Текст книги "Штрафной взвод на Безымянной высоте. «Есть кто живой?»"

За изгибом траншеи послышались торопливые шаги. Ратников узнал голос одного из взводных из восьмой роты.

С младшим лейтенантом Порошиным они когда-то вместе лежали в дивизионном лазарете и вместе потом возвращались в полк.

– Лейтенант Ратников? – послышалось из темноты.

– Здесь. – Ратников вскочил с нагретого места и шагнул вперед.

Перед ним стоял командир восьмой роты старший лейтенант Юдаков.

– Как отдохнули? Заболевших нет?

– Готовы выступить, товарищ старший лейтенант.

– Оружие получили? Боекомплект?

– Так точно, новые автоматы и по четыре диска патронов.

– Гранаты?

– По десять гранат.

– Возьмите еще по паре дисков и по нескольку гранат. Набивайте боеприпасами полные мешки.

Эх, как ему сейчас хотелось взмахнуть под козырек и доложить, что взвод, мол, к бою готов, что боекомплект выдан, раненых и больных в строю нет… Но где его взвод? Его взвод лежал сейчас километрах в тридцати восточнее этой высоты, за лесами, за полями, за семью атаками. А он, лейтенант Ратников, с которого официально еще не снята судимость, но которому комполка Салов, видимо, под свою ответственность, приказал вернуть погоны и ордена, имел в своем подчинении всего одного бойца. Да и восьмая рота не его родная рота, и командир ее, старший лейтенант Юдаков – не его ротный. И все же именно он, Юдаков, назвал его лейтенантом. И сделал это в присутствии младшего лейтенанта Порошина и его бойцов, с кем ему и Олейникову предстояло идти на высоту.

– Начинаем через полчаса. Вернутся саперы, и – вперед. А пока, товарищи лейтенанты, давайте еще раз определим направление движения вашей группы.

Порошин в темноте отыскал руку Ратникова, потянул к себе, и они обнялись.

– Мы с лейтенантом Ратниковым вместе лежали в госпитале, – пояснил Порошин.

– Ну, значит, и воевать вам вместе легче будет.

Над нейтральной полосой с треском вспыхнула осветительная ракета. И как только она догорела, в напряженной тишине, которую уже не нарушали всхлипы губной гармошки, двумя торопливыми очередями, короткой и длинной, ударил немецкий пулемет.

– Все, ребята, пауза закончилась. С пулеметами придется разбираться в первую очередь. Ратников, вы как выходили?

– Немного левее пулемета. Днем его там не было.

Пулемет, видимо, пристрелянный «на колышек», то утихал, то снова расчерчивал пространство над нейтральной полосой разноцветными трассами.

– «Тягун», я думаю, мы пройдем тихо, – переждав пулеметную очередь, сказал Ратников. – Есть такая возможность. Левее есть небольшая впадина. Мы как раз по ней и отходили. Отсюда не видна, даже днем, так что боевое охранение мы попросту обойдем. Только бы они там новых окопов не накопали.

– Наблюдатели ничего такого не засекли.

Ратников и Олейников ползли первыми.

Автомат Ратников старался придерживать на руке, намотав на запястье брезентовый ремень, чтобы приклад не волочился по земле и не брякал. Другой рукой машинально ощупывал землю перед собой, чтобы не налезть на мину. Олейников сопел, отдуваясь, рядом, тащил тяжелый вещмешок с гранатами.

Время от времени из немецкой траншеи в небо взлетала очередная осветительная ракета, искрящейся серебряной струйкой она стремительно набирала высоту, лопалась, озаряя ночь яркой вспышкой и, померцав над землей несколько секунд, гасла. Как только от нее оставался лишь серый след, группа снова продолжала движение.

Вскоре начали попадаться убитые. Иногда, проползая мимо них, Ратников задевал закоченевшую руку или ногу.

Левее параллельно им ползла группа разведчиков, имевших задачу как можно ближе подобраться к окопу охранения и уничтожить его сразу, как только взвод Порошина ворвется в траншею.

Окопы боевого охранения остались позади. Все пока шло хорошо. Вот скатились в ложбинку. Вспышка очередной ракеты застала взвод на дне этой неглубокой канавы. До немецкой траншеи оставалось несколько шагов.

И тут над высотой, над ее черным гребнем, взошло и заколыхалось высокое глинисто-желтое зарево. Ратников сразу понял: немцы жгут деревню. Он вспомнил карту, которую подсвечивал на дне траншеи командир восьмой роты. На ней сразу за высотой была отмечена деревня Рубеженка. На самой высоте – отдельное строение. Хутор или рига. Палят Рубеженку. Неужели уходят? Напрасно мы полезли. Утром проснулись бы, а их на высоте и след простыл. Так уже случалось.

Они проползли еще несколько метров и замерли. Впереди на фоне зарева отчетливо виднелась гряда траншеи. Слышались приглушенные голоса, стук лопат. Окапываются.

Подполз Порошин и еще двое из группы – старшина и сержант.

– Даниленко, поднимешь правый фланг, – торопливо шептал младший лейтенант, с трудом переводя дыхание. – Панин, ты давай налево. И сразу – вперед. Начинать по моему сигналу. Как условились. Все. Выполняйте.

Сержант Даниленко и старшина Панин бесшумно исчезли в ночи.

И Ратников подумал: люди у Порошина бывалые, дисциплину и дело знают. Снова, словно вспышка ракеты, поплыли перед ним лица бойцов его взвода… «Сколько ж мы с ними земли перелопатили! А может, и правда, как пишут в книгах, воины, павшие на поле брани за други своя, попадают прямо в рай, на небеса, и пополняют рати крылатого воинства и тоже стерегут родное от посягательства иноземных? Ведь не может того быть, чтобы – лишь серый извилистый след в черноте… Вот Олейников это чувствует ближе. О чем он сказал, когда перелезали через бруствер траншеи? Он сказал: «Пойдем, лейтенант, и мы. А то наши ребята нас заждались. Они, должно быть, уже атакуют…» Ну конечно, его пулеметчик думал именно об этом. А может, нас уже и нет на свете? Ни Олейникова, ни меня… Может, это наша угрюмая, неутоленная ненависть и то, что называют любовью, соперничают между собой. Соперничают, уже отделившись от нас. Или в нас самих… Может, весь наш взвод, все двадцать пять, уже на небесах, уже в том невидимом строю, а мы с Олейниковым за какие-нибудь тяжкие грехи отлучены от их числа и посланы в этот ад, чтобы искупить нечто большее? Но сколько ж можно солдату пить из этой горькой чаши?»

– Ратников, – прервал его внезапную боль шепот Порошина. – Где твой боец?

– Здесь. Со мной.

– Вам особое задание. Видите пулемет? Его надо уничтожить в первую очередь. Иначе он нам всю атаку сорвет.

– Тогда, Порошин, давайте так: мы постараемся подползти к нему как можно ближе и замрем, а когда вы начнете, мы сразу к нему и кинемся.

Олейников тяжело отдувался рядом. Ему, конечно, это задание не понравилось. Ратникову тоже стало понятно, зачем их взяли на это задание. Штрафники, только вперед…

Он толкнул Олейникова. Лицо пулеметчика, оторвавшееся от земли, было бледно. И они молча поползли вверх, обходя пулемет немного правее.

Пулемет немцы вытащили на бруствер не зря. Ночь. Побаиваются.

По опыту боев Ратников знал, как берегли немцы свои «машиненгеверы». Обычно, находясь в обороне, они держали пулеметы в траншее, на дне окопа, накрывали плащ-палаткой, чтобы земля не попала в механизм затвора. На бруствер поднимали в самый последний момент, когда надо было вести огонь. Поэтому всегда трудно было засечь их огневую. Полковые артиллеристы стреляли точно, но обнаружить пулеметчика – это удавалось нечасто. Порошин правильно поступил, что поручил этот пулемет им. Кто лучше их знает местность? Вот он, совсем рядом. Ближе броска гранаты.

Немцы вверху гремели котелками, о чем-то оживленно переговаривались, смеялись. Тянуло запахом табачного дыма. В какое-то мгновение возле пулемета, отчетливо видневшегося на фоне багрового неба, появился такой же отчетливый силуэт в немецкой каске. Каска его поблескивала, отражая блики дальнего пожара, и почти сливалась с поднятым воротником шинели.

Сердце Ратникова забилось, и он онемевшими пальцами разжал усики чеки холодной ребристой «Ф-1», которую минуту назад достал из трофейной гранатной сумки. Надо ждать сигнала Порошина. Но если немец сейчас что-нибудь почувствует и схватится за рукоятку своего «МГ», то придется… Порошин… Черт бы тебя побрал… Чего ты медлишь?

Немец всматривался в темноту, но смотрел он, должно быть, дальше, в сторону траншеи восьмой роты. Что-то там, видимо, происходило. Конечно, происходило. Восьмая тоже должна уже вылезать из траншеи и пробираться по «тягуну» вверх. Вот немец и почуял опасность.

Свет зажженных дворов Рубеженки сюда, к счастью, не проникал. Мешал гребень высоты. Ратников сжимал ребристое тельце гранаты и чувствовал, как жаркая струйка пота скользнула между лопаток. Подумал, преодолевая панику и желание действовать немедленно: сейчас пустит ракету и полоснет из своей «машины». Если он сейчас притронется к пулемету, ждать сигнала Порошина будет уже бессмысленно. Немец, видимо, не допил свой кофе, и вскоре его голова в глубоко надвинутой каске исчезла.

Ратников сглотнул горькую слюну, перевел дух. И тут справа и слева защелкали гранатные запалы. Немцы в траншее закричали, завозились, загремели оружием. Но было уже поздно. Гранаты полетели в траншею, плотная серия взрывов накрыла высоту и участок траншеи, разметала людей, оружие, боеприпасы.

Бросили свои гранаты и Ратников с Олейниковым. Одна из гранат закатилась прямо в пулеметный окоп. Как только опали осколки, они бросились вперед, перемахнули через бруствер.

Снова горячая жестокая волна подхватила Ратникова, понесла в неизвестность, и он в какое-то мгновение успел лишь подумать, что сейчас все будет так, как было днем.

В отводе, в пулеметной ячейке, в неосевшем дыму, кто-то копошился. То ли пытался спрятаться, то ли, наоборот, встать.

Олейников опередил, ударил прикладом автомата. Металлический затыльник приклада скользнул по краю каски и влип в висок немца. Ход сообщения уходил влево, и оттуда неожиданно вспыхнул выстрел. Вспышка выстрела слилась с лицом стрелявшего. Стреляли в него, Ратников это понял сразу. И, не зная еще, ранен или судьба снова пронесла смертельный заряд мимо, он ударил прикладом автомата в бледное пятно лица. Немец опрокинулся, но успел выстрелить еще раз. И снова пуля прошла мимо, лишь обожгла своим прикосновением скулу и срезала ремешок каски. Он ударил немца еще раз и еще, пока затыльник приклада, уже не встречая преграды, не вошел в мягкое, хрупкое, как корка тыквы. Ратников машинально ощупал свое лицо. Кровь была только на скуле. Содрана кожа. Ничего опасного. Повезло.

В траншею спрыгнули несколько человек из группы прорыва. Среди них Ратников узнал Порошина и еще одного бойца, которого видел внизу, в траншее восьмой роты. Там, перед броском, они успели перекинуться несколькими словами. Сухощавый, верткий, как змея, с лихорадочным блеском черных глаз. Говорил с кавказским акцентом. Имя у него было редкое, но запомнилось хорошо – Татари.

Порошин побежал по ходу сообщения, вскоре вернулся. Вернулся радостный – ворвались без потерь.

Ратников пошарил по дну траншеи. Где-то здесь должен был валяться пистолет, из которого в него стрелял немец. Пистолет немец не выронил. Ратников нащупал его в руке убитого, разжал еще теплые пальцы, высвободил рукоятку, проверил обойму и сунул пистолет за ремень.

Тем временем ворвавшиеся в траншею бойцы короткими очередями и прикладами очищали траншею вправо и влево.

– Полундра! Бей! В гроб их душу-мать! – орал сержант, загоняя немца к ним. Он пытался достать его прикладом автомата, но лишь сбил с него каску. Каска, звякнув, упала на дно траншеи. Немец вскочил на бруствер. И тогда сержант короткой очередью срезал убегающего.

Дальше было двигаться нельзя. Дальше был поворот траншеи. За поворотом что-то чернело. Там слышались крики и одиночные пистолетные выстрелы. Немцы там что-то предпринимали, видимо пытаясь организовать оборону, или готовили контратаку. Сколько их там, неизвестно. Убитых в траншее было мало. Значит, ушли.

– Лейтенант! Блиндаж!

Блиндаж у себя за спиной оставлять было нельзя. Все происходило мгновенно. Один из автоматчиков рванул на себя дверь, другой, как только черный зев землянки распахнулся, бросил гранату. Вздрогнул накатник. В блиндаже послышались вопли. Длинная автоматная очередь хлестанула наружу в проем. И тогда Ратников бросил внутрь еще одну гранату. Внутри все затихло.

За поворотом траншеи разом заревели несколько глоток. Ратников и все, в это время оказавшиеся рядом, приготовили автоматы. Или немцы перегруппировались и кинулись очищать свою траншею, или на них с тыла налегла группа старшины Панина. Хлопнули два или три пистолетных выстрела, рванула граната. А затем слышался только топот ног, лязг оружия, крики, стоны, глухие удары тел о тела, хруст, нечеловеческие вопли. Через мгновение наступила тишина.

Старшина выбрался из-за поворота в распоясанной шинели. Шинель была распорота на груди и вниз. Виднелась гимнастерка. В руках он держал «ППШ» без диска.

– Ну и атака! – сказал он, откашливаясь и сплевывая под ноги бурую тягучую слюну. – Еще ни одного патрона не израсходовал, а двух зубов уже нет. И диск где-то потерял.

– Ничего, Панин, зубы вставим.

– Зубы нам сейчас, старшина, ни к чему, – пошутил кто-то из бойцов. – Не на кухню пришли.

– Это так, а покурить и без зубов можно.

– Зато, Панин, гляди, немец тебе вон еще одну полу выкроил! Так что не все убыток!

Теперь бой сместился на фланги. Там все еще слышалась стрельба. Зашумело и внизу.

– Восьмая пошла!

– Ну, слава тебе господи. Не одни мы тут.

Внизу Юдаков, как и предусматривалось планом операции, разработанной в штабе полка, с ходу смял боевое охранение немцев и повел роту вверх. Отсюда, с высоты, было хорошо видно, как черная волна, всеми тремя взводами, хлынула следом за ударной группой Порошина, захватывая часть пространства вместе с траншеей левее.

Вклинение достигнуто. Часть задачи выполнена.

Но немцы уже начали приходить в себя. С флангов часто бросали осветительные ракеты. В деревне зажгли еще несколько дворов. На высоте стало светло, как днем.

– Панин, – приказал Порошин, – ты со своей группой дуй скорей на левый фланг. Теперь твое дело там. Сейчас они придут в себя и попытаются нас отсюда выкурить любыми путями. Потери есть?

– Да вроде все целы. Мне вот только… два зуба… Да шинель… Совсем новая была, шинель-то.

– Шинель… Шинелей у нас теперь много. Вон, любую выбирай.

– Ну их, – отмахнулся старшина. – От меня немцем пахнуть будет.

Олейников тем временем осматривал трофей – «МГ» с заправленной лентой.

– Хорошая машина, товарищ лейтенант, – сказал он, убедившись, что пулемет в порядке. – Главное, скорострельная и надежная. И патронов навалом!

В траншею спрыгнул старший лейтенант Юдаков с группой бойцов и связистами.

– Что, ребята, пулемет захватили? – мигом оценил он обстановку, окидывая взглядом разрушенный взрывами гранат проход в блиндаж и трупы немцев, которых еще не успели убрать из хода сообщения. – Возьмем высоту, все отличившиеся будут награждены! Потери? Раненые есть?

– Старшина Панин два зуба потерял. У остальных все цело.

– Молодец, Порошин. Без потерь… Такое дело…

– Фактор неожиданности, товарищ старший лейтенант. Все действовали решительно и смело. – Глаза Порошина сияли.

– Что на флангах?

– Пока они не опомнились, держим своими силами, – ответил Порошин.

– Вот что, товарищи лейтенанты. – Юдаков никак не мог отдышаться. – Фланги теперь наше дело. А ваше дело – вперед. Взять вторую траншею. Там у них основные пулеметные гнезда. – И, повернувшись к Ратникову, сказал: – Вашу, Ратников, роту утром положили оттуда. Я наблюдал.

Порошин выслал связных. И вскоре группа в полном составе собралась возле блиндажа.

– Взвод! Слушай мою команду! Всем объявляю благодарность за удачно проведенную атаку! Товарищ лейтенант Ратников! Вам и вашему взводу – особая благодарность. – Ротный приложил ладонь к каске. – Ребята! Вы все достойны высоких наград, и вы их получите! А теперь – вперед! Судьба полка в наших руках! Порошин, ведите людей!

Юдаков на роту был назначен из политотдела полка. Поговорить любил.

Теперь взводу Порошина таиться было незачем, и бойцы, пригнувшись и придерживая автоматы и гранатные сумки, побежали вверх. И это их снова спасло. Внимание немцев было приковано к происходившему в первой траншее, и они никак не ожидали такой наглости, что иваны, захватив участок окопов первой линии, тут же полезут во вторую. Вдобавок ко всему внизу, в глубине обороны 718-го полка, ухнуло, и над головами атакующих со стремительным шелестом прошли снаряды. Заработала подтянутая на этот участок фронта дивизионная артиллерия. Еще залп, еще. Снаряды летели через высоту и ложились в глубине немецкой обороны. Артиллеристы упреждали возможный удар батарей противника. Это могло означать, что, видимо, поднялась уже не только восьмая рота, пошли и батальоны, а значит, вот-вот они хлынут в образовавшуюся щель и начнут свертывать фланги, расширять прорыв и ликвидировать плацдарм на левом берегу Десны.

Группа Порошина бежала по «тягуну» вверх. До второй траншеи осталось еще метров сто, когда позади одновременно, явно согласованно заработали сразу несколько пулеметов. Красно-бело-зеленые трассы яркой сплошной метелью вспыхивали и проносились справа и слева, скрещиваясь в том темном потоке, который был восьмой ротой. Это могло означать только одно: ошеломленные в первые минуты боя неожиданной и стремительной атакой, немцы пришли в себя, перегруппировались, перекинули с других участков на разорванные фланги дополнительные пулеметы и повели сосредоточенный огонь.

Ратников бежал в распахнутой шинели. Рядом тяжело бухал подошвами своих подкованных ботинок Олейников. Ремень своего «ППШ» он по-драгунски перекинул через голову, а в руках нес трофейный пулемет. Длинная пулеметная лента, перекинутая через кожух ствола, на бегу раскачивалась, поскрипывала и поблескивала. «Молодец, что пулемет не бросил, – подумал Ратников о своем пулеметчике, – если ворвемся во вторую траншею, пулемет пригодится».

– Лейтенант! – окликнул его Олейников. – Что-то не то. Они нас пропускают. Не может быть, чтобы не заметили. Что происходит, лейтенант?

– Давай, Олейников, вперед! Там разберемся! – Но у самого в груди кольнуло: неужели засада?

Позади, в полосе первой траншеи, частично занятой восьмой ротой, стали рваться гранаты, гуще затрещали автоматы, послышались крики. Очереди «ППШ» сливались с резким боем немецких «МП». Сухо, нестройно грохотали винтовки. Ратников невольно оглянулся. Оглядывались и другие бойцы. Все понимали, что могло произойти, и все разом подумали об одном: только бы не отрезали.

Порошин взмахом руки отдал приказ: вперед.

Что же все-таки происходило в первой траншее, которую они только что оставили взводам восьмой роты, понять было трудно. Либо там на подмогу Юдакову пришли седьмая и девятая роты и начали раздвигать фланги, либо усиление огня все же связано с тем, что немцы контратакуют, пытаясь сомкнуть фланги.

По своему опыту Ратников знал, что на войне все складывается, как правило, по худшему варианту.

Впереди и чуть левее мелькнули какие-то тени. Ратников напряг зрение и увидел двоих немцев. Немцы бежали в том же направлении, что и они. Их заметили и автоматчики Порошина. Несколько трасс тут же ушли туда и косо врезались в землю. Немцы упали. Один остался лежать неподвижно. Другой быстро пополз вверх. Хорошо было видно, как поблескивает в зареве пожара приклад его карабина, который он волок за собой на ремне. Порошинцы продолжали огонь. Один трассер прошел правее, другой вошел в землю с недолетом. Тогда немец, понимая, что уйти уже не сможет, встал и отбросил в сторону карабин. В какое-то мгновение казалось, что вот сейчас он поднимет руки. И Ратников с досадой подумал, куда они будут девать пленного? Вспомнил, как в Козловке во время такой же ночной атаки на прорыв добивали в блиндаже пленных немцев. Атака развивалась успешно, и идти в тыл конвоировать пленных никто не хотел. Каждый надеялся, что вот возьмут они эту проклятую Козловку, и всем выжившим снимут судимость.

Немец сдернул ремешок каски, отбросил ее в сторону, выхватил висевший на ремне кинжал и ринулся навстречу атакующим. Его добили уже в упор. Выронив кинжал, немец ничком упал буквально под ноги бегущим, так что им пришлось расступиться, чтобы продолжить дальше свое движение.

И сразу же, как только немец упал, вторая траншея ожила. Но огонь был редким. Пулеметы молчали. И Порошин крикнул взводу:

– Наше спасение в траншее! Приготовить гранаты!

– Братцы! Лом-ми-и!

– Полундра!

Когда до траншеи оставалось шагов тридцать-сорок, Ратников приказал Олейникову залечь и дать несколько прицельных очередей по гребню бруствера. Тотчас же заработал «МГ». Трассы резали бруствер немецкой траншеи, стригли воздух чуть выше, так что стрелки, оборонявшиеся там, тут же нырнули вниз. Огонь из траншеи заметно ослабел.

– Давай, Олейников! Режь над головами! – крикнул Ратников своему пулеметчику и побежал вперед.

Полетели гранаты. А через несколько мгновений взвод уже спрыгивал в траншею. И снова началось то же, что они пережили, когда ворвались в первую траншею.

Ратников бежал по ходу сообщения и время от времени простреливал узкое черное пространство впереди короткими упреждающими очередями. Сзади напирали еще четверо бойцов из группы старшины Панина. За вторым изгибом они наскочили на немцев. И те, и другие кинулись друг на друга без единого выстрела. Началась свалка. Били прикладами, кололи кинжалами, рубили саперными лопатками. Немцы, оставив два трупа, вскоре отошли за поворот траншеи и начали там строить баррикаду, заваливая ход сообщения всем, чем можно. В группе старшины Панина были раненые. Дальше двигаться было опасно. Решили занять оборону здесь. Начали перевязывать раненых.

На другом фланге в захваченной траншее все еще продолжалась рукопашная. По матерщине и частым очередям «ППШ» Ратников понял, что и там дела складывались в нашу пользу.

Вскоре от Порошина прибыл связной с приказом: закрепиться на захваченном участке и ждать подхода восьмой роты.

– Пулеметчик мой жив? – спросил Ратников связного.

– Жив. Жив ваш Олейников, товарищ лейтенант, – ответил связной. – Если бы не он со своим пулеметом… Не знаю…

И тут отозвался старшина:

– Вон он, идет ваш Олейников.

Олейников, перешагивая через трупы немцев и матерясь, вышел из-за поворота. Трофейный «МГ» он нес на плече.