монику. – Когда вы успели искупаться? Кидди, ты в очередной раз оказался ловчее всех! И как твое чувство бездны? Как тебе твой сон?

– Ты что-нибудь почувствовал… там? – спросил Билл.

Кидди медленно опустился в кресло. Внезапно он понял, что было общим и там, когда он осознал себя сидящим на горячем песке, и здесь, когда открыл глаза в кресле, поднялся и тут же схватился за пузырь с тоником, – он падал! Он стремительно летел в пропасть, с трудом удерживаясь, чтобы не свалиться с ног, но падал он вместе со всем миром и вместе с пышущей жаром пустыней сна, и теперь вместе с известковыми холмами, серым океаном, сырым ветром и даже домом, который силился взлететь, но стальные спицы крепко удерживали его и тоже тянули вниз. Он падал в пропасть, стремительно и безостановочно, с мгновения своего рождения, точнее, с того мгновения, когда он сам, Кидди, сын неудачливого отца и погибшей матери, постоянный воспитанник чужих людей, осознал самого себя. Какие уж тут сны, страшно подумать, куда он проваливался, засыпая. Отчего же эта раскаленная пустыня не раскрыла свои недра, а удержала его на поверхности, устремясь в бездну вместе с ним. И отчего теперь, в это самое мгновение, он не проваливается сквозь землю?

– Ты что-нибудь почувствовал? – повторил вопрос Билл.

– Ничего, – ответил Кидди. – Впечатления сами по себе оказались слишком яркими.

– А искры, ты видел искры? – прищурился Билл. – Искры чужих сновидений видел?

– Нет, – вздохнул Кидди. – Там было слишком яркое солнце. Оно слепило меня.

22

Помощник министра Джон Бэльбик оказался наяву не солидным седовласым стариком, которого раз в неделю видел на экране ведомственной конференции Кидди, а аккуратным служакой роста ниже среднего. Его неожиданно маленькая голова смешно выглядывала из форменного воротника, украшенного золотой окантовкой. «Натирает шею, наверное», – подумал Кидди и тут же понял, откуда у него бывшее ощущение величия от недомерка-чиновника. И блок-файл, и стакан с водой на столе, и сам стол были карликовых, уменьшенных размеров, что при общении через квадраты мониторов создавало обманчивое впечатление.

– Комплексы, – явно угадывая его размышления, кивнул помощник министра. – Жизнь состоит из условностей, некоторые из них можно использовать, от некоторых следует предохраняться, но избавиться от условностей невозможно. Как тебе Земля?

– Еще не прочувствовал в полной мере, – откликнулся Кидди, усаживаясь в кресло напротив. – Я прибыл сегодня утром.

– Однако с формой уже решил расстаться? – постучал пальцами по столу чиновник.

– Маскируюсь, – пожал плечами Кидди. – Тут, как я понял, работниками прессы устроена охота на отставного тюремщика.

– В отставку, значит, собрался отставной тюремщик? – вздохнул Бэльбик, соскочил со стула и подошел к огромному окну, сразу же уменьшившему чиновника еще на изрядную толику. – Понятно, понятно. За восемь лет и заядлого лунатика от Луны тошнить будет. Только ты форму-то не торопись уничтожать. Может быть, пригодится еще? Вдруг не все ладно пойдет в корпорации? Куда тогда денешься? Опять в опекунство? Время ушло. Да и не твой масштаб это. Начинать с нуля хорошо в молодости. Хотя, тебе сейчас сколько? Тридцать пять? Тридцать шесть?

– Почему вы решили, что я пойду работать в корпорацию? – не понял Кидди. – В моем рапорте не было ни слова о моих дальнейших планах.

– Ну так пойдешь? – прищурился чиновник и продолжил, возвращаясь к столу: – Пойдешь… Куда ты денешься? Не теперь, так позже… Они своего добиваться умеют… Ведь ты знаком со Стиаем Стиара?

– Учились вместе, – кивнул Кидди.

– Вот он тебя и уговорит, – усмехнулся чиновник. – Он пообещал, что уговорит. Поработаешь у него, а как тошно станет, возвращайся. На Луну не пошлем, на Земле тоже работы хватает.

– Я не собираюсь идти работать в корпорацию «Тактика», – твердо сказал Кидди. – Мне на Луне хватило общения с ее представителями. А способности Стиара уговаривать, насколько я понял, подтверждаются секретными приказами об изменении программы испытаний. Осталось только понять, откуда такая заинтересованность управления в этой программе?

– Заинтересованность оттуда, – ткнул пальцем в потолок помощник министра, затем усмехнулся и поправился: – Из правительства. Из Государственного совета. У нас, как ты понимаешь, заинтересованности снижать самим себе финансирование – нет. А оно снизится, прилично снизится, если вся эта программа запустится и преступный элемент пойдет потоком через компрессию.

– Я бы не спешил с выводами, – заметил Кидди.

– А я и не спешу, – вновь нервно постучал пальцами по столу чиновник. – Время у нас есть, программа испытаний сокращена, твоими стараниями, кстати, но пять лет у нас еще имеются. Как они тебя уломали ходатайствовать о сокращении? Не узнаю тебя, парень!

– Я что-то нарушил? – поднялся на ноги Кидди.

Отчего-то этот момент сотрудничества с Котчери заставлял его морщиться даже перед самим собой. Слишком гладко все произошло. Настолько гладко, что походило на срежиссированный сценарий, в котором старшему инспектору Гипмору была уготована жестко расписанная роль. Неделя в компрессии, которая никак не напоминала яркое видение, устроенное несколько лет назад Уильямом Буардесом, но тем не менее была реальной и жесткой в этой реальности. Кидди так и не попробовал пересечь жаркую степь, ни шага не сделал в сторону недоходимых гор. Глаза ухмыляющегося Котчери чудились ему даже в белесом небе. А еще чудился Ридли Бэнкс. Его не было рядом, правила внутреннего распорядка на куске пластика на стене посеченного ветром здания были девственно чисты, но каждый вечер Кидди тщательно заклинивал железную решетку в свою камеру, а каждое утро напряженно всматривался, нет ли на стене накорябанных Ридли отметин. Семь дней, похожих друг на друга, как серые яйца в брошенном степной птицей гнезде, которые Миха однажды притащил в их комнату в университетском городке и пытался спасти, нагревая под лампой. Стиай их выбросил безжалостно. Миха так и не узнал, кто это сделал. Все-таки не обманул Котчери, не включил отбой памяти, может, потому и поставил Кидди подпись под двумя документами? Один подтверждал, что техническая часть испытаний завершена. Второй всего лишь уведомлял, что майор Гипмор не возражает против рассмотрения вопроса о сокращении последующей программы. Черт его знает, сыграла роль та подпись или нет, но помощник Котчери Келл со вполне убедительной ухмылкой прошептал Кидди, что в качестве отбоя памяти могла быть и версия о том, что Кидди отправлен в заброшенную зону за действительное преступление! Прошептал за полчаса до подписания официальных бумаг, заставив всплыть в памяти вспухающий среди норвежских скал бутон нестерпимого пламени.

– Нет! – успокаивающе махнул рукой Бэльбик. – Я смотрел их ходатайство, ты всего лишь не возражал. Мне показалось, что у тебя просто не было причин для возражений. Они правильно рассчитали, другой бы на твоем месте попортил им нервы, а с тобой они угадали. Ну не хмурься. В каждом управлении должен быть хоть один безупречный работник! И это может однажды принести пользу. Через компрессию прошли пятьдесят человек, каждый из них находится под наблюдением, любой срыв, любое отклонение от обычного адаптационного периода могут послужить для удлинения испытательного срока или вовсе остановить программу. Если надумаешь остаться, эта работа будет твоей. Подумай.

– Подумаю, – кивнул Кидди. – Но пока я хочу отдохнуть. Привыкнуть к Земле. Я, собственно, зашел поблагодарить вас, попрощаться и определиться по поводу положенного содержания.

– Ну прощаться подожди, – расплылся в улыбке чиновник, – подожди, дорогой мой, тем более что есть тут к тебе еще один интерес. Благодарить не ты меня, а я тебя должен. А с содержанием у тебя все в порядке. И домик, и пенсион на высшем уровне. В департаменте обеспечения тебя ждут, оформление уже заканчивается. Будешь приятно удивлен, но благодарности все не мне, а опять же твоему бывшему сокурснику Стиаю Стиара. И не хмурься! Никакого нарушения законодательства, все пожертвования официальны и мотивированны! Понял, майор Гипмор?

– Так точно! – выпрямился Кидди.

– Ну каблуками не щелкай, не в форме. – Чиновник стер с лица улыбку. – Если бы не твой домик, я бы с большей уверенностью сказал, что ты непременно вернешься в этот кабинет. Хотя, пообщавшись тут с господином Стиара…

– Почему вы решили, что мне станет работать с ним тошно? – спросил Кидди. – Вопрос из чистого любопытства. Я не собираюсь с ним работать.

– Взгляд у него противный, – прищурился чиновник. – Хотя, у меня не лучше. А у кое-кого и еще противнее. В финансовом отделе тебя господин Снаут ждет. Ты поговори с ним несколько минут, да прислушайся к его словам. Это очень полезно, очень! У тебя как дела с семьей? Да знаю, знаю я, что ты холост! Девчонка есть какая-нибудь? Пора уж заводить, пора!

23

Когда-то Кидди считал, что ему везет с женщинами только потому, что он очень хочет, чтобы ему с ними везло. Он думал, что лучший способ ухаживания – это искренность и уважение. Это было самое простое и действенное – не врать. О неприятном лучше умалчивать, об остальном врать не следует. Если ты хочешь женщину, пусть даже она лишь недавно перестала быть сопливым подростком, самое лучшее – так ей и сказать. Ему казалось, что где-то внутри него таилась неутоленная жажда по женскому теплу и вниманию, которая оказывает магнетическое воздействие на женщин. Впрочем, он думал так и еще до первого сексуального опыта. Он относился ко всем без исключения женщинам как к неземным существам. Даже тогда, когда в силу возраста взрослеющие обитатели пятиместной квартиры университетского городка все разговоры сворачивали на девчонок, Кидди смеялся над сальными шуточками только за компанию. Он смеялся, но с трепетом ждал не только первой близости, но и любви, которую исподволь готовил в собственном сердце. На его счастье, она не нашла достойного применения. Девчонка, которая позволила ему испытать мужское естество в деле, оказалась чересчур цинична, даже если эта циничность была тщательно отрепетированной маской. Она с показным равнодушием дождалась, когда он перестанет пыхтеть, вытерлась его же рубашкой, поднялась с растерзанной кровати и вернулась к застолью, от которого несколько минут назад оторвалась с большой неохотой. Через полчаса после ее ухода в квартиру вернулись улыбающиеся друзья Кидди.

– Ничего-ничего! – похлопал его по плечу Миха.

– Надеюсь, ты ее не обидел? – строго спросил Рокки.

– А она тебя? – полюбопытствовал Брюстер.

Стиай, все еще худой и неуклюжий, но уже обстоятельный и целеустремленный, взял Кидди за плечо и вытолкнул на кухню. Там он бросил ему пузырь сока и сел напротив.

– Я не буду ничего у тебя спрашивать о том, как и что ты делал с этой девчонкой, – сразу же предупредил он напрягшего скулы Кидди. – Я просто скажу тебе то, что думаю. Это важно! – предупредил он протестующий жест Кидди. – У тебя не было матери, и хотя мать советчицей быть не может, но ты мало дышал женщиной. Это плохо, Кидди. Я скажу почему. Твоя душа хочет тепла. А когда душа хочет тепла одновременно с тем, что хочет друг в твоих штанах, человек по имени Кидди может легко ошибиться. Я позвал сегодня в гости не самую лучшую девчонку. Такую, чтобы сложно было в нее влюбиться. Хотя ведь таких большинство. Меня так учил отец. Он мне говорил: много ли среди твоих друзей парней с крепкими плечами, плоским животом, длинными ногами и прямой шеей? Я ему ответил, что не приглядываюсь к парням, но в команду легкоатлетов подойдет один из десяти, хотя результатов достигнет один из ста. «Так вот, – сказал мой отец, – среди девчонок достаточно смазливых и хорошеньких, но в команду, которую тебе захочется тренировать, подойдет одна из десяти или из ста. Но даже из избранных ни одна может тебе не подойти. Не хватайся за первую попавшуюся, ты можешь прикипеть к ней так, что отрывать с кровью придется, но выиграть она тебе не поможет. Переспи с десятью. Дай себе зарок переспать с десятью, и только потом задумывайся не над тем, кто тебе нравится больше, а с кем из них ты был бы готов прожить всю жизнь! И я уверен, что тебе захочется отогнать эти мысли и познакомиться еще с парой десятков, ну или хотя бы подумать над выбором еще лет десять!»

– А ты не задумывался о простом? – Кидди постарался говорить спокойно, хотя тошнота все еще стояла у него возле горла. – Ты не задумывался о том, что когда ты доберешься до второго или третьего десятка, то поймешь, что твоим счастьем была, к примеру, третья, но она уже выскочила замуж, да и думать забыла про тебя?

– Задумывался, – ухмыльнулся Стиай. – Только тут ведь как: если она и в самом деле твое счастье, то твоим и останется, а если замуж выскочила, так не твое уже, о чем горевать?

– Не нравится мне это, – опустил голову Кидди. – Все-таки не билеты на экзамене тащим.

– Так ты и не на экзамене, – поднялся Стиай. – Ты на практике! И они, кстати, тоже! Эта вот обжора практику, считай, провалила, хотя и она мечтает, наверное, о ком-то. С другой стороны, я видел такую же, которая тоже только ноги раздвигать и в потолок смотреть умела, а потом попала в хорошие руки, подсела на спортивные танцы, теперь на нашего брата смотрит как на пузыри с тоником в баре. Ты главное пойми, мне отец сразу добавил, пока я исключительностью своей проникнуться не успел. Так и сказал: будь у него дочь, он ее этими же словами бы так же наставлял. Правда, добавил бы чуть-чуть о том, что на пороге со всяким переговорить можно, а в дом пускать только того следует, кого выгонять сразу не захочется.

Было что-то в Стиае основательное. Он умудрялся, как и Кидди, оставаться одиночкой, но вместе с тем никогда не отрывался от компании, каким-то странным образом оказывался во главе любого начинания. Советов он Кидди больше не давал. Они ему и не требовались. Хватило одного, которым Кидди постарался воспользоваться со всем тщанием, который и был еще одним источником того самого «везения» с женщинами. Он начал дружить сразу со многими, и в этом общении с множеством, которое он отбирал прежде всего не по внешней привлекательности, а по какой-то отзывчивости и открытости, ему удавалось и со многими сближаться, и легко уходить от близости, и вообще чувствовать себя легко, поскольку состояние дружбы как бы само собой перечеркивало возможную любовь, потому что переспать с симпатичным другом казалось многим девчонкам вполне возможным, а переходить к любви – чего ради? Дружбу ради этого ломать? А стоит ли оно того? Не слишком ли добр со всеми и легкомыслен по отношению к себе этот на первый взгляд замкнутый, хоть и вечно улыбающийся паренек? Хотя, кто его знает, что они думали о нем на самом деле? Моника уж точно думала нечто другое. Она потянула на себя Кидди уже на второй встрече, вскоре устроила глупую сцену ревности, чем вынудила Кидди демонстративно заняться ухаживанием за ее подругой. Впрочем, Ванда быстро смекнула, что от Кидди она вряд ли дождется хотя бы какого-то постоянства, и начала тормошить зубрилу Брюстера, но дело было сделано. Моника так же демонстративно взялась за Миху. Она была слишком красива и самолюбива, чтобы вписываться в предостережения Стиая. А Миха их, скорее всего, вовсе не слышал.

Уже потом Кидди задумался, значили бы для него хоть что-то слова Стиая, если бы тогда, на первых курсах академии, он столкнулся бы с Сиф. Замер бы он как пораженный молнией или отверг ее так же, как отверг Монику, почувствовав, как что-то, не подчиняющееся ни здравому смыслу, ни ему, ни самой Монике, отплевываясь взаимными оскорблениями, соединяет их и соединяет, в то время как сошедший с ума Миха часами лежит, уставившись в потолок, с блаженной улыбкой. Смог бы Кидди броситься на Стиая с кулаками, как это сделал Миха, когда его широкоплечий приятель обнял во время танца Монику слишком крепко и позволил рукам чуть больше, чем казалось уместным? Стиай перехватил кулак Михи в воздухе, почувствовав его гневное сопение еще спиной. Перехватил и тут же отправил Миху в нокаут. Потом выплеснул ему на лицо пузырь газированной воды, отогнал растерявшуюся Монику и сказал в лицо пришедшему в себя другу: «Прости, Миха. Я не трону ее никогда». И не тронул. Так отчего же Моника осталась с ирландцем – из-за Стиая или назло Кидди? И почему Миха так и не бросился с кулаками на Кидди?

На Луне Кидди вспомнил о женщинах только ко второму году службы. Именно тогда, как ему показалось, он начал приходить в себя. Именно тогда он перестал пытаться воплотить образ Сиф в симуляторах и понял однажды, что если будет продолжать в одиночестве истязать свою плоть, представляя одно и то же – выходящую из моря Сиф, – то неминуемо сойдет с ума. Женщин на базе было достаточно, они работали контролерами, встречались среди управленческого или обслуживающего персонала. Среди них было немало хорошеньких, многие казались доступными. Всякую работу мужчина мог выполнить лучше, но всякая работа рано или поздно становилась ему, как правило, поперек горла, и начинались упущения и недоработки. С женщинами это случалось крайне редко, и сама опасность, исходящая под куполами утепленного пластика от любого разгильдяя, диктовала кадровикам выбор в пользу женщин. Сначала Кидди вовсе не замечал никого, с кем не был связан по службе. Он отстраненно разгребал текучку, задумывался о том, как упорядочить пронизанную беспорядком и одновременно излишней заинструктированностью жизнь базы, а вечерами лежал в своей комнате, смотрел в потолок или в окно, за которым ворочались пришедшие на техобслуживание лунные крабы либо конвой загружал в тупорылые лунолеты вахтовые смены для отправки на дальние участки. Порой Кидди запускал разговорник, слепленный кое-как, но все же отвечающий голосом Сиф. Все заканчивалось одним и тем же его вопросом «Зачем?», на который он не получал никакого ответа. Разговорник не интерпретировал будущее, а для имитации Сиф короткий полет до огненного бутона был вечным и неотменяемым будущим.

Кидди попытался сближаться с женщинами, не приглядываясь к ним. Он довольно быстро стал заметным офицером, и это без особых проблем позволяло сойтись то с одной, то с другой. Удержать у себя никого не удалось. «Тоска с тобой, – как-то сказала одна из них, собирая вещи. – Нет, ты не скучный, просто даже когда ты смеешься, она хлещет из тебя так, что дышать рядом тяжело».

Кидди чувствовал эту тоску. Сначала ему казалось, что источник ее Луна, резкие тени за окнами, гудение псевдограва. Обреченность, исходящая от заключенных и пропитывающая каждый метр внутренней обивки тоннелей базы. Но люди рядом смеялись, работали, огорчались и радовались, терпели и забывали о терпении, и Кидди понял, что тоска преследует его по пятам только потому, что им же и порождается. Он старался привыкнуть к ней все восемь лет, но с каждым годом она только разгоралась. В последний год, когда тоска захлестывала невыносимо, Кидди стал приходить в бар, садиться в углу, чтобы видеть руки Магды, и смотреть на них. Они его успокаивали. Сначала на ее месте работали другие женщины, а на излете седьмого года службы Кидди появилась Магда.

Еще на Земле Кидди удивлялся, зачем нужны люди в тех сферах, где их давно уже могут заменить автоматы. Те же кафе, в которых и студенты, и представители бесчисленного офисного народа торопливо утоляли утренний и обеденный голод, давно приучили его выбирать автоматическое обслуживание, чтобы сэкономить время. Понимание пришло на Луне. Человеку нужно общение. Даже если оно ограничивается обменом двумя или тремя словами и видом себе подобного по ту сторону стойки.

Магда была первой женщиной, которую Кидди не сравнивал с Сиф. Остальных он сравнивал с Сиф невольно, точнее всегда, когда обращал взгляд на женщин, видел только Сиф.

Магда после долгого перерыва оказалась первой женщиной, которую Кидди сумел по-настоящему разглядеть. Она была почти такого же роста, что и Кидди, но за стойкой казалась выше. Черты ее лица были бледными и простыми, но при ближайшем рассмотрении удивляли тонкостью и изысканностью. Улыбка касалась ее губ непрерывно, но словно не проникала внутрь. Магда была как зеркало. Для всех кроме Кидди. Она отражала чужие улыбки их подобием, не слишком тонкие шутки – такими же улыбками, вела себя так, что вся та грязь, которая неминуемо накапливается в отношениях между замкнутыми в конечном пространстве людьми, миновала ее, не касаясь. Кидди приходил в бар, усаживался у окна, оставляя за спиной усыпанную звездами черноту, и смотрел на Магду. На ее быстрые руки с тонкими пальцами, которые то управлялись с барной утварью, то поднимались к высокому лбу, чтобы заложить светлую прядь за маленькое ухо с зеленой сережкой. На ее профиль, который становился смешным, когда она выпячивала нижнюю губу, чтобы утомленно дунуть вверх и шевельнуть упрямую челку. На ее грудь, обычно обтянутую темной блузкой.

Вот только взгляд не удавалось поймать. Она не смотрела в его сторону, если и принимала заказ, то взгляд ее обычно продолжал блуждать где-то среди столиков. Кидди приходил в бар все чаще и чаще, и однажды, когда он в очередной раз получал облегчение в душевой кабине, вдруг понял, что впервые представляет себе не Сиф, а именно эту светловолосую землянку, которая за первые три месяца работы на базе «Обратная сторона» так и не выказала хотя бы кому-нибудь предпочтения.

Она заговорила с ним первая. Ее смена подходила к концу. Кидди потягивал горячий кофе, слушая странно поселившуюся в баре древнюю музыку, а Магда протирала стойку. Он поднял блюдечко, чтобы не мешать ей, но все-таки столкнулся с Магдой пальцами. Она замерла именно так, как должна была замереть. Потом подняла глаза на него и сказала:

– Ерунда это все.

– Что? – хрипло спросил Кидди.

– То, что тюрьму построили на обратной стороне Луны. Надо было строить на лицевой стороне. Тоску наводит не то, что не видишь Землю, а то, что видишь ее.

Кидди не нашелся, что ответить ей, но дождался конца смены и пошел вслед за ней по коридору вплоть до ее комнаты, которую она открыла и молча пропустила его внутрь. А потом и перебралась к нему. Кидди только один раз спросил ее:

– Почему?

– Что почему? – переспросила она, хотя поняла все сразу.

– Почему я, а не кто-то другой?

Она пожала плечами, и он больше об этом не спрашивал, вот только теперь мучился, почему он сразу не взял ее с собой на Землю. Взял бы, и не было бы этой идиотской встречи с Моникой. Ничего бы не было.