Текст книги "Супербомба"

ГЛАВА 2

Если я и планирую иметь в недалеком, желательно, будущем «мерина», и не такого простенького, а получше, как сейчас говорят, «покруче», то уж, конечно, о своих планах не буду рассказывать каждому встречному-поперечному только потому, что он по натуре и по профессии потенциальный убийца. Но я человек вежливый, воспитанный и внешне бесконфликтный, и потому даже потенциальному убийце ответил уклончиво:

– У вас в ГРУ на мечты каждого ментовского капитана досье имеется?..

И не забыл улыбнуться чуть застенчиво. Такую улыбку показать следует обязательно, и я этого правила не забываю. Ах, как дураки тугодумные любят такие улыбки, ах, как верят им и сразу к тебе симпатией располагаются!..

Спецназовец, кажется, от улыбки, вопреки моим ожиданиям, не расплылся.

– Нет, только на тех, кто подлежит обязательному отстрелу, – спокойно и абсолютно по-хамски ответил он.

Сначала я даже опешил, потом решил не обижаться. Что с такого дубодела взять. Армия есть армия. Армию улыбкой не прошибешь, ее надо совковой лопатой по харе. И чтобы лопата пошире была. Вот-вот. Значит, я правильно отношусь к этим офицерам. Это подготовленные за счет государства высококлассные и мало думающие убийцы, и даже шутки у них такие, солдафонские, с определенным уклоном. Но я вынужденно хохотнул, принимая даже зверскую шутку за весьма милую. С волкодавами жить – лучше ягненком прикидываться, чем волком.

– Меня пока, кажется, не за что расстреливать. – Это было мое полное и категоричное убеждение, поскольку по нынешним законам я ни под одну расстрельную статью не подходил. И это даже не учитывая введенный мораторий на смертную казнь.

– Я же не сказал «расстреливать», – голос капитана звучал категорично. – Расстреливают, насколько мне известно, по приговору. Я сказал – «отстреливать». Отстреливают за дело, и мнение судьи при этом не спрашивается. Сам, наверное, лучше моего знаешь, что каждого, кто год в ментовке прослужил, уже есть за что отстреливать.

Суров он, однако, как замерзший мамонт, а я улыбаться и прикидываться добрым малым начал уже, кстати сказать, уставать. Хорошо, что Хома вовремя вышел за калитку и не дал мне на резкость сорваться – мое терпение тоже не безгранично. Отвернувшись от спецназовца, я в глаза Хоме холодно посмотрел, и от него тоже тут же отвернулся, чтобы он не надумал сдуру со мной заговорить, как со старым знакомым, несмотря на то что между нами давно злобная кошка перебежала. Пусть лучше с майором разговаривает, по-соседски. Но Хома свое место знает и показывать наше знакомство не стал. Он бы тоже с удовольствием меня, как говорит этот спецназовец, «отстрелял», но руки у жирного ублюдка коротки. Хочется надеяться, что никогда длиннее не вырастут.

– Чего прикатили-то? – поинтересовался Хома хмуро.

Его живот брезгливо посторонился, чтобы не задеть майорский аккуратный пока еще животик. Если в простой обстановке майор выглядит пузатым, то рядом с Хомой его вполне можно принять за человека достаточно стройного и спортивного.

– Ты один дома? – разговор как начал, так и продолжил майор, и мы брать инициативу на себя не пожелали.

– Семья работает. А у меня свободный график, – ответ прозвучал не конкретно, но понять его было можно.

– Никого постороннего вокруг не видел?

– Казаки козлами скакали. Один, потом другой. Только вот, перед вами.

– Они не посторонние, – неуверенно возразил майор.

– Кому как. Мне они не друзья и не родня. Ваши они, все менты бывшие.

– Ну, ладно, – майор вздохнул. Ему тоже, похоже, было известно отношение Хомы к ментам. По одним татуированным волосатым лапам понять мог, если в спецкартотеку не заглядывал. А там немало страниц отведено личности Виктора Николаевича Хоменко. – Ночевать здесь будешь?

– Не-а. Солнце зайдет, грядки полью, и домой. Чего комаров кормить. – И он с удовольствием подтвердил сказанное, шлепнув себя широкой ладошкой по шее – комара убил.

– Тоже верно. А у меня вот жена поливает. Я уже две недели на участке не показывался. В такую погоду каждый день поливать приходится. – Майор явно желал поговорить по-хорошему и к себе Хому расположить. Он еще не знал, наверное, что это невозможно. Мент и человек с двумя серьезными «ходками» несовместимы, как кошка с воробьем.

Хома в ответ, рук не прикладывая, живот приподнял, как плечами пожал. С такими талантами к манипуляциям животом впору в цирке выступать. Он явно был не в духе и в длительный разговор вступать не пожелал. «Мяукнул» сигнализацией, вытащил с заднего сиденья «мерина» сумку и на нас поочередно посмотрел, словно взглядом спрашивал – что нам еще надобно.

Мы переглянулись и пошли к машине. Хома подождал, когда захлопнутся в «уазике» громкоголосые дверцы, и вразвалочку в дом вернулся.

* * *

– Германыч!.. – Слава Щербаков, наш лейтенант, который из машины так и не вышел, когда мы Хому рассматривали и расспрашивали, протянул мне трубку мобильника. – Тебя. Дежурный.

Слава парень услужливый. Он у меня вместо секретаря. Я даже номер телефона часто его даю, а не свой, чтобы он разбирался, с кем и по какому вопросу мне следует беседовать самому, а с кем беседовать не обязательно. Лейтенант с такой постановкой вопроса согласен и все делает правильно. Только два месяца в отделе, и успел оказаться почти незаменимым помощником.

Дежурный сообщил, что поступило еще два сообщения. Первое можно отбросить сразу, исходит оно явно от ребенка, и ребенок ничего толком объяснить не может. Просто видел на улице около магазина того «дяденьку», которого по телевизору показывали. И дает направление, куда «дяденька» пошел. Дежурный все же отправил наряд по улице прокатиться, присмотреться. Нас ехать не попросил. Второе сообщение из другого района от пожилой женщины, которая уверена, что по телевизору показывали человека, который сегодня утром пришел в соседнюю с ней квартиру. Она его в дверной глазок видела, но сразу толком не рассмотрела. Рассмотрела его только вот-вот, когда на лестнице с ним столкнулась. Человек выходил предположительно в магазин и возвращался с сумкой, полной продуктов. Явно собирался надолго дома засесть. Уверена на все сто процентов, что человека определила правильно. Квартира, в которой человек поселился, постоянно сдается то одним, то другим жильцам. Хозяев давно не было видно.

Группа захвата уже выехала на место.

– Сам-то как, поедешь? – спросил дежурный.

– Еду! – согласился я. – Передай категорично, чтобы группа захвата не торопилась. Без меня пусть не суются. А то они его сразу «в окрошку». Он мне живым нужен.

Мне этот старший лейтенант спецназа ГРУ действительно нужен был живым. И не только мне. Впрочем, пусть бы и застрелили, только бы карманы не продырявили. Меня очень волнует содержимое его карманов. Пуля – дура. Она делает большую дыру. И одна такая дыра способна оставить меня нищим. И потому я сразу сказал «гиббоновскому» майору:

– Возвращаемся быстрее к посту. Здесь ничего нет. Его уже в городе определили.

– Мы там тоже нужны? – со скучным зевком поинтересовался спецназовский капитан.

– У нас в группе захвата ребята вам не уступят, – отомстил я за недавнюю капитуляцию старшего лейтенанта ОМОНа.

– Всякое бывает. Интересно было бы на них взглянуть, – посмеялся спецназовец. – Но это в следующий раз. Когда Бравлинов в одиночку всю вашу группу захвата положит, звони моему командованию. Через коменданта города. Сразу соединят. Тогда нас пошлют.

Он старательно, что называется, «рисовался». Но я рисовку не люблю, хотя предпочел внешне свою реакцию не показать.

– Едем, майор, едем, разворачивайся. Гони, чтоб колеса отлетали.

– Тогда ноги у тебя отлетят, – проворчал майор, но все же поехал достаточно быстро. Особенно когда из садов выбрались и на приличную дорогу выкатили.

У поста ГИБДД мы с лейтенантом Щербаковым сразу пересели в свою машину, даже попрощаться не успели.

– «Мигалку» выставляй и жми, – сказал я водителю и назвал адрес.

– Всегда с удовольствием. – Наш водитель погонять любил, и я это знал.

Обычно переполненный машинами город в такую жару хотел подремать, и потому движение было почти приличным. Разве что чуть-чуть за рамки приличия выходило. Да и прохожих на улицах было меньше обычного. С магнитной «мигалкой», выставленной на крышу, и со звуковым сигналом мы проскочили несколько перекрестков на красный свет. Ехать осталось недалеко.

За два квартала от места работы я приказал водителю:

– Выключай сигнал.

Всех, в том числе и жителей нужного нам дома, предупреждать о своем прибытии, конечно же, было глупо.

* * *

Группа захвата свое дело, естественно, знала – в этом я ни секунды не сомневался. У каждого из этих парней по паре, если не больше, командировок в Чечню в самые горячие там деньки. Они оцепили дом так, чтобы из окон квартиры, в которую предстояло ворваться, их видно не было. Полностью блокировали подъезд и вход в подвал. Пробрались на крышу и сверху заблокировали выход туда из подъезда. Уйти старшему лейтенанту, если это был действительно он, теперь было некуда. Разве что спрыгнуть с балкона, но снизу тоже подстраховка стояла.

В подъезд входили без шума. Лифтом тоже не пользовались – нет такого жилого дома в нашем городе, где лифт работает бесшумно. Приготовив оружие, поскольку хорошо представляли, против кого нам предстоит работать, быстро поднимались на пятый этаж десятиэтажного дома. Я шел первым, за мной, не отставая, Слава Щербаков, ему на пятки наступали бойцы группы захвата. Передовую позицию мы со Славой уступили только на лестничной площадке перед дверью. Она, на счастье, оказалась не металлической и открывалась внутрь. Я дал знак рукой – слова никто произносить не решался. Командир группы захвата тоже знаком попросил освободить ему место для разбега, отошел на четыре шага – до двери расположенной напротив квартиры, и с разбега ударил ногой в замок. Дверь с треском вылетела. Группа захвата стремительно ворвалась в квартиру. Мы со Славой переглянулись. Изнутри раздался звук удара, за ним второй, чей-то стон, звук падающего тела и голос командира группы захвата:

– Лежать! Не шевелиться.

Вот и все. Против автоматов никакой спецназ с его хваленой подготовкой выстоять не сможет. Теперь и нам можно войти без опасений.

Я пошел первым, Слава за моей спиной так и не опустил пистолет.

На полу в середине комнаты лежал парень с испуганными глазами и окровавленным лицом. Руки за спиной были уже надежно скованы наручниками. Я присел и в это лицо заглянул. Потом на Славу посмотрел. Слава снял со спинки стула майку с какими-то нерусскими надписями, протянул мне. Я вытер с лица парня кровь.

Еще и лица не разобрав, я уже по глазам понял, что это вовсе не старший лейтенант Бравлинов. Вытер кровь, убедился в этом окончательно. Этот и помоложе лет на пять был – мальчишка, одним словом, и совсем не из тех, кто может сопротивление оказать. И наручники ему ни к чему. Такого словом испугать можно.

– И кто же ты будешь, друг любезный? – спросил я.

– То-олик, – ответил он.

– Испугался?

– Испу-угался. – Обычно заики от природы с трудом произносят согласные звуки. Этот же гласные произносить не мог, на них языком спотыкался.

– А что ты здесь делаешь, Толик?

– Я квартиру снял. Сего-одня.

– Извини, Толик. Сегодня ты еще будешь жить. – Я выпрямился. – Это не он.

* * *

Оставив группу захвата улаживать отношения с жертвой нашего недоразумения, я, не в самом лучшем настроении, сразу уехал с места несостоявшегося захвата. Я вообще не люблю себя чувствовать неудобно, а там иначе себя почувствовать невозможно. Слишком мы доверились мнению соседки и сразу, не присмотревшись, начали работать на полную раскрутку. С одной стороны, нас можно было обвинить и в поспешности, потому что мы не проверили полученные сведения и группа захвата сразу начала действовать предельно жестко. С другой стороны, это все правильно, и медлить было никак нельзя, потому что, окажись на месте этого То-олика настоящий старший лейтенант Бравлинов, дело при предварительной проверке могло бы обернуться жертвами, да и самого старшего лейтенанта, возможно, не удалось бы захватить живым. Но недоразумение, кажется, имеет возможность завершиться спокойно. Для этого стоит только чуть-чуть постараться. Я просмотрел документы этого парня. Он приехал из Казахстана, с бумагами у него не все в порядке, поскольку квартиру снял и деньги заплатил за год вперед, а миграционное свидетельство не оформил, как полагается. Короче, есть к чему придраться. Если нет, то найдем. Если надумает жаловаться, его прижать мы сможем. Лучше пусть не связывается. Говоря честно, я еще сам не разбирался с этими новыми миграционными законами и не знаю, что и как должно быть сделано. Но о том, как можно законом вертеть – это любой мент знает.

И я погнал машину в управление.

В кабинете меня ждали бумаги из следственного управления прокуратуры, следовало дооформить одно старое и долгое дело, и я хотел было этим заняться, когда мне позвонили на мобильник. Глянув на определитель, я сначала отослал лейтенанта Щербакова:

– Насчет чайку расстарался бы.

Он все понял – молодец, и всегда соображает, когда становится в кабинете персоной нон грата, с видимым удовольствием схватил чайник и понесся в туалет этажом ниже, чтобы набрать воды. Но это он сейчас помчался, с места. Дальше он пойдет спокойно и воду набирать будет долго – умница парень. Времени на разговор должно было хватить.

– Слушаю тебя, – сказал я в трубку, не проявляя восторга от этого звонка.

– Привет, мент. Как там дела с нашим общим интересом? – густо пробасил Изот.

– Хреново дела с нашим подопечным. – Такое изменение формулировки сразу создавало между нами дистанцию. – Нет его, и не видно следа. Сам видел, что в городе творится, тебя так искать не будут, как его. И ничего.

– А мне говорили, будто в городе где-то его нашли.

Значит, у нас из управления ему кто-то напрямую «стучит». Причем сразу же, как только повод появится.

– Выходит, не нашли, если его там нет, – я не хотел выкладывать подробности оперативной ошибки.

– Пустая «хата»?

– «Хата»-то не пустая. Не тот человек. Пострадал при захвате. Уже получил, наверное, первую помощь. Издержки производства, – чуть-чуть объяснить все же пришлось.

– Вот-вот. Всегда у вас так. Невинные страдают.

У Изота такая манера разговаривать, будто он большой начальник и подчиненного отчитывает. Но я-то ему не подчиненный. Впрочем, в такой обстановке лучше и с Изотом отношения не портить, и зря я ерепенюсь.

– И хрен с ними, с пострадавшими, – зло, но не грубо ответил я. Даже со смешком, чтобы смягчить общее впечатление от своего неважного настроения.

При такой интонации он не должен посчитать, что мое настроение его касается. Любой обязан понимать, что у меня забот хватает и не все из этих забот настроение поднимают.

– Ладно, ты того. Позванивай, – сказал Изот на прощание. – Сам позванивай. Не стесняйся. Я не обижусь. Номерок ты помнишь. Можешь даже на трубку Мамоны звонить, она сейчас у меня лежит. Так тебе, наверное, привычнее.

Это уже было элементом шантажа. Неприятно, когда тебя шантажируют, но приходится терпеть, если так дело повернулось.

– Будет что сказать, я скажу, – это уже совсем без демонстрации настроения.

И я отключился от разговора.

Вообще-то говоря, положение, в которое я попал, чуть-чуть щекотливое. Я раньше не имел дела с Изотом. Изот после Мамоны был вторым человеком в уголовном мире города. Хотя от уголовного мира всячески открещивался, назывался крупным предпринимателем и даже стал недавно депутатом городского законодательного собрания.

Мне он первоначально и позвонил как депутат и пригласил к себе в кабинет. Вполне официально. Не явиться по такому приглашению было трудно. Я знал отношения своего начальства с городским. И понимал, что в случае моего отказа могу выслушать немало нелицеприятных слов в свой адрес. Тем более после побега подследственного из моего кабинета, когда я сам не мог дать вразумительного ответа на произошедшее. И, наверное, полного доверия после побега я тоже у начальства не вызывал. Именно из-за невозможности объяснить ситуацию.

Я не знал, что случилось в кабинете и как произошел побег. То есть знал только с чужих слов, хотя дело именно в моем кабинете происходило.

Старшего лейтенанта Бравлинова доставили ко мне, как и полагается, в наручниках. Выглядел старший лейтенант спокойно, готов был, кажется, к откровенному разговору, и я хотел только разговора, и ничего больше. Я даже бить его на первом допросе не собирался.

В его удивление по поводу задержания, естественно, не поверил. Улика стопроцентная, и на его месте я бы сразу в «сознанку» пошел. В этом случае мы обычно идем даже на то, чтобы дать возможность подследственному написать «явку с повинной».

А ситуация была простой до примитивизма. Кто-то старшего лейтенанта сдал нам телефонным звонком, мы нагрянули на квартиру, нацепили на него наручники, провели обыск. В шкафу под стопкой постельного белья нашли «АПС»[10]10
  «АПС» – автоматический пистолет Стечкина.


[Закрыть], из которого был убит Мамона. Естественно, ни одного отпечатка пальцев, все аккуратно протерто. Заключение баллистической экспертизы было однозначным, оружие идентифицировано с пятью пулями, выпущенными в автоматическом режиме стрельбы в спину Мамоне. Акт экспертизы к первому допросу уже лежал на моем столе. Я специально допрос оттягивал, чтобы этот акт получить. С актом на руках можно было поговорить откровенно. Возможно, даже добиться откровенности взаимной...

Но открытого разговора не получилось. Старший лейтенант никак не хотел понять, за что его задержали. И уверял, что с Мамоной никогда знаком не был, раньше не встречался и причин убивать его не имел. А с этим уже я согласиться мог. Убийство было безусловно заказным, и я сразу предложил по возможности «отмазать» старшего лейтенанта, если он назовет мне имя заказчика, кем бы этот заказчик ни был. А потом произошло что-то непонятное. Я просто уснул, и все. А проснулся, когда вокруг меня была суета. Вернее, проснулся оттого, что кто-то по щекам меня похлопывал не слишком нежно.

Мертвый от такого обращения, надо полагать, тоже проснется.

И только тогда я стал расспрашивать и узнал, что задержанный сбежал. И как он сбежал, тоже узнал. Но понять ничего не мог.

Два конвоира доставили старшего лейтенанта в кабинет. Наши конвоиры, менты, потому что в СИЗО[11]11
  СИЗО – следственный изолятор.


[Закрыть] его еще не отправляли. По моей просьбе сняли с него наручники и вышли за дверь. Угощать Бравлинова чаем я не стал. Это лишнее, но сам потихоньку глотал из чашки. Чай был еще слишком горячий, чтобы сразу его выпить.

А потом все кончилось. Я не понял, как это произошло. Я не понял даже, как оказался на полу. А об остальном мне рассказали.

Старший лейтенант приоткрыл дверь кабинета и позвал конвойных:

– Эй, парни, с капитаном плохо.

Они не растерялись. Сразу пистолет Бравлинову в грудь и нацепили наручники. Один рядом с задержанным остался, второй надо мной склонился. И опять один не видел, что произошло. Только упал после удара. Но сам момент удара двумя скованными руками помнил, видел удар, но не успел среагировать – отключился.

Второй среагировал на звук упавшего тела. И сам тут же получил удар каблуком в затылок. Шишка потом прощупывалась огромная. Так только каблуком и можно ударить. Хотя верить человеку, от какого удара он упал, – сложно. Главное, что упал. Но дальнейшее походило на сказку. Старший лейтенант Бравлинов нашел ключ, снял наручники, приковал наручниками конвойных к трубе отопления, на счастье, к холодной, и спокойно покинул здание управления, не забыв перед этим «обчистить» меня – снял часы и вытащил кошелек с деньгами. Правда, банковскую пластиковую карточку «Visa» из другого кармана не вытащил. Хорошо, что я карточку не в кошельке ношу, а в кармане. Короче, обчистил меня и ушел. И никто его не остановил. Никто не видел его, даже дежурный, который уверял, что свой пост не покидал ни на минуту. А если и покидал, то оставлял вместо себя помощника.

Меня Бравлинов, насколько я понимаю, не бил. Нет побоев, нет посттравматического синдрома. Отчего я потерял сознание и упал – сам не понимаю, но я упал. Брали на экспертизу чай – никакого снотворного и вообще посторонних примесей. Обыкновенный дерьмовый чай, который в каждом магазине продают, выдавая за высококлассный. Вопрос с моим падением остался открытым, и не виделось возможности для его разрешения, кроме одного – самого старшего лейтенанта Бравлинова спросить. Но для этого его следовало сначала найти, а потом и задержать.

А на следующий день моему начальству уже начали звонить – городское начальство и еще всякие. Кто только не звонил! Начальство начало давить на меня. А потом позвонил Изот и пригласил на встречу.

Я пошел, хотя мне очень не хотелось этого делать. И везде сказано было одно и то же – плевать на Бравлинова, необходимо узнать имя заказчика. Но имя заказчика может назвать опять только сам старший лейтенант. Найти и задержать. Все то же самое...

А мне, скажу честно, плевать и на Бравлинова, и на заказчика. Мне очень хочется мой кошелек вернуть. Очень хочется.