Текст книги "Мягкие зеркала (полная версия)"

И удача пришла. Причину вибрации устранили довольно просто: вообще отказались от жесткой конструкции. В результате новый экспериментальный МКК «Енисей» с его полужестким каскадно-люстровым сочленением трех концентрических ярусов вызвал в среде пилотов скорбное замешательство. Пилоты буквально шарахались от предложений участвовать в ходовых испытаниях новорожденного сверхкорабля. «Меня – водителем этой трясучки?! Да ни за что!» – «Простите, я не умею летать на театральных люстрах». – «Прошу извинить, но вы не по адресу: мы с Аликом не циркачи. Правда, Алик? Мы с Аликом профессиональные пилоты. И мы никогда не мечтали выйти на старт в плетеной корзине, размерами в стадион. Скажи ему, Алик. Скажи им всем, что мы не летаем в суперавоськах.» Преодолеть психологический барьер мог не каждый, и ничего предосудительного в этом нет. Первым преодолел Валаев. Надо было видеть его лицо за минуту до старта. Скулы в буграх желваков, глаза сужены, а от холодного взгляда острых, как гвозди, зрачков мороз вдоль спины продирал. На двадцатой секунде отсчета готовности они с Валаевым, полулежа в спаренном пилот-ложементе, не сговариваясь, повернули головы, чтобы взглянуть друг на друга. Валаев сказал: «Пустое болтают, Андрюша. Мы научим эту махину летать. И заодно научимся сами». Он ответил кратко: «Научимся». А за пять секунд до нуля добавил: «Орлы мух не ловят».

Валаев был прав: летать на «люстровых» МКК надо было учиться. Простейшие маневры (скажем, коррекция в картинной плоскости), исполнить которые на конструктивно жестком кораблике – раз чихнуть, на полужесткой махине бросали пилотов в пот. «Енисей» казался игрушкой инерционных сил, и управлять его изменчиво-гибкой архитектурой казалось делом немыслимым – при любом маневре чувствуешь себя как в тарелке с колышущимся студнем. А на маневре глубокого торможения, когда гигантская «люстра» медленно выворачивалась наизнанку всеми тремя ярусами, возникало чуть ли но ощущение катастрофы. Потом привыкли, появился опыт. И стоило наловчиться «свинчивать» трубки допустимых траекторий на заданных участках полета – сразу почувствовали себя королями Пространства (никто еще на таких скоростях не ходил). С удовольствием накатали на «Енисее» двенадцать астрономических единиц, приобрели навыки и дипломы пилотов-люстровиков. Валаев был вскоре назначен капитаном «Байкала» – первого из серийных «люстровых» контейнероносцев. Серия продолжена закладкой на верфи «Вулкан» целой флотилии МКК-ДВС: «Лена», «Тобол», «Иртыш», «Вилюй», «Ангара», – сибиряки свое слово сдержали. «Енисей» перешел в собственность учебно-тренировочного депо УОКСа, а бедняга «Дунай», который геройски вынес на испытательных полигонах все, что обязана вынести экспериментальная модель, был передан комплексной экспедиции сатурнологов под орбитальную базу, К неописуемой радости истосковавшихся по комфорту ученых. Героическое прошлое «Дуная» их нисколько не тронуло – тому свидетель новое имя бывшего корабля. Не имя, а прямо собачья кличка – Фобик-бобик… В предыдущем рейсе, когда пришлось помочь сатурнологам демонтировать группу главного двигателя «Дуная», чтобы освободить безектор под склады и мастерские, весь экипаж «Байкала» чувствовал себя как на похоронах. Это даже неплохо, что силуэт теперешнего ФОБа мало напоминает «Дунай». Патриарх «люстровых» кораблей умер – да здравствует король баз орбитальных Дальнего Внеземелья.

Свечение верхнеатмосферного слоя Титана померкло. Андрей оглядел сизую полоску возникшего впереди терминатора, перевел взгляд на прямую и тонкую, как лезвие шпаги, зеленовато-жемчужную вертикаль над пепельной линией горизонта. Лезвие, угрожая зениту, медленно поднималось в черное небо. Выше и выше… Наконец, нежно вызолотив горизонт, всплыл драгоценный «эфес». На первом этапе восхода «эфес», наливаясь золотистым сиянием, мало-помалу перевоплотился в огромную двояковыпуклую линзу (очевидно, за счет отражения в средних слоях атмосферы Титана). А когда этому неуклонно продолжающему распухать линзовидному образованию стало тесно в своем объеме, оно распустило по горизонту далеко в обе стороны великолепные светло-оранжевые «усы» и выперло над побронзовевшей зоной терминатора широченным золотисто-желтым холмом. Холм быстро рос. И словно в подтверждение того, что нет в Природе масштабов, которые невозможно было бы превзойти, исполинский холм постепенно превратился в округлую грандиозную гору, заслоняющую едва ли не половину титанпанского неба, вертикально исполосованную пухлыми складками и жгутами сизых, мутно-желтых, мутно-зеленых и кофейно-коричевых дымов. Его Супервеличество Сатурн!.. Потягивая кумыс, Андрей с интересом – хотя не раз это видел – дожидался полного восхода полосато-пухлой громадины. Не хотел пропустить «эффект наползания», который всегда впечатляет. Тем, кто видел только восходы Луны над Землей (или даже Земли над Луной), этот эффект неизвестен по причине миниатюрности ночного светила. А вот при восходе Юпитера или Сатурна возникает иллюзия, будто планета-гигант, едва приподнявшись над горизонтом любого своего достаточно близкого спутника, норовит проползти над твоей головой ниже тучи. Фантасмагорическая эта картина – невыразимо зрелищное противостояние двух громадных миров. Чем не награда для тех, кто летает?

Как только «Байкал» провалился в тень планетоида, Андрей перевел взгляд на поверхность Титана. Подсвеченная Сатурном, она по-прежнему имела дымчатый вид, но теперь, лишенная богатства пылающих красок, несколько напоминала очень старый, вылинявший и очень потертый ковер. В глубинных слоях атмосферы вздрагивали фиолетовые зарницы. Он пошарил глазами в поисках люцифериды (без особой, впрочем, надежды найти). Явление, говорят, не такое уж редкое, но в прошлый раз увидеть не удалось. Может, сегодня?..

Полыхнула малиново-красная молния – личный телезапрос Беломора.

– Телевизит разрешаю, – поспешно сказал Андрей и поднялся. – Салют, капитан!

В кресле напротив сидел Валаев.

– Сядь, – сказал капитан. – Салют.

У Валаева были русые волосы, крупные черты лица, большие руки, силы невероятной, и шафрановая от загара кожа. По контрасту с белым свитером и светлыми волосами кожа казалась темнее, чем на самом деле.

– Поздно поднялся? – спросил Валаев (должно быть, его удивил поздний завтрак).

– Нет, – ответил Андрей. – Но торопиться мне вроде бы некуда.

Помолчали. Валаев вертел между пальцами что-то похожее на большую бронзовую монету с дыркой посередине. Размышляя, он непременно вертел или мял что-нибудь в правой руке – к этому давно все привыкли. Прозвищем Беломор капитан обязан именно собственной правой руке. Расхожее мнение, будто прозвище связано с местом рождения капитана, было ошибочным, – он вел свою родословную от потомственных лесорубов на Енисее, а Белое море увидел впервые пять лет назад, во время отпуска, и не любил об этом вспоминать, потому что спортивно-ледовый переход на пневмолыжах с Кольского полуострова на Канин Нос окончился для Валаева плохо: санитарный «блин» вывез его на материк. Сняли с трассы, правда, и всех остальных. Андрей, участник перехода и очевидец «беломорского инцидента», никому, разумеется, ничего не рассказывал, но шила ведь в мешке не утаишь, и прозвище Беломор ушло за Валаевым во Внеземелье, прилепилось – не отодрать…

– Пять минут тебе сроку, – сказал Валаев. Исчез. К этому тоже давно все привыкли: «получить петуха» – значит иметь максимум времени, которое капитан выделял подчиненным для полной готовности к деловому общению.

* * *

…Когда Валаева увозили на материк, Наталья Мешалкина, фильмооператор группы спортивно-ледового перехода, плакала в два ручья и всем жаловалась, что ей кругом не везет и что «вокруг одни, одни, одни неприятности!». Этого никто не отрицал. Из-за нее экспедицию лихорадило с первого дня. Начать с того, что двое парней (оба – Вадимы) ввязались в поход вовсе не из желания белый свет посмотреть и себя показать и, уж подавно, не, из любви к пневмолыжному спорту. Белый свет для Вадимов сошелся на Мешалкиной; друг на друга парни смотрели волком (выяснилось это, к сожалению, поздно) и показали себя паникерами, когда в погоне за «впечатляющими кадрами» Наталья слегка заблудилась среди живописных торосов. Двое суток никто в лагере глаз не сомкнул, пока опять не собрали беспокойную троицу вместе. Мешалкина потеряла свои пневмолыжи, а потом ухитрилась сломать и комплект запасных. Каждый день она что-нибудь теряла на ходу или забывала на стоянках, вечно у нее что-нибудь рвалось и ломалось, постоянно отказывали моторы пневмолыж, радиобраслеты, обогрев палатки. Безотказно работал только видеосъемочный аппарат. Пробовали взять над ней коллективное шефство, однако, наткнувшись на желчное сопротивление влюбленных Вадимов, отступились. Но после того как они все втроем ухнули с головой в полынью, шефство над Мешалкиной поручили Валаеву. Ярослав сверху вниз вопросительно посмотрел на влюбленных парней. Парни не возражали. Дела у Натальи пошли на лад, и несколько дней группа дышала свободно. До встречи с белым медведем. Никто не заметил, как этот очень опасный гость подобрался к стоянке. Никто, кроме неутомимой охотницы за «впечатляющим кадром». Зверь не оставил ее без внимания, и визг новоявленной фото-видео-Артемиды разбудил Арктику…

Андрей помнил в деталях, как нагнал в два прыжка и треснул лбами Вадимов, рвавших друг у друга из рук карабин. Свалил их на лед, отобрал карабин, потому что стрелять было поздно: медведя не было видно за широкой, размерами с дверь служебного люка, спиной бегущего впереди Валаева, а на крик: «Ложись!» – Ярослав не среагировал, но зато упала Мешалкина, и безоружный Валаев, перепрыгнув через нее, оказался нос к носу с косолапым, и никому, кроме Андрея, не довелось увидеть вблизи валаевский удар. Так ударить можно было только кувалдой! Если бы Андрей не видел этого собственными глазами, никогда бы не поверил, что есть на Земле человек, способный убить крупнейшего хищника суши ударом голого кулака!.. Похоже, не сразу поверил в это и сам Валаев – после того, как зверь осел и медленно повалился на бок, у Ярослава было неузнаваемо озадаченное лицо. Подбежавших товарищей он обвел виноватым взглядом – дескать, видите, как нехорошо получилось… – и, прихрамывая (медведь успел-таки зацепить бедро когтями), побрел в сторону. А получилось действительно нехорошо, и оправдываться перед инспектором спортивно-туристского объединения «Северное сияние» было нечем. Инструкции нарушались, группа отстала от графика, имели место опасные для жизни людей происшествия, человек ранен, медведь издох, оружия с зарядами снотворного действия применить не сумели. Официальное резюме: «Ввиду слабой подготовки к ледовому переходу спортивно-туристскую группу с трассы перехода снять, инвентарь утилизировать». Неофициально инспектор добавил: «Шуметь не надо, протесты вам не помогут. Ухлопали мишку? Ухлопали. Виновника отправили на материк – там его наградят медалью „За спасение человека“, но это… (Андрей поймал на себе ускользающий взгляд голубых инспекторских глаз), но это еще не гарантия безопасности для арктической фауны в нашем районе. Всего вам доброго! Желающих принять участие в авиаэкскурсии к Северному полюсу прошу подойти ко мне».

Лететь на Северный полюс Андрей не захотел. Без Ярослава ему никуда не хотелось. Он вылетел в Шойну и посетил почти совершенно безлюдный госпиталь, где томился Валаев. Погода в Шойне была на редкость плохая (пуржило нещадно), и Валаев, чтобы совсем не испортить другу и без того неудачно начатый отпуск, прогнал его к Черному морю. Андрей улетел на Кавказ в отвратительном настроении. Но все прошло, как только он познакомился с Валентиной… А потом прилетел на Кавказ Ярослав. Прилетел не один. Ее звали Александра Ивановна (в валаевской интерпретации – Ася). Это была очень рослая молодая особа (орлы действительно мух не ловят), чуточку озорная, но бесконечно добродушная. Ее добродушие обезоружило гораздо менее общительную Валентину. Сам себе веря, Валаев придумал легенду о том, что именно Ася, специалист-диетолог шойнинского здравпункта, сумела в недельный срок залечить его «арктическую царапину». Стрела Амура вонзается глубже медвежьих когтей… Едва Ярослав успел поджарить на черноморских пляжах беломорский шрам, из УОКСа пришла депеша: «Валаеву, Тобольскому, первому и второму пилотам балкера „Фомальгаут“, прибыть в Калугу для участия в работе коллегии летного сектора Восточного филиала Управления объединенного космофлота Системы». Как снег на голову. Поскольку снег упал с вершины административного Олимпа, первому и второму пилотам не оставалось ничего иного, как прервать свой лучший в жизни отпуск и сказать любимым: «Прости». В прощальный вечер Валаев сначала вымотал всех декламацией скорбных элегий (самой жизнерадостной в его репертуаре была элегия Пушкина «Безумных лет угасшее веселье…»), а затем неожиданно рассмеялся и выдал идею одновременных свадеб в самом начале зимнего отпуска. Идею подхватили с энтузиазмом. Да, было бы здорово – обе свадьбы одновременно, зимой, с тройками и бубенцами, и чтобы пар от бешеных белых коней, чтобы шумно и весело, и друзья со всех континентов планеты, ковры на снегу, костры, молодецкие игры!..

Ничего из этого не вышло. Свадьбы состоялись раньше – осенью, потому что о зимнем отпуске не могло быть и речи: в Калуге Валаев дал согласие сформировать и возглавить летный экипаж для ходовых испытаний экспериментального «Енисея», и уже две недели спустя три десятка отборных парней (в том числе и будущий первый пилот «Енисея» – Тобольский) были командированы на Урал в Центр имени космонавта Виталия Севастьянова – самый академический из существующих центров переподготовки летного состава УОКСа. Очень трудно шла переподготовка вначале. На первых порах знакомство с главными техсистемами экспериментального «люстровика» вызывало у курсантов нечто вроде головокружения. Потом освоились, стало полегче, и к сентябрю семьи многих курсантов обосновались по соседству с территорией Центра – в городке с живописным названием Новая Ляля. Живописным, кстати, и красочным тут было все: пузырчатая архитектура городских зданий, забавно разрисованные вагончики старинного монорельса, тронутые багрянцем лесистые берега речки Ляли, голубые купола Дворца Космонавтов, белые – Центра, синеватая вертикаль далекой башни катапультера местного иглодрома. Валентину и Асю Новая Ляля очаровала, и торжества по случаю бракосочетания решено было отметить здесь. С той поры… да, пять с хвостиком. Говорят, брак помогает человеку найти то, что ему нужно. Может быть, это и верно, если искать начинают задолго до брака. Ярослав нашел то, что ему было нужно, счастлив вполне. Любимая работа, Ася, двое сыновей-близнецов и ни одной семейной проблемы…

* * *

Андрей взглянул на часы, бросил салфетку на стол и приказал бытавтомату все это убрать. Ковер едва успел успокоиться – Валаев материализовался из воздуха.

– Как самочувствие? – полюбопытствовал он, все так же разглядывая монету с дыркой.

– Самочувствие?.. – переспросил Андрей.

Капитан пошевелился в кресле – на белом свитере золотом блеснула эмблема: цветок стилизованной лилии и буква К.

– Самочувствие великолепное, благодарю. Как ваше?

– Можешь не выкать, мы не на вахте. Как настроение?

Андрей посмотрел капитану в лицо:

– А на кой леший тебе мое настроение?

– Когда первый пилот уклоняется от телевизита координатора, это меня интригует.

– Он что… пожаловался?

– Ты должен его принять.

– А это уж как мне захочется, – сказал Андрей. – Тем более что с сегодняшнего утра я не только не первый – вообще не пилот. Минимум на неделю.

– Ну за что такое мне наказание – командовать сибирским экипажем? – вслух подумал Валаев.

– Очень жаль, но с сегодняшнего утра я всего-навсего представитель экспертного отдела УОКСа.

– А я всего-навсего представитель снабжения. Целое утро пытался втемяшить главе хозяйственной службы «Титана», что пластик с дырками пенится быстрее монолитного и что технологи базовых строек будут в восторге. – Капитан подбросил в ладони дырчатый диск. – А координатор Аверьян Копаев всего-навсего представитель МУКБОПа…

– Да?! – Андрей поднял бровь. – Чем я вызвал к себе любопытство службы космической безопасности?

– Вероятно, он сам тебе скажет.

– Не знаешь?

– К сожалению.

– И не догадываешься?

– По-моему, это связано с твоими экспертными делами.

– На танкере?! Что за чушь!.. Кому нужен доисторический «кашалот»?..

– Сатурнологам. Под орбитальную базу.

– Спасибо за информацию.

– Переваривай на здоровье. – Валаев там, у себя, смотрел куда-то вбок.

– Я без иронии, – пояснил Андрей.

– У тебя на окне передний обзор?

– Да. Ну и что? – Андрей перевел взгляд на окно. В океане йодисто-коричневой под сиянием Сатурна дымки всплывал, как призрачный остров, громадный, нежно светящийся пузырь.

– Люциферида… – сказал капитан.

На аппарелях ФОБа переполошенно замигала светосигнализация; со стартовых желобов упали две ртутные капли и, выбросив параллельно вперед узкие струи лилового пламени, быстро пошли наискось вниз, в атмосферу Титана.

– Беспилотчики, – определил Валаев. – Ушли на пузырь.

– Поздновато, – сказал Андрей. – Много времени потеряют на реверс-маневр. В атмосфере – тем более.

– Успеют. Крупные люцифериды иногда светятся долго. Все зависит от высоты и мощности столбового внутриатмосферного выброса. Ну того… на верхушке которого, как полагают, и образуется нечто вроде хемилюминесцентной зоны.

– Выходит, сами толком не знают?

– Чего не знают сегодня – завтра узнают. А чтобы узнали быстрее и больше, я готов возить им сюда кого угодно и что угодно. Ученых, спецов и десантников, одежду и фрукты, нефть для пищевых синтезаторов, новые фильмы, цветы и консервы. Любое оборудование, любые материалы – как с дырками, так и без оных. Ради этого стоит летать, а?

Андрей не сводил глаз с лица капитана. Для Ярослава это была уникально патетическая речь.

– Ради этого мы и летаем, – заметил Андрей.

– Вот и летай. В эксперты я тебя больше не отпущу. Первый раз и последний. Не твоя работа. Тем более если в ней замешан МУКБОП. Ты прирожденный «люстровик», гений скоростного пилотажа. Недаром коллегия прочит тебя в капитаны на «Лену» или «Тобол» – в принцах, брат, ходишь… Ты меня знаешь, я не люблю сорить комплиментами, но твой маневр глубокого торможения с выходом на Титан – голубая сказка пилота.

– Я тебя знаю, – перебил Андрей. – И теперь понимаю, кого из нас двоих ты успокаиваешь. Мне в это дело тоже внести свой лепту? Или как-нибудь обойдешься?

Несколько мгновений собеседники молча разглядывали друг друга. Валаев поднялся. Следом поднялся Андрей.

– Ладно, – сказал капитан. – Люцифериду видел – будем считать это хорошим предзнаменованием… Что передать?

– Копаеву? Пусть приходит. – Андрей посмотрел на часы. – Бассейном придется пожертвовать.

– Не надо жертв. Все заняты подготовкой к разгрузке, и никого, кроме вас, голубчиков, в воде не будет. Попрощаться зайдешь?

– Да. Непременно.

– Салют!

– Салют, капитан!

НОКДАУН

Андрей приказал бытавтоматике переправить портфель на причал пассажирской вакуум-палубы, шагнул из каюты в зеркальный тамбур, и раньше, чем створки двери распахнулись с другой стороны, инстинктивно сощурился.

За пределами тамбура искрилась под солнцем водная ширь. Байкальская панорама. Ветер дул прямо в лицо, на горизонте синели горы восточного берега. Было видно, как ветер трогает воду – участками. В этих местах вода морщилась и темнела. Шагая вдоль заметно изогнутой анфилады открытых в сторону озера гротов с высокими сводами, Андрей впервые подумал, что без панорамы Байкала высоченные коридоры тороидальных ярусов корабля наверняка производили бы странное впечатление. На однокорпусных кораблях люди привыкли к интерьерам более экономных пропорций.

Анфилада полузатопленных солнцем гротов окончилась, Андрей вошел в сумеречное пространство ренделя. Постоял у комингса горловины шахты пониженной гравитации, чтобы привыкли глаза; плиты настила вокруг горловины мерцали синими искрами, по стенкам шахтного ствола бродили фиолетовые блики, и почему-то вспомнился «Фомальгаут», на котором шахты-атриумы для межэтажных сообщений всегда были ярко освещены. Правда, атриумы «Фомальгаута» не так глубоки. Он посмотрел на часы и понял, что неосознанно тянет время. Не хотелось быть в бассейновом зале раньше Копаева.

Автоматика, сбитая с толку неподвижностью человека, дала «окно» во весь купол ренделя. Заслоняя собой обзорное поле, стеной стояло дымчатое полушарие Титана; верхний край атмосферы нежно порозовел. Прямо над головой висел расцвеченный светосигналами ФОБ. Как летучая мышь под сводами звездной пещеры. Андрей покосился влево – на устремленный ввысь иллюминированный алыми и голубыми огнями безектор «Байкала» – и подумал, что после шуточек штурмана эта «индустриального» вида громадина, облитая призрачно лоснящимся защитным слоем стекловидного керамлита, до смешного напоминает пучок многорегистровых саксофонов. Призрачные облака Титана и диковинно-призрачная конструкция в призрачном свете Сатурна… После солнечных гротов нужна была минута-другая, чтобы поставить все на свои места – вернуть этим «призракам» права на вещественность и, наоборот, осознать, что эффектная панорама Байкала – иллюзия, стопроцентный обман. Человек в обнимку с иллюзией тверже в ногах.

Андрей спрыгнул в атриум. Падая, услыхал, как в глубине зашумел воздух.

В карпоне среднего яруса воздушный вихрь аккуратно снес его на финиш-площадку. Здесь тоже было безлюдно. В «окне» бокового обзора были видны порозовевшие в свете титанианского утра навесные цилиндры контейнероносных и танкерных корпусов (на жаргоне техников-экзоператоров – «минареты»). Танкерный «минарет» под номером восемнадцать дал течь: переднюю муфту сорвало вместе с импульсным маяком и среди грязно-зеленых потеков на облицовке желтел нарост заледеневшей пены. Химический, видимо, груз. Андрей представил себе, каково приходится каскадным системам на этапах разгона и торможения, и посочувствовал экзоператорам. Пилоты и экзоператоры хорошо понимают друг друга. Общий враг – перегрузки. Во время маневра, когда пилоту невозможно использовать все средства противоперегрузочной защиты (иначе просто не чувствуешь динамику корабельных масс), экзоператоры выполняют функции ассистентов и, бывает, тоже выходят из-под защиты. А после маневра им, беднягам, вдобавок приходится ползать по «люстре» – приводить поле битвы в порядок. Те пилоты, про которых экзоператоры говорят наш пилот, могут считать себя профессионалами очень высокого класса.

Андрей еще раз взглянул на часы. Пожалуй, Копаев на месте. Пора…

В глубину карпона, где светились отверстия ветротоннелей, вел пологий пандус. Разбег под уклон, прыжок головой вперед в гофрированную трубу тоннеля под номером десять, ощущение невесомости и весомый удар плотных струй воздуха сзади. Принудительный ветро-полет.

Тоннель расширился, скорость заметно упала. Андрей летел вдоль прямоугольного коридора с прозрачными полом и левой стеной. Вверху и справа тянулись красочные витражи – композиция на спортивные темы. Сквозь блики на полу просматривались четыре этажа ветротранспортных коридоров – на самом нижнем плыла в обратную сторону фигурка в оранжевом комбинезоне. В спортзалах, проплывающих слева, никого не было. Команда занята работой по авральному расписанию, пассажиры покинули борт еще вчера.

Финиш-площадка мерцала синими звездами. Андрей по инерции сделал пробежку и, ощущая, как с каждым шагом набирает вес в поле искусственной гравитации, свернул в потерну с кинематическими витражами: пузатые каравеллы по-утиному переваливались с борта на борт среди крутобоких волн, и крутолобые дельфины грузно перелетали над волнами по крутым траекториям. В конце потерны сиял широкий овал. На подходе Андрей привычно сощурился. Овал распахнулся – в глаза ударило солнце…

Он прошел по тропе под глянцевито-зелеными полотнищами листьев искусственных бананов. Короткая тропа вывела на дорожку, исполосованную тенями от решетчатого навеса. Справа – деревянные жалюзи аэрария, слева – шеренга невысоких пальм. На стволах были пучки рыжеватого грубого, как медвежья шерсть, ворса и жесткие веерообразные листья. Благодаря Валентине он кое-как научился распознавать виды пальмы и теперь каждый раз вспоминал, что эта шеренга состоит из «хамеропсов приземистых». Искусственные листья бананов выглядели живыми и сочными, а настоящие, живые хамеропсы, напротив, казались отштампованными из пластиката. Красоты в них было немного. Основное достоинство – безразличие к перегрузкам (лишь бы не повыдергивало из корневых стаканов).

В аэрарии он, бросив взгляд на пустующие диванчики и шезлонги, зашел в гардеробный павильон, быстро разделся. Решетчатый потолок пропускал свет и тепло, в павильоне стоял запах нагретого дерева. От жалюзи веяло прохладой – он чувствовал это голыми ногами. Холодок натягивало из бассейна. Температура воды наверняка ниже нормы. И превосходно. Застегивая ремень на плавках, он поглядел в щели между пластинами жалюзи. Сквозь прозрачную воду желтело дно. Противоположной стенки бассейна не было видно, потому что блеск натуральной воды сливался там с блеском иллюзорной лагуны атолла; на круговой песчаной косе торчали высокие пальмы. Непривычно тихо в бассейне – ни единого всплеска.

Из аэрария он выбрался по винтовой лестнице на трамплин и только теперь увидел сверху Копаева. Представитель МУКБОПа лежал на парапете животом вниз, одетый, и, подперев голову кулаком, смотрел в воду. Андрей невольно перевел глаза на то место, где вчера был пляж, и глазам не поверил. Вчера (сразу после корректировки орбиты) он сам наблюдал, как трое сменившихся с вахты парней, весело орудуя пневмохоботами монитора, наваливали в пляжное корыто гранулированную пластмассу, и потом, когда он, потеряв терпение, спрыгнул в бассейн (еще не залитый даже наполовину), они кувыркались, опрокидывая друг друга на кучи пластмассового гороха, голые или в плавках, и громко вопили, потому что «горох», извлеченный из нижнего бункера, не успел прогреться и был как лед. А сегодня насыпка куда-то исчезла.

Копаев увидел его, помахал рукой. Одетый Копаев и оголенный, словно ограбленный, пляж вызвали чувство досады. Он раскачал доску. Сильный толчок. Тройное заднее сальто, всплеск. Вода была ледяная, как в проруби. Чувство досады прошло.

– Здравствуй, – сказал Копаев. – Доброе утро.

– Привет. – Андрей ухватился за поручни трапа, выпрыгнул из воды. Оставляя на парапете влажные отпечатки ног и роняя капли, подошел к Аверьяну Копаову. Увидел портфель – обыкновенный дорожный портфель – и подумал: «Уж не попутчика ли я себе приобрел? Или, может быть, компаньона?» Сел и спросил: – Так о чем разговор?

– Голый одетого не поймет, – без улыбки пошутил Копаев и стал раздеваться. – Мокрый сухого тем более. – Он бросился в воду. Шумно поплыл к трапу, вылез. Андрей смотрел на него. Копаев ладонью смахнул капли с лица, сказал: – Я сейчас… – Пришлепал, фыркая, сел рядом и зачем-то пригладил мокрые светлые волосы. – Мне представляться не надо?

– Нет, – сказал Андрей, – не надо.

– Вода ледяная, некому подогреть… Я, видимо, должен перед тобой извиниться.

– За холодную воду?

– За слишком ранний телевизит. Я здесь новичок и… Ну, словом, не все еще тонкости корабельного этикета мне…

– Ладно, оставь.

Андрей смотрел на иллюзорный ландшафт. Листья несуществующих пальм пошевеливал несуществующий ветер. Искусственное солнце уступало по яркости настоящему, но справлялось со своими обязанностями неплохо, давало хороший загар. Рядом сидел хорошо загорелый Копаев, который неплохо справлялся с чужими обязанностями (штурман считал Аверьяна одним из лучших координаторов). Служба космической безопасности, надо признать, добротно готовит и конспирирует своих людей.

– До старта люггера два с половиной часа, – проговорил Копаев. – Давай думать, кому лететь на Япет.

Андрей поднял бровь. Сухо ответил:

– Полетит тот, кому поручена работа эксперта.

– Андрей, тебе поручили мою работу.

«Жаль, – подумал Андрей. Он был настроен свидеться с капитаном „Анарды“. – Любопытно, однако, чем привлек их внимание старый танкер?»

– Сам понимаешь, экспертиза на танкере никому не нужна, – добавил Копаев. – И так ясно: «кашалот» давно устарел, его надо списывать.

– Н-да. Ну что ж… Ведь не стану я, в самом деле, препятствовать работе функционеров космической безопасности. – Андрей поднялся. – Приятного тебе полета, синхронной безекции. Капитану и орбитальной команде теплый привет.

Перед прыжком в воду он помассировал мышцы плеч и груди. Копаев смотрел на него снизу вверх.

– Документы!.. – вспомнил Андрей. – Тебе все отдать?

– Прошу, сядь. Разговор впереди.

– О чем? Я ведь сказал: мешать не намерен.

– Да. А помочь?

– Помочь? – Андрей покосился в сторону собеседника. – В каком смысле? Кому?

– В прямом смысле. Мне, себе, своим детям. Человечеству.

– Погоди насчет человечества. Ты предлагаешь мне быть твоим ассистентом?

– Нет. В слова про то, что тебе поручили мою работу, вложен буквальный смысл.

– Позволь, позволь… Морозов был в курсе?

– Нет. Но утвердил тебя экспертом по нашей просьбе.

Андрей молча сел.

– Правда, это вовсе не значит, что мы затянули последнюю гайку, – продолжал Копаев. – Ты не сотрудник МУКБОПа и… как говорится, вольному воля. Скажу откровенно: я не в восторге от перспективы уступать тебе свое рабочее место и был бы рад твоему несогласию. Но руководство оперативно-следственного отдела считает, что у меня меньше шансов добиться нужного результата на танкере, чем у Андрея Тобольского.

«Вот это маневр!..» – подумал Андрей, разглядывая собеседника в упор. Вид у Копаева был действительно невеселый.

– Осталось узнать, – добавил Копаев, – как смотрит на рекомендацию нашего ведомства сам Тобольский.

Андрей помолчал. Аверьян сидел неподвижно и глядел на воду. Лицо его было теперь совершенно бесстрастным.

– Серьезное ведомство, – проговорил Андрей. – Если мы не прислушаемся к рекомендациям его руководства, это, по-видимому, не сделает нам чести… Но учти, я ставлю условие. Полная откровенность с твоей стороны, предельная ясность. Я никогда не затевал возни за чужой спиной и терпеть не могу, если ее затевают за моей собственной.

Глаза Копаева изменили направление взгляда – уставились куда-то вдаль.

– Я обязан предупредить, – сказал он. – Возможно, дело будет для тебя тяжелым.

– Риск?

– Не думаю. Вряд ли. Хотя и это не исключено… Нет, я имел в виду сложности иного порядка. Пилоты УОКСа, как правило, плохо себе представляют нашу работу.