Текст книги "Поле Куликово"

И, конечно же, основой всему было желание присоединить земли и овладеть какими-то богатствами, не говоря уже о переподчинении самих народов.

Вот, собственно, кратко и все о той группе тюркского происхождения, что не так уж и далеко удалилась, но в силу разногласий обрела иную веру и составила иной народ в совокупности или без с другими группами.

Теперь, можно продолжать историю развития самой Руси, находящейся в составе открыто чистых трех групп, а также о тех, кто определился как могол и составил в последующем многие другие группы разных уже теперь народностей.

Итак, после гибели Святослава и далее кончины княгини Ольги киевский посад еще долго пустовал. Никто не решался занять то великое место, а сыновья Святича были еще малы.

В конце концов, на сходе тех, кто окружал саму княгиню и занимал соответствующие посты в том государстве, было принято решение посадить воеводу, как главного по тому времени посадского исполнителя.

Но кого? Сразу возник такой вопрос. Добрыня был молод, и княгиня, хоть и обещала ему это, все же не успела то сотворить. И тогда, те же люди решили пригласить из другого княжеского посада воеводу Ратича.

Он был опытен во многих делах и занимал в землях Полянских княжеский посад, так как князей самих там не было.

Слеп на один глаз был воевода тот, ибо в битве печенег-половец мечом по лицу прошелся. Носил перевязь он и скрывал лицо частью свое от людского ока.

Но люди знали все то и воеводу все же любили и уважали. Не давал никого в обиду он, и думали они, что и дальше так будет.

Согласился Ратич на власть киевскую и занял посад княжеский. Но горянские, то есть сами киевские возмутились тому и спровадили его ниже в дом посадский. Особо не огорчился воевода по тому, но часть злобы на людей тех затаил. И всегда думал, как бы больнее уколоть их при случае.

Надумал однажды Ратич в поход идти и задумал Малушу – мать княжескую Владимира повидать, чтоб узнать кое о чем для себя.

Прознал про то по-своему Добрыня, брат ее, от другов гридней своих прежних и, опередив Ратича, увез Малушу из тех мест, спрятав на время в доме другом.

Приехав к дому Малуши, воевода повстречал отца ее и упросил обо всем.

Нету-ти Малуши моей, – отвечал отец тот Микула – воин бывший, в гриднях когда-то состоящий, так же, как и его сын, – ушла она вдаль, – и человек показал рукою на пыльную, пробитую копытами лошадей землю.

Ах, ушла Малуша, – разозлился воевода, поняв, что Добрыня опередил его, да так и рубанул мечом по руке той, отчего упала на земь она, да так и лежать осталась.

Кровь хлынула из обрубка руки Микулы, а он так и застыл в недоумении.

– Будешь знать, как рукой показывать, – зло выкрикнул Ратич и, пришпорив было коня, рванулся вдаль по дороге, но не тут то было.

Не понравилось то гридню одному, из другов Добрыни бывших.

А, ну, стой, – сказал он воеводе и рванул зa узду так, что лошадь аж на дыбы стала.

Чего ты? – испугался Ратич и пугливо осмотрелся по сторонам, видя как гридни со всех сторон к нему подъезжают, – что это вы задумали тут? – залепетал он в испуге вовсе.

А вот что, – сказал гридень, Мартыном которого звали и рубанул своим мечом так, что и рассек воеводу того от головы до седла.

Ой, что ж ты наделал, сынку? – залепетал в испуге Микула, сжимая свою окровавленную культю другой целой рукою, – я ж стерпел то и ничего не сказал. Зачем ты погубил его? Теперь и тебя казнят другие, – и Микула тот горько заплакал.

Нe казнят, – успокоил Мартын и к гридням повернулся, – расскажем все, как было. Не имел прав он так поступать. Тело же его в реку бросим, как татя какого и злодея общего, раз на людей своих руку поднял.

На том и порешили, и поспех домой удалились.

Ничего не сказали гридням люди посадские по поводу тому и с миром, как говорят, отпустили, пустив слух в земли Полянские, что воевода погиб в бою. Но все ж на совет собрались и меж собою посетовали.

– Надобно тем гридням хвост поджать. Так, гляди, они и до нас доберутся. С воеводой, всеми избранным, не посчитались, а с нами тем более. Гляди, так до князей доберутся.

На том порешили и начали мзду всякую создавать вокруг гридней. То кур у кого ущипнут, украдут значит, то петуха красного пустят в закрома какие, пожар значит учинят, то девиц каких молодых, под венец идущих, распотрошат и в реку для отмыва кинут.

Вскоре люд киевский да и прибрежный, подольский значит, начал супротив гридней восставать и мзду уже свою пускать.

Завидят кого одного где-то, то так и придушат, а то попросту пьяного в реку кинут. Отраву начали лошадям да и им давать, отчего болеть те стали, и чрез время уже сами на совет собрались. Речи повел тот самый Мартын.

– Чую, братья, я, что рукою люду простого кто-то другой ведает и головы наши подставляет. Надобно исчислить, кто так поступает и разобраться во всем.

Затем другой гридень речь повел.

– А я думаю, надо Добрыне обо всем рассказать. Может, он нам что и посоветует или делом приложит.

Подумали гридни и решили так, как второй сказал поступить и сделали то в дальнейшем. Долго думал Добрыня над всем тем и долго не решался, как ему поступить. Но тут случай подвернулся, и все само собой разрешилось.

Напился гридень однажды какой-то и к деве повадился, да там его и отлупили мужики собравшиеся. Отпор значит дали. А до того пили все вместе. Клич прошел по месту жилья ихнего, и всяк гридень сбунтовался.

– Что это такое? Будет народ нами повелевать. А ну, возьмемся за мечи, да проучим всех, чтоб больше никто носа не высовывал.

Кровь взыграла и мзду воссоздала большую. Много крови безвинно пролилось. Пострадали и посадские люди. И им от гридней досталось. Многих они побивали, так как знали, что за чем состоит.

Тогда, испугался народ весь такого, до времени схода объявленного носа не высовывал со двора. Гридни же наслаждались победою и всяк упивался ею, досаждая кому-либо из близлежащих.

Вот тогда настоящая баталия и развернулась. Посад гридней ниже стоял, чем княжеский, людей посадских, дворовых и даже безземельных, ремесленников значит.

Тем то и воспользовались люди и за свою боль воздавая, начали на посад гридней бочки катить и все прочее бросать, а опосля в бой кинулись, кто с чем.

Битва жаркая была. Много с обоих сторон погибло и в конец дня, а с утра то все началось, общий пожар по городу пошел.

Кто-то додумался гридням посад поджечь, а огонь к другому перекинулся. Вскоре запылал весь город Киев.

Люд бросался кто куда, спасаясь от пожара. Не до битвы и мзды стало. Начали все тушить совместно и только к дню следующему к вечеру, мало-помалу все стихло.

На том битва завершилась, и всякий своего оплакивать начал. Помирились тогда все и за дело восстановления принялись.

Вот с тех пор оно и пошло. Вначале мзду свою единоличную кто воздает, другой поддержит, дальше больше, бочки катить начнут, пожар пускать, рушить все и так далее. А затем плакать совместно, опосля мириться и все вновь восстанавливать.

Оттуда же и поговорка пошла древнерусская: «мол, что ты на меня или кого бочку катишь».

Вот так-то, люди добрые, русичи. Все то из жизни берется и ею подтверждается.

Перемирие было то недолго. Вновь те посадские на свой сход собрались. Больно им стало, что их чин пострадал в борьбе этой.

Надобно тех гридней вовсе изничтожить, сказал один из них, – только вот не знаю, что придумать к этому.

Кто ж охранять нас тогда будет? – задал вопрос кто-то другой.

А зачем нам это, – ответил тот же, – мы и так неплохо проживем, а коли надо, то и сами постоять можем.

Молчание наступило тогда, но спустя время все ж поддержали человека того и порешили совместно мзду ту пустить.

Однажды к гридням вновь деву подбросили, на чердак ее положив и заставив там орать, как резанную.

Надо сказать, что деве той лет мало было, и так же Малушей она прозывалась, ибо мала была, а также отмечу, что подкуп отца ее в этот раз впервые свершился вообще на Руси. До того, откровенной дачи злата или чего-то другого не было.

Так вот. Дева та кричит наверху, людей созывая, гридни не поймут ничего и головами во все стороны крутят. Люд собираться начал, снова злобу вверх воздавая из-за стен небольших посада того.

Вскоре людей собралось множество и силой своею, толпою значит, стену ту порушили и в двор ввалились. Гридни к дому самому отступили, на всяк случай приготовив свои мечи.

Кто-то на чердак полез и деву ту достал, за волосы волоча. Кровь по ее ногам стекала струйками и вся раздета догола она была. Обучил ее отец этому и заставил проткнуть себе веткою место оное, что как дань чистоты сохранялось.

Взбеленились люди, проклятья на головы гридней посыпались, и вот-вот должна была битва разразиться.

А народу собралось тьма тьмущая со всего Киева. Так бы за один раз они тех гридней и побили. Посадские те в стороне стояли и один из них руку о другую потирал…

Заметил то Мартын, сотник гридней, и, выйдя наперед, вдруг руку вперед протянул, пальцем указывая на человека того.

– Вот, кто мзду нам воздает. Желает вашими руками нас погубить. Не делали мы всего того, в чем нас обвиняют. Желают посадские, чтоб мы под их властью ходили и всяку гнусь ихнюю исполняли. Не за воеводу Ратича мстят, а за себя боятся, чтоб мы им руки не поотрубали за дела их каверзные.

Человек тот руки потирать перестал и назад тиснуться начал, сквозь своих пробираясь.

– Видите, боится он, что правда в глаза ему кольнет. Оттого и прячется за спины своих. Что вы, люди, на нас бочку вновь катить стали. Вон, кто виноват. Их рук дело. Где отец, мать девы той. Что их крику не слышно?

И точно, люди обернулись, а их не нашли. И к деве той с распросами обратились. Тут она во всем и призналась и вновь разрыдалась, чтоб простили ее гридни и люди за то, что родители ее на подкуп польстились.

Через время на двор тот привели родителей девы той и вновь допросили. Они также сознались и рукой указали на человека того. Люди вытащили его из группы таких же и поставили перед своим лицом.

– А, ну, признавайся, делал то или нет?

Ну, кто ж в своей вине признается. Знал ведь чин посадский тот, что смертью это карается, потому и молчал.

Долго спрашивали его, но тот все упирался. Тогда и порешили так:

– Нечего тут разбираться. И так ясно, что виновны все. Хотели всех нас стравить, яко псов каких, а самим в добре проживать. Казним всех без разбору. Раз вместе они держатся, то значит, и беду одну создают.

Так и поступили.

Вначале казнили прямо здесь виновных, а затем по домам их подались, pyшa их, добро выгребая и бросая его кому попадет.

Так вот с той поры и повелось. Как кто рукою укажет на кого-то, то так люди и казнят. Думают, что оно так и есть. Так же погромы творят и целыми семьями уничтожают чтоб, как говорят, повадку не было.

Так же добро делят или в злобе большой рушат, сжигают. А того и не ведают, что ошибку раньше сами допустили и дали себе лапшу на уши повесить кому-то.

Долго буйство то шло, но, наконец, завершилось. Хотели и княжичей было прибрать, но Добрыня их защитил, да и гридни вступились.

– Нельзя княжичей по ветру пускать. Не поймут того другие люди. Обвинят нас в вине пред богом Перуном. Он за них стоит, и он велит им управлять нами. Пусть, подрастают и ценят нашу доброту, а также веру нашу в бога Перуна и Сварога.

Здесь надо отметить, что после смерти Ольги и по происшествию почти восьми лет, гонения на, так называемых, волхвов прекратились, и они снова обрели покой.

Оттого и повелось, что Перун – то бог общий, а Сварог – бог небесный. Люди то все придумали и то все в слух какой пускали.

Так вот закончилась первая распря между знатью и простыми людьми, и так оно с тех пор повелось и ведется до этого времени.

Вскоре народ киевский на общий сход собрался, как то и водилось со времен былых. Решили на трон, посад киевский князя Ярополка посадить, хоть и отроду он был еще мал.

Всего то двенадцать годов ему и было. Хоть и имя князю дали сильное «ярый», яровой, от земли значит, пошел, но здоровьем и телом слаб он был, и в седле с малу плохо держался.

Плохо стрелу пускал, плохо меч держал, под руку его сделанный.

Но все же князь – он и есть князь. Так и посадили его на трон киевский. Весть о том разнеслась по всей округе и дошла до самых окраин русских, варягов и других, в роду одном состоящих.

Добрыня вскоре воеводой стал, да так и остался им до конца дней своих.

Но недолго Ярополк правил. Болезнь вскоре пошестью по Киеву поползла и его сгубила. Лет в пятнадцать смерть и постигла.

Вновь посад Киевский пустым оказался. Надобно было снова князя другого возводить. И тут народ древлянский весть свою с гонцом послал.

– Хватит, мол, нам Киевских князей. Давайте из древ наших князя посадим.

Так и поступили люди, боясь беду общего раздора не навлечь. Прибыл в Киев новый князь из числа посадских семей, избранный древлянами.

Звали его так же, как и предыдущего князя древлянского – Святиполком. Только буквой одной имя его и отличалось.

Дружину свою древлянскую, полк значит, он привел с собою, а пред тем ее освящал по своему. Оттого и имя такое восстановилось.

Мало понравилось киевскому люду то, но все же стерпели они и приняли князя, дружину – полк его, как и подобает.

Посадили на трон, и вскоре управлять тот начал.

Дань возложил на всех поровну, и весть о том сразу разостлал по землям.

Не понравилось то многим, ибо у одних земли были скудные, а у других более плодородные, но все же люди стерпели и говорили в разных сторонах так:

– Раз решил князь так, то значит, так тому и быть. Бог Перун им ведает и слово какое говорит по ночам. Внять, так и будем исполнять все то.

Зажили люди более-менее спокойно в годах некоторых. Но вот снова мор какой-то пошел по земле русской, и заставил многих убежать с земель своих ближе к тем местам, где ранее были.

Не понравилось то князю киевскому, и велел он воротить всех обратно, а кто не подчинится, то силою загнать и поселить вновь.

Ринулась дружина-полк в поход дело то чинить и волю князя исполнять.

Велено – значит, сделано.

Так оно на Руси всегда и велось. Гнала дружина та люд обратно. Загоняла в болота, места всякие дремучие и заставляла землю рыть, чтоб окопаться там, то есть, дома земляные строить и жить в них. Гнали скот с собою, везли на небольших «козьмахах» /телегах, значит/ утварь разную житейскую.

«Козьмах» – это значит, небольшая повозка, в которую козы были запряжены. Махнешь рукой или нагонишь – они и идут. От того и пошло «козь» да «мах», так как это так и звучало в те времена.

От того же позже и имена носили. Кто упряжью той ведал, то так и прозывался – Козмах или Козма, Кузьма и т. д.

Вскоре – годов через пять, поход тот завершился. Границы Руси той дошли аж до настоящей Московии, то есть России по ее территориальному признаку.

Но и этого князю показалось мало. Видя, что вокруг Киева, да близ Днепра слишком много люду безработного или другого болтается и, вспомнив, что то же имеется и среди других, вновь повторил он это и еще лет шесть людей дальше расселяли, дойдя аж до весей самых крайних по России настоящей состоящих.

Люд, что заселил земли те, был собран со всюду. Кто с земель полянских, кто с древлянских, кто с самого Киева или близ его. Были и варяги, и радимичи, и вятичи, и многие другие.

В общем, князь говорил так главному в дружине той:

– Коль увидишь кого без дела или так болтающегося, то сразу бери и в путь отправляй.

Вот так оно и повелось с тех пор. Не успел кто выйти во двор – так его сразу и замели, то есть подмели – забрали, значит. Оттого люди русские, в крови все то перенося из века в век, так по домам и сидят, и на улицу мало кто выходит.

Того и гляди – подметут. Так тогда и говорили.

Правда, не сразу догадались об этом, и иногда все встречать дружину выходили, как то и положено было.

Но человек тот главный знать свой приказ исполнял, от князя полученный. Бывало всех сразу и переселял, чтоб быстрее работу сию исполнить, домой возвернуться и князю доложить.

Так же оно и сейчас происходит. Всяк спешит закончить абы как и побыстрей домой куда воротиться.

Как понятно становится, все то, что вдаль от Киева ушло и есть так же русское, неважно, как теперь называется.

Есть в крови сходность, и есть много общего во всем, в том числе в традициях и другом.

Воротилась дружина та из похода, и человек главный обо всем князю доложил:

– Хорошо, – отвечал тот, – но этого мало. Надо земли те хорошо за нами закрепить. Надумал я Новь град там построить. Пусть, он будет опорою с той

стороны. Отдохнешь, сразу в путь отправляйся вместе с дружиною. Будешь град тот строить, а опосля будешь воеводою там посадским от Киева. Власть даю тебе оную и всяк величать тебя так должен.

– Спасибо, великий князь, – поклонился человек тот, – но не велика ли честь для меня – человека простого.

– Не велика. Я так же из роду простого, да и все мы в роду простом состоим и состояли когда-то. Исполняй, что велю. Семью свою забери также и пусть, другие из дружины моей, твоей сделают то же. Даю тебе на все три дня. Собирайтесь и в путь.

Вздохнул человек тот, ибо понял, что Киев-града уже больше никогда не увидит. Но, что поделать, коль служба его такая.

«А, может, – подумал он про себя, – жизнь там получше мне станет. Князь далеко. Я сам себе хозяин, может оно и к лучшему. Не весь же век в подчинении быть. Построю себе терем побольше этого. Гору воздвигну. Благо, власть князем дана. Да и буду там проживать. Древ много, зверя полно. Что еще надо люду».

На том он повеселел и с радостью весть сию принял и тут же ею с женою своею поделился. Та в слезы вначале ударилась, услыхав о переезде, но когда муж все втолковал, то возрадовалась до предела.

– Буду я, как княгиня там великая и всяк почитать меня будет. Едем скорее, хочу град тот усмотреть и зажить более заможно.

На том они и порешили. Дружина же князя, или уже человека того воины, значит, начали себе подруг подыскивать.

Три дня только и было у них. Всяк хватал ту, что ему сподобилась и сразу в седло на лошадь позад себя сажал и по двору какому катал.

Надо сказать, что князь сам на сходе общем об таком решении сообщил и предупредил, чтоб зла не чинили и не противились. Так Богом Перуном велено. Град Новь построить и семьи там в домах воссоздать.

Так вот оно и пошло с тех пор, и в сказках до сей поры передалось. Любой воин свою жену или невесту-суженую, ряженую, а их действительно собирали в дорогу всем, что было тогда из одежд /в общем, как матрешку русскую, до тела пока доберешься, так и усталь наступит/, позади себя сажал и по двору или где катал. От того же пошло невест женихов возить на чем-то и всяк люд приглашать для проводов каких: будь то воин или невесту собирают за кого-то.

Так вот из жизни и складывались традиции, и никто их специально не придумывал.

Ну вот, три дня прошло, и колонна та огромная, до восьми тысяч человек насчитывающая, в путь пустилась. Ехали только молодые на лошадях.

Все остальные шли следом или ехали позади на тех же козьмах. Надо сказать, что лошадей тогда много не было. Плохо приживались они в тех условиях. Потому, лошадь была, как знак привилегии или воинства.

Провожали ту колонну аж до самых ворот киевских. Так оно в истории традиций всяких и обозначилось, и до сей поры в основе своей соблюдается. Правда, мало понимают, что все то обозначает и всякий раз к силе какой нечистой приписывают что. А на самом деле, то просто традиция такая, из жизни по принуждению сложившаяся.

Уехала колонна та, помахали ей в след платочками, а точнее, обрывками из нарядов – одежд невест, сынов – воинов, отпущенных в путь далекий, и всякий кусочек тот сохранял, как память о дне том и вообще о замужестве скором.

Погоревали люди сперва, а затем в пляс дворовой пустились, кто где.

– Пускай, в дороге им веселее будет и не будем омрачать их узы скорые. Песни и пляс в пользу пойдут и по земле самой до них докатятся.

И это легло в основу свадебных традиций, не говоря уже о том, что бражь пили, на себя воду проливали, чтоб дождь от них отвести и всякое, всякое другое, из которого в основном дошло то, что нужно выпить и вдоволь наплясаться или песен попеть.

А почему, что и как – того никто и не знает. Думают, что то батюшка так когда-то повелел или поп церковный, да так и исполняют, вроде бы сохраняя традиции.

Через год достигли люди те ушедшие земель, ныне как Новгород именующихся. Долго шли они, по пути останавливаясь, объясняя другим, куда и зачем идут.

Многие соглашались идти добровольно, так как воевода тот новоиспеченный обещал многое, желая под собой людей побольше иметь. Вскоре численность их достигла аж пятнадцати тысяч, а к концу похода – дошла до двадцати.

Дружно взялись и за один месяц град тот построили. От того так оно на Руси и по сей день ведется. Хором навалятся в деле каком и свершат его, а затем хоть пруд пруди или кол на голове теши. Тишина стоит, и никто носа не высунет.

Так вот и обосновался город тот, тогда и ныне Новгородом именующийся. Правда, по ходу истории дальшей был он почти сожжен дотла и восстановлен по-новому.

Это когда «мода» на камень пошла и начали дома новые возводиться. Кроме того, возле града самого древнего, то есть перводеревянного, была построена весь судоходная, также из древа состоящая.

Ее иногда за град тот и принимают. Это не так. Град новый на граде старом стоит. И с места никогда не трогался.

Вскоре к Новь граду люд другой из близлежащих потянулся и обложил его со всех сторон.

Обрадовался воевода тот тогда и даже жене поведал так:

– Князь я теперь, а не воевода посадский. Люду то подо мною больше, чем под князем Киевским или другим состоит. Не буду дальше их расселять. Пусть, опорою мне всегда будут. А на посад сей сына нашего посажу. Пусть, воеводит, как и я дальше.

Радовалась тому жена его и всяк приплясывала по-своему, мужу своему говоря:

– Эх, муженек ты мой величавый. Рада, что за тебя замуж пошла. Знать, и не ведала бы, что так жить можно.

А оно и взаправду так было. Спустя год в закромах всего полно было, шкур разных зверей насобиралось, что впору дом ими укрывать можно весь. Полотнищ соткали людом всем, что город в несколько раз обтянуть можно: и день, и ночь над тем трудились, желая доказать любовь свою к посаду воеводскому.

Кроме того, всю снедь дворовую сюда снесли из самых драгих вещей, и дом тот украсили драгоценностью всякой, у кого какой имеющейся.

Принимал то все воевода из рук людских и всяк благодарил каждого за труд или поимку какую, им сотворенную, а также приговаривал:

– Знать от добра своего отказываетесь во благо дому моему. Спасибо за это. Век того не забуду. Всяко отблагодарю при жизни, а кого и опосля ее, если что вдруг случится.

Верили в то люди. Хотелось им того и хочется того же сейчас. Но воевода тот хитер был или матер всяко.

По-разному говорил, по разному делу что и выдавал каждому. Кто более принес добытое и драгое ему самому – тому посад свой разрешал строить побольше и близ к себе пододвигал. Кто меньше – значит, чуть далее. А кто вовсе только мелочь какую принес – то того и вовсе за ворота отпирал.

Обиделись за то на него люди из числа тех. Хотели было по ветру его пустить и терем огромный спалить. Но, побоялись гнева божьего, да так махнули на то рукой и ушли за ворота те.

Так оно и получилось затем и сохраняется сейчас.

Кто дороже – тот и поближе, и блага все ему прилагаются. В общем, из Новгорода то все пошло и смута именно там завелась такая.

Не хочу обидеть новгородцев теперяшних этим или город тот вообще. Но, хочу указать на то, как дань времени падшему в душах людских и всякой корысти возникновению.

Не обижайтесь за то и примите подобающе боль ту прошлую, до наших дней дошедшую и теперь карающую всех и вас в том числе.

Так вот, дальше пойду по делу тому.

Спустя год град Новь стал и вовсе неузнаваемым. Вокруг терема одного другие терема стояли чуть меньше, но один краше другого. Весть об том до Киева самого дошла, и решил князь проверить, как все там состоит.

Отправился в земли те самолично, с собою лишь небольшую дружину взял из числа тех, кто подле него еще с древлян остался.

Прослыхал про то воевода, Феноменом который звался, и решил схитрить. На приезд тот на самый край переселился и в самом малом дому вроде как показать себя решил, что проживает всяко бедно и трудно. Узнал про то люд простой и на ухо князю сообщил.

Оттого и пошло «наушничал» и от того же пошло слово феномен.

Говорили так: «…доживешь до Феномена» или «Феноменом станешь» или богатство, силу, невиданность и прочее показывая, просто феноменом обзывали.

То есть исконно русское слово, а не заграничное. От имени оно пошло, а также от жизни самой.

Так вот. Князь понял, что воевода обмануть его хочет, но виду не подал и град тот осмотрел весь.

Понравился он ему, и Святиполк даже похвалил воеводу за все то, что сделано в короткий срок, от чего тот аж рот открыл и ничего понять не мог.

– Что, удивлен? – спросил князь. – А ты думал я карать буду за это? Нет, за труд твой и всех благодарю и земли дополнительно даю далее. Углубляйтесь и там на острогах /краях, значит / то же создайте. То есть такое мое повеление всем новгородцам. Дома же эти оставьте. Пусть другие их занимают, яко и ты свой оставил. Сами же двигайте вперед и за собой других ведите. Понял ли ты меня, Феномен, воевода новгородский?

Тот не знал, что и сказать, и стоял со ртом открытым, пока в него муха не залетела, пакость свою сотворила и улетела дальше.

– Рот закрой, – сказал князь, – а то червь заведется в дому твоем тельном.

Все засмеялись, кто круг князя стоял, и вмиг слова те передали другим. Вскоре хохотал весь град поболе, правда, в народе простом состоящем, ибо понабилось его сюда великое множество из-за стен его великих.

Дошла весть сия до жены воеводы и вся запричитала она, в слезах прибежав сюда.

– Не поеду никуда отсель. Докель мучиться будем в трудах озьмяных своих? Что стоишь, рот открыв, мух глотаешь? Коль хочешь – то едь, а я тут в доме своем почивать буду. И князь мне не указ, я сама тут как княгиня состою, – быстро молвила она и тут же осекнулась, узрев, как князь глазами сверкнул.

– Жену упрочь, – сказал князь, и какой-то гридень выдворил ее от того места. – Я тебе вот что скажу, Феномен. Думал я тебя здесь пожизненно оставить вначале за труды твои великие для всех, но хитрь твоя тебя и сгубила. Не хочешь по правде жить – то иди, поучись еще в труде своем, коль тебе не достаточно уже того, что узнал ранее.

– Оставь, князь, меня здесь, – взмолил воевода, падая на колени перед ним, – нету силы больше по земле другой прошибаться или прошибью идти /чащу впереди разрубать и т.п./. Да и жена, дети об том просят.

Посмотрел князь в сторону и увидал детей его, как сирот поодаль стоящих. Пожалел он тогда Феномена и знать ошибку тем самым допустил.

Потому, как затем, всяк другой так же милость стал просить, и уже князь не мог отказать, а если и делал то, то значит, мзду на себя принимал и создавал смуту всякую среди людей обиженных якобы.

Вот оттуда оно и пошло, что на Руси обиженных любят и всяк им руку протягивает помощи, а то невдомек, что помощь та может болью на себе или ком другом отразиться, ибо за свое содеянное всегда отвечать надобно.

Но так уж содеяно было и довелось потом за сие всем князьям, царям, а также другим из чинов, а то и простых, ибо оно и туда перешло, за то плату свою воздавать.

Так и мучается народ русский не зависимо от того, в каком колене родства состоит. Всё оно по крови передалось и время от времени голову будоражит. Это искоренить надобно и коль есть какой закон, из народа слова сложенный, то знать на всех одинаково и расположен должен быть.

То есть мое божье слово такое народу русскому и всякому другому. Жалость – она нужна, но не тому, кто пал душою и телом к чему-то приткнулся. То уже будет зваться немощью ума того, кто на жалость сию откликнулся. Нельзя прощать за грех для всех воочию или как сотворенный. Беду он возведет большую, нежели думается вначале.

Грех греху, конечно, есть рознь, но такой, как здесь приведенный, только робью той и наказан должен был быть.

Это было бы всем наукой и всякую ложь, лесть увело бы в сторону. А так, пороки те развились и от них теперь проходу нет нигде. Подумайте об том и не спешите всяк негодовать. Мол, не богом, а человеком сие сказано. Как пишется здесь – так оно и есть. Ни слова не придумано, ибо рукою пишущею сам веду лично и всяк проверяю написанное, что мною сказано. Можете не поверить в сие, но сам, как графолог работаю и все передаю по связи небесной человеку пишущему. Труд то великий и не так просто исполним будет, ибо помехи есть разные, и человек иногда на месте не сидит: то есть, то пить ему хочется. Это жизнь ваша. Мне же того не надобно. Потому, терпеливо жду, пока он воротится и вновь сядет за стол, чтоб работу продолжить. Ладно, отвлеклись мы немного совместно. Потому, продолжим далее рассказ сей об истории вашей.

Аж, смешно. Я – Бог, вам историю вашу сообщаю. Вы же только слушаете, да еще порочите слово мое, в книге какой сказанное. Что он, мол, знает тот Бог. Да и Бог ли он вообще. Мы вот боги в истории или в чем-то другом сами, а все иное – то так просто придумано кем-то в угоду чрева, имени своего.

Ничего, время докажет все то и горько сожалеть кто будет, что во многое не верил ранее. Ну, да, ладно. Пора продолжать, ибо время рабочее человека того подходит к концу, а написать многое надобно. Не век же сидеть с книгами этими и диктовать что по-своему.

Так вот.

Святиполк оставил Феномена на том месте, да и других также, но велел из их семей выделять людей и отправлять в путь дальний. Земли другие заселять и града Новь воссоздавать по образцу этому.

– Древ везде много, густоты, поросли какой также. Зверь имеется. Значит, жить можно. Даю срок на сборы вам ровно один год. В раз другой приеду и посмотрю дальше, как дела состоят. Понял ли ты, Феномен?

– Да, понял, князь. Спасибо великое за благодать твою. Все исполню, как велишь. Будь верен во мне, – и воевода снова, упав на колени, поклонился головой до земли.

– Ну, на том и порешили, – сказал князь и велел тут же в путь обратный собираться.

– А, погостить не хочешь, великий князь? – спросили его люди из числа посадских и простых.

– Некогда мне тут засиживаться. Надо дела творить. Землю нашу русскую со всех сторон закреплять. Знать, неизведана она во многих путях ее и я в дороге сам убеждаюсь в этом. Да, чуть было не забыл вам сообщить. Привезу сюда я князя вам нового Владимира Светича, сына Святослава. Пусть, кое-чему поучится, а заодно и земли в порядке, сохранности содержать будет.

Что ж, я не могу этого? – спросил удивленно Феномен.