Текст книги "Смертельный капкан"

Глава 8

Утреннее чаепитие не задалось. Мать напекла блинчиков, выставила на стол три банки варенья собственного приготовления, и, пока разговор шел на посторонние темы, все было хорошо. Но потом Андрею вздумалось попросить маму смягчить свое отношение к отцу, и тут ее прорвало.

– Я много от него в своей жизни натерпелась, – заявила она. – Хватит с меня. Не прощу ему эту Светку белобрысую. На кого он меня променял? Вот пусть теперь мучается.

– Погоди. – Андрей осторожно положил надкушенный блинчик на тарелку. – Я кое-что начинаю понимать. Ты ведь на самом деле не считаешь, что он действительно убил Никольникова. Ты мстишь ему. Так? Признайся.

– Давай оставим эту тему, – нервно произнесла мать. – Ты всегда жил своей жизнью и ничего не знаешь о нашей.

Зазвонил ее мобильник, положенный на тумбочку возле плиты, чтобы был под рукой.

Мать взглянула на экран и как-то засуетилась, задвигалась быстрее, сунула раскаленную сковородку под воду, полезла в холодильник за молоком, села к столу, шумно придвинув стул.

– На звонок не отвечаешь… – заметил Андрей, внимательно наблюдавший за ней.

– Успею. Это не срочно. Ешь блины, пока горячие. Вот это прошлогоднее варенье, абрикосовое. В этой банке черничное, а здесь клубничное. Какое будешь? Молочка налить?

Сама того не подозревая, она напомнила Андрею поведение его жены, не научившейся толком скрывать свои измены. Этот дрогнувший голос, этот бегающий взгляд. «Сколько ей лет?» – спросил себя Андрей. Подсчитал и вдруг понял: у матери кто-то есть. Ей удобно отсутствие отца. Она и пальцем о палец не ударит, чтобы вытащить его из тюрьмы. Возможно, обид действительно накопилось слишком много. А может, мужчина подвернулся очень уж хороший.

– Он моложе тебя? – спросил Андрей, жуя. – На сколько лет?

Мать засмеялась, как будто ее неожиданно пощекотали.

– Кого ты имеешь в виду, Андрюша? – спросила она.

Не опешила. Даже не удивилась. Просто ответила вопросом на вопрос, чтобы потянуть время, собраться с мыслями.

Стало ясно, что догадка верна. Но если бы Андрей попытался припереть мать к стенке, он все равно не добился бы ничего, кроме лжи и агрессии.

– Никольникова, – нашелся Андрей, решив не раскрывать карты.

– А! – Мать опять засмеялась, но на этот раз иначе, с облегчением. – Нет, по-моему они с твоим отцом ровесники. А что? Почему ты вдруг про него вспомнил?

– Просто так.

– О покойниках или хорошо, или ничего. Но я, признаться, недолюбливала Юрия.

– За что?

– Мне они оба не нравились: ни он, ни его благоверная, – сказала мать. – Я знала, что они плохо кончат.

Андрей взглянул на нее и опустил глаза, намазывая блин янтарным вареньем.

– С Никольниковой, насколько мне известно, все в порядке?

– Не знаю и знать не хочу. – Она дернула плечами. – Приехала с курорта, вся загорелая, разодетая. Небось, там тоже времени не теряла, ш…

Ругательство, готовое сорваться с губ матери, так и не прозвучало, но она отодвинула чашку слишком резко, чуть не столкнув на пол, встала и поспешно скрылась в коридоре.

Оставшийся сидеть Андрей подумал, что и женщины и мужчины, в общем-то, одинаковы, но отказывают другим в праве делать то же, что позволяют себе. Сплошное притворство и ханжество. Взять хотя бы мать и эту ее вечную соперницу, Светлану Никольникову. Обеим скоро стукнет по пятьдесят, а они ведут себя, как девчонки. Шашни, сплетни, тряпки. И бесконечное стремление быть первой, выделиться, затмить остальных…

Прислушавшись к шуму воды, Андрей осторожно встал и взял материн телефон. Звонил ей, оказывается, некий Карен Б. Недолго думая, Андрей нажал кнопку вызова. Ответил сочный мужской баритон:

– Аллочка? Так что, мы встречаемся? Во сколько ты будешь?

Отключив телефон, Андрей вернулся на место. Его неприятно покоробил этот свойский голос с чуть заметным южным акцентом. Вот, значит, на кого мать променяла отца. Что ж, ладно. Но Андрей его не бросит. Он начнет собственное расследование. Попробует понять, каким образом домашний кухонный нож попал на чужую дачу. Постарается выяснить, куда запропастился отцовский мобильник. Побеседует со свидетелем. Ну и, конечно, встретится с прокурором Соболевым. Может быть, с него и начать?

– Мама! – крикнул Андрей. – Тебе опять звонят.

– Посмотри, кто, – откликнулась она сквозь шум душа. – Нет, не надо! – Это прозвучало испуганно. – Посуду не убирай, я сама. Посмотри, пожалуйста, я телевизор не оставила включенным?

«Из кухни выманивает, – смекнул Андрей. – Боится, что узнаю, как зовут этого назойливого типа. Карен, хм. Кавказец, скорее всего. Мясник с мохнатыми руками и грудью».

Пнув табурет, Андрей отправился переодеваться. Его еще долго преследовал образ матери в чужих объятиях. И почему природа так устроила женщин, что с годами они становятся развратнее? Нет, чтобы остепеняться вместе с увяданием… Нет ведь, они только распаляются. Прискорбно – и с моральной, и с эстетической стороны.

Город принял Андрея как родного, раскинул перед ним все свои улицы, бульвары и скверы, радостно уставился на гостя тысячами окон, поблескивающими в лучах уже вполне летнего солнца. Поначалу было незаметно, какой он весь старенький, невзрачный, потускневший. Но постепенно с глаз сползла ностальгическая пелена. Исчезнув, она позволила увидеть город таким, каким он стал на самом деле, не желая идти в ногу со временем, увязнув в своих допотопных представлениях о прекрасном.

Обшарпанные стены, потрескавшийся асфальт, уродливые скворечники лоджий, вытоптанные газоны, мятые мусорные баки… Каждый пятый встреченный мужчина попивал пивко, молодежь и детвора расхаживали с совершенно взрослыми, серьезными лицами. Обстановка угнетала, как резко повысившееся атмосферное давление или полнолуние.

Внутренне Андрей был готов к тому, что с самого начала его будут преследовать сплошные неудачи, и не ошибся. В полиции с ним не то что разговаривать не стали, а послали туда, чему и названия нет в официальном языке. Никто здесь в глаза не видел отцовского мобильника, а расспросы лишь злили полицаев, которые сулили назойливому визитеру денек-другой в «обезьяннике», чтобы не был таким деятельным.

Встретился Андрей со следователем Перепелицыным, полюбовался его замечательными очками, послушал россказни про то, как беспристрастно и оперативно ведется следствие.

– Скажите лучше, чем и кому Никольников насолил, – предложил Андрей. – Он ведь журналистом был. Почему вы не рассматриваете версию, учитывающую род его профессиональной деятельности?

Очки Перепелицына поблескивали, а глаза сделались тусклыми, как у рыбы, вытащенной на сушу.

– Мы рассматриваем разные версии, Андрей Вадимович. Мой вам совет… Даже не совет, нет. Личная просьба. Отправляйтесь-ка вы домой. С результатами следствия вас ознакомят в свое время. А сейчас не мешайте работать. Что вы такой беспокойный, молодой человек? Вам сколько лет? Тридцать?

– Еще нет тридцати.

– И мне, – доверительно сообщил Перепелицын. – Видите, мы ровесники. И оба выглядим старше своего возраста. Современные люди, в современном мире живем. Но есть и старики, их все еще хватает, да… – Он наморщил лоб, давая понять, как это его огорчает. – И они совершают глупости. А нам, молодым, приходится расхлебывать. – Перепелицын сокрушенно развел руками. – Этот напился и с балкона сверзился, тот под поезд угодил, а другой с ножичком к бывшему другу поперся. Нужно учиться дистанцироваться, иначе рехнемся к чертовой матери. Согласны со мной, Андрей?

– Нет, – отрезал Андрей и покинул управление полиции, где, как он уже понял, можно искать что угодно, только не закон и справедливость.

Оттуда он махнул прямиком на дачу Никольникова. Отыскать ее помог сторож, почему-то принявший незнакомца за очередного опера. Разубеждать его Андрей не стал. Многозначительно покивал, а потом стал осторожно расспрашивать. Сторож в ответах путался, все скреб затылок, соображая, чего от него добиваются, а потом заявил:

– Вы вот что… Хватит меня пытать. Что сказали, то я и подписал. Чего вы ко мне с воротами опять пристали? Открыты, закрыты… Если человек однажды оступился, то что же, теперь всю жизнь его мурыжить?

– У вас, значится, судимость имеется? – осведомился Андрей, переходя на суконный язык полицейских.

– А то вы не знаете, – обиженно буркнул сторож. – Все у вас подходцы с подлянками. Отвяжитесь, ради бога.

– Ладно, ладно, не надо так нервничать.

Они закончили короткую прогулку вдоль озера и остановились возле калитки с перекошенным почтовым ящиком, настолько ржавым, что, казалось, хлопни по нему рукой, он весь осыплется рыжей трухой. В притирку с воротами стояла отцовская «Мазда», которую, похоже, не вскрывали и не обыскивали. Андрей проверил запасной ключ, прихваченный из дома. Автомобильные задвижки с веселым писком открылись и закрылись.

– Забираете? – поинтересовался сторож с пониманием и легкой завистью к людям, которые могут получить все что угодно по одному лишь своему желанию.

– Реквизирую, – поправил Андрей, возвращаясь к калитке.

На ней, как и на воротах, белела бумаженция с круглой синей печатью.

– Опечатано, – пояснил сторож. – Но у вас же есть право срывать бумажки?

– Есть, – кивнул Андрей с самым суровым и деловым видом, на который был способен. – Но порядок нарушать не стоит. Я позвоню, согласую.

– Порядок – оно конечно, куда ж без него. С начальством не согласуешь, потом сделают козлом опущения.

– Отпущения.

– Да, меня часто поправляют. Но в местах не столь отдаленных если кто козел, то непременно опущенный.

Высказавший столь глубокомысленное наблюдение сторож был отправлен на все четыре стороны, да еще с деньгами на бутылку, и так обрадовался этому обстоятельству, что удалился чуть ли не вприпрыжку. Подождав, пока его макушка окончательно скроется за гущей бурьяна на повороте, Андрей стал осматривать бумажку с печатью. Прилепленная канцелярским клеем, она должна была легко отделиться от металла, но зачем?

Взламывать входную дверь Андрей не намеревался. Он приехал сюда, чтобы забрать машину и поговорить с двумя свидетелями по делу об убийстве Никольникова. Обыскивать чужую дачу не имело смысла, без сыщицких навыков это все равно ничего не дало бы. Да и заявить могли в полицию. С улицы поселок выглядел совершенно пустым, но кто знает, сколько глаз сейчас наблюдают за пришельцем поверх кустов, заборов, через щелочки и сквозь занавески?

Ощущение того, что дело именно так и обстоит, было настолько сильным, что Андрею пришлось встряхнуться и помотать головой, избавляясь от оцепенения. Но тревога не прошла, а только усилилась.

Глава 9

Светлым солнечным днем человеку может вдруг сделаться не по себе, как самой темной ночью. Никому доподлинно неизвестно, какие таинственные механизмы срабатывают в нашей душе, существование которой отвергается официальной наукой. Однако же ученые, раздраженно отмахивающиеся от всякого рода мистики, не в состоянии объяснить, что такое предчувствие и как оно работает. Почему ласточки вдруг дружно решают не прилетать в город своего постоянного обитания, а через месяц этот город подвергается артобстрелу и бомбардировкам? Каким образом звери угадывают точное время своей смерти и уединяются, чтобы не дать возможности помешать этому таинству? Что заставляет нас, людей, чувствовать смерть близких, находящихся за тридевять земель?

Андрей никогда особо не задумывался об этом, но одно ему было известно наверняка: в доме Рогожкина его поджидает неприятный сюрприз. Может быть, даже подстерегает опасность. Но не пойти туда нельзя. Ведь, расколов Рогожкина, можно будет ухватиться за кончик ниточки, ведущей к настоящему убийце. Кто-то же подговорил Рогожкина дать ложные показания. Это и есть преступник. Возможно, уже сегодня Андрей установит истину и сообщит ее прокурору. И придет злоумышленникам так называемый песец. Соболев об этом позаботится.

Сплошные пушные зверьки, подумал Андрей и усмехнулся. Тревога если не исчезла совсем, то отступила в самый темный угол сознания. Нервы перестали вибрировать, успокоились.

Приблизившись к дому Рогожкина, Андрей приподнял перекошенную калитку, протащил по сглаженному полукружью земли и вошел. Собаку во дворе заменял кот, пристроившийся на куче угля. Глаза у него были круглые, как будто жизнь его постоянно удивляла.

– Привет, – сказал Андрей. – Где твой хозяин?

К коту, в отличие от его владельца, ненависти не было, однако тот ответного дружелюбия не проявил, а продемонстрировал зад с круто задранным хвостом, еще долго раскачивавшимся среди огородной ботвы, пока кот неспешно удалялся.

Обогнув кучу пустой стеклотары, Андрей взошел на облупленное бетонное крыльцо, на треть покрытое желто-коричневым облицовочным кафелем. Здесь стояли ведра, лопаты, грабли и поломанный пластмассовый ящик, в который как попало были свалены инструменты.

Перешагнув через него, Андрей вошел в прохладную комнату с низким потолком. Мухи беззвучно кружили под голой лампой с липучкой, словно хлопья пепла, подхваченные ветром. Из-за двери в дальнем углу доносился бодрый женский голос, каким обычно дикторы читают сводки новостей и погоды.

К шуму работающего телевизора примешивались какие-то посторонние звуки, не поддающиеся точной идентификации. Создавалось впечатление, что в дальней комнате что-то передвигают, действуя молча и сосредоточенно. Какое-то пыхтение, приглушенная возня, шарканье подошвами.

Сначала Андрей хотел окликнуть хозяина, но потом поддался инстинкту, который велел ему заткнуться. Глядя под ноги, чтобы не наступить на какой-нибудь предмет, валяющийся на полу, он бесшумно двинулся вперед.

Телевизор за приотворенной дверью переключился на рекламу, предлагая зрителям немедленно отправиться в торговый центр за чудо-удочками, не пойматься на которые не способна ни одна рыба. «Лично я каждый день хотя бы одну щукенцию вытаскиваю, – похвастался преувеличенно бодрый голос якобы обладателя замечательной снасти. – Какая же рыбалка без улова и какой улов без щуки?»

Первое, что увидел Андрей, украдкой заглянувший в комнату, это телевизионного рыболова в пятнистых портках, стоящего по колено в воде. Потом глаза оторвались от светящегося экрана, охватывая взглядом все остальное.

В помещении царил приятный полумрак, задернутые шторы светились ярким малиновым цветом. В углу возле окна копошились двое мужчин, удерживая третьего, у которого подкосились ноги. От его склоненной к плечу головы уходил вверх витой шелковый шнур, прикрепленный к краю карниза. Колени мужчины были согнуты, но и в этом положении он был почти одного роста с теми, кто его вешал. Оба были в спортивной одежде и обуви, крепкие, ладные, молодые. Третий, крупный и обрюзгший, был одет по-домашнему, в какие-то затрапезные шорты и майку.

У Андрея не возникло и тени сомнения, что он видит перед собой хозяина дома. Причем Рогожкина именно вешали, а не вынимали из петли. Поэтому убийцы старались действовать без лишнего шума, пристраивая жертву под перекладиной, на которой держались шторы. На столе в центре комнаты громоздились остатки застолья: бутылки, тарелки, банки.

– На меня, – сдавленно распорядился один из спортивных парней. – Следи, чтобы не сорвался.

– Сюда, киски, «Вискас» в миске! – призывно пропел телевизор.

Под туфлей Андрея хрустнула пластмассовая вилка. Парни обернулись, одновременно уставившись на пришельца. Один был зеленоглазый, краснолицый, с рыжим чубчиком на незагорелом, почти белом черепе. Второй носил на голове коротко остриженные, вздыбленные шаром волосы черного цвета. У него было симпатичное лицо, обрамленное опрятной густой щетиной.

– Берем, – сказал он.

Брошенный Рогожкин тяжело обвис, норовя повернуться вокруг своей оси, чему препятствовали согнутые, волочащиеся по полу ступни с желтыми пятками и длинными загнутыми ногтями. Петля так глубоко врезалась в его жирную шею, что совершенно исчезла из виду, а сам шнур превратился в туго натянутую струну, норовящую вырвать кронштейн из стены, но тот сидел прочно, на совесть закрепленный.

Зеленоглазый, не отрывая взгляда от Андрея, стал огибать стол, одновременно доставая что-то из-под футболки. Лицо у него было не злым и не растерянным, а, скорее, азартным, как у охотника, увидевшего добычу.

Андрей отпрянул, но, вместо того чтобы, сломя голову, броситься к выходу, остановился в двух шагах от двери, упершись обеими руками в шкаф. Он начал наклонять эту шаткую рухлядь еще до того, как преследователь выглянул из комнаты, и подгадал правильно, секунда в секунду. Скрипя и всхлипывая, шкаф обрушился на зеленоглазого всем своим весом. Сверху посыпался всякий хлам, одна дверца вырвалась из петель, оттуда стали вываливаться горы одежды, неизвестно как помещавшейся внутри.

Раскачивая придавивший его шкаф, преследователь выстрелил из пистолета с необычайно длинным и толстым стволом. Раздался звук, как будто кто-то хватил молотком по консервной банке. «Глушитель», – отметил про себя Андрей, словно для него имело значение, пристрелят ли его громко или беззвучно. Не задумываясь о том, что делать дальше, он прыгнул обеими ногами на руку с пистолетом.

Незадачливый стрелок вскрикнул от боли. Его вопль слился с новым «жестяным» выстрелом, произведенным вторым парнем, забаррикадированным в комнате. За спиной Андрея разлетелось окно. Не мешкая, он побежал к входной двери.

Что делать? Попробовать завести машину? Но в доме уже громыхали останки шкафа, а это означало, что через несколько секунд оба стрелка или хотя бы один из них окажутся снаружи. Удирать во все лопатки по улице? Нет, пуля догонит быстрее – до угла не добежишь. То же самое произойдет, если Андрей попытается пересечь участок, чтобы перелезть через забор.

Куда ни кинь, всюду клин…

Клин?

Выдернув из вороха огородного инвентаря лопату, Андрей прижался к стене. Как только черноголовый выскочил из дома, заостренное лезвие с размаху обрушилось на его вытянутую руку с пистолетом.

Выпущенная из глушителя пуля ушла в землю. Замахнувшись вторично, Андрей нанес новый удар, на этот раз от себя, словно действуя штыком. Лезвие угодило круглоголовому в нижнюю часть лица, погрузившись в разинутый рот вместе с выбитыми зубами.

– А?

Это все, что сумел произнести противник, не ожидавший такого поворота событий.

Он и его напарник были профессионалами. Окажись Андрей вооруженным пистолетом и попытайся затеять перестрелку, с ним было бы давно покончено. Но на убийц Рогожкина никогда не опрокидывали шкафы и не применяли против них садово-огородный инвентарь. Такое поведение потенциальной жертвы стало для них полной неожиданностью. Легкая добыча в один миг превратилась в охотника и повела себя совершенно непредсказуемо.

Вот, наверное, о чем подумал круглоголовый, а теперь еще и беззубый боевик, когда Андрей подхватил выпавший из его рук пистолет. Теперь бежать! Уносить ноги, пока не поздно.

Андрей сделал шаг к калитке, потом повернулся и направил ствол в противника.

– Сел на землю и пополз, – скомандовал он.

– Куда? – прошамкал тот, кривя окровавленные губы.

– Туда.

Указав глушителем на кусты крыжовника возле крыльца, Андрей забежал в дом. Зеленоглазый успел выбраться из-под полуразвалившейся дощатой конструкции и взять пистолет в другую руку. Но левшой он не был, нет. Выпущенная им пуля вышибла клочья ваты из оливкового бушлата на вешалке. Андрей выстрелил, не целясь, и попал противнику в бедро. Парня развернуло на девяносто градусов и бросило на холодильник возле двери.

Все это была одна сплошная цепь везений, обычно сопутствующих новичкам. Вряд ли Андрей сумел бы повторить хотя бы один из своих подвигов, действуй он обдуманно. Но мозг словно отключился, предоставив руководство животным инстинктам. Доверившись им, Андрей делал именно то, что следовало в данной ситуации. А еще его спасло то обстоятельство, что пистолет был уже снят с предохранителя. В общем, удача не просто улыбнулась, а сделала это неоднократно.

Андрей чуть не совершил ошибку большинства удачливых игроков, полагающих, что Фортуну можно эксплуатировать до бесконечности. Его подмывало разоружить противника и допросить его, держа на мушке. Но на этот раз инстинкт твердил только одно: бежать, бежать, бежать!

Парень, скорчившийся на полу, никак не мог пуститься в погоню. То же самое касалось его напарника, выглядывающего из кустов. Удостоив его лишь беглого взгляда, Андрей быстро вышел со двора и забрался в отцовскую «Мазду». Теперь, когда опасность обострила его чувства, он обратил внимание на стоящий поодаль джип, который следовало заметить с самого начала, настолько чужеродно выглядел он на тихой дачной улочке.

Выбросив из-под скатов россыпи гравия, «Мазда» рванула с места. Андрей не думал о том, зачем повесили Рогожкина, не прикидывал, куда спрячет трофейный пистолет и что будет делать дальше. Он просто спасал свою жизнь и был поглощен только этой задачей.