Текст книги "Смертельный капкан"

Глава 10

До самого вечера Туманов ждал, что воры снова вызовут его на разборку или сделают что-нибудь похуже, но они словно забыли о его существовании, если не считать злобных взглядов, бросаемых Шаманом издалека.

После ужина разговоры в камере затихли сами собой, постепенно переходя в бормотание. Большая часть заключенных собралась перед телевизором, живо комментируя выступления участников какого-то конкурса. Пока они дружно приобщались к прекрасному, а воры лениво резались в нарды, Туманов незаметно прикорнул у себя на нарах. Он решил, что ночью спать не будет. Не хотелось подыхать подобно скотине, обреченной на заклание. Если уж умирать, то с музыкой. Во всяком случае, попытаться отбиться, а там, как бог даст.

Туманов был уверен, что ночью Шаман подкрадется к нему с заточкой или каким-то другим оружием. Вспомнился рассказ о том, что неугодных заключенных убивают резким ударом гвоздя в ухо. Или душат подушкой. Или удавливают вафельным полотенцем, стягивая его с двух сторон.

Ни один из этих способов Туманова не устраивал. Он больше не задумывался о самоубийстве. С приездом сына у него появилась надежда. Когда Андрей доберется до Соболева, все переменится. Нужно только перетерпеть, дождаться. Всем бедам назло.

В промежутке между полуночью и рассветом Шаман трижды пытался приблизиться к обидчику, но всякий раз Туманов приподнимался или садился, давая понять, что намерен дорого продать свою жизнь. Шипя ругательства, вор возвращался к себе, чтобы сделать новую попытку позже.

Бороться со сном становилось с каждым часом все труднее. Чтобы не отключиться, Туманов то вспоминал по фамилиям всех своих соучеников и сокурсников, то производил в уме сложные математические вычисления, то мысленно создавал рейтинги любимых песен, фильмов, книг. Так постепенно дошло до поэзии.

В кладовой мозга хранилось предостаточно разных обрывков в виде строчек и четверостиший, но вспомнить полностью удалось лишь одно стихотворение. Сочинила его бабушка Нила, которая давно покинула этот мир. Врезалось оно в память потому, что письмо со стихами Туманов получил в один день с телеграммой о смерти бабушки.

Последние пятнадцать лет жизни она провела в крохотной деревушке на берегу Северского Донца, где неожиданно для всех и наперекор общему мнению приобрела домишко. Истая горожанка, она сумела научиться всем премудростям деревенской жизни, обеспечивая себя картошкой, соленьями и куриными яйцами. Но вечерами, покончив с возней в огороде, Неонила Матвеевна возвращалась к своим прежним привычкам: читала, вела дневник, писала родным длинные письма.

Туманов был ее любимцем, поэтому получал весточки особенно часто. Обычно это были длиннейшие отчеты о погоде и самочувствии, пестрящие воспоминаниями и мыслями о жизни. Но в тот раз на тетрадном листке было только это стихотворение, написанное быстрым неразборчивым почерком:

 
Весною ранней цвел подснежник,
Потом – тюльпан, пион, жасмин.
Сейчас, осенних дней предвестник,
Пылает яркий георгин.
 
 
Ушла весна, пора надежды,
Уж первый гром отгрохотал,
Одели яркие одежды
Березы, клены, краснотал.
 
 
И на исходе грустном лета —
С сердечком желтым, вся бела, —
Зачахнув без тепла и света,
Ромашка тихо отцвела.
 
 
Увяли ландыши, фиалки,
Сирень и розы – все цветы.
Лишь ноготки желтеют жалко,
Будя ушедшие мечты.
 
 
Уже осталось жить немного,
Быть может – годы, может – дни.
Вдруг оборвется путь-дорога,
Погаснут яркие огни.
 
 
Но кто предскажет мне кончину?
Нет, предсказать ее нельзя…
Каких цветов мне на могилу
Положат дети и друзья?
 
 
То будет голубой подснежник,
Или фиалка, иль жасмин?
Иль ранней осени предвестник
Красивый пышный георгин?
 
 
Или ромашка, иль гвоздика,
Иль скромный синий василек?
Иль запоздалый вереск дикий,
Иль яркий желтый ноготок?
 
 
А если я уйду в годину,
В какую рождена была?
Останется пустой могила,
Вся от снегов белым-бела.
 

Так и вышло. Когда дети и внуки Неонилы Матвеевны добрались в Синичино, дороги уже были занесены. А цветы на могилу легли искусственные, мертвые, никому не нужные, никого не утешившие.

«Неужели и я тоже уйду? – спросил себя Туманов. – Как можно? Это же несправедливо, если все останется, а меня не будет. Не хочу! Не хочу!»

Приволакивая ногу, Шаман предпринял еще один разведывательный рейд, но на этот раз Туманов не просто дал понять, что не спит, а сел на нарах, готовый вскочить и расправиться с тем, кто имеет наглость угрожать его жизни. Наверное, его лицо было страшным в предрассветных сумерках, потому что Шаман резко изменил курс, притворившись, что встал по нужде.

Весь дрожа от избытка адреналина в крови, Туманов упал на койку и долго лежал неподвижно, прислушиваясь к бешеным толчкам сердца в груди. Еще никогда он не понимал столь отчетливо, что способен убить человека. Голыми руками. Не вступая в дискуссии, не пытаясь избежать прямого столкновения.

«Если Андрей не вытащит меня отсюда, то случится непоправимое, – размышлял Туманов, пользуясь последними минутами покоя перед подъемом. – Сколько еще ночей я смогу провести без сна? Одну? Две? Черт, как же быть? В один прекрасный момент я просто отрублюсь и уже не проснусь. Успеет ли Андрей? Встретился ли он с Соболевым?»

Эти и другие мысли не давали Туманову покоя до полудня, когда его не просто вызвали, а повезли на допрос – на сей раз Перепелицын решил принять его в собственном кабинете.

– Плохо выглядите, Вадим Петрович, – сказал он, присмотревшись.

– Не на курорте, – пожал плечами Туманов. – Вы, кстати, тоже осунулись. Забот много?

Подспудно он надеялся услышать какой-то намек, что главный прокурор уже проявил интерес к делу об убийстве Никольникова, но просчитался. Перепелицыну определенно не понравился панибратский тон подследственного.

– Забота у меня одна, – отчеканил он, бесцельно перекладывая предметы на письменном столе. – Изолировать общество от преступных элементов. Главным образом, от убийц. Поэтому выход у вас один. Дать признательные показания и чистосердечно раскаяться.

– Мне не в чем признаваться и раскаиваться.

– Тем хуже для вас. Мы теперь не скоро встретимся. Не желаете сотрудничать со следствием, что ж, ваше право. Но потом не кусайте локти. Поезд уйдет, не догонишь. Итак, будете продолжать запираться? Отправить вас в камеру? Там у вас какие-то осложнения, если не ошибаюсь?

Провокационный вопрос чуть не вывел Туманова из себя. Сказались порядком измотанные нервы и бессонная ночь. Он прикусил язык, с которого была готова сорваться какая-нибудь пошлость, и вцепился в бортики стула до боли в кончиках пальцев. Перевел дыхание, сосчитал в уме до десяти и сказал:

– Я хочу написать заявление.

– Какое? – насторожился Перепелицын. – О чем?

– За два дня до убийства к нам приходили двое, – сухо пояснил Туманов. – Якобы для проверки водопроводных счетчиков. Но их самих необходимо проверить. Я настаиваю.

– Обоснуйте ваше требование.

– Они несколько минут находились в кухне без присмотра. Отвертку попросили. Пока я искал, один из них мог запросто похитить нож, которым зарезали Никольникова.

Перепелицын пренебрежительно махнул рукой.

– Это все ваши фантазии.

– Нет, не фантазии, – возразил Туманов, стараясь держать себя в руках. – Проверьте, действительно ли эти люди были сотрудниками «Водоканала». Лично я в этом очень сомневаюсь, поскольку дело происходило в выходной.

– Обычная практика. В будние дни никого дома нет.

– И все же я настаиваю на проверке.

– Хорошо, – кивнул Перепелицын. – Проверим.

– Давайте оформим это официально, – не унимался Туманов.

– То есть?

– Я напишу заявление, а вы приобщите его к делу.

– Так не делается. – Следователь пренебрежительно усмехнулся.

– А как делается?

– Это мог бы быть обычный протокол. Допустим, я спрашиваю: как вы можете объяснить то обстоятельство, что гражданина Никольникова убили вашим ножом. Ну а вы отвечаете.

– Так задайте мне этот вопрос, – оживился Туманов.

– Мы с вами уже дважды обсуждали эту тему, – возразил Перепелицын. – Не вижу смысла затрагивать ее в третий раз.

– Вот вы, значит, как?

Следовательский взгляд был скучен, хотя губы выражали определенное довольство – и ситуацией, и своим начальственным положением, и жизнью в целом.

Существует такая категория людей – и их значительно больше, чем нам всем того хотелось бы, – которые обожают самоутверждаться за счет других. Они всегда рады возможности унизить другого. Весь бюрократический аппарат любого государства наполнен ими. Там, где нет возможности приструнить их и призвать к порядку, они упиваются своей властью, прикрываясь буквой закона. Следователь Перепелицын относился именно к этой подлой категории людей. Но его поведение объяснялось не только этим. Он еще и выполнял чей-то заказ. Чей? Туманов намеревался выяснить это. Если только доживет.

– Вадим Петрович, – заговорил Перепелицын с притворной мягкостью, – давайте не будем осложнять ваше положение. Зачем приплетать сюда каких-то водопроводчиков, намереваясь направить следствие по ложному пути…

– В том-то и дело, что они не водопроводчики! – воскликнул Туманов. – И я настаиваю на том, чтобы мои показания были занесены в протокол.

– Нужно будет устроить вам психиатрическую экспертизу, – озабоченно произнес Перепелицын, сдерживая усмешку. – Знаете, кому обычно мерещатся козни и заговоры? Нездоровым людям… Людям, страдающим манией преследования. Кстати, убийцы любят косить под сумасшедших. Это ведь как раз такой случай, верно?

«Я сейчас наброшусь на него с кулаками, – с ужасом подумал Туманов. – Он провоцирует меня, нарочно выводит из себя… Спокойно, Вадик, спокойно».

– Итак, вы отказываетесь проверить мою версию? – спросил он, уставившись на стол перед собой.

– Это не версия, – поморщился Перепелицын. – Это попытка затянуть следствие. Номер не пройдет.

– В таком случае устройте мне очную ставку с Рогожкиным, – глухо произнес Туманов. – Хотя бы это вы можете сделать?

– Нет, – был ответ.

– Почему?

– Рогожкин Олег Дмитриевич покончил жизнь самоубийством, – сказал Перепелицын. – Повесился вчера днем. Так бывает. Человека нет, а показания остались. И изменить это невозможно. Что написано пером, не вырубишь топором.

Туманов чуть не застонал от чувства собственного бессилия. Он услышал, как скрипят его зубы и заставил себя разжать челюсти.

– Вам плохо? – участливо осведомился Перепелицын. – Дать воды?

– Не надо.

– В таком случае вас сейчас уведут. Встретимся перед судом, Вадим Петрович, чтобы закончить кое-какие формальности.

Туманов встал, ожидая, когда в кабинет будет приглашен конвоир. Однако Перепелицын почему-то медлил, принявшись что-то искать в своем столе.

– Послушайте… – Он выдвинул ящик, порылся, задвинул, потянул на себя другой. – У вас ведь есть взрослый сын, верно? Вы не просили его наведаться к Рогожкину? – Тон следователя был слишком равнодушным, чтобы принять его за чистую монету. – Ну, задать вопросы, убедить изменить показания…

Перепелицын задвинул ящик и медленно поднял голову. Самих глаз не было видно. Только сверкающие стеклышки очков.

– Нет, – ответил Туманов. – Я просил Андрея вообще не вмешиваться.

– И правильно. – Следователь кивнул. – Пусть ваш сын держится подальше от этого дела, так ему и передайте. – Он повысил голос. – Конвой! Уведите подследственного.

Разговор закончился. Машинально заложив руки за спину, Туманов шагнул к двери. На душе скребли не кошки. Нет, не кошки. Голодные тигры, может быть, в компании со львами.

Глава 11

Весь предыдущий вечер Андрей провел в ступоре. Купил упаковку пива, чипсы и валялся на диване с телевизионным пультом в руке. Мать сказала, что едет проведать приболевшую сестру в Рогачево, и он был рад возможности побыть одному. Можно было позвонить тете Лизе и проверить, действительно ли мама у нее, но Андрей не стал. На него навалилась апатия.

Он подносил ко рту банку, закидывал в рот порцию хрустящих ломтиков и бездумно пялился в экран, двигая челюстями. Телевизионные персонажи мелькали, как карты в колоде. Это мельтешение подменяло собой реальную жизнь. Два часа в день у телевизора – и так незаметно набегает месяц в году. Около пяти лет, допустим, из шестидесяти, отмеренных судьбой. Одна двенадцатая часть сознательной человеческой жизни.

Произведя эти нехитрые расчеты, Андрей ужаснулся. Сколько же времени он проводит фактически во сне? Не только перед телевизором. В магазинах, транспорте, на работе. Сейчас Андрей был в отпуске, но ведь рано или поздно опять придется впрягаться в лямку и вкалывать, чтобы… Чтобы что? Обеспечить себе пару бездумных часов в день? Зачем тогда все? Зачем было рождаться, взрослеть, мучиться? Хорошо, что сейчас есть цель: спасти отца. А потом?

Словно почувствовав его состояние, позвонила Люба. Рассказала, чем занимается Данилка, какая у него смешная щель во рту на месте выпавшего зуба. Потом, без всякого перехода, спросила:

– Ты ведь вернешься, правда? Я поняла, что без тебя не могу. Не могу, понимаешь?

– По-моему, ты прекрасно без меня обходилась в последнее время, – проворчал он.

– Дура была потому что, – легко согласилась Люба. – Но теперь все, такого не повторится, честное слово. Я буду тебе самая лучшая и верная жена.

– Слышал уже.

– Андрей… Андрюша… Возвращайся, а? У меня на сердце неспокойно. Боюсь за тебя. Ты во что-то плохое впутался, да? Уезжай оттуда, пока не поздно. Прошу тебя. Ну пожалуйста, милый…

Родной, до боли знакомый голос заставил Андрея еще раз задуматься о положении, в котором он находился. Сегодня его чуть не убили. Вот так запросто, выстрелом в упор. Зато теперь у Андрея оказался трофейный пистолет, и он даже умеет с ним обращаться. Но достаточно ли этого, чтобы отбиться от врагов, которые наверняка пойдут на все, чтобы замести следы и не дать правде всплыть наружу.

– Андрей? Ты меня слышишь?

Встревоженный голос жены вывел его из задумчивости.

– Слышу, – сказал он. – Я тебе перезвоню.

Он выключил телефон, а потом долго и бесцельно бродил по квартире. Зачем-то заглянул в отцовскую тумбочку, потрогал его бритву, посмотрел, какую книгу он читал перед тем, как…

«Перед тем, как нормальная жизнь для него закончилась, – холодно подсказал внутренний голос. – Перед концом».

Андрей в свои годы дважды побывал за решеткой. Один раз он провел там целых десять суток, второй раз – всего два дня, но этого опыта хватило ему на всю оставшуюся жизнь. Он твердо решил, что не собирается возвращаться туда ни при каких обстоятельствах. Но стычка в дачном поселке фактически поставила его вне закона. Он проник на чужую территорию, нанес одному человеку травму, второму – огнестрельное ранение, угнал машину и незаконно хранил оружие. Таким образом, окажись Андрей в руках закона, ему из этих рук уже не вырваться. Сунут в клетку, и поминай как звали.

Неужели до этого дойдет? Пока неизвестно наверняка. Но может дойти. И вероятность эта очень, очень высока.

Не отдавая себе отчета в том, что он делает, Андрей стал собирать вещи, которые успел разложить по всему дому. Он вдруг почувствовал себя зверем, забравшимся в ловушку. Еще немного, и дверца захлопнется. И тогда выхода уже не будет.

Первое знакомство с неволей у Андрея состоялось в армии. Самоволка, пьянка, драка – это были звенья неразрывной цепи, закончившиеся гауптвахтой. Размещалась она в здании гарнизонной тюрьмы, где, по слухам, в свое время содержался сам Котовский.

Камера представляла собой сплошной каменный куб без окон. Шесть метров в длину, шесть метров в ширину, примерно столько же до потолка. Для сна полагались деревянные лежаки – такие же Андрей однажды видел на одесском пляже. Но днем пользоваться ими запрещалось: трем нарушителям воинской дисциплины со споротыми погонами и без ремней полагалось стоять, ходить или сидеть на узеньком выступе вдоль стены, по которому даже кошке пройти было бы сложновато.

Помаявшись в холодной, промозглой камере, один из солдат предложил наплевать на запрет и, подавая пример, устроился на лежаке, накрывшись шинелью. Остальные последовали за ним, но долго наслаждаться комфортом им не довелось. Дверь открылась, заглянувший в камеру сержант-краснопогонник рявкнул куда-то в коридор:

– Тащите шланг, организуем пляжникам курорт.

Мощная струя, хлынувшая внутрь, несколько раз прошлась по арестантам, а потом ударила в пол, и очень скоро он покрылся водой, которая поднялась до середины сапог. Порог в камере был высокий, возможно, специально предусмотренный для подобных случаев, так что под ногами образовалось целое море, до того холодное, что сразу начало крутить кости.

Андрей с товарищами по несчастью безвылазно провели там сутки, на протяжении которых их не выводили ни на прогулку, ни в уборную. Минут двадцать пытаешься дремать на узеньком насесте, потом тупо стоишь или бродишь от стены к стене, гоняя сапогами волны, раскачивающие деревянные «плоты». Первым упал в воду тот самый умник, который заварил кашу. К утру все трое были мокрыми с головы до ног и ничего не соображали от усталости и холода.

Над ними сжалились, покормили, дали немного согреться в соседней камере, а потом заставили вычерпывать воду и вытирать пол отрезами солдатских одеял, заменявшими на гауптвахте тряпки. Работа продолжалась два дня, а когда закончилась, в «бассейн» опять напустили воды, так что скучать Андрею не пришлось. В часть он вернулся худой, как скелет, и со значительно возросшим уважением к воинской дисциплине.

После того памятного случая он полагал, что больше никогда не услышит скрежет тюремных засовов, но ошибся. Так зачастую поступаем все мы, когда строим сколько-нибудь долгосрочные прогнозы.

Дело было ранней весной, стояла уже поздняя ночь. У Любы начались схватки, ее отвезли в больницу. Андрей, бледный как мел, бродил по коридору, ломая пальцы и прислушиваясь к полным муки стонам и крикам за дверью. Выбежала медсестра, спросила, какая у него группа крови, отрывисто предложила побыть донором, потому что у роженицы группа такая же, а запаса нет. Схватки Любы сопровождались сильным кровотечением – без донорской крови ее было не спасти.

Обмирая от страха за жену, Андрей подставил руку. Крови у него выкачали порядочно – после этого неожиданного донорства он был вынужден ходить, хватаясь за стены. Подмигнув, медсестра налила ему полстакана спирту, он хватил и действительно почувствовал себя значительно лучше. К этому времени Люба успешно родила, а полчаса спустя Андрею вынесли ее вещи в узелке и подробно перечислили, что нужно принести утром.

Светало. Размахивая узелком, Андрей возвращался домой пешком, потому что улицы были пусты, а мобильник и деньги он впопыхах не захватил из дома. Идти было далековато, километра три или четыре, а спать хотелось так, что свинцовые веки хоть пальцами придерживай. Ощущать себя счастливым отцом не получалось. Хотелось поскорее упасть на кровать и поспать пару часов перед тем, как возвращаться в больницу с чистым бельем, гигиеническими средствами и прочими необходимыми вещами.

Увидев приближающиеся фары автомобиля, Андрей бросился к дороге, но не учел, что еще не вполне протрезвел, а растаявший накануне снег подмерз, превратившись в наледь. Ноги взмыли вверх, зад резко опустился вниз, Андрей сел на тротуар, а машина оказалась милицейской. Оттуда выбрались двое патрульных, поинтересовались, отчего это алкашу не спится и не хочет ли он в кутузку.

Нет, в кутузку Андрей не хотел, обращение ему резко не понравилось, а откупиться было нечем. Слово за слово, и вот уже забрали его в участок, там развернули узелок, обнаружили окровавленное тряпье и понеслось. Грабитель? Сексуальный маньяк? Серийный убийца?

Андрей пытался объяснить, что возвращается из роддома, но слушать его не стали, а навешали трендюлей и определили в одиночную камеру, чтобы поутру с задержанным разобрались уже компетентные товарищи. Последовали допросы разных степеней, и стали Андрея прессовать, принуждая «колоться», и сунули к нему в камеру расписных блатарей, пугавших немедленной расправой. Милиционерам долго не хотелось признавать, что они опростоволосились, но, наконец, они проверили показания Андрея по своим каналам и неохотно отпустили его.

Господи, какое же невероятное счастье испытал он, очутившись на свободе! Плевать было на предстоящие объяснения с Любой и начальством на работе. Главное, он выбрался из тесного каменного мешка, полного смрада и ужаса. Рассказывая позже о своих злоключениях, он смеялся, как будто речь шла о забавной шутке, но смешно ему не было.

И вот сейчас на его месте оказался отец. Причем, его положение намного хуже: его мурыжат не просто по глупости или от нечего делать, а с определенной целью – его пытаются обвинить в убийстве и отправить за колючую проволоку на долгие-долгие годы.

А что Андрей, его родной сын?

Андрей топчется в прихожей с чемоданом, намереваясь сбежать в свой город. Бросив близкого человека в беде. Человека, носившего его на закорках, заботившегося о нем, оберегавшего от опасностей. Учившего не быть трусом и подлецом.

Выругавшись, Андрей опять разобрал чемодан, сгреб пивные банки и отправился выносить мусор. Ночью он спал тревожно, но, проснувшись, прислушался и почувствовал, что душа его спокойна. Он не совершил ужасный поступок, за который ему было бы стыдно до конца дней. Он остался и готов был делать то, что должен делать.

В первую очередь следовало обезопасить мать, на тот случай если убийцы из дачного поселка захотят расправиться с ненужным свидетелем, то есть с ним, Андреем.

Он сразу же позвонил матери и, справившись о здоровье тети, предложил:

– Мама, может тебе стоит погостить у тети Лизы подольше? Ей ведь, наверное, помощь нужна. Ну, семейство накормить, ее саму вкусненьким побаловать.

Несколько секунд она молчала, шумно и часто дыша. Андрей невольно улыбнулся. Как порой легко обнаружить чужие хитрости, шитые белыми нитками!

– Ты серьезно? – спросила мать наконец.

– Конечно. Я не маленький, не пропаду.

– Ну… – Она замялась. – Даже не знаю…

По голосу было слышно, что прекрасно знает. Смотрит, небось, на своего Карена сияющими глазами и думает, как объявит ему радостную новость о том, что задержится у него в гостях. Улыбка на губах Андрея искривилась, ему стало противно. Но не мог же он сказать напрямик: ты, мол, мама, домой пока не приезжай, тебя здесь в заложницы взять могут.

– Мне полезно будет побыть одному, – нажал Андрей. – Есть о чем подумать.

– Да, я понимаю, – согласилась мать. – Но пообещай, что будешь регулярно звонить, и если тебе понадобится что-нибудь, то сразу…

– Сразу сообщу. Не беспокойся. Пусть тетя Лиза выздоравливает.

Завершив разговор, Андрей некоторое время сидел неподвижно. На душе было уже не просто муторно, а гадко. Получалось, что он все же предает отца. Но иного выхода просто не было. Андрею совсем не хотелось, чтобы мать стала жертвой его разборок с бандитами. Уж лучше пусть со своим Кареном тискается. Тьфу, прости господи!..

Выбросив все посторонние мысли из головы, Андрей стал собираться в прокуратуру.