Текст книги "Звёздная паутина. Рассказы"

Голубев молча кивнул головой.

«У кого из нас поехала крыша – у меня или у них?» – подумал Виталин.

В этот момент в коридоре со стороны кухни показался Конев. Точнее, его согнутая спина. Он что-то волочил по полу. Взглянув, Виталин с ужасом понял, что этим «чем-то» был Латышев. Конев тащил его, схватив за подмышки, волоча по полу ноги. Голова Латышева безжизненно болталась. Остекленевшие глаза были выпучены.

Виталин обречённо подумал, что если до сих пор крыша у него не поехала, то сейчас поедет точно.

Конев протащил Латышева в спальное.

– Что тут у вас такое? – срывающимся голосом спросил Виталин у Снегова.

Тот кивнул в сторону спального.

– Зайди, увидишь.

Виталин зашёл.

Конев как раз укладывал тело Латышева на одну из коек. Остальные уже лежали. От вида этих тел и густого запаха смерти, стоящего в комнате, хотя может так просто казалось, Виталину стало плохо. Шатаясь, он вышел из спального и бессильно сел на корточки у косяка.

– Ну что, увидел? – поинтересовался Снегов.

Виталин никак не отреагировал. Ему сейчас было не до этого. Когда в голове немного прояснилось, и желудок встал на свое место, он спросил:

– Почему?

Снегов хмыкнул, Голубев пожал плечами, а Конев просто ответил:

– Спросил бы чего полегче, а?

Виталин тупо посмотрел на него, а потом неожиданно, даже для самого себя, заорал:

– Да задолбали вы! Что случилось, мать вашу?!

Кажется, это подействовало.

– А то случилось, что зря ты сюда пришел, – хмуря лоб, мрачно ответил Снегов. – Стоял бы себе на вышке и горя не знал. А здесь тебе останется только ждать какого-нибудь несчастного случая. Несчастного для тебя, естественно. Ну, если тебе очень повезёт, то свихнешься.

– Свихнёшься… – механически повторил Виталин, глядя на Снегова совершенно тупыми глазами.

– Да, чёрт возьми! – заорал Снегов, но тут же взял себя в руки.

Виталин так практически ничего и не понял, но зато прекрасно чувствовал, что его сердце давно покинуло своё место и переместилось в область дыхательного горла.

– А что с дверью? – вспомнив, спросил он.

– Всё то же самое, – ответил Снегов.

Ответ взбесил Виталина, но он сдержал себя от произнесения вслух резких слов. В конце концов, они были здесь, и чёрт его знает, что они видели и пережили.

Он встал.

– Но ведь должна же быть какая-нибудь причина? – сказал он, не особо надеясь услышать понятный ответ.

Снегов встал со скамейки.

– Пойдем, покажу.

Виталин удивленно посмотрел на него.

Они подошли к комнате начальника караула. Снегов махнул рукой в сторону стола и сказал:

– Только не смотри долго, а то поплошает.

Виталин посмотрел на Маску, и его захлестнула волна ужаса.

– Эй! – раздался прямо над его ухом окрик Снегова.

Виталин медленно выплывал из шокового состояния.

– Ничего, – похлопал его по плечу Снегов. – Так только в первый раз.

Виталин тряхнул головой.

– Так что же делать?

Снегов пожал плечами.

21

Михаленко в который раз посмотрел на часы. Виталина не было уже двадцать три минуты. До этого момента Михаленко еще тянул время, откладывая сбор постов, но сейчас решил, что уже хватит. Сил ждать больше не было. Поправив на плече автомат, он спустился с вышки.

На шестом посту стоял Артемьев. Он без лишних разговоров слез с поста, и уже вдвоём они пошли звать Летягина.

Прогулка по периметру отняла минут пятнадцать. Подходя к четвертому посту, Михаленко замедлил шаг, в глубине души надеясь, что Виталин всё-таки вернулся. Но его не было.

До караула они шли не спеша. Летягин осторожно подошёл к окну общей комнаты.

– Там Голубев, Виталин, Снег и Конев, – сказал он остальным, отойдя от окна.

«Почему он не вернулся?» – подумал Михаленко о Виталине.

Без особых церемоний они зашли в караул.

– Какого хрена?! – заорал с порога Летягин, но увидев везде следы крови, сразу же заткнулся.

«Что здесь было?» – пронеслось в голове у Михаленко.

Что Голубев, что Виталин, оба сидели с отрешёнными выражениями на лицах. Снегов и Конев мало отличались в этом от них.

Летягин, Артемьев и Михаленко озирались ошалело.

Через минуту Голубев встал и с силой отшвырнул в сторону спичечный коробок, который вертел в руках.

– Ну вот все и в сборе, – хрипло сказал он.

В ответ на эти слова из ниоткуда и в то же время отовсюду раздался злорадный смех.

22

Не сразу, но всё-таки ребята въехали в обстановку. Но что толку. Они в ловушке, из которой пока не видно выхода. И нечто, скрывающееся в Маске, похоже не желает оставлять им никаких шансов.

Но ведь должен же быть какой-то выход!

Конев напряженно думал, стараясь отыскать его.

– Что там, на реке? – спросил Голубев.

– Лёд идет, – ответил Артемьев.

– Катер пробьется?

– Да кто ж его знает, но я думаю, в принципе, сможет.

Голубев кивнул.

– Тогда нам нужно всего лишь дотянуть до завтра. По рации мы не выходим, света на периметре не будет всю ночь – это обязательно заметят. Да и выстрелы на том берегу наверняка хоть кто-нибудь слышал, может, даже в полк сообщат. Так что завтра, если будет возможность, они толкнут сюда катера.

Все молчали, полностью с ним соглашаясь.

– Самое главное – держаться всем вместе. Так у нас будет больше шансов, – продолжал Голубев. – Будем все сидеть здесь – в общей комнате.

– Больше и негде, – вставил Снегов.

– Да, больше и негде, – согласился Голубев. – Так что – это всё, что я могу сказать.

Он развел руками.

– Ну что ж, ждать, так ждать, – подытожил Летягин, усаживаясь поудобнее на полу, Автомат он положил на колени.

Остальные последовали его примеру.

В комнате повисла напряженная тишина. Сначала все прислушивались, ожидая чего-то, но потом усталость от постоянного напряжения взяла своё.

Мысли Конева медленно уходили в прошлое. Он вспомнил дом, родных, друзей. Девчонку, с которой, как ему тогда казалось, всё было очень серьезно и по настоящему, но с которой он разругался в пух и прах за неделю до повестки.

Совершенно незаметно воспоминания перешли в сновидения.

Конев проснулся резко. Что-то разбудило его. Он огляделся. Остальные тоже хлопали веками – видно, дремота сморила всех. И тут Конев увидел, что проснулись не все, и понял, что его разбудило.

Декоративные настенные часы, под которыми сидел Летягин, упали, и один из трех торчащих снизу выступов, острых, слишком острых выступов, вонзился в склоненную во сне шею Летягина.

«И автомат тебе не помог», – как-то некстати подумал Конев.

Первым встал Снегов.

– Хорош, – глухо сказал он. – Не получается через дверь, выйдем через окно.

Теперь встали все.

«И как это никто раньше не додумался?» – досадливо подумал Конев. Но на душе стало полегче. Наконец-то появилась возможность выбраться из этого дурдома.

Снегов, не долго думая, схватил табурет и запустил его в окно. Табурет со звоном прошел сквозь стекло и пропал в темноте улицы. Но осколки не упали на пол, как того следовало ожидать. Они зависли в воздухе, потом закружили на одном месте, образовав искрящийся водоворот.

– Ложись! – крикнул Голубев несколько запоздало.

Осколки со свистом разлетелись по комнате.

Падая, Конев увидел, как один из больших осколков с силой вонзился Снегову в горло. Прижавшись к полу, Конев слушал, как свистят по комнате бешенные кусочки стекла.

Наконец, всё утихло.

Конев осторожно поднял голову. По комнате больше ничего не летало. Так же осторожно, озираясь, приподнялся Виталин.

– Чёрт! Мать твою! – раздался голос Голубева. Он уже сидел, зажимая правой рукой левую, с тыльной стороны которой, чуть пониже локтя, торчал осколок стекла.

Артемьев тяжело с надрывом дышал. Глаза его были закрыты.

Снегов и Михаленко были мертвы. В Снегова попал только один осколок, но он почти отделил голову от туловища. Китель Михаленко был буквально разодран в клочья, а сам он просто нашпигован стеклом.

Виталин встал и схватил автомат. Глаза его страшно блестели.

– Говорите, та каменная хреновина виновата, – прохрипел он, – и пули её не берут, говорите. Ну так мы её попросту – прикладом.

Он решительно направился к комнате начальника.

«Не выйдет, ничего не выйдет», – с отчаянием подумал Конев.

Смертоносное стекло не просто лишило жизни ещё двоих ребят. Конев с отчаянием чувствовал, как уходит от него надежда. Нет, не выкарабкаться им из этого ада. Поэтому, когда Виталин решил разбить Маску, он только смог подумать: «Ничего не выйдет».

И у Виталина действительно ничего не вышло.

23

Виталин уже стоял над Маской.

– Скалишься, сволочь, – прохрипел он и замахнулся автоматом, как дубиной.

Лампочка над его головой вдруг отвалилась от потолка, за ней стал отваливаться провод. С глухим стуком лампочка разбилась об голову Виталина. Он мелко затрясся. Автомат выпал из парализованных током рук.

Маска снова захохотала, торжествуя очередную победу.

«Я же говорил – бесполезно», – подумал Конев, закрывая глаза. А Голубев, скрипя зубами от боли и злости на хохочущее нечто, выдернул из руки осколок. Пульсирующим потоком хлынула кровь.

Конев открыл глаза. Посмотрел сначала на Голубева, потом перевел взгляд на прерывисто дышащего Артемьева. И тут в его голове появилась мысль. Она хоть и не сформировалась окончательно, но благодаря ей отчаяние отступило. Конев скинул с себя китель и стал рвать нательную рубашку на длинные лоскуты. Скрутив тряпичную полосу жгутом, он подошел к Голубеву.

– Зачем? – усмехнулся тот. – Чуть раньше или чуть позже – не всё ли равно?

– Нет, – сухо, но убежденно ответил Конев. – Подумай сам, до этого все, в кого целилась эта тварь, погибали окончательно и бесповоротно. А сейчас, ты хоть и в крови, а всё-таки ещё что-то лопочешь. Да и Артемьев пока дышит, – он закончил перетягивать руку Голубеву и сунул ему в руку вторую полоску ткани. – Перевяжи пока саму рану, а я посмотрю, как там Артемьев.

Даже беглый осмотр показал, что Артемьев родился в рубашке, а то и в бронежилете. В отличие от Михаленко, стекла только порезали кожу во многих местах, и без сознания он был, скорее всего, от болевого шока. На то, чтобы содрать с него китель и хотя бы кое-как перебинтовать, у Конева ушло минут десять. Закончив, он посмотрел на Голубева. Тот уже перемотал себе рану, но продолжал сидеть всё в той же позе, подвернув под себя одну ногу и уставившись в стену напротив.

Конев встал, сделал пару шагов в сторону разбитого окна и остановился, словно упершись в вязкую обволакивающую стену. «Ну никак не хочет отпускать нас, зараза», – со злостью и некоторой долей разочарования подумал он. Неужели все так безысходно? Как можно бороться с трагическими случайностями? И тут: «Клин клином вышибают», – всплыла в памяти поговорка. А следом мысль-образ – «Канистра!» Он даже не стал просчитывать степень риска и последствия – бредовое занятие в их ситуации – а просто направился в сушилку. Там стояла канистра с бензином. Её когда-то на какой-то чёрт притащил кто-то из прапоров. Так она тут и стояла, ожидая, когда кто-нибудь до неё доберётся.

Торопясь, пока хохочущее нечто упивается своей очередной победой и не обращает на них внимания, Конев свинтил крышку с канистры. В ноздри ударил дурманящий запах бензина. Конев плесканул на пол в сушилке – здесь деревянные полы и стены займутся моментально – и повел ручеёк в общую комнату. Щедро поливая все деревянное, он жалел, что бензина так мало.

«А если нам не удастся выбраться?» – мелькнула мысль. Ну и пусть. Шансов подохнуть будет гораздо больше, если оставить все как есть. Хотя от перспективы сгореть заживо неприятно засосало под ложечкой.

Заметив недоумевающий взгляд Голубева, Конев приложил палец к губам. Со стороны это наверняка выглядело по-идиотски, но он действительно боялся, что Маска разгадает план и сорвёт его раньше, чем он начнёт выполняться.

Когда он осторожно поставил на пол пустую канистру и дрожащими руками достал спички, в глазах Голубева появилось понимание. Когда на полу вспыхнуло голубое пламя и побежало, охватывая все, куда попала хоть одна горючая капля, он быстро поднялся и, кивнув на Артемьева, сказал:

– Ну что, взяли?

Комнату начал заполнять едкий дым. На панелях пузырилась краска. Затрещало дерево. Становилось жарко.

Они с двух сторон подхватили под руки Артемьева и потащили его к окну. И точно так же, как и Конев несколько минут назад, уперлись в невидимую стену.

Жара становилась все нестерпимей. Хохот резко оборвался.

– Что, не нравится?! – смеясь, крикнул Голубев в пространство, и сделал рывок вперёд. С огромным трудом им удалось на один шаг придвинутся к заветному окну. Конев весь взмок от напряжения и окружающего жара. Словно вытащенная на берег рыба, он хватал ртом воздух и давился дымом. Голова начала кружится. До окна оставалось всего два шага. «Мы должны», – подумал Конев, чувствуя, что сознание начинает путаться. Он до крови закусил губу. Боль помогла, но не надолго. Однако за этот момент просветления, он успел дёрнуться вперед, и они продвинулись к окну ещё на один шаг.

А огонь уже разошёлся вовсю. На полушерстяном кителе Голубева начали, шипя, скручиваться волоски. Голубев чувствовал, что теряет последние силы. «Всем вместе нам не выбраться», – спокойно и как-то отстраненно подумал он. Решение созрело внезапно, и он не видел смысла от него отказываться. Когда Маске что-нибудь угрожало, она всегда отвлекалась от остальных.

– Держи крепче, – прохрипел он, надеясь, что Конев поймёт его. Тот действительно понял и, возможно, даже лучше, чем он ожидал.

– Не дури. Осталось немного, – услышал он в ответ.

– Я все-таки сержант, а это приказ. Выбирайтесь.

Он отпустил Артемьева и сделал шаг назад. С него сразу свалилась тонна свинца. Посмотрев в мокрую от пота спину Конева, он почти весело крикнул:

– Не сможешь, с того света достану!

Прикрыв лицо отворотом кителя, он кинулся к комнате начальника.

Конев даже не смог обернуться, чтобы проводить его взглядом. Сделать это означало потратить последние силы. У него и так, как только Голубев отпустил Артемьева, возникло ощущение, что он не столько рвётся вперед, сколько пытается удержаться на отвоеванных позициях.

Внезапно раздалось рычание, и он почувствовал, что сковывающая его хватка ослабла. На то, чтобы положить Артемьева грудью на подоконник, отчего тот застонал, и самому перемахнуть во двор, ему вряд ли потребовалась и секунда. Но как только он стал вытаскивать во двор Артемьева, снова провалился в густое желе. В лицо ему бил свежий воздух с реки, и он жадно вдыхал его, набираясь сил. У Артемьева тем временем начали тлеть брюки. Увидев это, Конев почувствовал, как его захлестнула волна безумного гнева.

– Отвали!!! – заорал он в открытое окно и рванул на себя Артемьева.

Лежа на спине и чувствуя голой спиной прохладные доски караульного дворика, а сверху неимоверно тяжелого Артемьева, он засмеялся.

– Теперь не достанешь!!! – снова заорал он и стал подниматься.

Каждый шаг прочь от караула давался легче предыдущего.

Сзади раздался громкий треск – начали рушиться подгоревшие балки перекрытий, а затем началась бешенная пальба. «Патроны!» -догадался Конев.

Они уже отошли достаточно далеко, чтобы не ощущать жара от полыхающего здания, когда, перекрывая рёв пламени, раздался леденящий душу вой. В нём были сразу и боль, и ярость, и тоска.

«Вот теперь всё», – устало подумал Конев, опустив на землю Артемьева и упав рядом с ним.

Вой дошел до высшей точки. У Конева заложило уши.

С грохотом рухнули стены, взметая в небо снопы искр.

Вой оборвался.

24

Конев очнулся. Всё тело ныло. Пахло палёным. Рядом лежал Артемьев, всё так же неровно дыша. Он всё ещё был без сознания.

Сзади догорали остатки караула.

– Вот и закончилось, – пробормотал Конев.

Он почувствовал на лице теплые лучи восходящего солнца. С реки дул прохладный ветерок. Неужели прошедшая ночь была на самом деле? Он посмотрел на лежащего рядом Артемьева, подумал о тех, кто оставался в карауле. Они все были разными эти ребята, но смерть, а за ней и огонь, уравняли всех.

Да, эта ночь была на самом деле.

Но ведь не может же ночь длиться вечно!

Со стороны реки донёсся треск моторов на катерах.

Конев откинулся на спину и, улыбнувшись, блаженно потянулся.

1993г.

Часы

Тем летом после окончания второго курса института я подрабатывал на почте. Меня удивляет, что теперь работа почтальона в нашем сознании закрепилась как чисто женская. На самом деле на почте должны работать только одни мужики и причем атлетического телосложения. Побегайте по три часа каждый день по лестнице с первого этажа на второй и обратно с огромной кипой газет в руках, и вы меня поймете. А платят за эту физкультуру не так уж и много. Впрочем, как и везде, где приходится работать мускулами. Однако после студенческой стипендии любые деньги покажутся огромными, а здоровьем в свои девятнадцать лет я не был обделен, так что мне было грех жаловаться.

Кроме раздачи газет и писем в обязанности почтальона входила еще и разноска по квартирам пенсий (вот вам ещё одна причина, из-за которой почтальонами должны работать крепкие мужики). С последней обязанностью лично сам я столкнулся ровно через неделю после того, как начал свою работу в роли разносчика печатной информации. С утра ко мне подошла начальница нашего отделения связи и сказала:

– Сергей, завтра ты на раздачу не пойдешь. У тебя поручения.

– Какие поручения? – удивился я, ещё не совсем освоившись с почтовым жаргоном. – Пойдёшь раздавать пенсии на пятый участок, – пояснила начальница. – Мы пока не хотели тебя трогать, но сам понимаешь: людей не хватает, так что придётся тебе осваиваться.

– Хорошо, – я кивнул головой. – Осваиваться, так осваиваться.

На следующее утро я получил довольно кругленькую сумму, поставил где надо роспись и отправился по поручениям.

Я ходил по квартирам, отсчитывая и пересчитывая купюры, до тех пор, пока у меня не начала съезжать крыша от цифр. Но всему, даже самому тяжёлому, приходит конец. Последним в моей ведомости значился Артеев Николай Андреевич. Нажимая на кнопку звонка его квартиры, я ощутил приятное чувство облегчения от того, что это поручение – последнее.

Дверь мне открыл благообразный сухонький старичок небольшого роста.

– Вам кого? – спросил он, окинув меня взглядом.

– Вы – Артеев Николай Андреевич? – в свою очередь поинтересовался я.

– Да, – ответил старик.

– Вам пенсия.

– А-а-а, – протянул Николай Андреевич. – Вы, наверное, новенький. То-то я вас не узнал.

– Совершенно верно, – я кивнул головой. – Разрешите пройти?

– Конечно, конечно, – старик пропустил меня в коридор. – Проходите в комнату, пожалуйста.

Мы прошли в комнату, где Николай Андреевич уселся за письменный стол, а я протянул ему платёжную ведомость.

– Распишитесь вот здесь, – я указал ему пальцем на пустую клетку, дал ручку, а сам стал пересчитывать деньги.

Посчитав, я отдал их Николаю Андреевичу.

– Расписались?

Старик кивнул головой.

– Тогда пересчитайте.

Старик снова кивнул и зашелестел бумажками, а я деликатно отвел взгляд и стал осматривать комнату.

Всё в ней было, как и во всякой другой комнате любого пенсионера (разве что кроме очень обеспеченного), просто и прозаично. Старенький диван, ещё более старенькие шифоньер и сервант, фотографии на стенах, запечатлевшие моменты давно улетевшей молодости. Все вещи имели одинаковый сероватый оттенок. Скорее всего, это из-за пыли, которая за долгие годы въелась в них.

В этой комнате всё было почти такое же, как и во всех других комнатах, в которых я побывал в тот день. Всё, за исключением часов. Старые настенные часики, как и положено – с кукушкой, цепочками и гирями, выглядели как-то немного странновато. Я даже не сразу понял – почему. Но после внимательного рассмотрения догадался: часы были старыми, возможно, они были даже самой старой вещью в доме, но, в отличие от всего остального, они были тщательно ухожены, ярким пятном выделяясь на общем сером фоне. Блеск всех без исключения металлических поверхностей навел меня на мысль о том, что Николай Андреевич львиную долю свободного времени тратит на заботу о часах. Меня это позабавило и даже несколько удивило. Я стал ещё внимательнее разглядывать часы, пытаясь догадаться о причине такого нежного к ним обращения. Увлеченный этим занятием, я не заметил, что за мной самим внимательно наблюдает хозяин квартиры.

– Это не совсем простые часы.

Голос старика вернул меня к действительности и заставил немного смутиться.

– Я вижу, они вас заинтересовали, – эти слова старика и его немного странноватый взгляд, обращённый в мою сторону, смутили меня ещё больше.

– Просто они несколько необычно смотрятся, – как можно более равнодушней постарался сказать я.

– Может быть, – старик кивнул головой. – Но дело не в этом. Эти часы отсчитывают жизнь.

Старик сказал это таким тоном, что у мена возникли нехорошие подозрения. Хотя… мало ли какие странности встречаются у людей в таком возрасте. В общем, я только усмехнулся про себя и вполне резонно заметил:

– Если уж на то пошло, то жизнь отсчитывают любые часы.

Старик отрицательно покачал головой.

– Это совсем не то. Эти часы отсчитывают МОЮ жизнь.

– Потому что они ваши? – я усмехнулся уже открыто, но старик, к счастью, этого, кажется, не заметил.

– Да, потому что они мои. Если бы мой дядя завещал их кому-нибудь другому, всё могло бы быть совершенно иначе.

Видя, что Николай Андреевич скорее всего не умолкнет на этом, я опустился на стоящий радом стул. Работа закончена, спешить мне было некуда, а история, которую я, вполне возможно, мог услышать, обещала оказаться довольно забавной.

– Мой дядя рассказал мне про особенность этих часов где-то за пару месяцев до своей смерти. Я тогда не поверил ему. Помню даже, что рассмеялся, когда он закончил свой рассказ. Но дядя мое неверие воспринял совершенно спокойно. Сказал только, что я сам смогу убедиться в правдивости его слов, когда придет время. Я только усмехнулся, но, как оказалось, зря. Когда дядя умер, я узнал, что он завещал мне эти часы. С того дня моя жизнь стала меняться. Не знаю уж, в лучшую или в худшую сторону. Да, я фактически стал пленником этих часов, но в то же время я научился по настоящему наслаждаться каждой прожитой минутой, каждым, казалось бы, мимолетным и незначительным мгновением своей жизни.

Николай Андреевич замолчал, погруженный в свои мысли. Выдержав почтительную паузу, я спросил:

– Так в чём же, собственно говоря, заключается особенность этих часов? Вы так и не рассказали.

Старик словно очнулся и снова как-то странно посмотрел на меня.

– Как вас зовут? – внезапно спросил он.

Я слегка опешил, но всё-таки ответил:

– Сергей.

– Сергей, – Николай Андреевич сделал небольшую паузу, – Вы знаете, я живу один, друзей у меня практически нет, родных в этом городе тоже. Не сочтите это за наглость, но… я хотел бы, чтобы Вы бывали гостем в моём доме.

Я растерялся и не нашелся, что ответить.

– Я понимаю, – Николай Андреевич, кажется, сам немного смутился. – Вы молоды, и вам, скорее всего, совершенно неинтересна старческая болтовня. Людям моего возраста вообще трудно находить общий язык с молодыми. Но… Иногда так хочется с кем-нибудь поделиться, а вы почему то сразу показались мне тем человеком, с которым в общении не будет сложностей.

Он выжидающе посмотрел на меня.

– Знаете… – я не находил нужных слов. – Я просто даже не знаю…

– Я вас не пытаюсь разжалобить, – поспешил уверить меня старик. – Просто… если честно, то я и сам не знаю, почему я вам это сказал.

Его последние слова и та интонация, с которой он их произнес, задели во мне какую-то струну. Уходя, я знал, что скорее всего как-нибудь наведаюсь к нему в гости.

Так оно и получилось.

Старик оказался неплохим рассказчиком, а в его жизни было немало интересных случаев. Что бы там не говорили про молодежь, но послушать истории из жизни она любит, просто она терпеть не может, когда её начинают учить. Всё дело в том, что многие не хотят видеть разницы между этими двумя понятиями. Николай Андреевич не поучал, опираясь на свой жизненный опыт, он просто рассказывал, и, надо сказать, получалось у него это здорово.

В общем, за первым визитом последовал второй, потом третий и так далее. Через месяц мы, можно сказать, в некотором роде стали приятелями. Я приходил к нему в гости, и мы говорили. Говорили обо всем, кроме его часов. Он эту тему больше не затрагивал, а я больше как-то не решался спрашивать, хотя, если признаться честно, та первая история, с которой и пошло наше знакомство, меня заинтересовала, и мне бы хотелось узнать продолжение. Вскоре мое долготерпение было вознаграждено, и я его услышал.

Когда я в очередной раз пришел к Николаю Андреевичу, он как раз влажной тряпочкой стирал пыль со своих часов. Мы вошли в комнату, где он продолжил своё занятие, прерванное моим приходом.

– Что, ухаживаете? – не выдержал и спросил я.

Николай Андреевич посмотрел на меня и, в свою очередь, спросил:

– Сергей, ты ещё помнишь наш первый разговор?

Я пожал плечами.

– Конечно. Только Вы тогда не всё мне рассказали.

Николай Андреевич оставил тряпку на крышке кукушкиного домика и сел в кресло напротив меня.

– Ты действительно хотел бы знать, в чём заключается особенность этих часов?

– Вообще-то я буду не против, если Вы мне об этом расскажете.

Старик склонил голову, словно раздумывая о чём-то, а потом сказал:

– Всё очень просто. Когда эти часы остановятся, я умру.

Окончание этой истории действительно оказалось предельно простым. Несколько секунд я молчал, находясь в состоянии растерянности и недоумения, когда же это состояние прошло, я спросил:

– Почему Вы так считаете?

– Я так не считаю, я просто уверен в этом.

– Но почему? Это же глупо!

– Вовсе нет, – моя последняя фраза похоже немного обидела старика. – Эти часы отсчитали жизнь уже не одному владельцу.

Словно в подтверждение этих слов раздался механический голос кукушки. Когда она умолкла, старик продолжил:

– Все бывшие владельцы часов, в том числе и мой дядя, который мне их завещал, умерли именно в тот момент, когда эти часы останавливались.

– Такого просто не может быть, – уверенно сказал я.

– Точно так же я когда-то сказал и своему дяде, – произнёс старик каким-то неуверенным голосом. На его лице вдруг появилось выражение растерянности.

Я понял, что что-то не так, но всё ещё не понимал – что.

Николай Андреевич медленно приподнялся и повернул голову в сторону часов. Только тут я наконец-то осознал, что не слышно мерного тиканья маятника. Старик издал приглушённый возглас. Его лицо сначала побледнело, потом резко приобрело багровый с синевой оттенок.

Дальше всё происходило слишком быстро для восприятия. Старик стал медленно оседать, хватая руками воздух. Я подскочил, чтобы подержать его и не дать упасть на пол. Он буквально повис у меня на руках. Я взглянул ему в лицо и от вида его безжизненных глаз, глядящих в никуда, у меня самого подогнулись ноги.

Врач из приехавшей «скорой» после беглого осмотра коротко сказал:

– По всей видимости – обширный инсульт.

Посмотрев на меня, он добавил:

– Не самый долгий и тяжёлый вид смерти.

Я тупо кивнул головой.

– Вы его родственник?

Я отрицательно покачал головой и с трудом выдавил из себя:

– Знакомый.

Впрочем, врача этот вопрос особо не волновал.

– У вас часы остановились, – сказал он.

Я повернул голову на голос и увидел, как он снимает тряпку с деревянной головы кукушки. Ту самую тряпочку, которой Николай Андреевич протирал часы и которая, обмотавшись вокруг головы кукушки, не дала ей занырнуть обратно за свою дверку.

Я чуть истерично не рассмеялся. Часы, отсчитывающие жизнь! Николай Андреевич так верил в это, что в конце концов стал жертвой этой нелепой веры!

Врач наконец-то убрал тряпочку и толкнул маятник. Комнату снова наполнило мерное тиканье. Часы продолжали жить, а Николай Андреевич…

Через день мне пришла повестка из милиции. Я явился в отделение, думая, что меня будут расспрашивать об обстоятельствах смерти Николая Андреевича, но ошибся.

Молодой старлей, к которому меня отправил дежурный, достал какую-то бумажку, глянул на неё, после чего спросил:

– Вы родственник Артеева Николая Андреевича?

– Нет, просто я немного знал его, – ответил я.

– Странно, – сказал старлей. – В его квартире мы нашли завещание. Судя по нему, теперь вам принадлежат настенные часы.

– Что? – переспросил я.

– Настенные часы.

Растерянность, написанная на моем лице, по-видимому навела офицера на определенную мысль.

– Они что, представляют какую-то ценность? – спросил он.

– Возможно, – ответил я, кое о чём вспомнив. Почему-то у меня возникло неприятное ощущение в области желудка.

– Я могу их получить? – спросил я старлея.

– Вам они нужны срочно? – он выглядел немного удивленным.

– Вот именно.

Старлей немного замялся, но потом, внутренне решившись, сказал:

– Вообще-то это не совсем по правилам, но…

Через час он уже открывал дверь в квартиру Николая Андреевича.

Не обращая внимания на откровенно любопытные взгляды, которые он бросал на меня, я сразу подошёл к часам.

Они тикали, но завод уже почти закончился. Я потянул за гирьку, чувствуя, как вместе со звоном цепочки, заводящей часы, проходят все неприятные ощущения.

Опустив гирьку и глубоко вздохнув, я повернулся к милиционеру и спросил:

– Мне где-нибудь нужно расписаться?