Текст книги "Ромашка в сердце"

Глава 2

Ночь – время романтиков… Оные делятся на две категории: к первой относятся те, кто на фоне ночных пейзажей с упоением читают стихи доверчивым девушкам, пытаясь поймать в неясном лунном свете туманную перспективу возможных дивидендов. Вторую категорию составляют «романтики», любящие конкретику, они знают, во сколько, где и каким образом можно умыкнуть интересующие их бытовые предметы граждан. Именно за этой категорией людей с интересом наблюдал сидящий в милицейском УАЗике местный участковый капитан милиции Семен Круговой. Гражданка Фонарева принесла заявление о постоянных кражах ее имущества – «домашних заготовок». С потушенными фарами УАЗик стоял на шоссе, а капитан смотрел, как по освещенной дорожными фонарями территории кладбища, вдоль его металлического забора, перепрыгивая через ограды могил, бежал невысокий мужчина в потертой кожаной куртке, напоминающий бомжа.

– Смотри-ка, Винт! – радостно улыбнулся капитан, глядя на белеющую на голове парня проплешину.

Винт на бегу бережно прижимал к груди бутылку.

– А вот и украденный самогон…

Капитан сделал пометку в своей записной книжечке, прислушался и, опустив дверное стекло УАЗика, высунул голову на улицу, услышав приближающийся лай собаки, капитан хмыкнул:

– Агат… Точно он!

Бежавший Винт тотчас отреагировал на лай, он перелез через забор кладбища, спрыгнул на землю, упал, вскочил и трусцой побежал вдоль забора кладбища в сторону капитана.

Винт

С противоположной стороны забора показался высокий худой мужчина в бордовой рубахе и темных штанах. Не разбирая дороги, он несся напролом, перепрыгивая через могилы и могильные оградки. С заливистым лаем за ним огромными прыжками мчался ротвейлер Агат.

– А вот и Шило! Что и требовалось доказать… – Капитан с удовольствием потер руки и приоткрыл дверь УАЗика.

Добежав до забора, Шило высоко подпрыгнул и, зацепившись руками за верхний край забора, подтянулся, но перепрыгнуть не успел. Агат в прыжке вцепился зубами в его штанину. Взвыв по-звериному, Шило с такой силой ударил собаку свободной ногой, что пес вместе с оторванной штаниной упал в огороженный оградкой цветник.

А потерявший равновесие Шило, перелетев через ограду, грохнулся с противоположной стороны забора. Охнув, Шило несмело ощупал себя руками и, вздохнув с облегчением, бережно вытащил из карманов штанов две бутылки самогонки, огляделся, спрятал их в траве. Сзади негромко гавкнул Агат. Шило оглянулся:

– Да иди, ты! Ирод окаянный!

Агат подобрал с земли кусок Шиловской штанины, демонстративно потрепал ее и убежал прочь. Шило тяжело поднялся с земли, заметил идущего к нему Винта и торопливо пошел к нему навстречу. Неожиданно Винта и Шило осветил свет фар и заработал громкоговоритель:

– Стоять, не двигаться! Руки на затылок!

Винт зайцем метнулся в сторону, а обессиленный и ослепленный Шило, прикрыв лицо руками, остался на месте.

Добежав до забора кладбища, Винт быстро упал на колени, вытащил из-за пазухи бутылку, сунул ее под куст сирени у забора, вскочил и неторопливо направился к стоящему возле Шило капитану. Капитан сделал характерный жест рукой в сторону Винта:

– Не стоит, Винт, я все видел! Вытаскивай бутылку из-под сирени и неси сюда!

– Я протестую! Это милицейский произвол! – срывая голос, фальцетом завопил Шило.

Капитан усмехнулся:

– Ты перед своей коровой протестуй, если она у тебя есть!

Подошедший Винт, пряча бутылку за спину, с исполненной затаенной надеждой угодливостью произнес:

– Начальник, давай договоримся…

Капитан отобрал у него бутылку, посмотрел ее на свет и убрал в карман кителя:

– Считай, договорились! Завтра оба ко мне на дачу! Скосите траву и прополете грядки!

Винт показал спине капитана кукиш, а Шило возмущенно замахал руками:

– Какие грядки?! Никуда мы не поедем! Нельзя законопослушных…

Капитан схватил Шило за ворот рубахи и встряхнул:

– Значит, так, или завтра ко мне на дачу, или сейчас едем к Нинель Фонаревой и будете отвечать за кражу самогона…

Винт непокорно вскинул голову:

– Самогон – это же незаконно… А кражу нужно доказать…

Капитан второй рукой сгреб Винта за шкирку:

– Достали оба! А ну в машину! Сейчас я вам устрою продолжение кросса с Агатом…

Шило миролюбиво погладил капитана по руке:

– Товарищ капитан! Семен Петрович, да скосим мы вам траву на даче, скосим…

Отпустив обоих, капитан в упор посмотрел на Винта:

– Это общее мнение или…

С тоской глядя в сторону шоссе, Винт пробубнил:

– Помогать народной милиции – долг каждого гражданина…

Капитан захохотал:

– Верно, Винт! Я учту твою активную гражданскую позицию.

Хлопнула дверь, УАЗик уехал. Винт ощупал карманы.

Шило замахнулся на него кулаком:

– Разбил? Твою ж мать!

Шило

Прикрывшись рукой, Шило широко улыбнулся:

– Да спрятал я бутылки, спрятал.

И тут же помрачнел, глядя на разорванные штаны.

Винт перехватил его взгляд:

– Брось. Завтра к Отцу Николаю подойдешь, он тебе новые выдаст.

Облизнувшись, Винт схватил Шило за руку:

– Пошли быстрее, душа горит…

Еще секунда, и оба романтика в предвкушении дивидендов моментально растворились в ночной темноте.

Наступила осень, у местной детворы занятия по карате заменили на кроссовую подготовку. В районе, на первый взгляд, так ничего и не изменилось, разве что улетели птицы, пожелтела трава да уменьшился день…

Тот же местный рейсовый автобус, дребезжа куском крашенного белой краской железа, вставленного вместо заднего стекла, бодро ехал по шоссе, водитель привычно объявлял остановки. В салон, как обычно, набилось много народа… Но на очередной остановке в автобус, с силой работая локтями, влез высокий брутальный парень, раньше его здесь никто не видел. Он был хорош собой, высокий, статный, с рельефной мускулатурой, с колючим, пронизывающим взглядом и короткой стрижкой. Типичный представитель постперестроечной «братвы», жадной до новой жизни, жизни по понятиям, строящейся на праве грубой силы. Парень так двинул плечом стоявшего скалой посреди салона плечистого мужика, что тот, покачнувшись, едва удержался на ногах. Заиграв мускулами, мужик гневно развернулся, его рука потянулась к модной импортной футболке, обтягивающей тело стоявшего перед ним парня. Парень посмотрел ему прямо в глаза, подмигнул и придвинулся ближе. Мужик съежился под этим взглядом, схватился протянутой к парню рукой за поручень и, отодвинув телом стоящих сбоку пассажиров, освободил парню проход. Парень прошел дальше, осмотрел салон, его внимание привлекла стоящая к нему вполоборота девушка с толстой русой косой до пояса, на ее тонкой изящной шейке был повязан элегантный прозрачный шарфик, в руках девушка держала две сумки с продуктами. Парень с нескрываемым интересом оглядел ее складную фигурку, стройные ножки, нежную шейку. Желая увидеть лицо девушки, приятным баритоном парень позвал ее:

– Девушка… Де-ву-шка!

В это время автобус затрясло на неровной дороге, и грохот вставленного в оконный проем железа заглушил голос парня. Тогда тот дотронулся до рукава ее белого плаща:

– Девушка, передайте за проезд!

Поставив одну сумку на пол, девушка взялась за поручень и обернулась. Парень восхищенно разглядывал ее лицо. Правильные черты лица, высокий открытый лоб.

Переждав автобусную тряску, девушка отпустила поручень и протянула парню ладонь:

– Давайте деньги…

Парень посмотрел на девушку и улыбнулся:

– Вот вы все, женщины, такие! Вас только деньги и интересуют.

Девушка вспыхнула и отвернулась:

– От Вас лично мне ничего не нужно!

– Лично от меня или вообще ничего не нужно? – усмехнулся настойчивый пассажир.

Девушка сердито нахмурилась:

– Что мне нужно, у меня есть!

– А Вы до какой остановки едете? – примирительно спросил неугомонный ухажер.

– До конца!

– Надо же! И я всегда еду до конца!

Повернувшись ко все еще стоящему рядом плечистому мужику и положив ему руку на плечо, парень спросил строго:

– Мужик, а ты готов ехать до конца?

Тот отрицательно замотал головой:

– Не, мне на следующей!

И, работая плечами, стал пробираться к выходу.

А у Максима текла «новая» жизнь, новые друзья и, как следствие, новые привычки… Вот и сейчас изрядно пьяный Максим сидел возле церковной ограды, прямо на земле. Волосы на его голове были всклокоченные, на щеках щетина, его куртка и брюки помяты и покрыты пятнами грязи.

Рядом с ним в черных холщовых штанах и рваных кроссовках полулежал Шило. Он вытирал руки о выцветшую бордовую рубаху, а рядом валялись три пустые бутылки из-под вина и стояла одна початая. Максим сжимал в кулаке смятый пластиковый стакан, на дне которого еще оставалось немного мутной жидкости. Со стороны кладбища через ограду перелез Винт, на его скуле красовался свежий синяк. Приземлившись, он, шатаясь, направился к «столу». Вытряхнул из-за пазухи на газету конфеты в выцветших фантиках, несколько яблок, покрытый зеленой плесенью апельсин. Потом достал из кармана три пряника и яйцо, все это богатство положил на газету. Дурашливо улыбнулся:

– А вот и закусочка! Что бог послал, – схватил с газеты бутылку, чокнулся с Максимом:

– За что пьем?

Максим уже еле ворочал языком:

– За Ma… Марину…

Выпил, и Шило забрал у него стаканчик. Вскочил, схватился рукой за бутылку в руках Винта:

– Винт, не хрен из горла сосать! Стакан есть. Ты тут не один. Уважай коллектив!

Винт уцепился за бутылку, его лицо побагровело:

– Шило, сука, дай сюда! Ты тут с кентом квасил, а я за жрачкой ходил! Это моя пайка по праву!

Они смотрели друг на друга волком, но вдруг все трое услышали резкий, громкий звук клаксона. На шоссе остановился милицейский УАЗик. Опустив стекло, в окно выглянул усатый капитан:

– Я вижу, вам скучно без работы. Энергия так и прет! – Поедем, прокатимся до отделения! – и он гостеприимным движением открыл пассажирскую дверь.

Шило отпустил бутылку, заискивающе улыбнулся:

– Семен Петрович, мы уже уходим!

Капитан, улыбаясь, кивнул на Максима:

– Забирайте дрова и проваливайте! Я сегодня добрый!

Шило с Винтом подхватили Максима под руки, потащили в сторону кладбища. Максим еле перебирал ногами по земле. Капитан захлопнул дверь, УАЗик уехал. Максим, наконец, вырвался из рук провожатых и встал в боевую «стойку».

Винт отбежал в сторону и потрогал рукой заплывший глаз:

– Шило, ты, как хочешь, а я к нему больше не подойду…

Винт, а за ним и Шило ушли.

Максим опустился на землю, лег и заснул.

…Рейсовый автобус все так же бодро ехал по шоссе. Наглый ухажер придвинулся поближе, заглянул девушке в глаза:

– Девушка, а Вы по жизни свободны?

Девушка возмущенно отвернулась и, пытаясь отодвинуться от бесцеремонного кавалера, сделала полшага в сторону. Неожиданно автобус резко затормозил, девушка потеряла равновесие. Парень галантно ее поддержал. Красавица смущенно улыбнулась:

– Я не свободна, но спасибо!

Окрыленный парень поднял к ее глазам правую ладонь без кольца на пальце:

– А я свободен!

Девушка отвернула голову и, облокотившись на одинарное кресло, стала смотреть в окно. До этого спокойно сидевший на одинарном сидении старичок поправил потертую фетровую шляпу и одобрительно взглянул на девушку.

Не привыкший отступать, парень бесцеремонно протянул руку к девушке и попытался ее обнять. Старичок схватил парня за руку и притянул его к себе. Парень удивленно приподнял брови и жестко посмотрел на старичка:

– Дед, тебе чего?

Сквозь толстые линзы очков на парня был направлен твердый как лезвие кинжала взгляд:

– Вижу, недавно откинулся?

Парень, отводя взгляд, сказал:

– Ага, на свободу с чистой совестью.

Старичок отпустил руку парня:

– Поздравляю! Я тоже червонец от звонка до звонка! Где чалился?

Испуганно отодвинувшись от парня, девушка стала пробираться к выходу. Автобус, наконец, остановился, прибыв на конечную станцию.

Провожая девушку взглядом, парень пробормотал:

– Извини дед, некогда мне…

И, не увидев на сиденье старичка, растерянно озираясь, направился к выходу.

На остановке его поджидали двое: Выруба – громила с «боксерским» носом и второй – Гусь – длинноволосый, с длинным носом. Радостно обнялись, и Гусь в восторге потрепал приятеля за плечо:

– Мажор, братишка, как же я рад тебя видеть! Ну, пошли, пошли.

Мажор, отвечая на рукопожатия, заметил переходящую дорогу русоволосую красавицу и громко крикнул ей вслед:

– Эй, красивая, я не прощаюсь…

Так и не обернувшись, девушка скрылась за поворотом.

Мажор

…Максим с трудом стоял на ногах, держась за церковную ограду. На противоположной стороне остановился автобус, стали выходить люди, послышались звук работающего мотора и шарканье ног пассажиров. Но Максим видел лишь какие-то движущиеся серые тени. Он замотал головой и обернулся в сторону церкви. Ему показалось, что темнота рассеивается, а возле церковных ворот стоит Марина и манит его рукой. Он, наконец, оторвался от ограды, сделал несколько шагов к церкви. Упал, прополз пару метров и замер, его лицо покраснело, глаза закатились.

– Марина, Марина, я иду к тебе… Подожди… – как будто в бреду, повторял он.

Разворачивающийся на конечном кругу автобус осветил его фарами.

Идущая от автобусной остановки к Храму русоволосая красавица заметила лежащего на земле задыхающегося, хрипящего Максима. Поняв, что человеку плохо, она, бросив сумки, подбежала к нему, перевернула его на спину, порывшись в карманах своего белого плаща, вытащила носовой платок, протерла парню лицо, расстегнула рубаху. Скинув плащ, свернула его и положила под спину Максиму, наклонилась, слушая дыхание. Ей показалось, что парень не дышит, и она, торопясь, стала делать ему искусственное дыхание, равномерно, энергично вдувая ему в рот воздух, пока, наконец, Максим не закашлялся и начал тяжело дышать. Понимая, что одной ей не справиться, девушка вскочила и побежала в сторону церкви, ища помощи. Несколько человек отозвались на крик, парня общими усилиями перенесли в церковный двор. Неожиданно он открыл глаз, обвел всех безумным мутным взором:

– Марина, почему ты в мужской одежде? Откуда у тебя борода? Да ты лысая! Нет! Я не пойду с вами! Марина, отпустите меня…

Парень рвался из рук удерживавших его крепких мужчин, пока не потерял сознание…

Глава 3

Болел Максим долго и тяжело: душевная травма, как следствие, депрессия и тяжелое отравление суррогатом цепко держали его между жизнью и смертью. Да и сам он не желал возвращаться в этот мир, иная реальность болезненных грез и сновидений была для него куда желаний, чем явь без Марины, наполненная тоской и болью. Какое-то почти неосознаваемое им чувство невосполнимой утраты заставляло Максима цепляться за почти реальные фантазии и образы, всплывающие в его болезненном воображении. Но его крепкий организм не желал подчиняться страдающему разуму и мало-помалу возвращал его к жизни. А тем временем зима полностью вступила в свои права.

Громкий хлопок остатков не сгоревшего топлива в выхлопной трубе «жигулей», стоявших под окном комнаты, где лежал Максим, вырвал его из полусна. Открыв глаза, Максим обнаружил, что лежит на деревянной кровати в небольшой комнате. Окна были задернуты, кроме крайнего, занавески на котором были раздвинуты, и в образовавшийся промежуток были хорошо видны «жигули» и суетящийся вокруг них мужичок. Максим огляделся. С деревянного потолка свисал матерчатый абажур с единственной лампочкой. Она тускло мигала и, в конце концов, с неприятным жужжанием потускнела и погасла. Комната погрузилась в полумрак. На стене в углу – иконы, под ними – слабо горящая лампадка. По бревенчатым стенам ползли зловещие тени, отдаленно напоминающие древних воинов.

Максим с трудом привстал на кровати, на бледном лице выступили капли пота. С усилием сел, спустив ноги на пол, вгляделся в иконы. Увидел рядом на тумбочке кружку с водой, жадно выпил. В голове прояснилось, он смог встать. На стуле в ногах кровати обнаружил аккуратно сложенную постиранную одежду. Вывернул карманы – пусто. Медленно оделся, вещи показались чуть великоватыми, штаны пришлось поддерживать руками. На вешалке у двери одиноко висела на плечиках ряса. Максим остановился, провел по ней рукой, подошел к окну.

Через оконное стекло был виден двор, где невысокий мужичок в потертой кожаной куртке возился возле серых «жигулей». Раздался второй хлопок, из выхлопной трубы поднялся дымок, машина никак не хотела заводиться. Мужичок в сердцах стукнул рукой по рулю:

– Да чтоб тебя разорвало!

Взгляд Максима скользнул по бревенчатым сводам: на стене висела акварель, где было изображено большое ромашковое поле в обрамлении деревьев.

Он, все еще не понимая, где находится, слегка пошатываясь, вышел из комнаты, заглянул в соседние. В доме никого не оказалось. На выходе вместе с другой обувью стояли его кроссовки. Максим, обувшись, вышел на улицу. Буквально в двух шагах увидел церковь, откуда еле слышно доносилось пение хора. Он направился по дороге от церкви в сторону детского сада, увидел, как от калитки отходит какой-то длинный, худой парень с давно нестриженными и неухоженными волосами. В руке парень держал бутылку с вином, она блестела на солнце. Парень поднял глаза, расплылся в улыбке:

– О, Макс! Ну и видон у тебя! Где таким прикидом разжился?

Максим, силясь вспомнить неожиданного собеседника, с напряжением посмотрел на незнакомца.

Шило – а это был именно он – решил ускорить события, подбросил и поймал бутылку:

– Чего тормозишь?! Пойдем, подлечимся…

Выплюнув набежавшую слюну, Максим поморщился, как от зубной боли:

– Ну…

От церкви, раздался женский голос:

– Максим! Мак-сим!

Он обернулся и увидел девушку, которая махала ему рукой. Непонимающе завертел головой, обернулся к Шило. Тот пожал плечами:

– Я смотрю, ты уже с дочкой священника знаком. Ну, ты хват! Она не с каждым разговаривает. Подфартило!

А девушка уже подходила к ним, улыбаясь:

– Максим, а ты молодец. Крепкий. Столько времени пробыл без сознания, а уже ходишь!

Шило моментально спрятал руки за спину:

– Привет, Ксения! – и, повернувшись к Максиму, попрощался: – Ладно, я пошел! Винт заждался.

Ксения сердито посмотрела ему вслед, потом, радостно сверкая глазами, сказала Максиму:

– Идем же! Служба давно началась.

– Откуда Вы меня знаете? – подозрительно спросил Максим.

– Я Ксения, дочь священника отца Николая. Три недели назад вам стало плохо на улице. В больницу мы вас отправить не смогли, телефон не работал. А машина сломалась. Вот и оставили у себя.

Максим молчал, нахмурившись, перебирал руками пуговицы, поправлял рубашку, теребил штанину. Наконец спросил:

– Где моя одежда?

Ксения успокаивающе махнула рукой:

– Не волнуйтесь, с ней все в порядке. Она дома. Пойдемте в церковь. Там служба заканчивается. Причащать будут.

На церковном дворе несколько каменщиков, стоя на лесах, пристраивали новый придел. Перекрестившись, Максим с Ксенией зашли вовнутрь. Там было много народа, шла служба. Алтарники со свечами и священник с чашей вышли на великий вход. Хор проникновенно пел «Херувимскую песнь»:

– …всякое ныне житейское отложим попечение. Яко да Царя всех под'имем ангельскими невидимо дориносима чини. Аллилуиа.

Максим молча стоял рядом с Ксенией, крестился. Смотрел на чашу, на священника. Ксения прошептала:

– Стой здесь, я причащусь и приду!

Она отошла поближе к священнику, а Максим потерянно озирался, глаза бегали по лицам прихожан. Он дотронулся до плеча крестящейся старушки:

– А это кто? – и указал на священника.

Старушка недружелюбно оглядела незнакомого странного парня. Но, увидев его выражение лица, вдруг смягчилась и взяла за руку:

– Это Отец Николай. Наш настоятель! Ты, милок, подойди к нему после службы. Он обязательно поможет! – и жалостливо вздохнула, продолжая неистово креститься.

Максим взглянул на священника, ушам стало больно от гула громкого голоса, в котором невозможно разобрать слова. Парень поморщился, слегка тряся головой. Кругом – безликие, одинаково серые, нечеткие образы. Максим непонимающе искал взглядом Ксению, не в силах сосредоточиться на чужих лицах.

Литургия подходила к концу, прихожан по очереди причащал отец Николай. Максим машинально двинулся за очередью, последним подошел к батюшке. Тот внимательно оглядел парня:

– Вам необходимо исповедаться.

Максим молча, бездумно смотрел на отца Николая, на отступивших прихожан. Старушка утвердительно кивнула ему, Ксения смотрела подбадривающе. Максим сделал неопределенное движение головой, выдавил из себя нечленораздельное:

– М-м-м…

Отец Николай развернулся, прошел через открытые царские врата, поставил чашу на престол. Вернулся к Максиму, подвел его к аналою с Крестом и Евангелием. Максим сосредоточенно смотрел на крест, и его взгляд медленно прояснялся. Отец Николай, выждав паузу, мягко спросил:

– Когда вы последний раз причащались?

– Года два назад.

– В чем бы вы хотели покаяться?

Максим тяжело сглотнул, заговорил, с трудом роняя слова:

– У меня девушка… мы с ней поссорились… и… она… она… вот… – Отрывки фраз с трудом складывались в связный текст, он кусал губы: – Ее больше нет. Она так решила…

Максим исповедовался, отец Николай внимательно слушал. Потом накрыл Максиму голову епитрахилью, стал читать разрешительную молитву:

– …Господь и Бог наш, Иисус Христос, благодатию и щедротами Своего человеколюбия да простит ти чадо Максимилиана, и аз недостойный иерей Его властию мне данною прощаю и разрешаю тя от всех грехов твоих, во Имя Отца и Сына, и Святаго Духа. Аминь. – Снял епитрахиль и напутствовал: – Смерть человека похожа на самого человека. То есть, какова его жизнь, такова бывает и его смерть. Твоя девушка совершила смертный грех. Ей нет спасения. Максим, сердце твое полно тяжелого уныния. Берегись: это опасная болезнь души! Она может вовсе умертвить душу. Исповедью ты проветрил и очистил дом своей души. Пусти в него свежий и здоровый воздух от Духа Божия. Чаще ходи в храм и причащайся! Придет время, и Господь все расставит по местам.

Максим перекрестился, поцеловал лежащие на аналое Крест и Евангелие. Взял благословение у отца Николая, который, немного помолчав, произнес:

– Подожди меня у храма…

Выйдя из церкви, Максим словно прозрел, увидел ряд столбов с заиндевевшими проводами, тянущийся от села до церкви, надгробия кладбища, огороженного забором. Кое-где лежал первый снег. Вздохнул, кутаясь в куртку, зябко повел плечами.

Отец Николай

Из храма вышел отец Николай, остановился с подошедшими к нему двумя женщинами и пожилым мужчиной, благословил их. Они поблагодарили, крестясь, вновь двинулись в путь. Отец Николай осмотрелся, радостно закивал, заметив Максима. Подозвал к себе, попросил:

– Максим, расскажи о себе подробнее.

Парень помедлил, на лбу собрались морщинки:

– Родителей помню смутно. Они геологи. Погибли под лавиной, мне тогда было четыре года. Воспитывала бабушка… Человек набожный, души во мне не чаяла. Известная оперная певица… И я люблю петь. Марине нравится… нравилось… – Максим горько усмехнулся, умолк.

Отец Николай внимательно слушал, спросил участливо:

– Сейчас чем увлекаешься?

– Я был слабым, часто болел. Бабушка нашла мне китайца, тренера по вин чун. Он жил вместе с нами десять лет. Но кто-то нажаловался, и его выслали из страны. Теперь я тренер по вин чун. Был тренером…

– А какое у тебя образование?

– Закончил институт физической культуры, отслужил в армии. Все время выступал на соревнованиях… Правда, ни бабушке, ни Марине это не нравилось. Бабушка хотела видеть меня певцом либо монахом. Марина – бизнесменом. Недавно бабушка умерла. А сейчас и Марина… Живу один. Остальное вы знаете.

Отец Николай молча, задумчиво поглаживал бороду, посмотрел прямо в глаза Максиму:

– А пойдем чай пить! – неожиданно предложил батюшка и ободряюще хлопнул по плечу смущенного Максима.

Вместе они направились к дому, возле которого стояла серая «пятерка», а рядом с ней, протирая красные руки ветошью, – какой-то мужичок. Обернувшись на звук шагов, он приветливо улыбнулся:

– Отец Николай! Все, ёшки-матрёшки! Отремонтировал железного коня. Стоит, бьет копытом.

– Познакомься, Максим! – представил батюшка. – Это наш староста – мастер на все руки. На нем все держится.

Мужичок смутился, замахал руками:

– Ну что Вы, отец Николай! Что я могу… Так, стараемся понемножку.

Священник покачал головой, назидательно поднял палец:

– Нечего скромничать! Максим, ты осенью у него в саду не был. Он вот такие яблоки выращивает!

Староста покраснел, протянул Максиму руку:

– Морозов Павел Дмитриевич – староста села и избранный староста церкви.

Максим, помедлив, ответил на рукопожатие и с плохо скрываемой иронией произнес:

– Максим. Просто Максим.

Староста вгляделся в лицо парня, открыл было рот, собираясь что-то сказать… Но в это время отец Николай, в полном облачении, уселся за руль «пятерки» и кивнул Максиму:

– Садись, прокатимся, заодно и машину проверим!

Максим сел рядом на переднее сиденье. Староста суетливо открыл заднюю дверь, залез. Двери хлопнули, машина тронулась с места, выехала на проселочную ухабистую дорогу. На деревянном электрическом столбе Максим увидел табличку: «Село Качалово».

С правой стороны за забором осталось здание детского сада. Максим вздохнул, глядя на дорогу. Отец Николай уверенно вел машину, почти не смотря на дорогу. Указал рукой на тянущиеся с левой стороны деревянные бревенчатые домики:

– Вот она, благодать! Разве сравнить с каменными душегубками! И хозяйство свое. И яблочки.

Староста поднял вверх брови:

– Все правильно, за исключением удобства. Все же в квартире и отопление, и ванная с душем. Да и, извиняюсь, туалет теплый!

Отец Николай сокрушенно вздохнул:

– Расслабляя себя телесно, теряешь и крепость духовную.

За забором виднелся разукрашенный детский домик. Из него выскочила вислоухая дворняжка, пролезла под забором и с яростным лаем устремилась к машине. Староста посмотрел на нее, перевел взгляд на домик:

– Вот куда он из садика подевался. Завтра же заберу обратно.

Собака, облаяв машину, гордо побежала по улице вдоль забора соседнего дома. Неожиданно сильный удар буквально сотряс забор. Это огромный ротвейлер, клацнув зубами, отскочил, отброшенный штакетником. Вислоухая собака, поджав хвост, бросилась к своему дому. Максим повернул голову, ротвейлер неотрывно смотрел на него огромными черными глазами…

– Милая собачка!

Староста мельком поглядел на пса:

– Собачка – душечка по сравнению с хозяйкой! Нинель Фонарева – вот кого нужно опасаться! «Черная вдова», постоянно охотится на мужиков. Уже троих избранников похоронила.

Отец Николай повернулся к Максиму:

– Обычная женщина, просто не везет ей. Потому как в церкви она редкий гость. Не отстранялась бы от Бога, глядишь, и жизнь наладилась бы.

Староста молча, несогласно покачал головой. Село закончилось, с правой стороны от дороги появилось здание электрической подстанции. Машина проезжала под высоковольтной линией, от которой к подстанции тянулись провода. Отец Николай кивнул:

– Смотри, Максим, вот сердце нашего села. Не будет света – и села не будет.

Максим молча глядел на идущие до горизонта опоры с проводами. Отец Николай обернулся к старосте:

– К вопросу об удобствах. Всего лишь сотню лет назад про электричество и не знали. Жили да жили. А сейчас нет электричества – нет и жизни. Вот тебе и удобства!

Староста молча пожал плечами. Отец Николай прибавил скорость, обратился к Максиму:

– Сейчас доедем до моего любимого места и вернемся назад.

Максим с любопытством смотрел на дорогу. Отец Николай улыбнулся в салонное зеркало старосте:

– Ну, Митрич, спасибо тебе за машину! Бежит лучше, чем прежде.

Староста радостно зарделся:

– Да чего уж там, она и так шустро бегала.

Вокруг качали голыми ветвями деревья, за ними седели высохшей травой присыпанные снегом луга. За небольшим пригорком показалось большое, припорошенное поземкой поле. Его обрамляли деревья. Максим внимательно смотрел вокруг. Перед его глазами возникла акварель, увиденная им в доме. Он зажмурился – и увидел ромашковое поле. Открыл глаза – то же поле, только вместо ромашек белеет снегом. Отец Николай тем временем развернул машину, остановился. Все вышли. Слабый ветерок раздувал бороду батюшки, он блаженно закрыл глаза и вдыхал полной грудью воздух. Посмотрел на Максима, обвел рукой вокруг:

– Чувствуешь, какая здесь благодать?

Максим ожившим взглядом смотрел вокруг.

– Да, да, что-то есть…

Пожимая плечами, староста зябко кутался в кожаную куртку, вдруг наклонившись, сбросил в сторону отбитый кирпич, поднял с земли медную монету, потер ее рукавом:

– …Ёшки-матрёшки! Пятак дореволюционный! Клад!

Вмиг оживившись, дернул Отца Николая за рукав:

– Отче, у Вас лома в багажнике нет?.. Копнуть бы надо…

Максим усмехнулся. Отец Николай, взяв пятак в руку, внимательно посмотрел вокруг:

– Раньше тут храм стоял… А вон там исцеляющий источник… Это святые места…

Староста забрал пятак у Отца Николая и молча спрятал его в карман…

Машина подъехала к дому отца Николая. Во дворе их встречала Ксения. Увидев старосту, нахмурилась:

– Самовар стынет. Давайте к столу.

Староста радостно вспыхнул, с нетерпением потирая руки:

– Идем, идем, хозяюшка! А пирожки-то будут?

– Будут, будут вам пирожки!

Староста направился за Ксенией, не отводя взгляда от ее спины, ног, талии. Облизнулся, достал из кармана брюк платок, снял шапку, вытер лысину. Отец Николай шел следом, потирая бороду. Завершал процессию Максим.

В просторной комнате посередине стоял накрытый стол, все расселись, и Ксения подала блюдо с румяными пирогами. Протянула Максиму салфетку:

– Вот, возьми!

Отец Николай с лукавством взглянул на дочь:

– Видишь, Максим, сначала молодцу, а уж потом отцу.

Ксения вспыхнула, закрыла лицо, убежала. Отец Николай рассмеялся. А вот староста слегка покривился и отставил чашку. Максим посмотрел вслед Ксении, посветлел лицом:

– Мне как бывшему пациенту в первую очередь. Поэтому и на поправку быстро пошел… – Максим вдруг помрачнел. – Поправится поправился, а вот куда идти и что делать… Как у вас говорится, «один Бог знает…»

Отец Николай на секунду задумался, пристально посмотрел на Максима:

– Как ты относишься к тому, чтобы послужить в алтаре нашего храма?

Парень удивленно вскинул брови, неуверенно пожал плечами:

– Бабушка говорила мне, что я вымоленный ребенок, обещанный Богу. Как-то не думал об этом.

В это время раздался стук в дверь. Открыв, Ксения увидела на пороге молоденькую конопатую девушку со строгим пронизывающим взглядом:

– Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй нас.

– Аминь! Проходи, Настя! Присаживайся за стол, – пригласила Ксения.

Настя, войдя в комнату, внимательно обвела всех взглядом, слегка задержавшись на Максиме. Повернулась к старосте:

– Ангела за трапезой всем. Павел Дмитриевич! Народ собрался, вас ждут. Люди мерзнут, а вы тут чай пьете!

Староста досадливо бросил взгляд на часы: