Текст книги "Стальная улика"

Глава вторая. Старший лейтенант варфоломеев. Человек-оружие во плоти

Все события последних дней в моей голове сместились и смешались в какой-то странный коктейль, от которого голова пошла кругом. Будто я выпил бутылку водки и не закусил. Однако что-то вело меня по предназначенному пути, и я не мог, попросту не имел сил от этого отказаться. Как тут не поверить в высшие силы, которые распоряжаются судьбой человека, которые куда-то ведут его, и в результате к чему-то приводят. Только хочется спросить: к чему они привели меня?

Сначала вроде бы все складывалось для меня не так уж и плохо. Главное Следственное управление при военной прокуратуре назначило по моему делу толкового, грамотного, а, главное, сочувствующего следователя. Именно мне сочувствующего. И, зная состав военного трибунала, состоящего из местных, дагестанских, кадров, думаю, именно он настоял на том, чтобы мой вопрос рассматривался не по месту происшествия, а по месту моей службы. Поговаривали, что сначала дело собирались вообще передать Москве, и это было бы для меня наихудшим вариантом, потому что Москва традиционно заигрывает с российскими республиками, особенно с кавказскими. И там мне могли бы дать даже реальный срок, хотя и небольшой, поскольку сам я в расстреле не участвовал. Но следователь снова настоял на своем, и дело рассматривал военный трибунал нашего округа. Кроме того, хотя я и постоянно находился под подпиской о невыезде, меня все же не взяли под стражу и не отправили в СИЗО на нары. Опять, видимо, сыграло роль то, что я сам лично в расстреле не участвовал. По крайней мере, так сказал мне следователь. А он, мне показалось, имел определенный авторитет в военном трибунале и мог оказывать на него влияние. В то же самое время тот же следователь обещал мне разжалование в рядовые и увольнение из армии как лучший для меня вариант исхода моего дела. Но трибунал посчитал, что такое наказание было бы слишком крутым, и лишил меня звездочки на каждом из погонов, оставив служить в армии. Честно говоря, я даже не представлял себе жизнь вне армии. И совершенно не знал, чем могу заняться, став гражданским лицом. Так я и сказал на заседании. Может быть, именно эти мои слова, может быть, характеристика, написанная на меня начальником штаба сводного отряда в регионе Северного Кавказа майором Одуванчиковым, согласно которой от приговора трибунала пострадаю не столько я, сколько армия, потерявшая такого командира роты, сыграли в моей судьбе положительную роль. Но факт остается фактом, меня только понизили в звании и должности, поскольку наказать кого-то все равно следовало, и на этом дело завершилось.

– Тебя осудили по нижнему пределу статьи уголовного кодекса, – сказал следователь, пожимая мне на прощание руку. Я впервые увидел его в мундире и с погонами полковника. До этого он всегда, на каждом допросе, был в гражданской одежде, и я даже не знал, что он носит воинское звание. А, судя по форме, звание у него было воинское, а не служебное, как, скажем, у ментов.

Домой я вернулся счастливый и радостный, чем удивил жену Ларису. Она, кстати говоря, собиралась присутствовать на заседании трибунала, но я настоял на том, чтобы супруга осталась дома. Лариса поддерживала меня, как могла, утешала. Хотя я в утешении и не особенно нуждался.

– Ничего… Мы как-нибудь протянем. Пойдешь куда-нибудь на завод работать. Главное, чтобы «срок» не дали. А то нам с Люсей тяжело придется…

К тому моменту Лариса уже знала, что реальный «срок» мне не грозит. А Люся – это наша худенькая двухлетняя дочь, которую только что перевели из яслей в садик. Люся еще ничего не понимала, но чувствовала, что у папы с мамой что-то случилось. Наверное, воспринимала наше беспокойство своим детским сердцем. Из-за нее и начались мои следующие неприятности.

Я пошел в детский сад, забирать дочь. Пошел не как обычно, под конец рабочего дня, как хожу всегда, а раньше, воспользовался тем, что после заседания трибунала оказался практически свободным. Детский сад располагался на первом этаже пятиэтажного жилого дома. Что-то заставило меня подойти к окну. И тут я увидел, что моя дочь сидит с раздутыми щеками на голом полу, не в состоянии проглотить то, чем кормят детишек в детском саду – она даже дома иногда не желала есть то, чем мы пытались ее накормить, и каждый раз кормление девочки означало для нас с Ларисой муку, а перед ней стоит воспитательница, размахивает руками и дико орет на ребенка. Так орет, что даже на улице сквозь двойное стекло слышно, хотя слов было не разобрать.

Недолго думая, я ворвался в детский сад, быстро, не говоря ни слова, одел плачущую Люсю, зверем посмотрел на притихшую воспитательницу и поспешил в кабинет заведующей.

– Все! – заявил я категорично. – Больше моя дочь к вам в садик ни ногой…

Заведующая детским садом была возрастная женщина, жена начальника штаба нашей бригады, такая же крутая, как и ее муж, и настолько же властная, если не более, потому что такого мужа еще следовало «в узде» удержать…

– Что произошло? – строго спросила заведующая и грустно улыбнулась. Улыбка, по-особенному грустная, очень шла к ее волевому и суровому лицу, и, честно скажу, располагала к доверию.

Я повернул дочь к ней лицом и показал. Рот Люси по-прежнему был набит, и слезы все так же текли из глаз. Пришлось рассказать, чему я стал свидетелем, хотя разобрать слова воспитательницы я сквозь стекло и не мог, я был уверен, что она ругалась на Люсю матом. По крайней мере, выражение лица и артикуляция воспитательницы в тот момент говорили именно об этом. Это я тоже не забыл сказать.

– Подождите минутку… – попросила заведующая и вышла.

Она быстро вернулась, а за ее спиной колокольней возвышалась крупная воспитательница группы. Она была на полголовы выше меня и шире в плечах. И было удивительно, что такая вот крупная женщина могла орать на такое маленькое и беззащитное существо, как Люся.

– Опять на тебя жалоба, Парамончикова. А я ведь тебя официально, в приказе, предупреждала… И снова то же самое… Опять сдержаться не можешь! На детей кричишь… Четвертая жалоба… Все, мое терпение кончилось. Завтра можешь на работу не выходить. Ты уволена!

Честно говоря, я ожидал, что Парамончикова станет просить прощения и уговаривать заведующую не увольнять ее. И даже подумалось, что наверняка уговорит. Но подобный разговор, видимо, в самом деле был не первым, но явно стал последним, потому что воспитательница встала в позу, вроде бы даже замахнулась, и мне показалось, что она вот-вот ударит возрастную заведующую, чему бы я не удивился – современные люди привыкли считаться со своими габаритами больше, нежели с законом. Но она не ударила.

– А ты бы сама попробовала этих уродцев накормить, когда они есть не хотят! – заорала воспитательница, теперь уже бывшая, на заведующую. Видимо, она уже поняла, что обратной дороги у нее нет, и потому резко перешла на «ты». Это заведующую, похоже, больше всего задело. Возрастная женщина поджала и без того тонкие губы и вытянула руку, указывая на дверь.

– Вон отсюда… Вон! И чтобы больше твоего духу здесь не было!

– Я-то уйду, – сказала бывшая воспитательница, – и даже на тебя зла держать не буду. Ты должна была на жалобы реагировать. А вот он, – она посмотрела прямо на меня, – он мне один за всех жалобщиков ответит. Ты так и жди, когда к тебе придут… У меня тоже защита есть…

Последние гневные слова были обращены непосредственно ко мне. Она резко развернулась и ушла, плотно, без стука закрыв за собой дверь с мутным стеклом, словно бы покрытым инеем. Мне осталось только усмехнуться ей вслед, ибо последнее слово осталось за ней, хотя и привык последнее слово оставлять за собой.

– Вы будьте с ней поосторожнее, – посоветовала мне заведующая детским садом. – Она у нас женщина мстительная. Мужа не простила, натравила на него каких-то кавказцев. Они его до полусмерти избили. Уголовное дело довольно долго рассматривалось. Сама-то Парамончикова как-то выкрутилась, а троих посадили за то, что человека изуродовали… Муж оглох на одно ухо и на один глаз ослеп. Сейчас она с одним из этих бандюг живет и с дочерью. Дождалась его из тюрьмы, как ни странно. Боялась, наверное. Он, говорят, по характеру парень горячий. А она, прости господи, с кем только не путалась, пока он сидел.

– Спасибо. Но вы за меня не переживайте, я офицер спецназа и за себя постоять сумею.

– Вы завтра-то дочь приводите. У меня соседка на работу просилась. Она женщина добрая, немолодая, с опытом… Ее приглашу… Она вашу девочку не обидит… Тю-тю-тю….

И заведующая потрепала Люсю за нос.

Люся проглотила пищу, что держала за щеками, смущенно улыбнулась, и крепче обняла меня двумя ручонками за шею.

* * *

Я трое суток ждал обещанных бывшей воспитательницей неприятностей. Не то чтобы я их опасался, но мне на ком-то следовало сорвать злость из-за того, что меня лишили звания и должности. Не срывать же злость на сослуживцах, с которыми вместе много раз ходил в бой, или на человеке, который теперь занял мое место – я же ему, по сути дела, жизнью обязан. Он здесь ни при чем. Его назначили, он и служит. А вот агрессию мужчины со стороны, тем более которым мне угрожали, я, как человек-оружие, как порой зовут за глаза офицеров спецназа военной разведки, готов был воспринять в штыки. Тем более на нем уже есть кровь другого человека, бывшего мужа бывшей воспитательницы.

Воспитательницу вместе с ее парнем я увидел через три дня, накануне того, как должен был принять у старшего лейтенанта Сергеева его бывший взвод, которым решено было усилить мою бывшую разведроту, понесшую потери в командировке. О предстоящем представлении взводу мне рассказал начальник штаба батальона майор Косолапов. Сам новый командир разведроты пока держал это почему-то в тайне. Наверное, хотел сделать мне сюрприз, передавая взвод, много уже лет считающийся в батальоне лучшим.

Я выходил через проходную батальонного городка, когда увидел на высоком крыльце магазина бывшую воспитательницу своей дочери. Она смотрела прямо на меня, а рядом с ней стоял высокий парень, спортивную фигуру которого я сразу оценил. И оценил его цепкий взгляд. Бывшая воспитательница пошла в другую сторону, а этот парень еще некоторое время постоял, а потом двинулся за мной. Человек явно меня выслеживал. «Ну и пусть выслеживает на свою голову», – подумал я. Я даже специально пошел домой дальней дорогой, через парк, надеясь, что он надумает напасть на меня там, где меньше народу, где уже было темно, и только редкие фонари освещали аллеи. Он шел за мной до самого дома и ускорился только у подъезда, стал нагонять, и я умышленно замедлил шаги и перед тем, как войти в подъезд, даже поставил ногу на скамейку и перевязал на берце шнурок, который был и без того хорошо завязан.

– Капитан… – окликнул меня человек. – Подожди-ка…

Я выпрямился, хотя был готов к тому, что он попытается ударить меня, согнутого, ногой в живот, скорее всего, в область печени. Но он меня не ударил. Я же посчитал это упущенной с его стороны возможностью. Однако дело, как оказалось, было не в том. В парне чувствовалась какая-то напряженность. Склонность к справедливости, что ли. Наверное, «зона» научила его сдержанности. Я уже ранее встречался с подобными проявлениями у бывших зэков и потому не сильно удивился.

Он посмотрел на мои погоны.

– А почему только старший лейтенант? Ты же капитаном был…

Лучше бы он этого не спрашивал. Для него же лучше было бы. А меня вопрос только разозлил. В самом деле, не откровенничать же с человеком, которого совсем не знаешь, не рассказывать же ему произошедшую со мной историю, в которой я сам еще толком не разобрался…

– А тебе какое дело? Ты, вообще, кто такой будешь? – спросил я довольно грубо.

– А вот так со мной разговаривать не надо. Я же к тебе по-хорошему подошел. Просто поговорить об одном деле.

– По-хорошему ты за мной, – я посмотрел на часы, – почти сорок минут идешь? По-хорошему тебе на меня указала бывшая воспитательница детского садика?

– Так ты и это видел… Ну-ну… Но ты сразу много вопросов задал. На какой из них раньше отвечать?

– Начнем сначала. Кто ты такой будешь?

– По национальности я даргинец. Есть такой народ в Дагестане.

– Знаю, слышал… – Я не стал уточнять, что человек, приказ расстрелять которого я якобы отдал, тоже был даргинцем. – Есть такие… Дагестанец, значит… И что?

– И еще я профессиональный боец ММА… – А вот этого ему тем более не следовало говорить. С одной стороны, его слова походили на похвальбу. С другой стороны, получалось, что он меня предупреждал о том, что умеет драться, а я не мог сказать ему, что недавно еще был командиром разведроты спецназа военной разведки и тоже многое умею. Но я выход нашел. Сказал полуправду:

– А я командир взвода разведроты. И, как офицер спецназа военной разведки, тоже кое-чему обучен. И что из того? Что тебе надо, я не очень понял.

Он начал терять терпение, это я понял по его лицу даже в полумраке.

– По твоей инициативе выгнали с работы хорошего профессионала – женщину, на которую ты нажаловался…

Это уже походило на обвинение. У меня было, что сказать в свое оправдание. Но оправдываться мне не хотелось – слишком унизительно. Я только ответил:

– А кто тебе сказал, что эта женщина была хорошим профессионалом? Она явно работала не на своем месте. Таких, как она, от детей надо поганой метлой гнать…

Честно говоря, я сам спровоцировал его на удар. Но я почему-то рассчитывал на прямой удар правой рукой. Видимо, исходил при этом из его фигуры – широкие плечи, длинные руки и узкая талия. С такой фигурой люди обычно предпочитают бить прямыми ударами. И потому чуть не пропустил «двоечку»[4]4
  «Двоечка» – сдвоенный прямой удар левой-правой. Левша бьет наоборот – правой-левой.


[Закрыть], которая традиционно начинается с левого «джеба»[5]5
  «Джеб» – прямой удар рукой.


[Закрыть]. Однако в последний момент сумел среагировать: от левого прямого уклонился чуть-чуть вправо, так, что его кулак прошел рядом с моим ухом, чуть задев его, а прямой правой отбил предплечьем левой руки, применив традиционную китайскую боевую систему «вин чун». И сразу же, как и полагается в этой системе, нанес свой встречный удар – основанием ладони под основание носа, в место, где завершается верхняя челюсть и начинается собственно нос. У моего противника нос был крупноват, в такой нос проще попасть. Удар по верхней челюсти вообще редко применяется, хотя верхняя челюсть находится ближе к мозгу человека, и сильнее, и быстрее передает влияние самого удара, а нос при ударе основанием ладони часто сразу ломается, тем более если он крупный. И начинает при этом сильно кровоточить. Может быть, моему противнику хватило бы и этого удара, но я воспользовался своим телосложением и тем, что противник оказался на короткой дистанции, с которой ему, обладателю более длинных рук, бить было, в отличие от меня, неудобно, и добавил еще один удар – левый боковой, которым, как я сам иногда говорю, способен слона убить. Левый боковой попал точно в то место, куда я и бил – где челюсть соединяется с желваком. Там наиболее слабое соединение, и вся правая часть нижней челюсти рассыпается на семь осколков. Как правило, этого удара хватает любому, вне зависимости от весовой категории. Хватило и моему оппоненту. Он рухнул на асфальт, раскинув в стороны руки, одну из которых умудрился мирно и ровно уложить на скамейку. Нокаут был чистый, стопроцентный. Парень даже не застонал. Просто отключился, словно на него метеорит упал.

Я посмотрел по сторонам – все-таки после недавнего заседания военного трибунала мне не очень хотелось снова предстать перед судом и сесть хотя бы на пятнадцать суток за мелкое хулиганство с использованием навыков рукопашного боя. И мне показалось, что у соседнего, второго, подъезда нашего большого дома стоит та самая бывшая воспитательница детского сада и наблюдает за нами. Но, поймав мой взгляд, женщина сразу прошла под козырек крыльца, где мне ее стало уже не видно за пилоном, отделяющим вход в подъезд от двери мусоропровода. Дом у нас новый, не так давно заселенный, и мы, жильцы, еще не знаем друг друга, тем более если живем в разных подъездах. И я подумал, что женщина издали, и тем более в вечернем сумраке, при свете слабой лампочки над подъездной дверью, просто похожа фигурой на бывшую воспитательницу. И двинулся было домой. Но, когда я уже открыл дверь подъезда, мой противник зашевелился, перекатился на бок, и из кармана его длинной куртки что-то выпало. Я зачем-то вернулся, наклонился ниже, и увидел, что выпал нож. Признаться, я с детства питаю уважение к ножам. У меня дома даже висит на ковре коллекция ножей из разных регионов бывшего СССР. Я взял нож, рассмотрел и бросил в куст рядом. Меня нож ничем не заинтересовал. Обыкновенная самоделка, причем не самая качественная. И даже сталь лезвия дрянная, что я успел проверить, ударив по острию ногтем указательного пальца.

Я спокойно зашел в свой подъезд, и только в лифте, где освещение было более ярким, нежели на этажах или на лестнице, заметил, что мой офицерский бушлат забрызган кровью из разбитого носа парня-даргинца. Поднявшись к себе на четвертый этаж, я не стал открывать дверь своим ключом, а нажал кнопку звонка. Открыла Лариса. Сразу увидела кровь на бушлате.

– Что это? – обеспокоенно спросила она. – Ты упал? Ударился?

Она сама три года назад зимой поскользнулась, упала и сломала ногу. С тех пор постоянно боится, что ее примеру последую и я. Все-таки она почти месяц проходила в гипсе, что ей прилично надоело.

– Нет. Только ударил, – я показал ей свою ладонь. Как раз то место, которым нанес удар. При ударе ладонью нет возможности повредить себе пальцы. Я даже жену научил так же бить. Конечно, резкости и общей массы тела ей откровенно не хватало. Да и траектория самого удара была чисто женской, с обязательным размахом, от которого я ее отучить так и не сумел. Тем не менее какого-нибудь щуплого мужичка и она могла бы «срубить», хотя и сама была среднего для женщины роста и довольно щупленькой.

– Кого опять? – спросила Лариса.

Слово «опять» здесь важной роли не играло, поскольку дрался на улице я редко и чаще по принуждению. Пришлось рассказать ей про инцидент в детском садике, произошедший три дня назад, про который я ей не рассказывал, оберегая ее спокойствие, про угрозу воспитательницы и проявление этой угрозы в реальной жизни.

– А что я должен был сделать? – спросил я. – Позволить избить себя?

Лариса успокоилась.

– Ты все правильно сделал. Снимай бушлат. Я кровь застираю.

Я быстро переоделся в гражданскую одежду.

– А где он? – последовал между тем вопрос, означающий продолжение разговора.

– Не знаю. Наверное, уже встал и домой пошел. Не век же ему у подъезда разлеживаться. Отдохнул, пора и честь знать…

– Домой – это к воспитательнице?

– Заведующая сказала, что он у нее живет.

– Ты теперь осторожнее по улицам ходи. А то налетят человек десять с арматуринами или с монтировками, и ты сделать ничего не сможешь.

– Убегу. Шпана меня не догонит. До военного городка напрямую недалеко. А там бойцы подготовленные, в случае чего поддержат… Вот тебе я советую по сторонам смотреть чаще. Хотя дагестанцы с женщинами не воюют, но типы всякие попасться могут.

Глава третья. Старший лейтенант Варфоломеев. Новое обвинение

Дома я от силы успел побыть сорок минут. Поужинал и играл с дочерью, когда раздались четыре подряд требовательных звонка в дверь.

– Кто это? – спросила Лариса, коротко глянув на меня.

– Понятия не имею… – ответил я и встал, потому что сидел на полу.

Позвонили еще два раза, после чего строгий и требовательный голос произнес:

– Откройте, полиция. Не откроете, мы вынуждены будем взломать дверь. Мы знаем, что вы дома. У вас свет в окнах горит.

Я подошел к двери, посмотрел в «дверной глазок» и сразу убрал голову. В «глазок» смотрел пистолетный ствол. Но выстрела не последовало, и я услышал только гомерический хохот – кто-то по-детски радовался своей неуместной и совсем не своевременной шутке. Однако именно по хохоту я и узнал шутника. Хохотал, вне всякого сомнения, старший лейтенант Севастьянов, командир нашего взвода связи. И я смело открыл дверь. За дверью в самом деле стоял старший лейтенант Севастьянов, а позади него какой-то лейтенант, кажется, из резерва нашего батальона, но, может быть, и из резерва бригады, точно я не помнил, но раньше я его уже видел на каких-то занятиях. Это точно, память на лица меня еще никогда не подводила.

– Стрелять следовало раньше, – заметил я мрачно. – Через «глазок» пуля еще пройдет, а вот через металлическую дверь может и не пройти. Дверь-то из двух листов стали состоит. Первый лист пробьет и может свернуть куда-то в сторону. Во второй лист плашмя ударит, и в человека за дверью не попадет. В лучшем случае ребра ему сломает.

– Давай проверим! – завелся старший лейтенант и снова вытащил из кобуры пистолет. И я тут же уловил активно идущий от него запах спиртного, хотя о его состоянии можно было бы догадаться раньше.

– Убери оружие, – потребовал я. – Мне в подъезде только стрельбы и не хватало.

Но он, кажется, завелся основательно.

– А что, проверим, и все. Никто даже не поймет, в чем дело, – настаивал Севастьянов. – В худшем случае решат, что у кого-то люстра свалилась.

– А новую дверь потом за твой счет ставить? – нашел я нужный аргумент, вовремя вспомнив, что Алексей Севастьянов жадноват. Вернее, не он жадноват, а его жена попросту жадна. Алексей, видимо, подумал, что менять металлическую дверь в квартире бывшего командира в его планы не входит, и решил этот вопрос оставить открытым.

– Опасаешься ночь провести с дырявой дверью… Ну-ну… У вас здесь в самом деле район неспокойный. То убьют кого-то у подъезда, то газеты в почтовом ящике подожгут, то еще что-нибудь… А могут и в квартиру через дыру в двери забраться. Обкрадут, пока ты спать будешь…

– А кого убили-то? – спросила Лариса, проявив обычное женское любопытство. – У какого подъезда?

– У вашего… Вот только сегодня. С час назад, наверное. Дагестанца какого-то зарезали… Я же к вам уже во второй раз прихожу. Сначала подхожу, вижу две машины полиции стоят и «Скорая помощь». В «Скорую» носилки грузят. Голова человека простыней закрыта. Я подошел, простыню с лица снял. Вижу, лицо со сломанным носом все в крови. «Ну, – говорю, – хорошо к тебе, парень, кто-то приложился. Кулак собственный не пожалел». И тут ко мне подскакивает с окровавленным ножом в руках какой-то ментик, лейтенантик, судя по возрасту и по носу-«картошкой». С таким носом на высокие чины надеяться не следует. «Вы его знаете? – спрашивает. – Он в этом подъезде жил?» – «А я откуда знаю, где он жил, – отвечаю. – Я только к сослуживцу в гости заглянуть решил. Но, раз такое дело, надо в магазин сначала зайти… Взять что-нибудь, парня помянуть». Пошел в магазин, а там Славика встретил, – Алексей кивнул в сторону лейтенанта. – Мы с ним сразу и помянули… А теперь твоя, сослуживец, очередь в магазин бежать. Да он у тебя рядом, в соседнем доме. А мы пока отдохнем, жену у тебя отбить попробуем.

Савостьянов начал снимать верхнюю одежду.

– Извини, Леха, ты же знаешь, что я не употребляю. Тем более не поминаю незнакомых. – Я в самом деле пил в последний раз в самолете, когда в свой батальон возвращался. Наверное, Леха это помнил, потому и пришел. Я же, кажется, при нем несколько бутылок водки покупал. Вот он и решил, что я втихаря продолжаю. – Я зарок себе и жене дал, что больше к спиртному никогда не притронусь, даже по праздникам.

– Дал зарок… – подтвердила Лариса. – Обещал… Поклялся памятью родителей…

А вот этого я не помнил, чтобы я клялся, но вполне допустил, что Лариса решила так Севастьянова вместо с бутылками от нашего дома отвадить.

Леха только пожал широченными плечами и повернулся в сторону так и стоящего за его спиной лейтенанта:

– Пошли, Вячеслав, нас здесь не принимают, как я понял, – он снял с вешалки свой бушлат и набросил его на плечи.

Лейтенант, кажется, был даже рад такому повороту событий, он только лишь сказал:

– Извините. До свидания, – и быстро пошел в сторону лестницы.

Леха же Севастьянов, пьяно растопырив ноги, остановился около лифта и нажал кнопку вызова. Он, оказывается, не любил не только подниматься, но и спускаться по лестнице.

* * *

Офицеры ушли. Лариса закрыла дверь.

– Ну, что скажешь? – спросила она меня, и я сразу понял суть ее вопроса.

– А что я могу сказать. Только одно – я его не убивал. Нос и челюсть я ему сломал. – Я посмотрел на свою левую руку, на которой осталась ссадина от удара в челюсть. Потом на правую, на которой ссадины не было, но рука после удара слегка припухла и побаливала. – А вот лежачего добивать вообще не в моих правилах. Тем более ножом, как скотину. Я так даже бандитов не добивал ни разу.

– Я тебе верю… – Она сложила руки под подбородком и прижалась к моей груди, словно просила, чтобы я ее обнял.

– Но кто же его? – спросил я сам себя, отодвигаясь от Ларисы.

В дверях маленькой детской комнаты стояла Люся и, наклонив набок голову, как обычно, молча наблюдала за нами… Почему-то при дочери я стеснялся обнимать жену. Я прошел к дочери в комнату, где на полу было расстелено большое ватное одеяло, на котором были разбросаны ее игрушки, и наклонился, чтобы их поднять. И в этот момент в дверь опять позвонили так же, как звонил перед этим старший лейтенант Севастьянов – требовательно, и снова четыре раза, а через короткий промежуток еще дважды.

– Иди, опять к тебе. Эти же, видимо… – сказала из прихожей Лариса, подумав, что старший лейтенант зачем-то вернулся. – Что-то сказать забыли.

– Откройте, – произнес грубый голос, отдаленно напоминающий голос Севастьянова. – Полиция. Мы знаем, что вы дома. Не вынуждайте нас ломать замок в двери.

– Повторение шутки не вызывает даже улыбки… – хмуро заметил я.

Повторялось то же самое, что и во время прихода старшего лейтенанта. Только я уже не стал заглядывать в «дверной глазок», а сразу распахнул ее. На пороге стоял наш участковый, с которым я недавно познакомился, когда у нас в подъезде подожгли газеты в чьем-то почтовом ящике, и он ходил по квартирам, опрашивал жильцов на предмет присутствия постороннего «молодняка» на этажах, а за спиной участкового стояли двое в штатском и четыре бойца СОБРа с автоматами на изготовку.

– Варфоломеев Владимир Викторович? – спросил меня участковый.

– Он самый, – ответил я, чувствуя приближение новой беды.

Из-за спины участкового, отодвинув его рукой в сторону, выступил крупный мужчина, на голову выше меня. Второй гражданский был намного моложе первого, ниже меня ростом, с носом-«картошкой» и саркастической улыбкой Вельзевула.

Первый раскрыл у меня под носом удостоверение и махнул им так, что мое лицо обдало ветром. Но прочитать что-то в удостоверении я просто не успел. Впрочем, человека в гражданском это, видимо, не сильно и беспокоило. Он представился:

– Майор полиции Инокентьев Роман Ильич, – и повернулся к своему спутнику в гражданском, словно предоставляя тому слово.

– Лейтенант полиции Морозов Анатолий Юрьевич, – представился напарник майора и повторил фокус с удостоверением. Только его движения были более резкими, и лицо мне обдал более сильный ветерок.

– Разрешите в ваши документы заглянуть… – попросил я. – А то вы так быстро ими машете, что я ничего увидеть не успеваю.

– Это всегда пожалуйста, – ответил майор вполне, впрочем, добродушно, раскрыл свое удостоверение и показал мне, не передавая в руки.

Я прочитал вслух больше для жены, чем для себя, чтобы она знала, где меня искать, к кому обратиться в случае необходимости:

– И правда, майор полиции Инокентьев Роман Ильич…

Лейтенант с великим неудовольствием показал свое удостоверение, словно стеснялся своего звания. Я прочитал вслух и его данные:

– Лейтенант полиции Анатолий Юрьевич Морозов. Вот теперь все в порядке. Итак, чем могу быть полезен нашей доблестной полиции?..

– Вы, гражданин Варфоломеев, задержаны по подозрению в убийстве гражданина Багомедова Манапа Мухамедовича, вот, попрошу ознакомиться с постановлением о задержании. – Лейтенант протянул мне лист принтерной распечатки, в который я только заглянул, но читать не стал.

– А кто такой, – спросил я встречно, – Багомедов Манап Мухамедович? Я впервые слышу про такого.

На самом деле фамилия была мне знакома. Она очень часто звучала на заседании военного трибунала. Но того Багомедова звали, если не ошибаюсь, Рустам Саидович. А кто такой Манап Мухамедович, я не знал.

– И будете утверждать, что не убивали… – скорее утвердительно, чем вопросительно, произнес майор Инокентьев.

– Естественно, буду утверждать…

– Однако ваши отпечатки пальцев обнаружены на рукоятке ножа, которым был убит Манап Мухамедович. Кроме того, в отдел полиции поступил звонок от женщины, которая не пожелала себя назвать. Она видела из окна момент драки и собственно убийства.

– И как давно наши славные органы верят анонимным звонкам? – спросила Лариса, стоящая рядом.

– С тех самых пор, – ответил лейтенант, – как нам объяснили, что человек не желает по какой-то причине ссориться с соседями и опасается мести. Тем более если этот человек – слабая беззащитная женщина, в одиночестве, без мужа, воспитывающая ребенка.

– Это кто вам объяснил? – поддержал я жену. – Звонившая?

– А если бы даже так? – вопросом на вопрос ответил мне лейтенант.

– А если она лицо заинтересованное? – спросил я.

– Но отпечатки пальцев-то… На рукоятке ножа…

– А откуда у вас, кстати, могут быть мои отпечатки пальцев?

– Из Всероссийской базы данных, – коротко ответил лейтенант и довольно неприятно улыбнулся. – Насколько следствию известно, вы совсем недавно были подвергнуты наказанию за то, что отдали приказ расстрелять главу сельский администрации Багомедова Рустама Саидовича, родного дядю убитого сегодня Манапа Мухамедовича. И у вас сняли отпечатки пальцев, которые теперь хранятся в компьютерной базе МВД России. Мы сразу проверили. Отпечатки совпадают.

– У меня брали отпечатки только в Дагестане.

– Какая разница. База-то одна, всероссийская. А Дагестан – часть России. И потому я сразу предлагаю вам написать «явку с повинной», проявите мужской характер русского офицера. В любом случае вам не отвертеться. Улики-то… Никуда от них не денешься.

А вот о мужском характере русского офицера ему говорить не стоило. И относительно отпечатков пальцев тоже.

– Что касается мужского характера русского офицера, то не какому-то лейтенантику полиции, не участвовавшему ни в одном настоящем бою, это мне говорить, – ответил я довольно грубо и с вызовом. – А отпечатки пальцев на орудии убийства в данном конкретном случае являются только косвенными уликами. Я мог брать нож в руки и до момента убийства, мог и после. Вам просто неизвестны все обстоятельства происшествия. И вы даже арестовать меня с такими уликами на руках не имеете права.