Текст книги "Безымянка"

Чиновник строго глянул на меня сверху вниз, почесал дряблый подбородок и пожал плечами.

– Есть место. Ну и… м-м… сотрудник у тебя. Борзый.

– Молодой еще.

Комель сделал знак своим людям, и машинист с охранником лениво поднялись. Плеснули остатки чая в догорающий костер, убрали кружки, подхватили котелок и, шуганув любопытных пацанов, залезли на дрезину.

Вакса выскользнул из каморки, подтащил рюкзак за лямку и встал рядом. Он вновь хамски вытаращился на громоздкого писаря ЦД, а когда тот перехватил его взгляд, тут же выпалил:

– Чего очаровался, обморок злоеб…

Я успел врезать балбесу по губам, прежде чем он закончил фразу. Но даже недосказанный пассаж произвел чудовищный эффект. Инспектор вознесся над Ваксой, словно гора, и снес бы тому башку, если б оказался чуть расторопнее.

Пока дело не обернулось бедой, я решил урегулировать конфликт. Изловил пытавшегося удрать Ваксу за ворот безрукавки, встряхнул его и развернул физиономией к себе. Лопоухий охламон сиял, как начищенная гильза, а фонарь под глазом контрастно темнел.

– Еще слово в адрес цэдэшника – и останешься здесь, – прошипел я. – Усек?

– Пусти. Осанку и сам могу держать, не на параде.

– Цыц.

Я отпустил зарвавшегося юнца и без спешки пошел запирать дом.

Перечить Вакса не смел, ибо прекрасно понимал, что кровом, жратвой и прочим разнообразием жизни в опасном подземном мире за последние годы обязан исключительно мне. Я приютил пострела, когда ему было лет десять. Батя, бывший гарнизонный старшина, удолбался волшебными грибами и сгинул в катакомбах под Алабинской, матери приблудыш не помнил вовсе. Несмотря на кочевое нищенское детство, Вакса успел нахвататься обрывочных знаний и даже прочел несколько книг, пока работал за еду у завхоза Российской. Случай свел меня с пацаненком четыре года назад. Он серьезно наступил на хвост главарю подростковой банды Города и скрывался от озверевших малолетних сволочей в камерах хранения железнодорожного вокзала. Я как раз спускался со смотровой, когда щеглы загнали его в угол и готовы были прирезать. Пригрозив шпане стволом, я увел ощетинившегося Ваксу на станцию. Отмыл, накормил, причесал, выбил у начальника уголок под платформой… Вакса быстро привязался ко мне и стал вникать в детали профессии. В силу молодости, недостатка образования и природной борзости хороший дипломат из него вряд ли мог получиться, но в качестве помощника пацан оказался хваток. Я таскал его по всему метро, доверял не особо сложные поручения. Нынче для своих тринадцати или четырнадцати лет – точный возраст он не помнил – Вакса был вполне самостоятелен, остр на язык, смекалист, хотя и недалек умом. Зато я всецело мог на него положиться. Если Вакса прикрывал спину – не оборачивался.

Вернувшись к дрезине, я обнаружил, что Комель уже взгромоздился на одно из пассажирских сидений. Второе свободное место бесцеремонно занял охранник, поэтому нам с Ваксой пришлось довольствоваться грузовой площадкой позади двигателя, на которой валялись осколки костей и жутко воняло протухшей свиной кровью.

– Комфортный салон, – прокомментировал я. – Мыть не пробовали?

– Не обессудь, в первый класс билеты кончились, – не оборачиваясь, пожал плечами инспектор и крикнул машинисту: – Запрягай!

Громыхнул стартер, из выхлопной трубы брызнули капельки неотработанной солярки, и мотор сдержанно заурчал. Глушитель у агрегата был что надо, кожух двигателя плотно подогнан и уплотнен резиной, поэтому двигатель работал на удивление тихо. Неизвестному мастеру, собравшему «телегу», стоило сказать «спасибо» – лишний шум в туннелях только мешал. Пока щуплый сотрудник миграционного департамента отмечал на листке Комеля факт убытия со станции, дежурные бойцы разворачивали ротационный механизм с бетонными плитами, блокирующий выезд. Горстка зевак собралась на платформе, чтобы поглазеть на отбывающую дрезину. Вакса стоял, эффектно облокотившись на кожух, и делал вид, что его ничуть не заботят обращенные на него взоры любопытных. Пижон доморощенный! Впрочем, пусть кочевряжится, с возрастом пройдет. Присев на бортик, я задумался. Почему меня вызвали из ЦД? Странно. Обычно Тимофеич – начальник родного дипломатического департамента – сам посылает вестовых, если ему нужны переговорщики. Ладно, приедем – разберемся. К тому же, кроме служебной необходимости, у меня была личная мотивация оказаться поближе к таможне: во время открытия перегона там будет много людей с обеих сторон, в том числе и тех, кто приближен к руководству Нарополя. Это лишняя возможность повидаться с Евой. Через минуту формальности были улажены, проход открыт. Машинист переключил передачу и поддал газу. Дизель бодрее застучал поршнями, и мы тронулись. Пацанята с гиканьем побежали по перрону, стараясь не отставать. Один проворный пострел хотел зацепиться за поручень и прокатиться юзом, но был схвачен караульным и сурово нагружен затрещинами.

Когда станция осталась позади, машинист врубил основной свет. Вспыхнула большая круглая фара, закрепленная спереди на кронштейне, и сумрачное пространство туннеля наполнилось желтоватой мутью.

Рельсы стали уходить влево. Мелькнули замурованные боковые коридоры, разбитый путевой светофор, дунула в канализационную щель перепуганная крыса.

Огонек отправился в путь…

Каждый раз, когда я покидал обжитое пространство и углублялся в бесконечную сеть перегонов, коридоров, тупиков и развилок, невольно смотрел на себя со стороны как на частичку распластанного катастрофой мира. Представлял, как люди ползут по железно-каменным норам, пересекаются друг с другом, теряются, обретают крошечные богатства, гибнут в аномальных территориях. Мне представлялось фантасмагорическое полотно из тысяч мерцающих огоньков, заточенных в гигантском лабиринте. Они разгораются, тлеют, гаснут. И у каждого – свой путь.

А в серединке темного лабиринта дрожит красная линия, разделяющая его на две части. С одной стороны огоньки яркие, сытые, они горят насыщенным зеленоватым светом, а с другой – тусклое багровое царство, где аморфные пятна медленно текут по коридорам, стирая друг друга. Возле границы огоньки перемешаны, и свечение там совсем уж странное: радужное, искристое, без постоянного оттенка и яркости.

Город и Безымянка плотно соприкасались, проникали в пограничные ткани и вбрасывали друг другу в организмы антитела. Невзирая на всю разницу в общественном укладе и уровне жизни, они были похожи. Они напоминали глубоко несчастных сиамских близнецов, которых ни один хирург не берется разделить – а ужиться братцы не могут.

Попытка расчистить туннель у Московской и восстановить сообщение лишь внешне выглядела как жест примирения и поиска новых компромиссов. На самом деле за кулисами стояли расчетливые кукловоды, которые получали от вынужденного соседства ту или иную выгоду. Им было категорически плевать на то, какого цвета тысячи огоньков и насколько ярко они горят.

А мне хотелось найти свой путь. Наверное, это глупо, но, может быть, я забирался на здание вокзала, чтобы рассмотреть его среди мертвых руин? Может, я слушал ветер и пытался понять, куда выведет меня мерцающая нить?

Колеса загромыхали на стрелке. Мы проезжали пресловутую «глухую» развилку, где пропадал сигнал в телефонных проводах и отказывала электроника. По левую руку темнел перегон, уводящий к Театральной, а впереди поблескивали рельсы, идущие в горку. Там, за подъемом, нас ждала Клиническая.

– Глянь, часы встали, – пихнул меня Вакса и сунул под нос запястье с тяжелыми «командирскими». – Поганое место.

Я кивнул и прислушался. Из зева бокового туннеля доносился мерный перестук, пробивающийся даже сквозь гул мотора. То ли эхо от нашей собственной «телеги», то ли чьи-то еще лязги – акустика на развязке была обманчивая.

– Орис, а слыхал, что Паниковского в Волгу столкнули? – заговорщически пробормотал Вакса в самое ухо.

Паниковским горожане ласково называли сорокаметровый Монумент Славы, упавший поперек Самарской площади. Уж больно похож был советский памятник на человека с гусем.

– Ведь в этой дуре тонн сто, – удивился я.

– Адепты Космоса постарались, – с готовностью пояснил Вакса. – Рычаги какие-то хитрые навыдумывали, лебедки… Спихнули с горы и – в реку. Думают, что монумент вроде передатчика и через воду сигнал от Маяка по всей планете распространится. Вот так вот.

– Болваны, – буркнул я. – Лучше б делом занялись, фермерам помогли или строителям, чем памятники в Волгу спускать.

Вакса почесал лоб и с сомнением выдал:

– Я тоже так решил сначала… Но потом подумал: что, если и правда какой сигнал есть от ракеты, а? Его бы усилить, чтоб через Рубеж прошел, и, глядишь… инопланетяне уже тут как здесь.

– Тут как тут, – поправил я, хмурясь. – Ты мне эту философию брось. Нет никаких инопланетян, и никто тебе, кроме собственных рук, ног да башки, не поможет. Усек?

Вакса состроил неопределенную гримасу и отвернулся. Неглупый ведь пацан, но иногда подхватит какую-нибудь заразную мысль, и, как у всякого малообразованного обормота, она начинает ему мозги подтачивать, словно червяк. Впрочем, вроде бы за ним пока не было замечено порывов вмонтировать себе в задницу альтиметр или еще какую авиационно-космическую хреновину. Не агитирует челядь в отряд ждущих вступать, тематическим знаменем не размахивает. И на том спасибо.

Перед Клинической мы замедлили ход. Блокпост здесь был вынесен метров на двадцать от границы платформы в глубь туннеля.

– Фонарь потуши! – крикнул командир караула, поднимаясь со шпалы. – Обратно, что ли, ковыляете?

Машинист выключил свет и затормозил. Колодки противно скрипнули.

– Обратно. Отворяй ворота давай.

– Сейчас паспортист подойдет, отметит, и отворю. – Командир обернулся и приказал одному из своих: – Ну-ка, сгоняй за Камышом.

Пока боец бегал за миграционщиком, командир обошел вокруг дрезины, посветил на кожухи букс, рессоры и заглянул под днище. Возле воняющей тухлятиной площадки, где сидели мы, он скривился и ускорил шаг. Цаца!

Заспанный паспортист Камыш приковылял через пять минут. Он не глядя начеркал на листке Комеля закорючки и, одарив нас злобным взглядом разбуженного шатуна, удалился обратно в свою каморку. Караульные отворили створку, и командир передал по рации на противоположную заставу, чтобы нас выпустили без задержки.

Клиническая была промежуточной станцией мелкого заложения, где жило всего человек сто. Зато на ней всегда обретались транзитные перекупщики, заправилы теневого бизнеса и сталкеры. А вот миссионеров и религиозных поборников тут не жаловали. Левые пути были перекрыты и отгорожены от платформы высоким барьером из бетонных блоков и железных заслонок, там располагался склад медикаментов, оборудования и две операционных – святая святых всего Города. Вход в цитадель скальпеля и пенициллина охранялся целым подразделением тяжело вооруженных наемников – бывших сталкеров, единственных воинов подземки, которых невозможно было подкупить. По крайней мере, так считалось.

Наша «телега» проехала Клиническую насквозь, без остановки. Лишь один раз машинисту пришлось сбросить обороты и гаркнуть на бредущего по путям человека в длинном сером плаще. Тот развернулся, зыркнул на нас из-под капюшона и неторопливо забрался по лесенке на перрон.

За колоннами шушукались подозрительные типы, заключая сделки по перекупке и вывозу лекарств. Я прекрасно знал, что обычные правила и акцизные нормы тут не действуют – все решают связи с руководством участка и боссами фармацевтической монополии.

Из всех станций Города Клинической я симпатизировал меньше всего. Даже зажравшиеся цэдэшники из бункера Сталина не вызывали такой неприязни. Этот уголок медицинских услуг по баснословным расценкам был примером человеческой корысти, а вовсе не милосердия. Достаточно было взглянуть на любого хирурга или аптекарского барыгу и становилось ясно: ни о каких клятвах Гиппократа лучше не упоминать. Могут и ланцетом по горлышку…

Когда дрезина миновала заставу и нырнула в следующий туннель, машинист увеличил скорость. До Московской остался один перегон.

Вакса нахохлился и притих. Возможно, Клиническая всколыхнула в нем какие-то неприятные воспоминания, а может, просто утомился болтать и хохмить – я не стал уточнять.

Охранник с Комелем принялись обсуждать диких. Первый посмеивался и громко рассказывал, какой случай произошел с ним недавно, второй больше слушал и лишь изредка вставлял фразу-другую, а затем поднимал верхнюю губу, обнажая слюнявые десны, и гыгыкал. У этого увальня даже смех получался унылым.

На фоне освещенного фарой туннеля мне были хорошо видны их силуэты. Густое урчание мотора и ритмичный перестук колес не заглушали слов. Охранник делился с Комелем занятной историей, и это уже никак не походило на анекдот…

– На прошлой неделе был в патруле у северной наружной. Только отошли метров на двести от заставы, глядь… крадутся. Трое, в лохмотьях, без защиты, грязные, как чушки. Ну, мы с пацанами притормозили возле воинской части и затаились в стакане КПП. Достали бинокль, ждем, что дальше будет. Дикие по Масленникова спускаются – шушукаются о чем-то о своем, шугаются каждого шороха, но останавливаться не собираются. Понятно, что к Маяку за деталями прутся. Ну, мы дождались, пока орки эти ближе подойдут, и… короткими очередями почти в упор!

– Погоняли бы. Изловили. А то какой интерес патроны тратить-то?

Охранник гордо выпятил нижнюю губу.

– Ну, не зря казенные грибы жрем, – с воодушевлением продолжил он. – Двоих-то уложили, а третий побежал. Мы для острастки вслед постреляли. Орк этот дикий в стену ЗиМа уперся, заметался туда-сюда и налево рванул, к впадине «Звезды».

– Удачно. – Комель вновь показал десны, гыгыкая. – Поймали ужонка?

– Ну, поначалу мы думали, что пропал в экстази-котловане. Флуктуация там суровая, близко лучше не подходить. Я сам однажды видал, как туда мэрг скатился – в кучу костей плюхнулся, башкой затряс и давай в экстазе биться. Три дня, говорят, прыгал, пока не издох…

– Да ладно мэрг! Дикий-то ваш что?

– Мы поближе к котловану подошли, глядь… опять крадется. Думал, видать, что не заметили, и решил слинять по-тихому. Ну, мы с пацанами разделились, в «клещи» орка взяли и скрутили, как барана. Ну и горазды же эти упыри брыкаться, скажу я! А главное, вопит на всю округу про инопланетян-спасителей своих… Пришлось пару зубов уроду выставить, чтоб заткнулся.

– Пограничникам сдали касатика? – спросил Комель.

– Зачем же? – хитро прищурился охранник. – Мы своими силами, так сказать, урегулировали. Две пули в суставы, десяток волшебных грибков в глотку для красноречия. Быстро рассказал, где их космическая культурная ячейка находится и кто там заправляет из миссионеров. Ну а потом уж мы с фантазией к делу подошли. Ногти под рельсы…

Я отвернулся, чувствуя, как запах тухлой крови будто бы сильнее шибанул в ноздри. По долгу службы мне часто приходилось вести переговоры как с руководством участков Города, так и с представителями диких. Но то было лицо вполне чистое, с упитанными щечками и довольным, но вечно жадным взглядом. А ниже, под белым воротничком, скрывалась немытая шея, вшивая грудь и гнилые потроха. Я подобные истории слышал далеко не в первый раз, даже стал однажды свидетелем самосуда. Дикие, и об этом я тоже прекрасно знал, в свою очередь, нередко истязали и казнили горожан. Увы, эти кошмары были частью нашей действительности и едва ли оставались незаметны для общества. Просто люди привыкли и старались обходить опасные пограничные территории стороной – наверное, так же до катастрофы прохожие машинально сворачивали на другую сторону тротуара, завидев подозрительную компанию гопников. Просто уступали дорогу потенциально агрессивным самцам. Не особенно задумываясь, инстинктивно. Машинист сбавил обороты, и дрезина замедлила ход. Сплошная стена тюбингов и пыльная лента кабелей справа прервалась – замельтешили столбы, за которым угадывался примыкающий путь. Колеса громыхнули на стрелке, в боковом ответвлении мелькнул огонек костра с несколькими сутулыми фигурами вокруг. Подъезжаем. Московская всегда славилась многоликостью и была одним из самых оживленных мест во всей подземной Самаре. Шутка ли – здесь граничили Город и Безымянка. Таможня, миграционный контроль, дипломатические представительства обоих территорий, базы сталкеров и наемников, многочисленные торговые артели, рынок.

Станция находилась под усиленной охраной, потому что следующим утром должно было состояться торжественное открытие туннеля, которого многие ждали не один год. Даже на подъездном блокпосте, который был вынесен метров на сто от границы станции, было довольно многолюдно.

Кроме вооруженных охранников, нашу «телегу» встретило человек пять торгашей. Они бросились было предлагать разномастный товар, но командир караула, завидев цэдэшную бумагу Комеля, рявкнул:

– Отволыньте! Не на базаре!

Торгаши расступились, пропуская нас.

Основная застава перед Московской была много серьезнее – никаких барыг и полугражданских личностей. Здесь дежурило целое отделение наемников в полной боевой выкладке. Эти типы шутить не любили, и я вообще сомневался в наличии у них столь обременительной для военного человека штуковины, как чувство юмора. У пулеметного гнезда дежурил расчет, на выступе бокового коридора сидел автоматчик, на шпалах стоял второй. Позади поста тяжелый бронелист практически наглухо перекрывал туннель, не пропуская со станции ни свет, ни звук.

Молчаливый командир подошел и взял из рук Комеля предписание. Он долго разглядывал список, и я заметил в отсвете от фонарного луча, что лицо бойца украшает извилистый багряный шрам от виска до самой ключицы. Довольно свежее ножевое ранение, причем смертельно опасное: пройди лезвие сантиметром левее, и яремная вена раскрылась бы венчиком.

– Жетоны, – потребовал командир, закончив изучать листок.

Мы по очереди предъявили паспортные блямбы, и только после этого боец немного расслабился. Он обошел дрезину, заглянул под днище и вернулся.

– Оружие придется разрядить.

Я вынул обойму из пистолета, но далеко убирать не стал – мало ли. Наш стрелок собрался возмутиться, но Комель попридержал его и жестом показал подчиниться наемнику. Охранник нехотя вытащил магазин и демонстративно сунул его в карман разгрузки.

– Патрон выщелкни, умник, – прищурился командир караула, и его шрам уродливо изогнулся. – И заплати за неповиновение по стандартной таксе.

Охранник с оскорбленным видом клацнул затвором, ловя патрон в ладонь, сунул руку под сиденье и достал «чекушку» водки.

– Нет, – отказался наемник. – Амуниция, консервы или боеприпасы.

Они торговались еще с минуту. В конечном итоге униженному охраннику пришлось расстаться с десятком патронов. После этого крепкие парни из пулеметного расчета поднатужились и отодвинули бронелист, впуская нас в круглосуточную суету пограничной станции.

Если родная Вокзальная походила на тихий загородный поселок, то Московскую можно было сравнить с шумной и кичливой столицей.

Где еще встретишь незагаженные мраморные плиты на платформе? Где увидишь, как уборщица протирает колонны, облицованные красным гранитом? Где еще сумеешь полюбоваться на выбеленный известью потолок – без слоя копоти толщиной в полпальца?

Где еще, в конце концов, могут позволить себе такую роскошь как постоянное электрическое освещение?

Мы, щурясь, въехали на станцию и тут же остановились: на путях уже скопилась длинная очередь из прибывших дрезин. Некоторые из них дребезжали, как ржавые котелки, у других двигатели были заглушены, а возле агрегатов копошились ремонтники. Вытяжная вентиляция выкачивала дым и копоть в шахту.

К нашему машинисту подошел парковщик и мигом содрал плату за пребывание и транзит.

– Челноков своих выгружай и гони телегу назад, на запасные пути в туннеле, – бесцеремонно сказал он. – Понаехали, блин, залётные.

Мы сошли на перрон. Вакса тут же приметил в толпе рэпера-проповедника Арсения, известного на всю городскую часть подземки убойными речитативами, и потянул меня за рукав в ту сторону.

– Подожди ты. – Я освободил локоть, и повернулся к Комелю. Унылому инспектору явно не нравились шум и гам, царившие вокруг. Он прислонился к колонне и весь ушел в созерцание своего мятого списка. – Ты говорил, меня из ЦД вызывают? Кто конкретно?

Комель вздохнул и посмотрел на меня исподлобья.

– Ступай к ним в каптёрку, это на центральной лестнице. Там разберутся. Мое дело – предписание донести и, по возможности, доставить требуемое лицо в пункт назначения.

– Ладно, бывай.

Я изловил Ваксу и велел ему идти за мной. Раз уж добрались сюда, то лучше не тянуть, а сразу разузнать причину вызова. К тому же, надо найти Тимофеича – все-таки он мой непосредственный начальник. Пропихиваясь через толпу зевак, нам все же пришлось остановиться на пятачке возле закрытых на ночь рыночных палаток, где нес словеса в массы MC Арсений. Это был эффектный славянин с копной кудрявых русых волос и кривоватыми передними зубами. Во взгляде пылала одержимость с примесью профессиональной усталости, в руке он сжимал кусок обшивки самолета, по форме напоминающий языческую руну Чернобога или Перуна – смотря как повернуть. – Орис, ты иди, – воодушевленно глядя на развевающиеся на ходу кудри Арсения, обронил Вакса. – Я минутку послушаю чудика и… тут как здесь. Ага? – Одну минуту, – останавливаясь, сказал я. – И потом без разговоров – за мной, в каптёрку. Иначе отправлю обратно пешкодралом. MC Арсений как раз перевел дух и пошел на новый виток, рассекая зрителей. Стремительно вышагивая зигзагами и вдохновенно потрясая дюралевой авиаруной, он басовито завел очередной куплет.

 
Лютая ненависть и злоба,
Хлещут из подземной утробы,
Ад и погибель
Уже наступили, ты и не заметил,
Всё это жутко бесит,
Хочется взять
И покарать…
 

Публика завелась. Люди начали прихлопывать в ладоши, поддерживая чтеца. Арсений совершил еще один ломаный круг по центру площадки и с энтузиазмом продолжил драть глотку.

 
Люто-бешено!
Не взвешено!
Хочется взять
И покарать!
Посмотри на Маяк,
Он давно набряк,
Радирует сигналы сурово,
Шлет в космос слово за словом…
 

Зрители уже прочно подсели на ритм и покачивались из стороны в сторону в такт куплетам проповедника. Вакса тоже поймал общую волну и стал бессмысленно мотать лопоухой головой. – Так, хватит, – решил я и вытянул упирающегося пацана из толпы. – Даже минута еще не прошла, – буркнул он, шмыгая носом. – Две прошло. Или оставайся слушать басенки без меня. Я развернулся и пошел к центру станции. Там, на лестнице, ведущей к глухой стене недостроенного перехода на другую ветку, обстряпали каптёрку шишки из ЦД. – Мне нужно культурно развиваться! – проворчал Вакса, плетясь следом. – А ты не способствуешь. Я оставил провокационное заявление без внимания. Прекрасно знаю этого болтуна: что ни ответь на подобную фразу, обязательно перевернет вверх тормашками и выставит меня виноватым. Не дождется.

По пути к лестнице я встретил нескольких смутно знакомых чинуш из смежных департаментов, вежливо им кивнул, но притормаживать для того, чтобы перекинуться парой слов, не стал. Если нужно будет выведать информацию, то обращаться стоит не к этим хлыщам, а к проверенным информаторам, которых на Московской хватает. Они за бутылочку фабричной в момент все слухи и сплетни выложат.

Возле входа на перегороженную жестяными панелями лестницу меня грубо остановил рослый мужик в бронежилете с желтой лычкой. Его напарник расположился чуть поодаль, внимательно следя за посетителями и прохожими. Надо же, и здесь наемников поставили.

Чего-то боятся господа из ЦД, раз так перестраховываются. Интересно – чего именно? Диверсии перед открытием перегона? Или обыкновенного быдла, которого везде в достатке?

– Куда? – недружелюбно поинтересовался наемник.

– Туда, – честно ответил я, указывая взглядом на дверь за его спиной. – И этот паренек со мной. Вот жетон. Прибыл по предписанию руководства ЦД.

Наемник внимательно рассмотрел наши жетоны и молча кивнул: мол, проходите.

Оказавшись внутри каптёрки, я слегка растерялся, а у Ваксы так и вообще челюсть в ботинок съехала от вида чиновничьей роскоши. Скажу начистоту, мне даже в бункере Сталина такого расточительства не приходилось видеть.

Если Московскую сравнивать со столицей, то здесь, очевидно, был Кремль.

По всей длине восходящей к глухой стенке лестницы был расстелен широкий красный ковер. По бокам стояли тепловые пушки, подающие в помещение потоки теплого воздуха. Ступеньки использовались в качестве импровизированных скамеек и столиков. От яств, расставленных тут и там, у меня моментально началось неконтролируемое слюноотделение. Жареные свиные отбивные с кольцами репчатого лука и марочное складское вино, плавленый сыр и отварной рис, салат из свежих овощей и хлеб. Самый настоящий белый хлеб, выпеченный в форме кирпича! Пах он просто головокружительно: пряный аромат выдирал из памяти образы детства.

На ступенях сидели чиновники разных мастей, среди которых я узнал некоторых высокопоставленных бункерских типов. Вокруг ползали полуголые девицы с чистой, здоровой кожей и ухоженными волосами. Некоторые, кажется, были из диких.

Они тут что, к последнему дню в истории готовятся? Так вроде уже был один такой, проходили…

– Трепач Орис? – поинтересовался жилистый старик, подходя к нам и поправляя на переносице изящные очочки.

– Предпочитаю обращение «переговорщик», – ответил я, давя холодок уязвленного самолюбия.

– Пусть будет «переговорщик», – охотно согласился чиновник, морозно улыбнувшись. – Твои услуги завтра пригодятся, на Гагаринской. Тимофеич рекомендовал тебя как хорошего сотрудника.

– А где он сам?

Старик вновь поправил очочки, но на этот раз не улыбнулся, а посмотрел на меня сквозь линзы строго, как учитель на нерадивого школьника. Ответил бесцветным тоном:

– Твой руководитель не сможет приехать к утреннему торжеству.

Внутренне я вздрогнул от услышанного, но виду не показал. Если Тимофеич не может приехать на событие подобного уровня, то он либо арестован, либо мертв. Как в первом варианте, так и во втором позитивного было мало. Скорее всего, шеф перешел дорогу кому-то из этих воротил, и его политическая позиция оказалась неугодна руководству. Что же задумали эти кукловоды? Из-за спины хотел было вылезти с вопросом Вакса, но я грубо оттолкнул его локтем, заставив с грудным «охом» отступить назад, к выходу. И отступил сам.

– Куда же вы? – приподняв бровки, поинтересовался чиновник. – Переночуйте у нас. Вам здесь рады. Меня зовут Натрикс. Быть может, слышали?

Еще бы! Бункерский особист и палач. Угораздило же связаться с этим хищником…

Вакса опять открыл рот, но я испепелил его сердитым взглядом, и пацан промолчал. Он вытаращился на ближайшую проститутку, откровенно изогнувшую полуобнаженное тело. Балбес похотливый! Надо было его вообще на платформе оставить, пусть бы лучше культурно просвещался.

– Спасибо за предложение, Натрикс, – вежливо сказал я, – но мы уже обещали одному торговцу составить компанию к ужину.

– Что ж, воля ваша, – пожал он плечами, продолжая протыкать меня взглядом темно-серых, как мокрый пепел, глаз. – Но будь здесь к семи утра, переговорщик.

Я кивнул и выдавил негодующего Ваксу вон.

– Ты чего? – тут же взъелся он, раздув ноздри. – Не, ну ты чего творишь, лифчик-счастливчик?

Я оглянулся и заметил, как ледяными гранями блеснули очочки Натрикса. Жуткий тип. За его показным гостеприимством и радушием таились враждебность ко всему миру, хладнокровный расчет и полное отсутствие жалости. Ходили слухи, будто Натрикс однажды упал в колодец, где флуктуация вытянула из него душу, а взамен наделила способностью видеть людей насквозь. Он сумел выбраться из ловушки и вознестись к вершинам власти благодаря приобретенной проницательности. А мятущаяся душа так и осталась в этом колодце навеки.

Наемник аккуратно заслонил вход и отделил, наконец, меня от этого прозрачного взора.

– Такую халяву обломил, – шмыгнул носом Вакса, закидывая на плечо рюкзак. – Впадлу, что ль, пожрать было остаться?

Меня передернуло.

Перед глазами стояла панорама мертвого города. В ушах дрожал удаляющийся клекот раненого мэрга и эхом отдавался разговор Комеля с охранником во время путешествия на дрезине. В ноздри бил запах тухлой крови.

И где-то на заднем плане, за всей этой мозаикой, блестели элегантные очочки.

– Впадлу, Егор. Впадлу.