Текст книги "Смертельный капкан"

Глава 4

Описание всего произошедшего пришлось повторить на третьем по счету допросе, состоявшемся в здании следственного изолятора. Разумеется, без всяких душещипательных подробностей и упоминаний сходства Никольникова с Есениным.

Допрос проходил в комнате со столом, привинченным к полу возле лавки, которая тоже не сдвигалась с места и была слишком низкой, чтобы сидящий мог чувствовать себя комфортно. Сидя за столом, Туманов ощущал себя школьником, вызванным в директорский кабинет. Это угнетало, как, впрочем, все, что успело случиться, начиная с того рокового вечера, когда был убит бедняга Никольников.

Что касается следователя, то для него принесли нормальный стул, на котором он смотрелся вполне внушительно и официально. Это был совсем еще молодой человек с великоватым для его сложения лицом, заканчивающимся острым подбородком. В свои двадцать с небольшим он еще не успел полысеть, но было ясно, что это всего лишь вопрос времени, причем, достаточно скорого. Выпуклые голубые глаза следователя были прикрыты плоскими прямоугольными очками без оправы, что придавало им задорный блеск. Фамилия его была Перепелицын. Общаясь с Тумановым, он позволял себе легкие ироничные улыбки, которые лишь обозначались, не задерживаясь на губах дольше, чем разрешала профессиональная этика. Было в нем что-то от Моны Лизы – если обрезать ей волосы, снабдить очками и переодеть в мужской костюм с галстуком.

– Итак, – проговорил он ровным тоном, – вы утверждаете, что проникли в жилище покойного через дверь, которая была не заперта.

– Не проникал я, – раздраженно поправил Туманов. – Просто вошел.

– Давайте не будем зацикливаться на мелочах, Вадим Петрович. Давайте будем говорить по существу.

– Я и пытаюсь говорить по существу, а вы меня сбиваете.

– Ну-ну. – Перепелицын растянул и сжал тонкие губы. – Излагайте вашу версию, я слушаю.

– Что значит «версию»? – Туманов заерзал, положил руки на стол и снова убрал их на колени.

Странная изнуряющая тоска охватила его, сдавив сердце, как будто он вошел в ледяную воду по грудь. Во время допросов всегда получалось так, что, несмотря на попытки оправдываться и защищаться, Туманов увязал в словесной паутине все глубже и глубже. Он чувствовал это, понимал, видел по торжествующим искоркам, мелькающим в очках напротив.

– Версия – это допущение, – охотно пояснил Перепелицын. – А нам с вами предстоит установить истину, Вадим Петрович.

И снова это проклятое чувство погружения в бездну.

– Вы мне не верите? – спросил Туманов.

– Моя работа состоит не в том, чтобы верить или не верить. Я оперирую фактами, только фактами.

– Разве то, что Юр… что Никольников вызвал меня к себе на дачу, не является фактом?

Перепелицын, сдерживая улыбку, отрицательно качнул головой.

– Его телефон на месте преступления не обнаружен, – сказал он.

– Так посмотрите в моем, – быстро предложил Туманов. – Его изъяли при аресте…

– При задержании, Вадим Петрович.

– Есть разница?

– И большая, – подтвердил Перепелицын, слегка наклонив голову. – Мы обязаны соблюдать все юридические формальности, в противном случае…

– Проверьте мой мобильник, – перебил Туманов. – Найдите СМС Никольникова, посмотрите время получения. Думаю, многие вопросы сразу отпадут.

Стекляшки очков весело блеснули:

– Где же я возьму ваш мобильник?

– Как где? Говорю же, его изъяли. Вместе с деньгами, ключами, банковскими картами…

– Вы что-то путаете, Вадим Петрович. Я сверился с описью, когда вы упомянули это странное сообщение. Никакого телефона там не значится.

– Этого не может быть!

– Не может быть только того, чего нет. А в данном случае… – Улыбчиво шевеля губами, Перепелицын широко развел руками. – Опись, заверенная сотрудниками оперативного розыска, является фактом. Ваши слова – это всего лишь слова. Не имеющие документального подтверждения.

«Нет, я не тону, – мрачно подумал Туманов. – Меня топят. Умышленно, умело, цинично усмехаясь. Здесь – этот молодой очкарик, не скрывающий своих намерений. В камере – уголовники, требующие, чтобы я подписал признательные показания. Что происходит? Кому я мешаю, кому перешел дорогу? Неужели Юрку убили специально для того, чтобы осудить меня? Нет, не может быть, тут что-то другое. Но что? Что?»

– Мы с вами отвлеклись, Вадим Петрович, – сказал Перепелицын, разглаживая и без того гладкий лист бумаги, над которым зависла ручка с чернильным жалом. – Я попросил вас рассказать о том, почему и как вы оказались на месте убийства, причем, заметьте, во время его совершения.

– Но…

Закончить протестующую тираду Туманову не удалось. Следователь остановил его резким хлопком ладони по столу. Он больше не улыбался. Совсем. И глаза его превратились в две льдинки в отполированных до блеска очках.

– Хватит вилять и отлынивать! Хватит! Я задаю вопросы, вы отвечаете. Ясно и по существу. Без всяких мифических СМС-сообщений.

Вздохнув, Туманов стал рассказывать свою историю неизвестно в который уже раз. От многократного повторения она становилась какой-то заезженной, неправдоподобной. Рассеянно слушая, Перепелицын ничего не писал, а лишь рисовал закорючки на чистом листе бумаги, бегло улыбаясь своим мыслям. Под конец повествования выяснилось, что закорючки, оказывается, изображали волны на море, над которым встает или заходит солнце с длинными, как паучьи лапки, лучами. По небу летали птицы, ничем не отличающиеся от морских волн внизу. Скорее всего, предполагалось, что это чайки.

– Вот и все, – закончил Туманов, наблюдая за художествами, которые выводила следовательская рука.

Перепелицын накрыл рисунок папкой, посмотрел на Туманова сквозь сверкающие очки и неожиданно расщедрился на полноценную улыбку.

– Нет, – возразил он. – Не все, Вадим Петрович. Далеко не все. Мы только начинаем подбираться к истине. Скажите, что вы делали в комнате покойного, когда вас там застал… – Перепелицын сверился с записями в своей папке. – Когда вас увидел Рогожкин Олег Дмитриевич? Он утверждает, что вы держали в руке нож, которым был убит гражданин Никольников. По его словам, орудие убийства было испачкано кровью.

– Естественно, – пожал плечами Туманов. – Я ведь вытащил нож из раны.

– В таком случае у нас возникает два вопроса. – Перепелицын растопырил средний и указательный пальцы. – Первый: с какой целью нож был извлечен из трупа? И второй: кто его туда воткнул? – Он опустил пальцы. – Между этими двумя событиями прослеживается явная связь, не находите?

– Не нахожу! Я увидел нож в теле друга и автоматически вытащил его. Это же очевидно!

– А вот мне – нет, не очевидно. В свидетельских показаниях записано… – Следователь прочистил горло, прежде чем с удовольствием зачитать: – «Вышеуказанный гражданин Туманов сделал несколько шагов в мою сторону. При этом он держал в руках нож и выкрикивал угрозы в мой адрес. Мне пришлось вооружиться топором, чтобы защищать свою жизнь и воспрепятствовать преступнику покинуть место преступления. В конечном итоге я принудил его бросить оружие и вызвать полицию…»

Завершив чтение, Перепелицын постучал пальцем по странице:

– Это документ. Его из дела, как говорится, не выбросишь.

«Из песни слов не выкинешь», – машинально расшифровал Туманов. И не заметил этого, потому что мысли его были подобны осколкам разбитого зеркала: в каждом отражается что попало, а общей картины нет. Показания соседа стали для Туманова полной неожиданностью. Он никому не угрожал. Просто хотел объяснить дядьке, почему держит в руке нож, а когда тот принялся размахивать топором, безропотно разоружился и стал ждать полицию. Зачем же врать, зачем наводить тень на плетень? Испугался ли сосед до потери памяти, когда от страха глаза велики? Или же оговаривает Туманова умышленно, преследуя какие-то свои мутные цели? Похоже, второе. Не мог он перепутать угрозы с оправданиями, никак не мог.

– Скажите, – заговорил Туманов, тщательно подбирая слова, – а вы поинтересовались у этого Рогозина, как он вообще попал в чужой дом?

– Рогожкин, – поправил следователь, вместо того чтобы ответить прямо. – Рогожкин Олег Дмитриевич. Единственный и крайне важный для следствия свидетель.

– Хорошо, Рогожкин, если фамилия имеет значение…

– Имеет, – кивнул Перепелицын. – Огромное значение имеет.

«А ведь он меня умышленно сбивает с мысли, – уверился в своих догадках Туманов. – Я уже назначен убийцей, и ничто не переубедит Перепелицына. Он просто выжидает, пока я выбьюсь из сил и сдамся. Как рыбак, уже поймавший рыбку. Теперь осталось только подсечь и вытащить улов. А я – карась или окунь, пытающийся взывать этого рыбака к совести или здравому смыслу. Бесполезно, все бесполезно. С крючка не сорваться. Телефон с СМС не просто так пропал. И свидетель был подобран заранее. Иначе бы он не приперся к Юрке среди ночи».

И все же упрямство заставило Туманова поинтересоваться еще раз, почему же все-таки Рогожкин заявился в чужой дом и молча поднялся на второй этаж, вместо того чтобы окликнуть хозяев снизу.

– А я разве не сказал? – фальшиво удивился Перепелицын. – В свидетельских показаниях об этом говорится прямо. Вот, послушайте, цитирую: «Выйдя из дома по малой нужде, я…» Это Рогожкин вышел, как вы понимаете. Так вот, «выйдя из дома по малой нужде, я услышал раздраженные мужские голоса, доносящиеся с соседнего дачного участка. Сначала я решил, что речь идет об электрическом свете, ставшем по какой-то причине поводом для ссоры. Но, прислушавшись, я понял, что один из мужчин говорит про Свету, то есть про свою жену Светлану. Это мог быть только мой сосед Юрий Никольников. Он громко обвинял другого мужчину в близости со своей законной супругой. Даже грозил физической расправой…»

– Бред, – устало произнес Туманов, качая головой. – У вашего свидетеля белая горячка. Он галлюцинациями страдает. Его не проверяли?

Насмешливая улыбка мелькнула на губах Перепелицына – словно он, взрослый, затеял шутливую потасовку с малышом, возомнившим себя равным по силам.

– Далее Рогожкин утверждает, что решил вмешаться в ссору, – произнес он, оставив протокол в покое. – Он рассказал, что второй мужчина, то есть вы, Вадим Петрович, крикнули, что убьете Никольникова. И, как мы видим, вы сдержали слово. Сосед появился на месте событий слишком поздно.

Отметив про себя дешевую мелодраматичность последней фразы, Туманов сердито сказал:

– Врет ваш свидетель. Все врет, от первого до последнего слова. Никто убивать Никольникова не собирался. Я поговорить приехал.

– О чем же? – быстро спросил Перепелицын.

– Не знаю. Как я уже сообщил, Юра вызвал меня по телефону…

– Который загадочным образом исчез.

– Об этом спрашивайте у полицейских, которые меня обыскивали.

Перепелицын откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.

– Хорошо, Вадим Петрович, допустим, вы действительно приехали к приятелю поговорить…

– Он был другом, а не приятелем! – перебил Туманов.

– Приехали к приятелю поговорить, – упрямо повторил Перепелицын. – Тогда зачем вы нож с собой прихватили?

– Я? Нож прихватил?

– Ну не я же.

– Это был не мой нож, – быстро и зло заговорил Туманов. – Я его только вытащил из тела.

– Кого вы пытаетесь ввести в заблуждение?

Взглянув на выражение лица Перепелицына, Туманов понял, что сейчас будет выложен главный козырь. И не ошибся.

– Я побеседовал с вашей женой, Вадим Петрович, – торжествующе произнес следователь. – И предъявил ей нож. Она его опознала. Это ваш нож. Кухонный. Прихваченный вами на кухне перед выходом из дома. Что как раз и свидетельствует о преступном умысле. Вы заранее задумали убийство, Вадим Петрович. Никакого состояния аффекта. Хладнокровно и расчетливо. Что, конечно же, будет принято во внимание судом.

– Ложь, ложь, грязная ложь! – Туманову хотелось не кричать, ему хотелось расплакаться от сознания собственной беспомощности. – Это какой-то гнусный сговор. Я больше не намерен давать показания без адвоката. Да, я требую адвоката!

Перепелицын с интересом посмотрел на него, с нехорошим интересом, словно Туманов был букашкой, которую собираются прихлопнуть или раздавить, но пока что не приняли окончательного решения.

– Как вам в следственном изоляторе, Вадим Петрович? Не обижают?

– Почему вы спрашиваете?

– Потому что у меня есть некоторый опыт в подобных вещах.

Туманов вспомнил разговор с ворами и прищурился:

– И что он вам подсказывает, ваш опыт?

– Ну, рассказы о жестокости уголовников значительно преувеличены, – ответил Перепелицын, изображая некоторую задумчивость и потирая для этого узкую переносицу под золоченой дужкой. – Насколько мне известно, среди них попадаются весьма разумные и порядочные люди. Способные дать новичку взвешенный совет, подтолкнуть его к правильному решению. – Голубые глаза следователя, не мигая, уставились на Туманова. – Как правило, этот народ прекрасно разбирается в законодательстве и знает кодекс назубок. На вашем месте я бы прислушался к их мнению.

– Это вы про Князя с Барбарисом?

– Князь? Барбарис? Понятия не имею, о чем вы толкуете.

– Понятно. – Туманов кивнул и положил кулаки перед собой, хотя высота стола делала эту позу неудобной. – Короче, я требую адвоката. И точка. Ничего больше не подпишу и отвечать на вопросы не собираюсь.

– Неправильное решение, Вадим Петрович, – тихо произнес Перепелицын с бледной тенью улыбки на губах. – Но я пойду вам навстречу. Будет вам адвокат. Ждите.

Глава 5

Езда в скоростном поезде разительно отличалась от долгой, выматывающей душу тряски в пассажирском вагоне с тесными закутками, именуемыми купе. Ни тебе пыльных матрасов, ни назойливых попутчиков, ни запахов снеди, захваченной в дорогу.

Андрей успел застать времена, когда в поездах разрешалось курить и открыто употреблять спиртное, и воспоминания о тех путешествиях сохранились самые нерадостные: из тамбура тянет дымом и окурками, рядом дышит перегаром какой-то не в меру оживленный гражданин, жаждущий общения, с верхней полки свешивается нога в дырявом вонючем носке… Нет, уж лучше не лежа, а сидя, но зато, что называется, с ветерком.

Место Андрея было расположено так, что он ехал спиной к направлению движения, но это был пустяк, а все остальное было на высоте. Удобные кресла, тихие, опрятные соседи, вежливый стюард со столиком на колесах, работающий кондиционер. Правда, наслаждаться комфортом не получалось. Звонок матери стал настоящим ударом.

Отец арестован и взят под стражу по обвинению в убийстве. Хорошо, что пока только по подозрению. Но следственную машину не остановишь так просто. Если уж она тобой занялась, то не успокоится, пока не перемелет в фарш, не выпьет все соки и не отправит на дальнейшую переработку в так называемое исправительное учреждение, которое на самом деле лишь калечит и ничего больше.

Возможно, Андрей не воспринял бы случившееся так тяжело, если бы не уверенность матери в том, что отец виновен.

– Мне показали нож, – сказала она по телефону. – Это наш нож. На всякий случай я весь дом перевернула. Бесполезно. Нож исчез. Не мог же он испариться. Значит, твой отец прихватил его с собой.

– Но зачем? – вскричал Андрей, потрясенный таким выводом сильнее, чем самой новостью об аресте.

– Я не намерена это обсуждать, – был ответ. – Не хочу и не буду.

Мать сдалась на третьем по счету звонке, сделанном уже с вокзала. Слишком эмоциональной и импульсивной женщиной она была, чтобы упустить возможность выговориться.

– Твой отец негодяй, – сказала она Андрею. – Дружба с Никольниковым была лишь ширмой.

– Ширмой?

– Вот именно. Светлана Никольникова уже много лет его любовница. Видимо, Юрий, наконец, прозрел и решил расставить все точки над «и». Он вызвал отца на дачу для мужского разговора.

– Погоди, мама, – смутился Андрей. – Дело ведь прошлое, так? И вы все люди… э-э… в общем-то, не в том возрасте, когда чувства бурлят, затмевая рассудок.

– Откуда тебе знать, – горько заметила мать. – Ты думаешь, возраст оправдывает, позволяет простить супружескую измену? Разрешает спокойно пережить предательство близкого человека?

– Но все же папа не пылкий юноша, чтобы хвататься за нож, да еще из-за каких-то давних страстей-мордастей.

– Плохо ты отца знаешь. Его легко вывести из себя.

– Да, но ты говоришь о… – Андрей воровато оглянулся, прикрывая телефон ладонью. – Ты говоришь о запланированном убийстве. Взял нож, поехал и зарезал. Чушь. Не может этого быть.

– Может, милый мой, может, – вздохнула мать. – Мне следователь зачитал свидетельские показания. Там прямо говорится, что на даче произошла ссора с руганью и угрозами. В ходе разборок неоднократно упоминалась эта Светка, прости господи. Наверное, они напились, и пошло-поехало. Один за бутылку схватился, второй за нож.

Теперь, прокручивая в уме тот разговор, Андрей снова и снова приходил к выводу, что отец сидит в тюрьме по ложному обвинению. Да, вспылив, он мог поднять руку на обидчика, но для этого его нужно было очень сильно разозлить. Стал бы он сводить счеты с мужем бывшей любовницы? Это просто смехотворное предположение. После пятидесяти люди не бывают одержимы сексом и ревностью настолько, чтобы убивать соперников. Даже если допустить, что отец и Светлана Никольникова продолжали встречаться тайком, в чем Андрей сильно сомневался, то все равно это была уже не страстная любовь, а привычка. И вдруг нате вам: смертоубийство. Один вызывает другого на поединок, и тот, очертя голову, мчится на место, пряча за пазухой заранее заготовленный нож… Нет, это не лезло ни в какие ворота.

Попросив у стюарда картонный стаканчик с латте, Андрей стал неспешно прихлебывать напиток, продолжая обдумывать сложившееся положение. Вспомнил все случаи, когда виделся со Светланой и Юрием Никольниковыми, постарался проанализировать поведение отца во время таких встреч. Никаких перемигиваний и прозрачных намеков, ничего похожего на флирт и тем более на серьезные отношения.

Значит, произошло что-то странное… Например, Никольников действительно вызвал отца на дачу, но не для разборок. Кто-то угрожал ему, вот он и обратился за помощью. По словам матери, это была эсэмэска, а не звонок. В таком случае Никольников позвал отца тайком от человека, которого считал опасным и который находился рядом. С этим-то человеком и происходила ссора, о которой упоминал свидетель. Отец появился слишком поздно, когда все уже закончилось.

«А нож? – ехидно поинтересовался внутренний голос. – Кухонный нож из дома откуда там взялся?»

«Во-первых, отец мог отвезти его на дачу раньше, – стал прикидывать Андрей. – Или, что тоже возможно, нож банально подбросили. Но кто? Кому мог помешать обыкновенный дантист? Не убивать же человека из-за конкуренции или профессиональных разногласий».

Да, что-то здесь не вязалось, что-то не позволяло воспринимать арест отца как недоразумение. Тут крылась какая-то тайна, причем опасная. Но в любом случае Андрей не собирался слепо верить всем тем гадостям, которые говорили об отце. Он слишком хорошо знал его. Ну, а мамой просто руководили обида, ревность, злость, уязвленное самолюбие.

Они оба были ревнивыми. В детских воспоминаниях Андрея было немало их взаимных упреков, скандалов, иногда даже настоящих допросов. Почему ты так поздно? Что это за духи? Где был? Где была? С кем? Для кого ты так наряжаешься?

Сами того не понимая, отец и мать постоянно отравляли существование сына. Хотя, быть может, они и понимали. Да, они не могли не знать, как влияют на него их шумные разборы полетов. Знали, но не могли остановиться. В молодости все очень эгоистичны. Андрей был счастлив, когда они оба остепенились. Это произошло уже после того, как он обзавелся собственной семьей. Удалось ли ему избежать их ошибок?

Выходило, что нет, раз теперь он в гордом одиночестве катил домой с чемоданом и сумкой, набитыми вещами. Его багаж яснее ясного говорил, что возвращаться он не собирается. Как простить Любе? С другой стороны, как бросить Данилку, который ни в чем не виноват?

Словно для того, чтобы усилить душевный разлад Андрея, зазвонил телефон, на котором высветился, как и следовало ожидать, Любин номер. Она не собиралась отпускать его так просто, без борьбы. За сегодняшний день это был уже шестой или даже седьмой звонок. Андрей ни разу не ответил. Сбросил вызов и теперь.

А через минуту мобильник ожил снова.

Справа от Андрея сидела довольно красивая, но какая-то засушенная женщина с неживыми волосами и фантастическими ногтями на узловатых пальцах. По правую руку от него развалился бородатый юноша, не отрывающий взгляда от айфона и механически засовывающего в рот один шарик попкорна за другим. Оба, казалось, были поглощены своими мыслями и абсолютно не интересовались соседом, но Андрей чувствовал, что они невольно прислушиваются и улавливают каждое слово. Говорить в их присутствии было совершенно невозможно.

Сжимая телефон в руке, Андрей вышел через раздвижные двери в просторный тамбур, где томилась какая-то пигалица, дожидающаяся, когда освободится туалет.

– Да, – сказал Андрей в трубку.

– Папа!

По сердцу словно бритвой полоснули: внутри стало горячо и больно, на глаза навернулись слезы, пролить которые Андрей, конечно, не мог себе позволить.

– Данилка, – выдавил он из себя. – Привет.

– Папа, ты почему уехал? А я? Мы сегодня играть не будем?

Голосок четырехлетнего сынишки был таким родным, таким трогательным, что Андрей перевел дух, когда пигалица скрылась за дверью туалета. Слезы все же выступили. Люба знала, что делала, когда дала мобильник Данилке. Андрею нестерпимо захотелось выпрыгнуть из поезда прямо на ходу и идти домой пешком, с вещами или без них, не важно.

Важным в этом мире был только сын.

– Сегодня мы играть не будем, – сказал Андрей, излишне сильно стискивая плоский корпус телефона.

– Почему? – спросил Данилка.

Потому что я не в состоянии находиться в одном доме с твоей мамой, сынок, – ответил мысленно Андрей. – Потому что я не могу ее простить.

Даже ради меня?

На самом деле вопрос прозвучал только в воображении. Данилка пока что молчал. Ждал ответа на свой вопрос. Судя по тому, как отдаленно звучал голос мальчика, трубку для него держала Люба. Предусмотрительно включив громкую связь.

– У меня дела, – выдавил Андрей.

– А завтра? Мы будем играть завтра?

Черт бы побрал эту нелепую, фальшивую взрослую жизнь с ее дурацкими правилами и неписаными законами! Андрей сейчас отдал бы все за возможность обнять сына, прижать к груди, успокоить, заверить в своей любви. Нет, не все он готов был отдать. Оказывается, не все. Не готов пожертвовать самолюбием, гордостью, чувством собственного достоинства.

– Завтра меня еще не будет, – сказал Андрей.

– Почему, почему? – огорчился Данилка.

На это осталось лишь тупо повторить:

– Дела.

– А ты не делай дела, ты возвращайся, папа. Я тебе книжку подарю, хочешь? Про великанскую грушу.

Андрей невольно улыбнулся и, проводив взглядом девчушку из туалета, напомнил:

– Эту книгу я сам тебе подарил, Данила.

– Ну и что? – нашелся сын. – А теперь я тебе обратно дарю. Я тебе все-все отдам, только возвращайся. Все книжки, все игрушки. Самокат. Краски.

Горячий ком, набухший в горле, не позволял Андрею дышать. Пока он боролся с этим удушающим комом, силясь сделать глоток воздуха, в телефоне зазвучал другой голос:

– Видишь, как Данечка за тобой скучает? – Это была Люба. – Возвращайся, Андрюша. Прости меня. Больше этого не повторится, обещаю.

– Не повторится, – подтвердил он. – Потому что с меня хватит. Один раз я тебя уже простил.

– Ради сына, – тихо попросила жена.

– Ты и тогда ради сына просила.

– Нельзя быть таким жестоким, Андрей. Все совершают ошибки.

– Я таких ошибок не совершал, – сказал он.

– Но как мне все это объяснить Данечке? – спросила Люба. – Что ему сказать? Когда его папа вернется домой?

– Возвращайся, папа! – раздался отдаленный голосок Данилки.

Лучше бы Андрея пытали. Пальцы ломали, ногти рвали. Душевная боль была куда мучительней. Непереносимой.

– Скажи ему… – Андрей сглотнул. – Скажи, я своих родителей проведать поехал.

– А потом?

Люба умолкла, дожидаясь ответа. Можно было расслышать ее взволнованное дыхание.

– У моих неприятности, – буркнул Андрей. – Я должен быть рядом.

– Что случилось?

Люба спросила это встревоженно, но в ее голосе все равно звучало явное облегчение. Она уже поняла, что одержала очередную маленькую победу над мужем. Весь смысл семейной жизни для нее состоял из таких побед. А он постепенно оставлял одну позицию за другой. Отодвигал красную черту, за которую нельзя переступать. Жена этим пользовалась.

– Тебя это не касается, – раздраженно отрезал Андрей.

Проиграв в главном, он начал отыгрываться в мелочах. Как это уже бывало.

– Как скажешь, – безропотно согласилась Люба. – Ты звони, ладно? Мы без тебя скучать будем.

– Я уже скучаю! – прокричал Данилка.

– Слышал? Мы тебя ждем и любим. Пока!

Связь оборвалась. Андрей вернулся в вагон и сел. Бегства не получилось. Как будто не было той бессонной ночи и Любиного возвращения под утро. С синеватыми губами и развратными глазами. Просто он ехал проведать родителей, у которых случились неприятности. Просто.

Подавив вздох, Андрей уставился в окно, за которым убегал назад привычный мир. Задом наперед, задом наперед…