Текст книги "Приговоренный"

Едва дверь за подполковником закрылась и ключ дважды повернулся в замке, как Альбина Борисовна вытащила из своей дорожной сумки какой-то небольшой прибор и нажала на клавишу, включая его.

– Что это? – спросил я.

– Глушилка электронных сигналов. Здесь, в кабинете, наверняка стоят микрофоны прослушивающих устройств. Скорее всего в зеркало вмонтирована видеокамера. Иначе зачем держать его в служебном кабинете. Здесь не женщина сидит. Сейчас нас никто не видит и не слышит. Мы можем говорить свободно. Кстати, насколько я знаю, в здании Следственного комитета имеются специальные помещения, предназначенные для беседы подследственных с адвокатами. Почему подполковник Халилов не пожелал предоставить нам одно из них? У вас есть мысли на этот счет?

– Есть мысли. Причем достаточно конкретные. Если вы сейчас посмотрите в окно, то наверняка увидите на крыльце пару автоматчиков. Возможно, там окажется один, но скорее всего для подстраховки – два. Мне думается, подполковник Халидов желает, чтобы я выпрыгнул из окна и меня застрелили бы при попытке к бегству. Он оценил мои навыки, характер и теперь почти не сомневается в том, что я сейчас так и поступлю.

– Значит, ему будет выгодна ваша смерть, Максим Викторович, не так ли? Объясните интерес следователя в этом.

– Вчера предварительный допрос не проводился. Товарищ подполковник показал мне два пакетика, один – с травой, второй – с желтоватым порошком. Их якобы нашли в карманах наркоторговца, убитого мною. Я должен был так подумать. Вслух он об этом ничего не сказал. Пару точно таких же пакетиков мне показывали мои сержанты, которые избили негодяя. Он желал продать отраву моим солдатам. Прошло слишком мало времени, нельзя было провести экспертизу. Тем не менее следователь заявил мне, что в одном пакетике содержалась простая трава, сорванная скорее всего рядом с каким-то домом, потому что в ней якобы есть примесь кошачьей мочи. Порошок – не героин, а только подкрашенный мел. Но сегодня, при вас, он эти пакетики предъявлять не стал и вообще не упоминал о них.

– Он сообщил вам, что Рамазанов – простой мошенник, никак не более?

– Да, ночью вопрос стоял именно так.

– Тогда я не понимаю скромности следователя, которую он проявил на допросе, состоявшемся только что.

– А я понимаю. Мне неизвестно, откуда у него появились пакетики, которые он показывал мне. Но сейчас подполковник отправил их на экспертизу и ждет заключения.

– А зачем ему это нужно?

Мне пришлось рассказать Альбине Борисовне о рюкзаке наркоторговца, пропавшем неведомо куда, и о полицейском на заправке.

– А эти сведения у вас откуда?

Теперь я вынужден был упомянуть про своих сокамерников, рассказать про смерть одного из них и допросы в СИЗО, где никто из нас не признался в убийстве уголовника, который должен был выяснить, куда подевался рюкзак. Такое поручение дал ему следователь со сломанной рукой. Разумеется, не лично, а через вертухаев.

– Вам, надеюсь, второе обвинение не предъявляют?

– Пока еще нет. Но ждать можно всего.

– Да. Тут вы совершенно правы. С вашей стороны, Максим Викторович, какие-то специальные просьбы или пожелания будут? – Альбина Борисовна встала, подошла к окну и заявила: – Так и есть, на крыльце два автоматчика стоят. Ждут вашего побега. Я, признаться, подумала, что вы преувеличиваете опасность. Это было бы естественно для человека, который постоянно рискует своей жизнью. Но теперь, пожалуй, соглашусь со всеми вашими утверждениями. Итак, ваши просьбы?..

– Вы к нам в отряд поедете?

– Обязательно. Мне необходимо поговорить со свидетелями. Я уже созванивалась с майором Оглоблиным. Он обещал посодействовать. Очень милый человек, заинтересованный вашей судьбой. Что-то ему передать?

– Главные свидетели – сержант Лаптев и старший сержант Горюнов. Оба контрактники, то есть люди бывалые, солдаты опытные. У Горюнова были два пакетика. Один с травкой, второй с героином. Они их отобрали у наркоторговца, которого я пристрелил. Нельзя допустить, чтобы эти пакетики попали в руки подполковника Халидова. Сержантов следует поберечь, не выпускать их взвод на операции. Там легче подстроить ловушку. Снайпер может отработать по тому и другому. Если пакетики целы, то их следует каким-то образом переслать на экспертизу в другой регион. Вплоть до Москвы. Или в ФСБ. Там есть собственная лаборатория.

– Это все?

Я слегка замялся.

– Ну же, говорите.

– Неплохо было бы организовать мне побег.

– Я адвокат, поэтому не имею права передавать такую просьбу, – твердо заявила Самокатова.

– Конечно, – легко согласился я. – И майор Оглоблин не имеет права на такую просьбу отвечать. Убьют в тюрьме капитана, командира роты, и ничего страшного. Нового пришлют.

– Постарайтесь не давать врагам возможности себя убить. Я подумаю, что можно предпринять. Давайте заканчивать разговор. Вот-вот вернется следователь. Как думаете, куда он пошел?

– Конечно, в кабинет, откуда можно наш разговор прослушать и изображение с видеокамеры просмотреть.

– Я тоже так полагаю. Он уже наверняка убедился в том, что это не случайный сбой аппаратуры, установленной здесь. Сейчас подполковник возвращается к нам. Что у него, кстати, с рукой?

– Ночью попытался меня ударить. Но так уж вышло, что попал в стену, перепугал генерала, который за ней сидел. Часы с кукушкой упали на пол и сломались. Видимо, сложный перелом. Похоже, операцию сделали – капли крови на повязке. Но ложиться в госпиталь он не пожелал. Не хочет подполковник упустить возможность завладеть рюкзаком, содержимое которого может стоить несколько миллионов долларов. Такой шанс далеко не каждому следователю выпадает. Вот товарищ подполковник и решил всерьез побороться за свою финансовую обеспеченность. Кстати, Альбина Борисовна, глушилка у вас откуда?

– Мне ее перед самым отлетом доставили. Даже, кажется, минут на десять из-за этого самолет задержали. Какой-то офицер привез, объяснил, что это дает, как включать и заряжать аккумуляторы. Сказал, что это инструмент для качественной работы. Подарок от полковника Мочилова. Там, в коробке, и инструкция.

– Наш командующий может себе позволить делать такие подарки, – заметил я, отметив про себя, что участие в деле командующего спецназом ГРУ способно повлиять на ситуацию и на поведение многих людей. В частности, одного из них, давшего добро на мое задержание.

– Вы начальнику штаба нашего отряда майору Оглоблину показать глушилку не забудьте. Сообщите ему между делом, что это подарок командующего.

Глава 3

Самокатова и в самом деле была опытным адвокатом и очень даже неглупым человеком. Она совершенно правильно просчитала поведение подполковника Халидова. Тот вернулся к нам, как только Альбина Борисовна убрала в сумку свою глушилку.

Сначала в гулком коридоре послышалась его тяжелая поступь. Потом последовал разговор с вертухаями на каком-то местном языке. После чего повернулся ключ в замке. Следователь вошел и окинул нас хитрым взглядом, который ему самому, видимо, казался проницательным.

Альбина Борисовна встала и вышла из-за стола.

– У вас все нормально? – спросил подполковник, еще не усевшись.

– Стучать, товарищ следователь, надо, перед тем как войти, – назидательно произнес я. – А то вдруг мы тут с госпожой адвокатом чем-то неприличным занимаемся?

Халидов не смутился, но окинул адвоката внимательным, слащавым и липким взглядом.

На хамство со стороны младшего по званию он внимания не обратил и сообщил мне:

– Завтра или послезавтра тебя повезут в трибунал, где будут рассматривать дело об умышленном убийстве. В военном Следственном комитете с тобой поговорят полчаса, потом за тридцать минут все документы для трибунала подготовят и заведут машину. Ты, надеюсь, от своих показаний отказываться не будешь? Приговор я могу тебе сказать заранее, без учета твоего признания или молчания. Ты будешь лишен воинского звания и уволен из армии. После чего убийством станет заниматься республиканский Следственный комитет. Судить тебя будут как человека гражданского. Но ты, видимо, это и сам знаешь, если позволяешь себе делать замечания старшему по званию.

– А почему трибунал все дело не рассматривает? – спросила Самокатова. – Есть же и военный Следственный комитет.

– У них и без того забот хватает. Кроме того, существуют рекомендации Верховного суда по процессуальным вопросам. Мы им неукоснительно следуем. Разделяем определенные функции. У кого больше возможностей для полноценного раскрытия дела, тот им и занимается. Военный трибунал в состоянии рассмотреть только дело об убийстве офицером гражданского человека и вынести свое определение. Вопросами, связанными с наркотиками, он не занимается. Они в нашей компетенции. Потому дело и ушло к нам. А вы что, товарищ адвокат, выражаете недоверие Следственному комитету республики?

– Нет, я не выражаю. Просто спросила, для информации.

Против рекомендаций Верховного суда все возражения адвоката ничего, по сути дела, не стоили. Альбина Борисовна это понимала лучше других.

– Меня на заседание трибунала в Ростов повезут? – вяло поинтересовался я.

– Ты, капитан, слишком высокого о себе мнения. Обойдемся и местным. Адвокат там, кстати, будет военный. Гражданских лиц до работы трибунала, как правило, не допускают. Это информация для товарища адвоката.

В этот раз меня сопровождали довольно опытные вертухаи. Наручники они надели, со своей точки зрения, правильно, защелкнули их за моей спиной. Потом они помогли мне забраться в машину без рук. Люди высокой культуры, мать их!..

Стас Копра сказал, что ждал меня больше получаса. Но этот парень, видимо, был философом в душе и потому сильно из-за этого не расстраивался. Он объяснил мне, что видит мало разницы в том, где ему сидеть – в камере или в машине. Наверное, в этом Копра был прав.

Я бы лично на его месте расстраивался еще меньше, потому что из машины все же проще убежать, чем из камеры СИЗО. Тем более что во время разговора с адвокатом я демонстративно, на глазах у нее вытащил из каких-то бумаг, лежавших на столе, канцелярскую скрепку и теперь в любой момент мог избавиться от наручников.

Машина поехала. Я дождался момента, когда вертухай в арестантском кунге снова задремлет. Стас видел, как я достал скрепку из рукава, распрямил ее и засунул в окантовку своих берцев. Это на случай обыска в СИЗО. Там, в обувном шве, едва ли кто-то сможет найти ее. Тем более что я подобрал на палец пыль с пола и размазал ее по канту.

Конечно, можно было бы вытащить из языков обуви алюминиевые пластины, которые я по примеру многих офицеров начал туда вставлять после того, как сломал лодыжку. Пластины можно хорошо заточить о стену, где обвалилась штукатурка и видны красные кирпичи. Правда, вертухаи заметят потертую кладку при первом же шмоне, которые в камерах проводятся минимум раз в неделю, без соблюдения какого-то графика. Затачивать алюминиевые пластины можно только перед самым побегом.

Да и делать это в присутствии расписного, которого я подозревал в работе на следователя, было бы по крайней мере неосторожно. Разве что заточить первую пластину и сразу же применить ее, перерезать уголовнику горло.

Это было бы проявлением того самого тюремного садизма, который мне не нравился в принципе. Хотя разыграть из себя умалишенного и озверевшего человека всегда можно. Надо будет держать такой вариант про запас. Как следует обдумать, просчитать все возможности и использовать их.

Говорят, что лежать в смирительной рубашке чрезвычайно мучительно. Не знаю, не пробовал. Но думаю, что я сумел бы выбраться из нее. Надо сильно напрячься, оказывать пассивное сопротивление, якобы не позволять надеть на себя смирительную рубашку, а потом, когда вертухаи все же напялят ее на меня, расслабиться.

Разница в объеме между напряженными мышцами и расслабленными у меня большая. Именно эта величина, насколько я знаю, определяет силу человеческого тела. Сами по себе накачанные мышцы только голову отупляют.

У меня будет достаточно времени на то, чтобы придумать нечто такое, что введет вертухаев в заблуждение. В СИЗО разрешается спать восемь часов в сутки. Арестант имеет право находиться на шконке лишь в ночное время. Днем разрешается только на табуретке сидеть. Хочешь полежать – устраивайся на полу.

Стас Копра сказал мне, что такие строгости в ходу только в малолюдных камерах, где сидят от одного до шести подследственных. В больших помещениях, где порой на всех даже шконок не хватает, бывает и так, что люди спят по очереди. Там вертухаи не придираются. Их просто пошлют подальше, вот и весь разговор. Попробуй потом узнай, кто отправил тебя по конкретному адресу, если ты даже не видел этого человека.

Но в общих камерах СИЗО сидят большей частью люди, которым грозят малые сроки за бытовые преступления. Народ посерьезнее содержится иначе. Да и в каждом изоляторе свои порядки. Где-то вообще спи хоть круглые сутки.

Копра мне много чего интересного про это рассказал. Его мнение было однозначным – хуже всего сидеть в одиночке. Там и психологически сложнее, и присмотр несравнимо строже.

Нас привезли в СИЗО.

Сначала вертухаи оставили меня скучать в автозаке в гордом одиночестве. Они увели Стаса, потом вернулись за мной.

На сей раз эти ангелы-хранители сопроводили меня не на второй этаж, а в комнату дежурного. Службу там нес уже другой офицер. Сперва я угодил в обезьянник. Потом вертухаи получили от дежурного приказ, отданный на незнакомом мне языке, и куда-то ушли.

Я понял, что сейчас скорее всего окажусь в новой камере, и не ошибся. Вскоре вертухаи отвели меня на третий этаж, при этом не загружали ничем, руки завели за спину и стянули браслетами.

Я все ждал, когда же эти ребята начнут меня обыскивать. Мне почему-то даже хотелось пройти эту процедуру и убедиться в том, что распрямленная проволочная скрепка так и останется в моем берце. Но меня так никто и не обшмонал.

Из этого я сделал вывод, что начальство предупредило вертухаев о моей склонности к побегу. Они готовы к этому, боле того, просто жаждут, чтобы я совершил попытку. Тогда-то я, вероятно, и буду убит выстрелом в спину.

Третий этаж почему-то оказался не таким мрачным, как второй. Здесь стены были побелены, а не замазаны масляной краской.

Перед дверью камеры вертухаи снова поставили меня лицом к стене, открыли дверь, расстегнули наручники. Потом я оказался в своей новой обители.

Камера была двухместная – шконки в один этаж, но я являлся единственным ее постояльцем. На левой кровати лежали мои подушка, одеяло и скомканное постельное белье. На тумбочке стояли алюминиевая миска с ложкой и кружка. Все это вертухаи, видимо, принесли со второго этажа, из камеры, где остались Стас Копра и расписной, который так и не добился от меня ничего путного.

А вот застелить мне постель вертухаи отчего-то не соизволили. Я, однако, не из господ, человек военный, умею за собой ухаживать. С этим делом я управился быстро.

Но я понимал, что перевод из одной камеры в другую был осуществлен неспроста. Меня наверняка ожидал какой-то сюрприз. Утром расписной намекал на это. Мне следовало готовиться к новым испытаниям. Двухместная камера говорила о том, что здешнее начальство скоро, по всей видимости, кого-то ко мне подселит.

Так и получилось. Не прошло и получаса, как в коридоре раздались тяжеловесные шаги. По топоту я понял, что идут два вертухая. Парами они ходят, когда ведут кого-то. Но шагов третьего человека слышно не было. Наверное, он умел передвигаться тихо. Или же вертухаи вообще никого в этот раз не вели, пришли за кем-то из подследственных, чтобы сопроводить его до автозака. Но шаги стихли рядом с дверью моей камеры.

– Лицом к стене! – услышал я команду, адресованную явно не мне.

Тут же стал проворачиваться ключ в замке. Дверь открылась, и вошел парень из местных. Он нес на руках подушку, одеяло, постельное белье, миску, ложку и кружку, на меня даже не посмотрел, не поздоровался.

Дверь сразу захлопнулась. Тут же открылось окошко, в которое заглянул вертухай. Он вроде бы проследил за порядком и исчез, ничего не сказал насчет того, что я сидел не на табурете, а на шконке, словно готовился лечь спать до отбоя.

Я сразу подумал, что на третьем этаже порядки не такие, как на втором. Видимо, здесь у подследственных имелись какие-то привилегии. Даже побеленные стены коридора вроде бы говорили о том же.

Окошко закрылось, лязгнула задвижка. Я уже заметил, что на этих вот дырках, проделанных в дверях, они открываются вверх. Значит, случайно, от стука или вибрации подняться не могут и окошко не освободят. Но даже если такое и случится, то смысла в этом будет мало. Арестанту следует быть анакондой, чтобы пролезть в это окошко. Для человека оно слишком мало.

Я молча наблюдал за новым соседом, сразу оценил его сильное и гибкое, хорошо тренированное тело. Развитые мышцы были видны даже под одеждой. Подтянутый живот, постановка плеч – все это говорило о том, что передо мной спортсмен.

Парень небрежно, даже как-то развязно бросил то, что принес, на свободную шконку. Потом он сел на нее и сделал глубокий вдох с легким стоном, словно устал неимоверно. Сосед коротко посмотрел на меня, но представиться не надумал. Так, в молчании, мы просидели около пяти минут.

Наконец этот субъект – сосед встал, потянулся, громко зевнул и вдруг с явным вызовом сказал:

– Ну и чего сидишь! Постели мне постель. Я спать хочу.

– А ты, часом, не охренел, сынок? – спросил я вполголоса, чем его сильно, кажется, удивил.

– Ты что, меня не знаешь?

Тут я окончательно убедился в том, что его удивление было совершенно искренним, ненаигранным.

– А почему я тебя должен знать? – вопросом на вопрос ответил я.

– Меня весь Дагестан знает, вся Россия и даже Америка!

– Круто берешь. Может, Дагестан тебя и знает, но я не здешний. Да и в Америке никогда не был. А в России, могу тебя уверить, много своих парней, которых стоит знать. Ты в их число не входишь. Дагестан, кстати, только маленькая часть большой России. Это я тебе урок географии даю. Ты в школе, наверное, плохо учился, если этого не знаешь.

– Я Исрафил Камалов! – наконец-то соизволил представиться он.

Я слышал это имя, только вот даже при своей профессиональной памяти так и не сумел вспомнить, где и в связи с чем. Стало быть, оно для меня значило очень мало, просто промелькнуло, прошло по касательной и погасло в сознании.

– А меня можешь называть дядей Максимом. Или по имени-отчеству обращайся – Максим Викторович. Я не обижусь.

Хотя я и назвал его сынком, но в таком качестве он мне явно не годился. А вот его дядей я, пожалуй, уже вполне мог бы быть.

– Я боец ММА, даже в Америке дрался! Три боя там выиграл. В Москве много раз выступал. Про Дагестан уже и не говорю. Здесь и в Чечне меня каждый мальчишка знает!

– А в СИЗО тебя что привело? Прямиком из Америки, что ли? Выслали тебя оттуда?

Исрафил самодовольно улыбнулся и заявил:

– Я мента убил. И врезал-то ему только один раз, а у него башка слабой оказалась. Сразу черепушка раскололась. Руку только себе повредил. До сих пор болит.

– Давно случилось? – спросил я.

– Уже четыре дня прошло.

– Руку покажи.

– Ты врач, что ли?

– Нет. Но неплохой специалист по таким травмам. Самоучка, можно сказать.

Исрафил протянул мне левую руку. Он не врал. Кисть была основательно распухшей. Я прощупал ее пальцами и понял, что травма получена вследствие сильного удара, нанесенного этой рукой.

– Пустяк. Даже вмешательства врача не требуется, – заявил я. – Ты выбил верхний синовиальный сустав пястной кости. Недели через две все встанет на свое место. Думать забудешь о том, что болело. До суда все заживет.

– А говоришь, что не врач. Я таких названий и не слышал, хотя с самого детства дерусь. Руки себе постоянно уродую.

Тут этот парень опять говорил правду. Несколько переломов были хорошо видны. Но это говорило вовсе не о том, что он хорошо дерется. Я понял, что удар у него поставлен неправильно. Кисть этот боец держать не умеет.

Исрафил убрал руку и заявил:

– Я же сказал, постель мне постели! – Голос его опять стал наглым и требовательным, каким-то вызывающим, даже капризным.

Я мог бы понять такое заявление, если бы у него рука была сломана. А с выбитым суставом он и сам с постелью справится. Я сразу сообщил ему об этом.

Парень возмутился и выдал:

– Ты что, не понимаешь, с кем дело имеешь? Я – Исрафил Камалов! Я же тебя сейчас просто урою здесь же, в камере. И никто тебе не поможет. Я уже сказал тебе, что сюда попал, потому что человека кулаком убил. Меня даже охрана боится! Кричать будешь, они к тебе не прибегут, потому что я и им накатить могу. Если я разойдусь, меня уже ничто и никто не остановит.

– А я помощи и не попрошу. Попробуй урыть, если сможешь. Только и сам потом охрану не зови. А то придется мне еще и вертухаев вместе с тобой бить. Давай, сынок!

В первый раз, когда я назвал парня сынком, он отнес это к тому, что я его не узнал. Теперь же он просто оскорбился. Именно этого я по большому счету и добивался.

Когда в человеке так вот взбрыкивают эмоции, они гасят все остальные чувства. Происходит впрыскивание адреналина в мышцы, которые каменеют и закрепощаются. Я заранее знал, что все это выльется в неконтролируемую агрессию со стороны Исрафила. Взрывной характер не давал ему возможности держать себя в руках, обдумывать и готовить собственные действия.

Он резко развернулся и выбросил вперед правую руку. Я оценил удар. Наверное, человеку, пропустившему его, стало бы слегка нехорошо. У кого-то и голова могла расколоться на несколько частей.

Но я свою голову всегда берег, считал ее необходимым инструментом в деятельности офицера спецназа. Потому легко защитился, точно подставил под его выпад свою раскрытую ладонь.

Вообще-то во всех ударных техниках кулак должен сжиматься в момент соприкосновения с точкой, в которую он нацелен. Это добавляет удару резкости и жесткости. Но среагировать на мою раскрытую ладонь было очень сложно.

Кулак Исрафила не успел сжаться, встретил преграду и резко вдавился в ладонь. Верхний синовиальный сустав средней фаланги подвергся движению на разрыв.

Не знаю, сколько суставов у Исрафила было разорвано, но взвыл он громко, закрыл правую руку левой и согнулся над ней. Мне осталось только прервать его вопли. Я так и сделал, скачком встал и резко ударил его коленом в опущенный подбородок.

Знаменитый боец развернулся на девяносто градусов, свалился боком на свою шконку и вытянулся на ней. Исрафил уже не чувствовал боли ни в одной из своих рук, хотя обе они были травмированы.

В это время в коридоре послышались шаги и скрип колес тележки. Надзиратель развозил ужин. Скоро в двери моей камеры раскрылось окошко, образовав подобие стола, на который я поставил две миски, свою и соседа. Исрафил так и не встал.

В окошко заглянул вертухай, посмотрел на него и спросил:

– Что с ним?

– Спит.

Вертухая почему-то совсем не смутило то обстоятельство, что Исрафил улегся до объявления отбоя, не разделся и не разулся. Более того, он даже постель не застелил. Видимо, третий этаж и на самом деле являлся привилегированным. Здешний персонал не горел желанием поддерживать порядок во всех мелочах.

– А ты его обслуживаешь? – В голосе вертухая прозвучало откровенное ехидство.

Он, видимо, как раз этого и ожидал. Я не стал разрушать иллюзий своего кормильца. Если ему нравится так думать, то и пусть его. Мне это не мешало. Я на это вообще внимания не обратил. Меня нисколько не унижало то, что я делал по своему желанию, а не под давлением силы и злобности сокамерника.

– Не будить же человека из-за такого пустяка, – ответил я и забрал от окошка обе миски с ячневой кашей и большущими кусками черствого хлеба.

Пайку соседа я поставил на его тумбочку, свою – на табуретку и принялся за ужин.

Я знаю, что арестанты и солдаты не любят ячневую кашу. А напрасно. Она самая полезная из всех. В Древнем Египте есть ее разрешалось только фараонам и старшим жрецам храмов. Ученые говорят, что там выращивалось мало ячменя, большинство полей занимала пшеница. Все прочие египтяне, которые осмеливались попробовать эту кашу, подлежали казни. В Древнем Риме ячневой кашей кормили гладиаторов, потому как она не дает человеку жира и полностью перерабатывается в мышечную ткань.

Кроме того, она является и мощным энергетиком, придает человеку немало сил. Кстати, как и перловая каша. Эту крупу делают из того же ячменя. В армии ее почему-то не уважают и презрительно зовут кирзой.

Мой воинственный сосед свой пыл, кажется, уже потерял, когда травмировал и вторую руку. Какой, в самом-то деле, из этого калеки боец может получиться? Да еще скорее всего при челюсти, сломанной моим коленом.

Этот удар у меня отработан хорошо. Несколько лет тяжелой тренировки сказались, выдали очень даже неплохой результат. Хотя до этого мне приходилось использовать колено только на занятиях, при ударах по боксерскому мешку.

Все потому, что в рукопашную схватку с настоящим противником спецназу вступать приходится достаточно редко. Мне вот за все годы службы сначала командиром взвода, а потом и ротным такой случай выпадал только однажды. Да и то мы обошлись тогда применением малых саперных лопаток. Два моих отделения просто изрубили в куски примерно равное нам количество бандитов. Сделано это было за считаные секунды, так стремительно, что никто из наших противников и крика издать не успел.

Тогда мы хорошо воспользовались тем обстоятельством, что бандиты кичатся своей мужественностью. Им было стыдно кричать и просить о помощи.

Поэтому, изрубив линию обороны, мы беспрепятственно подошли к восьмерым главным действующим лицам того боя – иностранным инструкторам-арабам и к самому эмиру. Эти герои уже кричали, на коленях просили о пощаде. Но нам нисколько не было их жалко.

Настоящее мужество проявили только бойцы первой защитной линии. Они полегли на месте, но не отступили. Никто из них не попытался убежать. Да и времени им на это отпущено не было. Наши лопатки рассекали воздух с жутким свистом.

Несмотря на свои навыки бойца и умение терпеть боль, приобретенное в спорте, Исрафил был не из тех, кто не отступает. Но гордость в нем все же горела ярким пламенем. Ему было стыдно признать свое поражение. Тем более от меня. Ведь внешне я никак не выглядел непобедимым бойцом. Моя мускулатура никого не поражала своими гипертрофированными формами.

Камалов давно вернулся в сознание, но лежал тихо, не шевелился, изображал, будто находится в глубоком отрубе. Если бы у него и на самом деле было такое состояние, то мне следовало бы вызвать ему врача. Кстати, перелом челюсти часто совмещается с сотрясением мозга.

Мне трудно было сказать, сколько серого вещества находилось в голове такого бойца, но сотрястись могло и совсем уж минимальное его количество. Тогда моему соседу потребовался бы нейрохирург. В тюремных лазаретах таких специалистов обычно не держат.

Я ничем не мог помочь парню. Но, судя по тому, что он скоро благополучно уснул и даже стал тихонько похрапывать, беспокоиться мне не стоило. Человек с таким умом и здоровьем очухается даже после лобового столкновения с танком. Может быть, даже быстрее, чем эта стальная громадина. С меньшими для себя повреждениями.

Как раз к тому моменту, когда Исрафил начал похрапывать во сне, на этаже был объявлен отбой. Я разделся, аккуратно сложил одежду на табурете, который, как и тумбочка, не был вмурован в бетонный пол, лег на спину и уснул сразу, по собственному приказу.

Сплю я всегда чутко. Сказывается работа подсознания, которое никогда не отключается, круглые сутки соблюдает настороженность, приличествующую офицеру спецназа. Потому во сне я не беспокоился из-за соседа.

Он вряд ли мог напасть на меня, не имел возможности действовать поврежденными руками. Сломанная челюсть делала такое мероприятие еще более рискованным. Любой мой удар по этому месту вмиг отозвался бы жесточайшей, нестерпимой болью.

Сразу после перелома человек находится в состоянии аффекта и может не почувствовать боли. Известны случаи, когда боксеры со сломанной челюстью и даже рукой доводили бой не только до конца, но и до победы.

Через некоторое время возникнет острая боль. Рано или поздно она перейдет в ноющую, но будет возвращаться в прежнюю форму при любом неосторожном движении челюстью. При касании ее рукой, своей или, что еще опаснее, чужой, человек становится небоеспособным. Боль сразу бьет по голове кувалдой, вонзается острыми вилами, затмевает разум, не позволяет ни о чем подумать.

Поэтому мне казалось, что опасаться соседа уже не стоило. Я уснул, через некоторое время очнулся, как всегда, сразу с ясной головой и с пониманием ситуации.

Я бросил взгляд в сторону. Исрафил спал или просто лежал на боку, повернувшись ко мне спиной. Спортивная майка на его спине задралась, и я увидел брючный ремень. Это было странным. Обычно вертухаи забирают их у подследственных вместе со всеми режущими и колющими предметами.

Если надзиратели не взяли у него ремень, значит, этот парень не был арестантом. По крайней мере таким, как все остальные. Но тогда у него в карманах или еще где-то могло оказаться и оружие.

Я посмотрел на тумбочку соседа. Пока я спал, он пытался поесть. Поковырял в миске ложкой, но прожевать кашу, видимо, не сумел. Сломанная челюсть помешала ему это сделать.

Такое состояние соседа меня утешило. Сильный организм всегда требует подпитки. Если человек даже есть не может, то о нападении с его стороны вообще не стоит беспокоиться.

Я снова закрыл глаза и уснул.