Текст книги "Очерки смутного времени 1985–2000"

Царство абсурда

Когда мы работали над проектом охранных зон Енисейска, нам пришлось на исполкомовском «газике» обследовать окрестности города. Окрестности были неинтересны: разбитые дороги и редкие унылые группы летних времянок. Вдруг выезжаем на великолепное, абсолютно прямое и пустынное шоссе, которого нет на карте.

– А эта дорога куда ведет?

– Никуда, – флегматично отвечает водитель. – Через восемь километров кончается в сопках.

Оказалось, что шоссе проложили за одно лето в прошлом году, согнав на авральную стройку солдатиков и всякий сброд. Кому-то пришло в голову, что, если в результате диверсии или стихийного бедствия прорвет Дивногорскую плотину, по Енисею понесется водяной вал высотой в 40 м и, конечно, все сметет с плоских берегов до самого Диксона. Так вот, за те часы, пока вал дойдет до Енисейска, власти надеются эвакуировать население в сопки.

– А как же с Красноярском? – спросил я водителя.

– А там и ахнуть никто не успеет.

С тех пор мне не раз приходилось живать в Красноярске, но я так и не смог отделаться от апокалипсического видения внезапно накрывающей город водяной толщи. Я ловил себя на том, что между делом все время изыскиваю способ спасения. Не в подъезд же прятаться, не на фонарный столб залезать! Все, все будет сметено. Лучшее, что я смог придумать, – это успеть юркнуть в единственный в городе подземный переход и там, задержав дыхание, отсидеться… Разумеется, это была чепуха.

Я разговаривал с красноярцами, они, конечно, всё знали. Знали о том, что их прославленная ГЭС работает едва ли не в четверть своей горделиво рекламируемой мощности; знали о гниющей на дне водохранилища тайге, о гибнущей рыбе, о пагубном изменении климата (не замерзающий на много десятков километров Енисей парит зимой, как бассейн «Москва»); знали и о нависшей над ними самими постоянной угрозе. Знали, но свыклись, сжились с бессмыслицей и страхом. Как и все мы.

* * *

Пока интеллигенция взахлеб упивается откровениями «гласности», в стране нарастает недовольство.

7 октября, в День Конституции, я выскочил в полдень из ленинградской гостиницы Управления культуры, чтобы позавтракать в столовой, и тотчас был остановлен пожилым дядькой, который попросил у меня прикурить. Он стоял в подворотне у Театра кукол. Слово за слово – выяснилось, что он поджидает своего брата, ушедшего за водкой. Я выразил удивление, что в Ленинграде в праздничный день продают водку, и поинтересовался: где же это? «Места надо знать, – протянул он, недоверчиво меня оглядывая. – Смотря что ты за человек…» Если бы я не был так голоден и соображал получше, я бы после этих слов плюнул ему в рожу и ушел. В Москве спроси первого встречного о винном магазине – и тебя на руках туда отнесут, да еще и пропихнут без очереди, как гостя.

– Вот как ты относишься к Горбачеву? – спросил дядька.

– Болтает много. А так, нормально отношусь.

– Ну вот сам и ищи! – отрезал он.

– И за что же такая нелюбовь к Горбачеву?

– За то, что кооперативы развел, – объяснил дядька. – В магазинах шаром покати: всё кооператоры скупили. Теперь нам продают втридорога, не подступишься. Понимают, что не надолго все это, вот и стараются побыстрее нахапать. Куй железо, пока Горбачев! Сталина ругают, а при нем порядок был. За что его с грязью смешали? Я за него кровь проливал, ранен дважды, я мальчишкой в партизанском отряде…

– Неужели за Сталина проливал?

– За Родину, конечно. Но и за него тоже. Да что вы, молодые, можете знать об этом!..

У него было умное лицо, и он был ленинградец; вот почему я влип в этот разговор. Вот уж не ожидал, что именно в Питере столкнусь с преданностью усатому вурдалаку.

– Знаешь что, – сказал я дядьке, – я сейчас пойду все-таки похаваю, а потом вернусь, и мы продолжим нашу беседу. Мне кажется, мы должны понять друг друга.

– Через два часа на этом самом месте, – подтвердил он.

Я позавтракал, потом прогулялся по Невскому, по набережной канала Грибоедова, дошел до Малокалинкинского моста и набережной Фонтанки вернулся обратно. Ровно через два часа я стоял в той же подворотне на улице Некрасова. Дядьки не было. Он так и не появился.

Тогда – как и всегда в подобных случаях – я думал, что имею дело с обычной инерцией мышления, с обидой за развенчанные идеалы молодости и всей прожитой жизни, с неинформированностью, наконец. Мне казалось, что дело объясняется просто: не читали эти люди таких книг, как «Архипелаг», «Все течет», «Новый класс», «Технология власти», вот и бредят привычное: «при Сталине был порядок». А если бы прочли… И вот в Ярославле я вдруг вспомнил этого дядьку и понял, что все гораздо сложнее. Да не нужно им этого ничего! Сейчас открой любой журнал – информации навалом, как говорится, хоть жопой ешь. А им – не нужно. Да если человека жизнь не убедила, неужто книга убедит? Тут что-то настолько глубокое, такие глубинные, подсознательные архетипы… Действительно, страшно.

 
В России так нелепо все смешалось
и столько обратилось в мертвый прах,
что гнев иссяк. Осталась только жалость.
Презрение. И неизбывный страх.
 

Губерман. Гарики.

Озлобленность, ожесточенность. Неужели и впрямь с нами нельзя иначе, как только кнутом? Демократия нам противопоказана…

И вот я спрашиваю себя: готовы ли мы, 89 % москвичей, соблазненных «гласностью» и проголосовавших 26-го за Ельцина, готовы ли мы отдать ему или Горбачеву всю полноту власти для расправы с преступной партийно-административной элитой, надежно прикрытой снизу миллионами рядовых членов партии?

Государство погружалось в пучину анархии, подобно судну, несущемуся без управления, так что здравомыслящие люди считали счастливым исходом, если после таких безумств и бедствий течение событий приведет к единовластию, а не к чему-либо еще худшему.

Плутарх. Цезарь. 28.

Я лично – готов, потому что не вижу другого способа покончить с этой круговой порукой лже-демократии. Иначе – конца не будет.

* * *

В конце концов, единственный реальный успех, достигнутый за время «перестройки», – это успех в урегулировании наших международных отношений.

Ну а кто же спорил против нашей способности добиваться успеха? Мы, например, можем выиграть войну, положив в землю все наше взрослое мужское население. Можем запустить первый в мире искусственный спутник Земли, оставив страну без кастрюль и утюгов. Можем даже – я верю в это – поднять сельское хозяйство на такой уровень, чтобы нашего хлеба нам хватало и не приходилось клянчить за границей; только я боюсь представить себе, каких жертв это будет стоить. В том-то и дело, что каждый наш успех – в чем-то одном и всегда за счет остального.

Вот и теперь, достигнув успеха на внешнеполитической арене, всей мощи нашего государства не хватает даже на то, чтобы убирать улицы как полагается. В эту зиму выходить на улицу было просто опасно. Кое-как ковыляя по обледенелым колдобистым тротуарам, рискуешь в лучшем случае вывихнуть ногу, а то и расшибиться насмерть. Известны смертные случаи от обрушившегося с крыш льда.

Всю зиму ограничивались тем, что сгребали снег с проезжей части улиц к тротуарам (а тротуары вообще не убирали, даже в центре Москвы), и с наступлением оттепелей они превратились в траншеи, по колено наполненные водой и грязью. И конца этому не видно, разве что к маю само высохнет.

Никто не хочет ничего делать. Повсюду следы начатых и брошенных работ, нарыты какие-то канавы, кучами лежит мокрая глина, свалены трубы, бетонные плиты – и ни одного человека. Демократия! Поневоле задумаешься: «Нужен хозяин. Нужна сильная рука. Вот при Сталине был порядок…»

Я, для которого половина жизненных удовольствий связана с ходьбой, в эту зиму почти не выходил из дома. Потом нашел средство: резиновые сапоги. Они не скользят по льду, не пропускают воду и легко отмываются. В них не надо униженно семенить и непрестанно пялиться под ноги. В них я наверстываю упущенное.

Но это же смешно: по Москве – и в резиновых сапогах!

А все-таки, что ни говори, жить стало интересно. Привыкнув к жизни в стоячем болоте, мы теперь действительно, всерьез, не знаем, что будет завтра, и наше сегодня не похоже на вчера. Буквально каждый день приносит что-нибудь новое. Страшно и весело, – сказал бы Толстой.

 
Сегодня приторно и пресно
в любом банановом раю,
и лишь в России интересно,
поскольку бездны на краю.
 

Губерман. Гарики.

* * *

Отличная статья Баткина в «Знании – силе»! Сказано, наконец, предпоследнее слово – о том, что тридцать лет страной управляло ничтожество. Люди недобросовестные или сумасшедшие продолжают славить Сталина как великого вождя. Дураки считают его каким-то инфернальным злодеем. А он был именно ничтожеством – грубым, дремучим, косноязычным, тупым зощенковским персонажем[10]10
  Заслуга Л.М. Баткина в том, что он исследовал этого персонажа не на основе его действий и их результатов, которые поддаются любому толкованию, даже навыворот, а на уровне языка, однозначно свидетельствующего об уровне мышления.


[Закрыть]. Ему бы ваксой торговать на Тишинском рынке да исподтишка гадить в кастрюли соседей на коммунальной кухне…

 
Пахан был дух и голос множества,
в нем воплотилось большинство;
он был великое ничтожество,
за что и вышел в божество.
 

Губерман. Гарики.

Конечно, сознанию трудно вместить, что национальная, по масштабу, трагедия связывается с низколобым рябым выродком, у которого из всех человеческих свойств наличествовали только необыкновенное злопамятство, мстительность и патологическое властолюбие, а дарования не поднимались выше пещерной хитрости и жестокости мокрушника из подворотни (способного, впрочем, гипнотически действовать на мелкую воровскую шушеру, да и на неподготовленных граждан тоже). Но именно эти-то качества и оказались востребованы «революционной ситуацией».

Сталинисты любят ссылаться на восторги западных интеллектуалов (Фейхтвангера, Арагона), зачарованных скромным обаянием безграничной власти, на уважительный отзыв Черчилля, встававшего против своей воли при входе Сталина… Но вот комментарий совсем не глупого человека: «В чем причина таких чудовищных ошибок западных людей в оценке явлений нашей жизни? В том, что они и нашу жизнь меряют на свой аршин. И, кроме того, они не хотят признаться в том, что их систематически дурачат побившие все исторические рекорды московские примитивы. Если тебя обвел вокруг пальца гений зла, это понятно. Это оправданно. Этим даже можно гордиться: мол, наша нравственность не позволяет нам опускаться так же низко. Но чтобы обыгравший тебя партнер был даже не человеком, а лишь примитивной социальной функцией в облике человекообразного существа, этого не может быть. И в результате примитивнейшие в интеллектуальном отношении партийные чиновники вроде Сталина, Хрущева, Брежнева, Суслова, Громыко и т. п. превращаются в западном представлении в гениев зла. Пусть зла, но – в гениев»[11]11
  Зиновьев А.А. Гомо советикус.


[Закрыть].

А что касается Черчилля, то как же ему было не встать: ведь за второсортным провинциальным лицедеем, усвоившим повадку восточных владык и нацепившим маршальские погоны (а затем и погоны генералиссимуса), виделась ему многомиллионная армия, которая с огромными потерями, истекая кровью, неудержимо накатывалась на Европу…

И пора уже произнести последнее слово, – что в 17 году власть в России узурпировала банда подлых, пошлых, циничных преступников (таких же, как в Германии в 33-м, но те победили хотя бы в результате законных выборов[12]12
  Не надо бы, кстати, забывать, что Гитлер пришел к власти благодаря Сталину, запретившему – через Коминтерн – немецким коммунистам блокироваться с социал-демократами. И всем, что за этим последовало, мы тоже обязаны тупому сталинскому догматизму.


[Закрыть]); что во главе банды стоял гениальный маньяк, изобретший простое и эффективное средство для захвата и удержания власти – принцип «демократического централизма», который обеспечивал селекцию наиболее безликих и бессовестных сподвижников (куда там гитлеровскому «принципу фюрерства»!) и возобладание худшего из них – «чудесного грузина», подавлявшего прочих азиатско-паханской непредсказуемостью, лицемерием, коварством; что именно саморазвитие и распространение этого принципа на все население громадной страны привело к насильственному вымыванию всего деятельного, мыслящего, независимого, талантливого, что было в нашем народе[13]13
  Представляю, с каким извращенным удовольствием смотрел Сталин «Дни Турбиных» на сцене МХАТа: «Какие смелые, благородные, независимые люди! А я их баржами топил в Царицыне. И вот теперь этот, один из них, породистых, осознав наконец, что он такой же заложник, сдался и запросил пощады. Замечательный талант! Накропал через силу гаденькую подхалимскую пьеску “Батум“. Знаю, что через силу. Не поможет. Додавлю».


[Закрыть]. (И вот, кстати, одно из объяснений развившегося у нас запойного пьянства – как стремления мимикрировать, скрыть свое лицо, уберечься под змеиным взглядом какого-нибудь бдительного активиста.) Власть негодяев превращала нас в нацию негодяев – тех, которые написали горы доносов, предавали и пытали друг друга, упоенно орали «Расстрелять, как бешеных собак!», трусливо оправдывали бессмысленную жестокость этой власти, превозносили – и продолжают превозносить – главного Мокрушника.

Таким обществом легко руководить: делай что хочешь, грабь, режь, жги, торгуй родиной, только дай жрать и радио. Такие подлые твари, что заселили сейчас Россию, не способны на избавление от рабства.

К.Д. Воробьев. Из записных книжек.

Как же нам не хватает собственного Нюрнберга![14]14
  «Какая кара, какое наказание должно постигнуть злодеев, испоганивших русскую жизнь?» – записала в своем дневнике 1 октября 1946 г. Любовь Васильевна Шапорина, доведенная до отчаяния всеми мерзостями советской действительности.


[Закрыть]

* * *

30 мая вернулся из Коктебеля, а Молчушка встретила меня словами: «А нам тут многосерийный детектив по ящику показывают». Это она о Съезде народных депутатов. И я тоже воткнулся в телевизор.

Выступление Черниченко я слушал на Острове, в кафетерии «Информэлектро». Это было в обеденный перерыв, кафетерий был заполнен людьми. Многие поднялись от столиков и придвинулись к телевизору. Незнакомые между собой люди переглядывались, смеясь, обменивались репликами, аплодировали.

Выступление Червонописского и весь этот вой съездовского быдла против Сахарова застали меня на квартире у Алки и Миньки, когда мы с Минькой вернулись из Покровского-Стрешнева, где обсуждали реставрационные исследования по церкви с автором проекта Сережей Киселевым и осматривали Минькины раскопки. Телевизор, конечно, работал; ощущение мерзости нас переполняло. И даже приготовленный Аллочкой великолепный обед не примирил нас с жизнью.

Нет, не испытываю я ни малейшего сочувствия к этим искалеченным «интернационалистам». Гитлеровские каратели в свое время тоже, наверное, проявляли и солдатский героизм, и самоотверженность и тоже потом оправдывались: «Нам приказывали, мы выполняли свой долг…» Но их потери не заслуживают сочувствия. Партизанская война – самая страшная из всех: она не признает ни пленных, ни пощады, ни перемирия. Это война на уничтожение. И герои здесь только с одной стороны, а для другой – позор и ни малейшего оправдания. И если тебе переломили хребет в этой войне – пеняй на себя и на тех, кто тебя послал.

А наши вернувшиеся «афганцы» рвутся восстанавливать «порядок». Они чувствуют себя вправе, они – заслужили. С гордостью, на всю страну, похваляются своими подвигами, к воспеванию которых присоединяются верноподданные барды. Они прошли хорошую школу жестокости, начиная с пионерских «зарниц» и кончая Афганом. В Тбилиси 9 апреля они показали, на что способны.

…Они думали, что война – это неограниченная, заранее оправданная возможность безнаказанного насилия и грабежа… и на войне человек обнаруживает в себе что-то такое, с чем он мог бы спокойно прожить всю свою жизнь и даже не знать, что в нем это кроется, если бы не война.

Фолкнер. Особняк. 15.

Эта война востребовала все худшее, что есть в нашем народе, и, будучи реализовано, оно получило права гражданства. Убийцы стали героями.

И все-таки, хотя Съезд не выполнил свою задачу (а основная его задача состояла в том, чтобы вырвать власть у партийной мафии), значение его огромно. Сделано главное: разбужено политическое сознание людей. Сколько лет мы прожили в политическом анабиозе! Мы считали: у них своя жизнь, у нас – своя, и соприкосновения – никакого. Игры правительства нас не интересовали. При виде человека на трибуне у нас автоматически отключался слух.

…От всей текущей политики на нас уже заранее веет или человеческой глупостью, или человеческой подлостью, или тем и другим вместе – и во всяком случае – пошлостью, унынием, безнадежностью серых будней.

С.Л. Франк. Крушение кумиров.

А тут – вся страна бросила работу, прилипла к телевизорам, радиоприемникам, газетам. Выслушала все точки зрения, увидела, кто чего стоит и как воочию варится политическая каша, составила свои мнения, пусть несогласные между собой, но это – мнения.

Еженедельные благотворительные обеды в кооперативном кафе – для пенсионеров, оказавшихся «за чертой бедности». Берут интервью у сидящего за столиком ветерана. Он выражает благодарность партии и правительству за проявленную заботу. Партия и правительство ограбили его, выжали из него все соки и выбросили на свалку, а несчастный старик все бормочет официальные, бессмысленные слова благодарности. Он даже не замечает, из чьих рук получил бесплатную кормежку. Раз хорошо – значит, «партия и правительство». Удивительно, как легко втесняются в наши податливые башки все эти «идейные» благоглупости и как прочно они укореняются!

Ибо большинство людей не затрудняет себя разысканием истины и склонно усваивать готовые взгляды.

Фукидид. История. I. 20.

Это сколько же поколений должно вымереть, прежде чем мы увидим вещи в их истинном свете?

Нашел свое место!

7.10.1989. Итак, решено: я еду в Плёс (на должность замдиректора по науке историко-архитектурного и художественного музея-заповедника). Окончательно это решение сложилось 2 сентября, когда, будучи в командировке в Ярославле, я на субботу-воскресенье смотался в Плёс на «Ракете» и увидел предназначенную мне двухкомнатную квартиру, которая ждет меня с апреля. Тогда я понял: если организация в состоянии выстроить дом для своих сотрудников, значит, у нее есть перспектива, с этой организацией можно иметь дело. Квартира – это уже надежный аванс. Но главное, конечно, не в этом.

Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни.

Л. Толстой. Война и мир. II. 3. 3.

Аргументов в пользу переезда множество, но главное – отчетливое ощущение судьбоносности этого решения. Теперь или никогда! Это ощущение возникло сразу же после звонка Закаменной (перед Новым годом); с тех пор я обдумывал, в сущности, только технические детали.

Да уже и нельзя мне не ехать. Не могу я позволить себе и на этот раз изойти мечтаниями: если это произойдет, это будет последним моим поражением, таким поражением, после которого я никогда уже по-настоящему не поднимусь.

* * *

«Крошечная, храбрая, голодавшая, но не покорившаяся горстка действительно высокодуховных людей начала сознавать свои возможности… начала маленькими и мельчайшими группами снова повсюду работать, отметая любые лозунги и строя целиком заново духовность, просвещение, науку, образование»[15]15
  Гессе. Игра в бисер.


[Закрыть].

Мое место – там. Давно уже – со времен армии – я не строил планы, не предавался мечтам с таким упоением. В уме своем я уже разработал целую программу действий, и она разрастается с каждым днем. Выполняя эту программу, я, быть может, вернусь к себе.

– …И я, быть может, направлюсь по лучшему пути, чем это было до сих пор.

Сервантес. Дон Кихот. II. 58.

Обдумываю свою жизнь в городке, где все друг друга знают. Мечтаю, как обставлю свою квартиру (никакой захламленности, конечно), как буду писать по утрам, после недолгой прогулки или пробежки на лыжах, а по вечерам заниматься историей и философией. Поставлю со школьниками «Горе от ума». Раз или два в неделю буду наезжать в Иваново читать лекции в каком-нибудь вузе. Может быть, займусь опять живописью. Станут приезжать ко мне друзья и женщины и, возможно, позавидуют мне. Войдут в мою жизнь новые люди, буду выслушивать их и делиться с ними тем, что нажил.

Я чувствую, что там я нужен, нужнее, чем здесь. Мое место – там.

Время мое приспело, и путь мой передо мною.

Толкиен. Хранители.

* * *

Конечно, что-то суетное есть в этом упоении, в надеждах, которые я связываю с Плёсом: что там-то, мол, я, наконец, заживу настоящей, своей жизнью.

И все-таки… Все-таки!

…И все же он шел на это, как человек, чувствующий, что завтра – старость и что счастие, пославшее за ним, уже больше никогда не повторит приглашение.

Набоков. Пилигрим.

О мировых религиях

Сама их взаимная нетерпимость, претензия на безраздельное господство, указывает на их ограниченность, т. е. историчность. Они имели начало, будут иметь и конец. Форма – преходяща: догматика, обряд и прочие «бренные конструкции» (по Хайдеггеру).

…То, что в одних священнодействиях признается святым, в других таковым не считается. Если бы было что-нибудь по природе святое или несвятое, то этого разногласия нельзя было бы допустить.

Секст Эмпирик. Три книги Пирроновых положений. III. 220.

А по сути? Христианство, по сути, не отрицает язычество, а включает его в себя как частность, и само, в свою очередь, будет включено в некую более высокую и всеобъемлющую религию. Ему не придется при этом объединяться, например, с исламом; просто: там – различия станут несущественны.

Нам каждое вероисповедание, каждое вероучение уже заранее казались мертвыми и бесполезными. Свой долг и свою судьбу мы видели в одном-единственном: каждый из нас должен был настолько стать самим собой, настолько соответствовать и подчиняться пробивающемуся в нем естеству, чтобы неведомое будущее нашло нас готовыми ко всему, что бы оно ни вздумало принести.

Гессе. Демиан.

Внутри каждого из теперешних вероисповеданий есть островок, сокровенное ядро, безразличное к догматике и обряду, – это и есть зародыш новой, поистине мировой религии.

В глубине происходит нечто, чему еще нет имени, а уже завтра, возможно, этому нечто кивнут с высоты, через головы земных архонтов.

Бубер. Затмение Бога.

* * *

После выхода на экраны «Покаяния» Абуладзе только и слышно вокруг: дорога к храму, дорога к храму… Интеллигенция, отыскав новый суррогат «духовности», захлебнулась в набожном экстазе: вот она, панацея! Духовность, бля!..

Дорога к храму – это тупик.

* * *

Среди так называемой интеллигенции редко встретишь цельное мировоззрение. Слишком много разнородного, холодно усвоенного входит в его состав, и ничего органического, жизненно важного, что соединяло бы эти части. Отсюда – капризность (т. е. изменчивость и ненужная категоричность) мнений, мелочный педантизм в отношении фактов, нетерпимость к малейшему разногласию.

* * *

Я человек религиозный. Но не потому, что верю в Христа, Магомета или Будду (я преклоняюсь перед ними как перед великими Учителями, дополняющими друг друга и равно необходимыми), а потому, что верю в то, что за доступной нам реальностью существует некое Целое, неизмеримо малой частью которого она является и без которого просто не могла бы существовать. В этом убеждает меня и несомненное присутствие в мире определенного, хоть и неведомого мне порядка, частично приоткрываемого художеством и наукой, и сама возможность личного откровения, и наша ежедневная способность строить планы, наша постоянная неудовлетворенность наличным порядком вещей – во имя чего? – во имя некоего «образца», который предстоит каждому в его душе, «словно тревожное предвосхищение иного порядка[16]16
  Марсель Г. Онтологическое таинство.


[Закрыть].

Ибо каким образом мог бы я узнать, что я сомневаюсь и желаю, то есть что мне чего-то недостает и что я не совершенен, если бы я не имел в себе идеи бытия более совершенного, чем мое собственное, через сравнение с которой я узнал бы недостатки своей природы?

Декарт. Метафизические размышления.

Сквозь извращенность доступного нам мира мы прозреваем его проект, его совершенный и полный замысел, короче – смысл. И так ли уж важно, существует ли этот идеальный мир «объективно» – и в таком случае просто отражается в нашем сознании – или он есть порождение моего, нет, нашего, т. е. всего человечества, сознания и, значит, опять-таки существует «объективно»?

…Субъективность гаснет не в объективности чисто предметного мира, но в объективности совместного видения неким сообществом.

ибо истинно то, что нас объединяет.

Ясперс. Истоки истории. I. 1.

* * *

13.01.1990. А вообще говоря, страшно. Куда я лезу? На что себя обрекаю?

Вернулся вчера из Плёса с обмороженным по дороге ухом. Посидев на заседании музейного методсовета, я убедился в запутанности и неразрешимости совершенно чуждых мне проблем. Занявшись уборкой и обставлением плёсской квартиры, разглядел строительную халтуру: драный, заляпанный цементом линолеум, перекошенные двери и плинтусы, облупленную эмаль ванны. Вкручивая лампочку на кухне, потянул за патрон – и огрызок провода выскользнул из дыры в потолке. В квартире – холод собачий. Пока выгребал мусор и мыл полы, я его почти не чувствовал, даже полуголый, но ночью, после Димкиного дня рождения, продрог на раскладушке до зубовной дроби.

За столом у Димы Ойнаса и потом на кухне во время танцев я наблюдал за собравшейся публикой. Ребята они, конечно, чудесные, но я-то им чужой. И сумею ли стать своим – вот вопрос. Одинокое, бесприютное существование и полная моя некомпетентность в предстоящей работе – вот что меня ожидает.

Молчушка, узнав, что я купил уже письменный стол, люстру и вешалку, устроила сцену. А я-то думал, что она уже примирилась. Пришлось опять объяснять, что приглашение в Плёс было зовом, что я просто не имел права уклониться. Нельзя же всю жизнь проклинать в своем углу Совдепию и иронизировать над упованиями дураков – энтузиастов «перестройки». Если появляется хоть какая-то возможность что-то улучшить в жизни, ты обязан ее использовать. «Не всегда хорошо вперяться умом в эфир, – писал Пифагор Анаксимену, – лучше бывает принять заботу об отечестве»[17]17
  Марсель Г. Онтологическое таинство.


[Закрыть]. Да и нужно же наконец удостовериться, что там дальше происходит с нашими проектами – после того как мы их заканчиваем и сдаем. Удостовериться и самому приложить руки к их осуществлению.

Мне было очень стыдно перед самим собой, как бы не оказалось, что я способен лишь на слова, а сам никогда добровольно не взялся бы ни за какое дело.

Платон. Письма. VII. 328 с.

Плёс – это шанс. Я почти наверняка знаю, что меня ждет поражение (не так уж я глуп); ну а вдруг?.. Все дело в этом «почти». Я обязан попробовать.

Дерзновенный человек идет вперед не потому, что он знает, что его ждет, – а потому, что он дерзновенный… Бывает, даже большею частью так бывает, что он не рассчитывает и не вправе рассчитывать на удачу. Наоборот, он ясно видит перед собой неудачу и с ужасом в душе берет на себя ответственность за действия, последствия которых ни он сам и никто другой из людей предугадать не может.

Шестов. На весах Иова. II. 20.

…И нужно пожалеть только, что туда еду я, а не кто-нибудь другой, более смыслящий в деле и более способный возбудить интерес общества.

Чехов. Письмо А.С. Суворину 9 марта 1890 г.

Но нужны были не знанье и не пониманье, – не их я так отчаянно жаждал, – а впечатления, решенье, толчок и прыжок.

Гессе. Степной волк.

Ну а пугающая реальность, которая проступает из-за нагрянувших на меня романтических мечтаний… Что ж, против нее остается только одно – мое старое: отобьемся!

 
Представь, что все, чем дорожит душа,
Не там оставил ты, где жил доселе,
Но встретишь там, куда направишь путь.
 
 
А странствие твое – веселый танец.
 

Шекспир. Ричард II. I. 3.

* * *

Следует вспомнить еще художественный критерий Фолкнера: качество произведения измеряется глубиной поражения, которое потерпел в нем художник.

Чтить тем выше то, что не удалось, как раз потому, что оно не удалось, – это уже принадлежит к моей морали.

Ницше. Esse Homo. II. 1.

И Дон Кихот о том же: «Даже если это приключение закончится не так, как я думаю, а совсем наоборот, то все же, отваживаясь на такой подвиг, мы приобретаем славу, которую не может омрачить никакая злоба на свете»[18]18
  Сервантес. Дон Кихот. II. 41


[Закрыть].

* * *

Когда говорят о превращении Верховного Совета в парламент, о многопартийности, региональном хозрасчете, частной собственности и т. п., – я вижу за этим все тот же мистический позыв: ухватившись за готовые формы западной цивилизации, сразу, одним махом, достичь западного благополучия. Надо же понимать: у нас другая почва и другие возможности. Надо исходить из того, что есть, а не из предвзятых представлений. Говорят: экономические законы – как законы Ньютона… Но законы Ньютона оказались лишь частным случаем в физике XX века. Наша страна – это царство теории относительности и квантовой механики, где Ньютон прав только отчасти.

Когда теперь мы, русские, материально и духовно обнищавшие, все потерявшие в жизни, ищем поучения и осмысления у вождей европейской мысли, у которых большинство из нас привыкло раньше учиться, мы. с изумлением узнаем, что собственно учиться нам не у кого и нечему и что даже, наученные более горьким опытом наших несчастий, испив до дна чашу страданий, мы, пожалуй, сами можем научить кое-чему полезному человечество. Мы по крайней мере уже тем опередили его, что у нас меньше осталось иллюзий и призрачных верований.

С.Л. Франк. Крушение кумиров.

Попробовали кооперацию, попробовали совместные предприятия, попробовали аренду – что получилось? На бумажке-то, конечно, все гладко выходило. Говорят: виноваты «противники перестройки». Противники или не противники, но это реальные, живые люди и притом отнюдь не только «бюрократы». На Западе богатого человека, нажившего свое богатство честным трудом, уважают, а к администратору, к власти относятся просто, по-деловому. У нас – наоборот: любое богатство вызывает зависть и ненависть[19]19
  «В России, – говорит Розанов, – вся собственность выросла из “выпросил”, или “подарил” или кого-нибудь “обобрал”. Труда собственности очень мало. И от этого она не крепка и не уважается» (Розанов В. Уединенное).


[Закрыть], а власть – желание пресмыкаться. И в этом – всё. Поэтому «архангельский мужик», как бы он ни был хорош, какие бы выгоды ни сулил его опыт в государственном масштабе, всегда останется уязвимым одиночкой, противостоящим прежде всего своим же односельчанам, которые оказываются, таким образом, заодно с райкомом. И они будут ему вредить, устраивать поджоги, сживать со света и ждать только повода, чтобы «разграбить награбленное». Глупо же, в самом деле, приписывать коллективизацию исключительно Сталину и его подручным. Они только произвели очередной толчок, пробуждающий и поощряющий все темное и подлое в нашем народе. Большевизм не с Луны на нас свалился, не дело рук каких-то там «масонов», это наше, чисто национальное явление. Как ни чудовищно, а надобно признать: победа большевизма в нашей стране – это реакция на освободительный процесс, начатый реформами 1860-х. Уже не в первый раз Россия из множества представившихся возможностей выбрала несвободу…

 
Российский нрав прославлен в мире,
его исследуют везде,
он так диковинно обширен,
что сам тоскует по узде.
 

Губерман. Гарики.

И вот теперь перед нами опять этот выбор. Страшно подумать, что нам предстоит.

 
В годину смут одни у всех тревоги;
Беда кричит, что горе на пороге.
 

Шекспир. Ричард II. III. 4.

* * *

Облицовщик Ренат в конце прошлого лета, когда с ним и с помогавшей ему женой Наташей мы сели пить водку, взглянув на моих рослых сыновей, заметил мне:

– А неплохо ты подготовился к гражданской войне.

И попал прямо в точку. Я, действительно, (удалить зпт.) с давних пор живу ожиданием этой войны. Уже лет двадцать назад, если не больше, я говорил своим друзьям: «Оригинальность нашего положения в том, что, когда большевиков станут наконец вешать на фонарях, мы, при всей нашей ненависти к ним, будем вынуждены встать на их сторону. Потому что те, кто будет их вешать, будут еще хуже»[20]20
  Хоть я и сознавал преступную сущность большевизма, но все же не ожидал, что он так естественно срастется в новых условиях с организованным криминалом, что именно он станет привычно разжигать в бывшей империи гражданскую войну, используя националистическое движение в республиках и даже консолидируясь с откровенными фашистами (1993).


[Закрыть].