Текст книги "В донесениях не сообщалось... Жизнь и смерть солдата Великой Отечественной. 1941–1945"

Сергей Егорович Михеенков
В донесениях не сообщалось… Жизнь и смерть солдата Великой Отечественной. 1941–1945

Солдатские истории

Тридцать с лишним лет вел записи воспоминаний фронтовиков, участников Великой Отечественной войны. Записывал на диктофон и в блокнот, когда случалась очередная встреча с бывшим минометчиком, рядовым пехотинцем или лейтенантом, командиром стрелкового взвода, когда человек открывал душу и рассказывал о том, как все было. И вот настал срок собрать записанное воедино. Получилась огромная рукопись. И тогда я взял из солдатских рассказов самые яркие, на мой взгляд, эпизоды и выстроил их в хронологии. Получилась цепь монологов, коротких историй, которые рассказывает Солдат.

Однако, публикуя эти истории, я все-таки обязан сказать, что рассказаны они мне конкретными людьми. На войне у них были разные звания и должности. Вот их имена: радиотелеграфист, автоматчик пулеметно-автоматного взвода Николай Иванович Алексеев из города Волжский Волгоградской области, командир взвода связи лейтенант Василий Иванович Антипов из поселка Износки Калужской области, тоже калужане – командир отделения автоматчиков Григорий Фролович Борисов из села Закрутое, командир стрелкового взвода лейтенант Александр Васильевич Ткаченко,, артиллерист лейтенант Александр Евменович Горбатин из Калуги, красноармеец Петр Васильевич Демичев из поселка Бетлица, командир танковой роты лейтенант Иван Евтухович Деркач из Калуги, командир отделения автоматчиков сержант Николай Сергеевич Жаворонков из села Мокрое, водитель полуторки красноармеец Екатерина Ефимовна Калиничева (Рогачева) из деревни Муравьевки, командир стрелкового отделения сержант Николай Степанович Мордасов из деревни Подберезье, минометчик Иван Иванович Олимпиев из Калуги, старшина Ефим Трифонович Половой из деревни Зимницы, связист Георгий Васильевич Прокопов из Краснодарского края, командир стрелкового взвода, кавалер ордена Александра Невского Николай Петрович Назымок из деревни Кербутовки, что на Черниговщине, шофер противотанковой батареи Михаил Семенович Кареев из Санкт-Петербурга, москвичи: старшина, стрелок экипажа штурмовика Ил-2 Георгий Афанасьевич Литвин, командир экипажа скоростного бомбардировщика Геннадий Георгиевич Соколов из города Мещовска, а также минометчик Александр Павлович Прокофьев, летчик-штурмовик лейтенант Алексей Филиппович Романов, военфельдшер Василий Иванович Саменков, морской пехотинец старший матрос Виктор Леонидович Сумников, лейтенант Иван Алексеевич Таланов из города Кирова, командир минометного расчета Дмитрий Федорович Тройнин, стрелок-радист танка Т-26 Алексей Иосифович Чухилев из города Волчанска Харьковской области, партизан, а потом красноармеец Николай Николаевич Шабалин, сапер Иван Матвеевич Шведов из села Черная Грязь Жуковского района Калужской области, земляк маршала Победы Г. К. Жукова, кавалерист 1-го гвардейского кавкорпуса Василий Давыдович Ушаков из Тарусы, связист 338-й стрелковой дивизии 33-й армии Владимир Петрович Гуд из Минска, военфельдшер Лилия Григорьевна Кротова, кавалерист Константин Игнатьевич Драгун – оба из города Вилейки Минской области Беларуси.

Многих из них уже нет на свете. Отправился в свой последний, теперь уже бессрочный полет кавалер двух орденов Красного Знамени пилот Ил-2 Алексей Филиппович Романов, к своему погибшему взводу, о котором вспоминал всю жизнь, ушел лейтенант Василий Иванович Антипов, отболели раны старшины Ефима Трифоновича Полового…

С нами остались память о них и их рассказы.

Сергей Михеенков

г. Таруса

2007 год

Глава 1
22 июня и то, что было потом

По-разному мои герои встретили это злое утро 22 июня 1941 года. Но в памяти их оно оставило одинаково гнетущее впечатление. Случилось то, что, в сущности, ожидали, к чему готовились. Но то, как все это произошло и какие мгновенные губительные последствия оно принесло, потрясло даже тех, кто служил в рядах РККА уже не первый год и кто даже имел военный опыт.

Вот что записал в своем дневнике начальник Генерального штаба сухопутных войск Германии генерал-полковник Франц Гальдер в этот день:

«22 июня 1941 года (воскресенье), 1-й день войны.

Утренние сводки сообщают, что все армии, кроме 11-й (на правом фланге группы армий «Юг» в Румынии), перешли в наступление согласно плану. Наступление наших войск, по-видимому, явилось для противника на всем фронте полной тактической внезапностью.

Пограничные мосты через Буг и другие реки всюду захвачены нашими войсками без боя и в полной сохранности. О полной неожиданности нашего наступления для противника свидетельствует тот факт, что части были захвачены врасплох в казарменном расположении, самолеты стояли на аэродромах покрытые брезентом, а передовые части, внезапно атакованные нашими войсками, запрашивали командование о том, что им делать…

После первоначального «столбняка», вызванного внезапностью нападения, противник перешел к активным действиям. Без сомнения, на стороне противника имели место случаи тактического отхода, хотя и беспорядочного. Признаков же оперативного отхода нет и следа. Вполне вероятно, что возможность организации такого отхода была просто исключена. Ряд командных инстанций противника, как, например, в Белостоке (штаб 10-й армии), полностью не знал обстановки, и поэтому на ряде участков фронта почти отсутствовало руководство действиями войск со стороны высших штабов».

Особенно глубокие вклинения германских войск в оборону Красной армии произошли на центральном направлении, в районе действий Западного особого военного округа. Здесь немцы наносили концентрированный удар, введя в бой моторизованные части, поддерживаемые с воздуха штурмовой авиацией.

Каким же был наш ответ мощному прорыву врага?

22 июля, ровно через месяц после начала боев, за «трусость, бездействие и паникерство» по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР были расстреляны командующий Западным фронтом генерал армии Д. Г. Павлов, начальник штаба фронта генерал-майор В. Е. Климовских, начальник связи фронта генерал-майор А. Т. Григорьев, командующий 4-й армией генерал-майор А. А. Коробков. Из допросов генералов, а также документов, которые стали известны позднее, видно, что удар немцами был нанесен настолько мощный, что противостоять ему наши войска просто не могли. Но предмет нашей книги – не ошибки высшего командования, хотя и о них мы говорить еще будем, а то, как действовали, чему стали свидетелями рядовые бойцы, то есть те, кто должен был выполнять приказы генералов, в том числе и расстрелянных через месяц после начала войны.

– В июне мы стояли в летних лагерях. Несли службу, занимались боевой учебой. Я был водителем полуторки.

16-го числа бригада выдвинулась к границе с Восточной Пруссией. На дневки останавливались в лесах. Маскировались. Отдыхали. Ночью двигались.

Однажды к нам прибежал солдат из соседнего гарнизона, рассказал, что весь караул перебит литовцами, один он живой остался, потому что отдыхал в караульном помещении и оттуда незаметно смог уйти. Нам было приказано взять оружие и разобраться, что там происходит. Мы привели тех литовцев. Литовцы были злые, нахальные, говорили, что завтра, мол, вам немцы покажут, кто тут хозяин…

По дорогам все эти дни ходили люди в советской милицейской форме. Ходят и ходят. Мы им не придавали особого значения. Думали: приграничная полоса, милиция тоже несет свою службу.

Вечером 21 июня перед отбоем мы натянули на дубах простыню и смотрели кинофильм «Чапаев».

Проснулись на рассвете от гула самолетов. Выскочили из палаток, смотрим: на востоке уже занялась заря, небо она охватывала далеко, а от летящих самолетов снова стало темно. Бомбардировщики и штурмовики летели сплошняком. С крестами, не наши. И все же не верилось, что началась война.

Пролетели они над нами. Потом, смотрим, часть самолетов отделилась и перестроилась в отдельный косяк. Косяк этот тут же развернулся – и на нас. Один самолет сразу клюнул вниз, и из него будто горох посыпался…

«Ложись!» – закричали. Вокруг начали рваться бомбы.

Самолеты заходили на бомбардировку снова и снова. Я лежал рядом с младшим лейтенантом Сидоренко. Что-то тяжело упало позади нас. Мы оглянулись, а там человек без головы лежит.

Во время третьего захода меня засыпало землей. Ребята подбежали, откопали.

В ночь на 22-е командир нашей 28-й танковой дивизии полковник Черняховский командирам нескольких танковых полков приказал срочно передислоцироваться. Немцы бомбили пустой лес, где еще несколько часов назад стояли наши танки. Вот тебе и милиционеры на дорогах…

– Стали мы отступать. Горючего ни к танкам, ни к машинам не было. К утру только подвезли и сделали заправку. Все это время нас бомбили и бомбили. А на земле атаковали танки и пехота.

Наши танковые полки время от времени контратаковали. Танки у нас были легкие, слабые против их ПТО. Многие тут же, при попадании, загорались. Но контратаки все же удавались. Мы их отбили, и дивизия начала собранно отступать.

Мы, водители, подвозили к танкам снаряды. Иногда в дороге нас перехватывали немецкие самолеты. Жутко, когда ты мчишься по дороге, в кузове снаряды, а над тобой висит «Мессершмитт» и долбит из пулемета. Он стреляет, а ты от него – как заяц…

Вскочили мы в Ригу. Следом за нашими машинами – немецкие танки. Мы спрятали свои машины за домами возле рынка. С чердаков по нашим машинам и по нас латыши открыли из пулеметов огонь. Откуда-то взялся наш танк БТ, около роты солдат пошли в атаку и начали очищать дом за домом от пулеметчиков.

Из Риги мы выехали на дисках. Колеса у всех машин были пробиты. Начали ремонтироваться.

Вскоре догнали колонну наших танков. Вел колонну сам Черняховский.

Немцы в то время были и позади, и впереди, и справа, и слева. И сверху. Потому что самолеты не прекращали налеты. Черняховский дал такую команду: «Вперед! До полного соприкосновения с противником!» Так мы прорывались к своим. Чтобы не попасть в плен.

Подошли мы к Новгороду.

Танкисты, потерявшие свои танки, были сформированы в пехотные роты.

Оборону держали на валу. Окна первых этажей домов заложили кирпичом. Между домами по окраине Новгорода соорудили валы из кирпича и камней. Мы засели за домами. У меня был карабин. Я стрелял из него.

Многие жители Новгорода тоже взялись за оружие. Не хотели сдавать немцам свой город. Помню, из слухового окна своего дома стреляла одна девушка. Стреляла из винтовки. И так метко! Выстрелит – и немец в цепи падает. Может, спортсменка была.

Атаковали немцы непрерывно и вскоре потеснили нас к центру города. К древнему детинцу, к кремлю. Но и там мы долго не продержались.

Началась переправа через Волхов. А кремль еще не сдавался. Его еще сутки после нашего ухода защищал батальон разведки. После остатки батальона через Волхов перебрались к нам.

Мы к тому времени уже заняли оборону по берегу Волхова.

По воде плыли трупы. Наши, немецкие. И вода в реке была красной от крови. Немцы несколько раз пытались форсировать Волхов прямо перед нами. Но мы их сбивали назад. Они обошли нас где-то южнее и там перешли через Волхов.

Начались бои в Ярославовом дворище.

Мы отошли к Ильменю. Прижали они нас к озеру. Непрерывные артиллерийские обстрелы и бомбежки. Взрывы, дым, копоть, огонь, стоны раненых. В тыл отправляли только тяжелораненых. Все остальные были в строю. Там, у озера, меня тяжело ранило. Мгновенный удар, как будто бревном. Все сразу потонуло, и я уже ничего не помню.

Очнулся я в медсанбате. Как оказалось, где-то под Валдаем. Гляжу – ветки надо мной. Лежу в шалаше. Подушка, простыня, серое солдатское одеяло. Ага, думаю, живой и где-то в глубоком тылу…

Две девушки стоят неподалеку и разговаривают. Я весь в бинтах. Оказывается, меня еще и сильно обожгло. Контузило. Как оказалось, рядом разорвалась бомба и меня взрывной волной отбросило на 18 метров.

– Служить я хотел в кавалерии. Мимо нашего техникума шли поезда, и часто я видел, как в дверях вагонов стояли кавалеристы Особой Дальневосточной армии. Стройные, в длинных шинелях, подтянутые, со шпорами, с шашками на боку.

Когда пришло время служить, в военкомате меня спросили: «В военное училище хочешь поступить?» – «Хочу. Только в кавалерийское». – «Хорошо». Выписали направление в Тамбовское кавалерийское училище. Но когда начал проходить комиссию, выяснилось, что принимают только рост 164–167, а у меня 177 сантиметров! Мне говорят: «Вы на 10 сантиметров переросли».

Загоревал я. Но потом мне подсказали, что в том же Тамбове есть пехотное училище. Я и пошел туда.

16 июня 1941 года мы сдали выпускные экзамены и получили лейтенантские звания – два кубаря в петлицы.

Отпуска нам не дали. Сформировали команду из 21 лейтенанта и направили для дальнейшего прохождения воинской службы в Прибалтику.

В Каунасе нам сказали, что наша часть расположена на станции Козлова Руда. Нам выдали денежное довольствие. Помню, я получил 1960 рублей красными новенькими тридцатками с портретом Ленина.

Когда ехали до станции, слышали, литовцы шушукались: вот, мол, русские молодыми офицерами части пополняют, к войне готовятся…

На станции мы выяснили, что до части еще идти проселком километров десять – двенадцать. А тут ночь наступает. Что делать? Старший нашей команды, Малашенко, позвонил в часть, и оттуда сообщили: куда вы, мол, на ночь глядя, завтра воскресенье, пришлем за вами машину, а пока располагайтесь на ночлег там, на станции.

В 6 часов утра из части приезжает младший лейтенант и поднимает нас: «Подъем, ребята! Война с Германией!»

Мы – на машину и в часть. А уже самолеты немецкие пролетают, бомбят то тут, то там.

Часть была поднята по тревоге. Нам приказ: занять позиции по границе с Восточной Пруссией.

Я принял взвод 190-го стрелкового полка 11-й армии. Взвод находился на позициях и в обороне. Весь батальон наш был сформирован из курсантов полковой школы, младших командиров. Сержантская школа.

Выслали мы разведку. Разведка вернулась, доложила, что перед нами никого нет. Стали ждать. Ждали недолго. Вскоре по фронту перед нами появились грузовики. Из них выскочила пехота. Немцы сразу развернулись и пошли в атаку. Идут – цепь ровная. В руках карабины с примкнутыми штыками. Штыки короткие, плоские.

Комбат подает команду: «Без команды огня не открывать!» Лежим ждем команду. Немцы уже близко. Слышим, комбат кричит: «Примкнуть штыки! В атаку! Вперед!»

У меня был пистолет ТТ и автомат ППД. Рядом лежал сержант. Я сразу сержанту: «Сержант, на мой автомат, а мне дай-ка твою винтовку». В училище мы основательно изучали штыковой бой. Штыком я владел.

Поднялись. Идем. И они идут. Тоже, видать, поняли, что сейчас будет. Сходимся. Без единого выстрела. Только топот сапог и дыхание. Уже каждый наметил себе противника, с кем схватиться. Гляжу, на меня идут трое. Рукава засучены, воротники расстегнуты. Сбоку болтаются коробки противогазов. Сзади над плечами торчат ранцы из телячьей кожи. Каски плотно пристегнуты ремешками под подбородком.

Я ударил одного. Штык вошел легко, легче, чем в манекен на полигоне. Немец не ожидал моего выпада, он еще только готовился к удару. Выронил карабин. От моего удара ранец за его спиной подпрыгнул. Я попытался выдернуть штык, но немец не падал и держал ствол моей винтовки руками. Тогда я изо всех сил рванул винтовку на себя.

Сержант тем временем свалил второго. А третий заскочил мне сзади, пока я вытаскивал штык. «Лейтенант! Сзади!» Я успел оглянуться, винтовку уже не развернуть, ударил прикладом. Не знаю, попал не попал. Тут все перемешалось. Свалка! Лязг саперных лопаток! Ревут как кабаны! Хруст! Потом я догадался, что это кости хрустят. Того и гляди, как бы своего не пырнуть.

Вскоре разошлись. Они – в свою сторону, мы – в свою. Убитых никто не собирал. Ни они, ни мы.

Командир батальона в этой штыковой атаке шестерых заколол. Фамилию его я не запомнил. Помню только: высокий был, повыше меня, плотный, белокурые волосы.

– Наш кавалерийский полк стоял в Бессарабии, на границе с Румынией. Где-то в начале июня наши наблюдатели заметили, что на том берегу реки Прут румынские пограничники и часовые заменены немецкими солдатами.

Я был начальником радиостанции. Имел звание сержанта. Перед этим закончил полковую школу радистов. Радиостанция наша размещалась на тачанке. Тачанка запряжена четверкой лошадей.

Где-то 5 июня мы привели свое хозяйство в походное положение. Поправили упряжь, отремонтировали тачанку. Нам раздали патроны.

В три часа ночи 22 июня меня разбудил дежурный по эскадрону и сказал: «Васька, срочно в штаб. Тревога». Встали. Запрягли коней. Поехали. Ездовой у меня был лихой. Четверкой правил, как шофер автомобилем. Любую кочку, бывало, объедет. Подъезжаем к Яр-Горе, где стоял наш полк. А уже утро, седьмой час. В это время обычно проводится уборка лошадей, раздаются команды. А тут – тишина. Навстречу – командир моторизованного взвода младший лейтенант Туцкий. «Что случилось?» – говорю. «Как что? А ты не знаешь разве? Война!» Иду в штаб. В штабе у писаря: «В чем дело?» – «Война». – «С кем?» – «С Германией. С Румынией».

И началось.

Моя работа – наладить связь. Погнали мы свою тачанку к румынской границе. Нас предупредили: «Маскируйтесь. А то попадете под обстрел». А гляжу, над нашими позициями летает румынский самолет-корректировщик. У него не убирались шасси, и мы называли его «свесив ножки». Пока мы разворачивали тачанку, слышим: ш-шу-шу-шу – бах! Снаряд прилетел. Ага, теперь и я поверил, что война началась.

Приказ на отход. Бойцы недоумевали: почему без боя? Мы что, с румынами, что ли, справиться не можем?

А отход дело такое… Сперва пошел, а вскоре, глядишь, и побежал уже… Тачанку нашу разбило снарядом. Радиостанция пропала. За это нас потом таскали в особый отдел.

Поймал я коня в поле. Конь без седла, без уздечки. И карабин у меня был без ремня. На складе ремней не оказалось. Готовились, готовились, а началось – и карабин без ремня, конь без седла… Кавалерист, едрёна мать!..

Вскочил я на этого коня. Поехал. Спасибо коню, вынес меня из-под обстрела.

Полк наш дошел до Днестра. Так и бежали, без боя. Драпали не сопротивляясь. Управления никакого не было. Батальоны между собой с трудом поддерживали связь. Неразбериха. Паника.

Днестр переходили у Бендер по понтонному мосту. На Днепре встали возле острова Хортица. Вот тут-то меня и вызвали в особый отдел. Спросили: «Чем можете доказать, что радиостанцию вы попросту не бросили?» Я и говорю майору, который меня допрашивал: «Радиостанция действительно разбита вместе с тачанкой. Там же побило и лошадей. И доказать я это могу». – «Как?» – «Надо сходить туда. И вы сами увидите и воронку, и нашу разбитую тачанку, и побитых лошадей». – «Куда сходить?» – спросил майор. «Туда, – говорю, – товарищ майор, на Прут». Он посмотрел на меня внимательно и больше вопросов не задавал, отпустил.

– Недолго мы лежали в окопах. Поступила команда на отход.

Вышли из Каунаса. Впереди река Неман. Мост взорван. Взрывали его наши. Взрывом осадили фермы, и пройти по мосту было еще можно. Но на том берегу уже засели немцы. Десант.

Комбат отдает приказ: застелить досками провал – и вперед! Выбежали мы на мост. Немцы открыли огонь из пулеметов. Сразу же убило комбата. Комиссар нам и говорит, что так нас на мосту всех перебьют. И мы пошли вдоль Немана в сторону Белостока. Думали, что там наши держатся.

Постепенно мы разбились по ротам, по взводам. По отделениям. А до этого бежали стадом. Мелкими группами выходить было легче.

Неман мы переплыли на лодке. Я вел свой взвод – 38 человек. Двоих потеряли в штыковой. Глядим, на том берегу домик и лодка. Я сержанту-москвичу и говорю: «Ты плаваешь хорошо. Видишь лодку?» Тот вскоре лодку пригнал. Так мы переправились. В домике жил старик. Я ему и говорю: «Люди голодные. Дайте что-нибудь поесть. Мы заплатим». Вынес нам большой кусок сала и хлеба бо-ольшущую ковригу. Я ему даю деньги. А он: «Вам еще далеко идти. Спрячь, лейтенант, деньги, пригодятся».

И точно, деньги мне пригодились. Только уже в концлагере.

Мой помкомвзвода, старшина-грузин, порезал хлеб, сало. Поделил всем поровну. Хозяин нам принес еще и молока. Поели мы хорошо и пошли дальше.

Так мы шли до 20 июля. Никак своих не догоним. Везде немцы. Разделились на группы.

Около Молодечно мы втроем пошли в деревню. Утром вышли из леса. И вдруг: «Хенде хох!»

Нас обыскали. Все отобрали. Но деньги у меня в кармане остались.

Попал я в концлагерь в Молодечно. И пробыл в нем больше трех месяцев. Отощал, дошел. Ну, думаю, скоро и мне в ров ложиться. А я в то время состоял в похоронной команде. Мертвых товарищей в ров возил, присыпал землей. Стал думать, как бы сбежать.

В день мы складывали в могилы по 200–300 человек. Бывало, подойдет немец из охраны, спрашивает: «Вифель русски зольдатен капут?» Мы отвечаем: «Цвай хундерт фюнфцигь…» Он в ответ: ха-ха-ха!

В начале ноября я бежал. Отпросился у охранников в деревню: мол, к сестре, за хлебом. И немцы мне поверили, отпустили. Был у меня в лагере друг, Коля Пшеничко, украинец. И вот нас с ним пулеметчик отпустил. Я немного знал немецкий язык. И уговорил охранника.

Эх, как мы бежали из той деревни! Переоделись в гражданское – и ходу! В другой деревне нас снова накормили, смазали больные ноги гусиным жиром. Ноги-то стертые были все, сбитые.

А война уже под Москвой шла.

В деревне Лоси одна женщина нам и говорит: «Куда же вы, сыночки, пойдете? Вон Москва где! А у вас ни хорошей одежды, ни сил. Исхудали вон…» И узнали мы от нее, что у них в Лосях есть бывшие депутаты, которые организуют борьбу с немцами здесь, в лесах Белоруссии.

Так я попал в партизанскую бригаду Андрея Ивановича Волынца «За Советскую Белоруссию!». Бригада действовала в районе города Вилейки. Меня назначили командиром роты.

– И был у меня в отряде один случай.

Помните, нас троих один немец в плен взял? Это когда мы от Каунаса бежали, голодные, без патронов. А я их – шестьдесят восемь сразу!

Когда началась операция «Багратион» и наши войска пошли в наступление, нам, партизанам, была поставлена задача: перехватывать и не выпускать отступающие разрозненные немецкие части и подразделения. Как они нас когда-то перехватывали в Каунасе.

Я со своей ротой затаился под Клинцевичами. Разведка моя ходила туда-сюда, сообщала обо всех передвижениях. И вдруг: «Со стороны Куренца идет колонна немцев числом до роты».

Мы быстро переместились, перехватили дорогу. Ждем. Вскоре, смотрю, идут. С оружием, собранно. Ну, думаю, если завяжется бой, то мы их положим. Но кого-то, думаю себе дальше, и из наших ребят после того боя хоронить придется. Спрашиваю я своих командиров взводов: «Кто знает немецкий язык?» Пожимают плечами. Сержанта-москвича спрашиваю. А он: «Да знаю несколько слов. А все же ты, товарищ лейтенант, лучше знаешь». Э, думаю, была не была!

Выхожу навстречу колонне. Одет я был во все немецкое. Они меня сперва приняли за своего. Поднял руку, кричу, чтобы сдавались, что они окружены большим отрядом партизан, что, если не примут условия о сдаче, будут все до единого истреблены.

Немцы смешались и быстро стали готовиться к бою. К партизанам в плен они не хотели. Тогда я подал условный сигнал, и из пшеницы поднялась густая цепь нашей роты. Немцы увидели, что нас и вправду много, опустили оружие.

Я приказал обер-лейтенанту построиться. Тот их построил в две шеренги. Мы обошли строй. Смотрим, у них три пулемета. Один мой партизан – за пулемет. Немец оттолкнул его, пулемет держит крепко, не отдает. Я – к обер-лейтенанту. У него, смотрю, скулы задвигались, побледнел весь. Но автомат с плеча снял, положил его перед собой на землю. Вытаскивает из-за пояса ручную гранату, тоже кладет рядом. Тишина. Тогда он, не поворачиваясь к остальным, сказал что-то. И начали складывать оружие остальные.

Наши оружие разобрали – и опять ко мне: «Товарищ лейтенант, а можно товарообмен произвести?» А я вспомнил, как они нас, пленных, обдирали. Давайте, говорю, только до подштанников не раздевать.

Повели мы их. И в лесу наткнулись на соседний отряд. Те, не разобравшись: «Немцы!» – и открыли огонь. Двоих пленных – наповал. И ранили одного нашего. «Стой! Свои!» Насилу разобрались. Мы ведь – во всем немецком! И оружие немецкое! Я докладываю: «Пленных веду!» – «Каких пленных?» – «Немцев пленных! Что, не видите разве?» Те смотрят с недоумением.

А правда, в плен немцев мы никогда не брали.

– 22 июня 1941 года мы, деревенская ребятня, драли лыко в лесу. Лес был государственный, за Образцовкой, и мы обычно вели себя в нем тихо. Лесников боялись. А тут что-то раздурились. Кричали, баловались. А лыко драли на лапти. Надрали. Кто по три пука, кто поменьше. Пошли домой. И вдруг навстречу – Фрол Леонтьевич, батька мой. Лесник. И говорит: «Ух вы! Раскричались… Что шумите! Война началась!» – «Как война?! С кем?» – «С германцем».

Мы сперва притихли. А потом даже обрадовались: повоюем!

В октябре 1941 года нашу местность оккупировали. Сперва пережили бомбежку. Бомбежка – это… Когда уже и воевал, к бомбежке привыкнуть не мог.

После оккупации – а немец у нас простоял почти два года – меня и моих друзей почти всех мобилизовали. И батьку моего тоже. Стариков – сразу на фронт. А нас – в запасной полк.