Текст книги "История руссов. Варяги и русская государственность"

Но к этому уроку истории наши зарубежные историки, политики и т. д. вообще глухи. Они предпочитают плестись в хвосте культурных наций, быть последними, лишь бы не отстать от своего идеала: городового Николая II с его классическим – «тащить и не пущать»…

Если Янушевский во многом прав, говоря об идеале нации, ее правах и т. д., то он совершенно не прав, прививая нам ложный идеал, мы и всё культурное человечество заинтересованы в развитии и величии России, но основанных на справедливости в отношении других народов, а не на скотской силе. Величие, достигнутое подлостью и разбоем, с настоящим величием несовместимы.

8. Десять выводов профессора П. Ковалевского

В книге своей «Исторический путь России» (синтез русской истории по новейшим данным науки) профессор П. Е. Ковалевский приходит к следующим десяти выводам, рассмотрением которых мы и займемся.

I

Первый вывод Ковалевского гласит:

«Россия, с Владимира Святого, была Восточно-Европейской державой, стоящей на рубеже двух миров и двух миропониманий, которые она синтезировала. Строение России, как чисто-западного или восточного государства, приводило неизменно к уклонению ее от исторического пути».

Прежде всего бросаются в глаза последние слова. Профессор Ковалевский, оказывается, знает, куда идет Россия и каков ее путь!! Не слишком ли много берет на себя профессор Ковалевский? Если когда-то восклицание: «Я гений, Игорь Северянин!» было маленьким литературным хулиганством или почти шуткой, то утверждение Ковалевского говорит, что бывают и другие «более тяжелые случаи».

Никто, господин Ковалевский, исторического пути России не знает и понять не может. А что Вы в этом вопросе не ушли дальше других, видно из того, что в своем синтезе истории России Вы дошли до СССР и… стоп! «СССР, – пишете Вы, – не вошел еще в историю и представляет из себя (правильно по-русски следует сказать: «представляет собой». – С.Л.) незаконченный период русской жизни».

Если 35-летняя эпоха в жизни России, перевернувшая всё вверх дном, для Вас кажется «terra incognita» – это значит, что предыдущей истории России Вы не понимаете. Каждый исторический процесс опирается на прошлое и позволяет понять, откуда он проистекает, если это прошлое известно и верно понято. Прошлое известно, почему же дальше осечка? Что за дикая формула: «СССР не вошел еще в историю»? Сколько же лет надо ждать, чтобы «войти в историю»? Не означает ли это, что историк типа профессора Ковалевского просто импотентен в толковании текущих процессов? Лет этак через 100–150, когда историки наберутся ума, они начнут разбираться в том, что такое СССР и как его нужно понимать. Нелепость такого метода самоочевидна.

Не менее странным является и вообще вся постановка вопроса. Россия мыслится, как какое-то одушевленное существо, куда-то идущее, осуществляющее свои желания и цели и т. д. Нельзя ли уволить нас от мистицизма? Не следует ли стать на почву фактов и не разводить своего рода масонство в истории? Мы нуждаемся в кратком, толковом, дельном обзоре нашей истории, а не в астрологических соображениях post factum, которые заводят нас в дебри мистицизма, беспочвенного национализма и к кажущейся, мыльно-пузырной глубине.

Поэтому, когда Ковалевский говорит, что в такую-то эпоху Россия уклонялась от ее «исторического пути», это пустая, звонкая фраза, ибо профессор Ковалевский не знает, откуда и каким путем пришла Русь, как она далее шла и почему превратилась в СССР. Профессор Ковалевский не знает, что течение исторических процессов настолько сложно и запутанно, что для понимания их историку так же далеко, как медведю до луны.

Что Россия стояла на рубеже двух миров – с этим можно еще согласиться, но что она синтезировала два миропонимания – это фраза для красного словца. Прежде всего, «миров» было много: китайская, индусская, персидская, арабская и другие культуры вовсе не могут быть противопоставлены европейской, – это та же общечеловеческая культура, как огонь, вспыхивающая ярче то там, то сям согласно создавшимся условиям.

Контакт между восточными и западными культурами осуществлялся вовсе не через Россию, а широтами Средиземноморья. С самого начала Россия была и все время оставалась издревле европейской страной, восточные влияния в ней весьма незначительны. От восточных культур Россию отделяет прежде всего тысячелетняя культура православия, которая ложится пропастью между ней и Китаем, Индией, странами ислама. Далее, самый тип добывания хлеба насущного, земледелия, – это рожь и пшеница, а не рис, сорго и т. д. И здесь разница огромная и огромной длительности.

Высокая степень индустрии в эпоху Киевской Руси, индустрии своей, своеобразной, также резко отличает ее от далекого Востока и роднит только с Западом и Югом.

В языке, законах, нравах, обычаях ничего в России нет и не было, что можно было бы назвать восточными.

Вся болтовня «евразийцев» – только пустые сказки, рассчитанные на «оригинальность», на желание пустить пыль в глаза («мы – скифы!»), показать себя «глубоким», «новым» и т. д.

Прежде всего, во всей Азии нет и не было ни одного славянского народа, который мог бы оказать сильное влияние из-за общности языка. Далее, никогда не было в прошлом удобных путей, связывающих Русь с Востоком. Торговля происходила по промежуточным этапам, купцы же, например, из Персии, были чрезвычайно редким явлением. Даже почти 300-летнее владычество татар слабо отразилось на Руси. Наоборот, более высокая культура Руси поглотила татар, а далее шагнула в Азию.

Одним словом, говорить о «синтезе двух мировоззрений» (и притом не ссылаясь на факты) может только краснобай, которому все равно, о чем говорить: о «1001 ночи», или о культуре России, – лишь бы его с интересом слушали и он мог подействовать на воображение слушателей. С наукой такие поэтические упражнения не имеют ничего общего. Если это синтез, то синтез исторических кумушек, от которых жизнь давно уже ушла вперед, а они всё еще шамкают о Грандисоне.

II

Второй вывод Ковалевского гласит:

«Россия, которая с первых веков своей государственности была шире идеи единого племени, стала скоро шире идеи Славянства и включила в себя самые различные племена и народности, сливая их в одно гармоническое целое. Когда Россия замыкалась в своем провинциализме или своей национальной обособленности, она уклонялась от своего исторического пути».

И здесь, кроме неточностей и преувеличений, найти ничего нельзя. Прежде всего, никогда Россия не была «шире идеи Славянства» – никогда среднеевропейские и южноевропейские славяне в состав России не входили, Россия объединяла только восточноевропейское славянство, причем поляки, расположенные посредине между западными и южными славянами, определенно тяготения к России не имели, хотя неоднократно имели ее у себя на шее.

Захват Россиею Польши вовсе не был осуществлением идеи всеславянства России. Будь на месте Польши Литва, она была бы поглощена Россиею с теми же результатами.

Когда, далее, Ковалевский говорит, что Россия включила в себя другие племена и народности, сливая их в одно гармоническое целое, невольно ахаешь и вспоминаешь Манилова, ибо такой беспардонной маниловщины на поле истории как-то не ожидаешь.

Ковалевский, сидя в Париже, не понимает и не знает того, что все эти Грузии, Армении, Азербайджаны, Туркменистаны и т. д., даже Украина, признавая огромную культурную роль России, обещая «по гроб жизни» быть за это благодарными, просят только об одном: «нельзя ли вам уйти поскорее, и чем скорее, тем будет гармоничнее».

Ковалевский совершенно не понимает, что все захваченные Россией чуждые ей народы настолько поднялись в своем развитии, что могут вполне самостоятельно продолжать свой «исторический путь», что они тоже «синтезировали два мировоззрения» – свое и русское – и так же гармонично могут идти далее сами и без указки России.

Ковалевский (а с ним и прочие русские в рассеянии) не понимают, что колониализм окончательно умер, что к нему возврата нет. Если такой закоренелый душитель народов, как Англия, выпустила из своих рук Индию, то что уж говорить об Армении, Грузии и т. д.

И сейчас государственным языком в Индии является английский (наравне с гинду[38]38
  То есть хинди. – Примеч. ред.


[Закрыть]), но индусы независимы. Что же касается России, ныне СССР, то он так же «гармонично» душит другие народы, входящие в его состав, как и прежде. И уж «синтеза» тут у профессора Ковалевского не хватает, чтобы посмотреть, что делается вокруг на свете.

Всюду в колониях в англичан плюют, их проклинают, бьют и умоляют только об одном: уйдите! Мы признаем, что Шекспир, Ньютон, Дарвин были гениями, но… уйдите.

То же с Россией (СССР): и Грузия, и Армения, и Украина и т. д., все соглашаются, что Пушкин, Толстой, Достоевский и т. д. гении, но они просят русских уйти, потому что они хотят иметь своих Пушкиных, Толстых и т. д. Это Ковалевскому непонятно (ибо он ничегошеньки не понимает, что делается там) и он (что главное) вполне серьезно верит в «гармоническое целое» России.

«Когда Россия замыкалась в своем провинциализме или в своей национальной обособленности, тогда, – думает Ковалевский, – она уклонялась от своего исторического пути». На самом деле она только временно под давлением обстоятельств отказывалась от своих империалистических целей.

Профессор Ковалевский! Если Вы считаете, что исторический путь России состоит в уничтожении или удушении других народов, Вы ошибаетесь, а если не ошибаетесь, то этот путь насилия и грабежа находится в полном противоречии со следующим выводом.

III

Третий вывод Ковалевского гласит:

«Россия была на протяжении веков страной христианской. И народный идеал, и власть были христианскими, основанными на правильном взаимоотношении духовных и мирских сил. Когда Россия принимала чуждые ей византийский, или западно-европейский идеалы власти и отношений Церкви и Государства, нарушалось равновесие сил и страна переживала тяжелые кризисы».

Не вступая здесь в диспут с профессором Ковалевским, можно сказать только одно: именно на протяжении всей своей истории в России господствовал то византийский, то западноевропейский идеал в отношениях светской власти и церкви. Иначе говоря, она находилась, если верить Ковалевскому, всегда в состоянии кризиса – ведь никакого среднего состояния не было и не могло быть.

IV

Четвертый вывод Ковалевского гласит:

«Соборное начало было присуще русской жизни с самых первых веков ее существования. Оно проявилось, как в отношениях государственной власти к народу, в правлении князей “в согласии с землею” и в системе Земских соборов, так и в жизни церковной, пронизанной насквозь этим соборным, объединяющим началом».

Трудно поверить, что рука Ковалевского не дрожала, когда он писал этот вывод, – ведь со времен Ивана III, через Петра I, Николая I и до Николая II и Иосифа I шла полоса дикого азиатского деспотизма, либо фарса вроде «Дум» при Николае II или «съездов партии» при Иосифе I.

Именно отсутствие соборности определяет большую и наиболее важную часть истории России. В лучшем случае управляли если не тираны, то шайка фаворитов.

Что же касается соборности в жизни церковной, то нельзя не вспомнить роли обер-прокурора Святейшего Синода, а также того, что значение мирян было ничтожным, – это были только овцы, «которых пасли», а что касается соборности среди духовенства, то у профессора Ковалевского слишком коротка память.

Он забыл, что даже съезды священников были систематически запрещаемы, запрещаемы даже в отношении решения чисто житейских профессиональных дел. И это называется объективность историка!

Именно церковь была оплотом единодержавия, именно она навязывала Руси принципы антисоборности, именно она внушала «страх Божий» в отношении светской и духовной власти. И внутри и извне церковь была недемократична.

Если мы и видим какую-то «соборность» в послекиевской Руси, то как анахронизм, оправдываемый совершенно исключительными условиями (Смутное время и т. д.).

V

Пятый вывод Ковалевского гласит:

«Россия была стражем Европы против азиатских нашествий и ни разу за свой исторический путь не изменила этой своей миссии. В XIX веке она стала силой мира и равновесия в Европе и Азии».

Да, Россия была стражем, но Ковалевский забывает, что никто не нанимал ее для этого и никто не платил ей за это, и делала она это не потому, чтобы защищать Европу от азиатов и выполнять «свою миссию», а для того, чтобы защитить самое себя. Кстати, напомним, что ни разу Россия не была с азиатами против Европы, но это ничего не значит для пустоголовых «евразийцев».

Что же касается того, что Россия в XIX веке стала силой мира и равновесия в Европе и Азии, то у Ковалевского на это довольно странные взгляды. Какая это была «сила мира», видно из того, что в XIX столетии Россия почти непрестанно воевала, причем войны были потрясающие всю Европу: 1812, 1854 годы, турецкие войны и ряд мелких войн в Средней Азии и на окраинах, усмирение совершенно чужой Венгрии и т. д.

Что же касается «силы равновесия», то все силы были направлены на то, чтобы русский медведь мог сказать: «А я всех вас давить». Ковалевский не хочет объективно взглянуть на то, что Россия, подобно всем другим народам, всегда была готова взять то, что «плохо лежало». Если же иногда и были политические шаги, когда Россия не особенно настаивала на захвате, то это объяснялось большей частью тем, что она еще не успела переварить только что проглоченное, грубо выражаясь, «кишка не выдерживала».

Во всяком случае, для Дарданелл, на которые у нее не было решительно никаких исторических прав, аппетит всегда был прекрасный, и уж тут не было дела ни до «мира», ни до «равновесия».

Наоборот, непрерывное стремление России к Дарданеллам в течение почти 200 лет создавало в Европе огромное количество конфликтов. Если Северное Причерноморье было издревле славянским, то Дарданеллы никогда славянскими не были. Вся политика России в отношении Дарданелл определялась чисто экономическими и вообще захватническими интересами («почему не взять, если можно взять…»). Напрасно Ковалевский изображает Россию рыцарем без страха и упрека, защищающим Европу от всякого зла, – это фальсификация истории.

VI

Шестой вывод профессора Ковалевского гласит:

«Русский культурный путь был синтетическим, а не подражательным. Россия брала от других народов то, что ей было свойственно. Когда привзнос не применялся к русским историческим условиям или имел целью переделать русскую жизнь на свой лад, страна переживала глубокие кризисы».

Формулировка этого пункта настолько сбивчива и неясна, что трудно понять, о чем, собственно, говорит автор. Прежде всего, слову «подражательный» соответствует противоположное «оригинальный», но Ковалевский не говорит о том, что культура Руси была оригинальна, он говорит, что она была «синтетической», и добавляет, что «Россия брала от других народов то, что ей было свойственно».

Значит, оригинальности не было, а было только заимствование, но не подряд, без разбору, а согласно тому, что Руси «было свойственно». Но это вовсе не то, что принимается под словом «синтез», это только «ассимилирование».

Дальше говорится, что страна переживала глубокие кризисы, если «привзнос имел целью переделать русскую жизнь на свой лад». Но факт остается фактом: русская культура, например, при Петре I, восприняла именно то, что ей было несвойственно.

Страна переживала кризисы не потому, что новое ей было чуждо, несвойственно и неосваиваемо, а потому, что темп освоения нового был чересчур быстр. Но это далеко от понимания профессора Ковалевского.

Культура Руси была в значительной степени оригинальна, именно у нее были черты, отличавшие ее от культур всех других народов. Кроме того, если что-то чужое и заимствовалось, то немедленно переделывалось на свой лад в применении к русским условиям. В этом сказывается самобытность культуры, а вовсе не «синтетичность» ее.

VII

Седьмой вывод Ковалевского гласит:

«Русский язык был великой объединяющей силой для России. Все насильные его искажения приводили к гибельным результатам. После Петра Великого необходим был гений Пушкина, чтобы поставить вновь русский язык на национальную дорогу обогащения, а не засорения».

Что русский язык был объединяющей силой для народов России, это так же ясно, как «Волга впадает в Каспийское море», но нужен ли этот пункт в выводах?

Ведь то же самое можно сказать об английском языке в применении к Англии и ее колониям, либо Франции и ее колониям и т. д. Ту же роль играли в свое время греческий и латинский языки.

Ничего особенного с историческим путем развития русского языка не случилось – он играл ту же роль, какую играли все языки в государствах, объединявших различные национальности. Ничего существенно специфического, отличающего его путь от путей других языков, нет. А если так, то нет оснований уделять ему особый пункт в выводах.

Странное впечатление производит формулировка: «все насильные его искажения приводили к гибельным результатам». Непонятно: к гибели чего: языка? самих искажений? или вводивших искажения?

Язык, как мы знаем, уцелел. Никого, как известно, за искажение языка на тот свет не отправили. Наконец, сами искажения, сыграв свою роль, благополучно ушли в Лету. «Что и требовалось доказать!» Причем же тут «гибельные результаты»?

Наконец, при всем уважении к Пушкину, мы не можем приписать ему роли реформатора русского языка. Пушкин говорил и писал языком культурных людей того времени, т. е. своих читателей и товарищей писателей, достаточно сравнить его стиль со стилем его товарищей лицеистов или его официальные письма – с официальными письмами его времени. Никаких своих правил грамматики, орфографии или лексики он не заводил, а шел в фарватере своей эпохи.

Вся заслуга Пушкина заключается в том, что он показал, какого совершенства можно достичь, используя русский язык того времени.

Русский язык стал на национальную дорогу обогащения не с Пушкина, а именно с Петра I. Когда сотни новых предметов и понятий ворвались на Русь, естественно, что в русский язык вошло множество английских, французских, немецких и других иностранных слов.

Естественно, что для одного и того же понятия употреблялось по несколько иностранных слов в зависимости от того, из какой страны заимствовал это понятие говорящий. Были и попытки найти русские или вообще славянские эквиваленты.

Этот хаос продолжался недолго, «засорение» языка скоро вошло в свои нормы, всё утряслось и никаких гибельных результатов не было. «Засоренный язык» просуществовал столько, сколько было нужно: он был логически и практически обоснован: когда надо высказаться и понять другого, надо иметь хоть какой-то общий язык. Этой властной необходимости «засоренный» язык времен Петра I удовлетворял вполне. Он создавался не филологами, не академией наук, а самой жизнью. Поэтому неудивительно, что он не был безупречен. Жизнь же неудачное устранила, а удачное оставила.

Ко времени Пушкина язык был очищен в значительной степени от хаоса, разброда, нелогичностей, неточностей и т. д. Пушкин нового языка не создавал, он только мастерски им владел.

Профессор Ковалевский приписывает Пушкину роль, им совершенно незаслуженную. Он не понял того, что «насильные искажения» создала тогда сама жизнь, она же их и устранила. Иного пути не было: когда московит входил в иностранную орбиту, он должен был употреблять международные термины, но вскоре создались и свои собственные. Всё было обоснованно и закономерно.

VIII

Восьмой вывод Ковалевского гласит:

«Россия была на протяжении всей своей истории страной озерно-речной и лесной, а не степной (подчеркнуто самим Ковалевским). Степь была для нее постоянным врагом и разорителем, с которым она боролась до конца XVIII века. Леса, реки и озера были, наоборот, ее кормителями. Даже “вольница” бежала не в степь, а на реки (Днепр, Волгу, Дон, Яик)».

Этот вывод показывает, что Ковалевский, как и многие другие, совершенно не понимает ведущих факторов русской истории. Они готовы создать какую-то мистическую борьбу двух чудовищ – Леса и Степи и нагородить бездну фантазий. На деле было вовсе иное.

В основе Руси из глубочайшей древности (во всяком случае, со времен трипольской культуры[39]39
  Трипольская культура – высокоразвитая земледельческая археологическая культура эпохи энеолита (медно-каменного века), VI–III тыс. до н. э., распространенная в регионе между Днепром и Дунаем. Индоевропейские народы, пришедшие сюда впоследствии (в том числе предки восточных славян), несомненно, многое восприняли от трипольцев в хозяйственном и религиозном отношении (вероятно, и в отношении кровного родства), хотя эти взаимосвязи некоторыми историками последних десятилетий характеризуются слишком прямолинейно и упрощенно. – Примеч. ред.


[Закрыть]) лежало земледелие. Ни рыболовство, ни охота, ни скотоводство никогда не играли доминирующей роли у восточных славян. В основе всего лежал хлеб, вернее, зерновые культуры.

Именно степь или земля, освобожденная от леса, осушенное болото и т. д. были базой культуры Руси. С лесом, озерами, болотами «русс» боролся испокон веков, ибо только выжигая лес, он получал возможность иметь пашню. Весь исторический путь России – это путь уничтожения леса и создания степи, т. е. поля для нужд земледелия. За степь «русс» цеплялся руками, ногами и зубами, но его оттирали кочевники. Степь его всегда кормила, но лес спасал его от врагов.

Земледелие процветало в причерноморских степях еще во времена Геродота. На тучных полях земледелец получал частенько урожаи сам-пятьдесят, тогда как для значительной части Средней и Северной Руси урожай сам-сём был уже желанным.

История России – это не столько борьба со степью, сколько борьба за степь. Когда вольница убегала на Днепр, Волгу, Дон, Яик – она убегала, слышите, профессор Ковалевский, не рыбку ловить, а быть свободным, а не подъяремным земледельцем.

Русь всегда искала поле с богатыми почвами и достаточным количеством влаги, она была органически степной, но в степях господствовали и оттирали Русь кочевники. Русь столетиями боролась за плодородную степь с ее черноземами и проистекавшим оттуда богатством. На подзольных почвах Средней и Северной России сильно не разбогатеешь. Летописи Новгорода пестрят известиями о страшном голоде и смерти тысяч людей (зачем же они не питались рыбой, спросим мы профессора Ковалевского, а предпочитали умирать с голоду?). Не рыба и бобры создали Русь, профессор Ковалевский, а пшеница и просо.

IX

Девятый вывод Ковалевского гласит:

«Распространение России на Восток и к морям было народным и стихийным освоением новых земель. Народное движение предшествовало закреплению многих областей за Россией».

С этим согласиться можно, отметив, однако, что это положение верно в отношении направления на север и восток, где русский народ встречал почти пустое, ненаселенное пространство, либо совершенно примитивные племена, стоявшие на значительно более низкой степени культуры.

Движение же в Центральную Азию, на Кавказ, в Крым, на запад было не народным движением, туда русское правительство гнало людей на убой для осуществления своих империалистических идей.

X

Десятый вывод Ковалевского гласит:

«После окончания объединения русских земель при Екатерине Великой, культурное распространение России пошло в XIX веке – через литературу, а в XX веке – через искусство, и, наконец, через Русское Рассеяние, которое сыграло крупную национальную роль в деле распространения русской культуры по всему миру».

Ковалевский совершенно напрасно отделяет по времени русскую литературу и русское искусство – оба они, начиная с XIX века, оказывали влияние на Европу, достаточно вспомнить, что за «Разрушение Помпеи» итальянцы буквально носили на руках Брюллова, а влияние Тургенева на западноевропейскую литературу признается всеми.

Однако уж совершенно непростительно, что Ковалевский ни слова не говорит о русской науке XIX и XX веков: ее достижения лучше были известны за границей, чем у себя дома. И неупоминание ее Ковалевским является чрезвычайно показательным для отношения к ней и вообще к своему русскому со стороны старой эмиграции.

Зато Ковалевский несомненно переоценивает значение русской эмиграции. Ее культурная роль весьма и весьма посредственна. Она не выдвинула за 35 лет ни одного значительного русского ученого, писателя, художника, архитектора, певца и т. д., – все русские блестящие имена за границей уходят корнями в царскую Россию, т. е. живут старыми капиталами, не ими созданными.

Конечно, русская эмиграция сыграла некоторую роль в пропагандировании всего русского (прежде всего «водки и селедки»), но в основном либо жила для самой себя, в тесно замкнутом мирке («шумим, братцы, шумим»), либо приспосабливалась к жизни тех народов, среди которых она жила.

Учтя, что эмиграция насчитывалась сотнями тысяч и была в основном сливками интеллигенции, достижения ее непропорционально малы. Несмотря на знание языков, блестящее образование, большие связи с заграницей – политические, финансовые, научные, личные, родственные и т. д., – эмиграция за 35 лет ничем себя серьезным не проявила. Она была хаосом политических групп и единого лица не имела, объединяла эти группы не столько любовь к родине, сколько сожаление об уплывших временах с блинами, икрой и черным хлебушком.

Члены русской эмиграции, как правило, заняли положение в иностранном обществе «на дне». Это не уменьшает, конечно, заслуг отдельных лиц, но в целом и судьба, и роль эмиграции оказалась незавидной – русская интелигенция царского времени экзамена жизни не выдержала. Хвалиться нечем.

Таковы десять выводов профессора Ковалевского и наша их оценка. Книга «Исторический путь России» местами неплоха, оригинальна и ценна, но непонимание основных движущих факторов русской истории приводит к ложно-толкованиям и вся красивость, льстящая национальному чувству, оказывается только отливающим всеми цветами радуги мыльным пузырем. Профессор Ковалевский исторического пути России не понял и ведет за собой по ложному пути и своих последователей. Впрочем, «горбатого исправит могила».