Текст книги "Парад скелетов"

Человек по имени Юрий смотрел словно бы сквозь меня. И при этом в полных равнодушия глазах я видел и понимание. Но понимал он не мое состояние. Он понимал что-то другое, мне недоступное.

В это время из-за двери вдруг раздался голос моей четыре года назад умершей мамы:

– Платон, Платон… – сказала она с каким-то горьким укором и даже с сожалением.

Голос мамы вернул меня, грубо говоря, к жизни, которой я уже, кажется, лишился. Вдруг вспомнил слова из «Покаянного Канона ко Господу нашему Иисусу Христу», который принято читать перед каждой исповедью. Вспомнил, перекрестился и мысленно произнес:

– Токмо даждь ми, Господи, прежде конца покаяние…

И еще раз повторил фразу, как того требовал обычный православный молитвослов.

В словах моих было много искренности. Я честно сожалел, что давно не был на исповеди, не причащался. На Северном Кавказе нет условий для посещения церковной службы. Но в условиях военного городка никто не мешал мне, кроме собственной моей нерадивости. А я все откладывал «на потом». И горько сожалел об этом, потому что всегда помнил слова Господа: «В чем застану, в том и возьму». Я мысленно каялся в своем нерадении к Вере. Знал, что каяться в остальных грехах уже поздно.

И сразу же все исчезло. Исчезло все прекрасное, яркое, благоухающее, запахло вдруг дымом, снова раздался леденящий душу звук, с которым я поднимался по тоннелю к пятну света. И тут же я услышал яростное воронье карканье и отчаянное кваканье не совсем трезвых по весне лягушек. И еще услышал обычные человеческие голоса…

* * *

Какими ужасными и раздражающими показались мне эти голоса. Никогда раньше не задумывался и даже представить себе не мог, что человеческий голос звучит так противно. Наверное, певчие птицы это хорошо понимают. А попугаи, скворцы и другие птицы, которые порой человеческие голоса копируют, над людьми просто издеваются, делая злую и насмешливую пародию.

В моем сознании зародилась жесточайшая обида и понимание того, что меня обманули. Показали, как ребенку конфетку, другой мир и тут же отправили в мир, мне привычный. А я уже не хотел в него. Мне там нравилось больше[2]2
  Описание «перехода» в момент клинической смерти написано автором со слов человека, все это пережившего, и у автора нет оснований этому человеку не верить. Более того, другой человек рассказывал автору похожую в мелочах историю о своих ощущениях.


[Закрыть].

Пришла боль. Боль была во всем теле, и кто-то мое тело мучил, кто-то упрямо и жестоко издевался надо мной. Я открыл глаза и увидел прямо перед собой человека с лицом цвета церковного кагора. Не сразу даже обратил внимание на то, что человек этот – в белом халате, забрызганном моей свежей кровью. Но понял, что он делает мне перевязку. Но, чтобы перевязать, тело человека необходимо приподнимать, переворачивать… И кто-то держал меня двумя руками, подперев спину коленями. Мне были видны только руки и манжеты форменного солдатского кителя. Значит, приподнимал меня кто-то из моих солдат. Другой солдат придерживал двумя руками мою голову и тем самым мешал мне все видеть. Еще и кровь, которая раньше сбегала на затылок, теперь через лоб стала заливать глаза.

Попытался голову повернуть, высвобождая ее. Это удалось. И встретился взглядом со старшим сержантом Серегиным, своим заместителем.

– Как взвод? – спросил я.

– Никто не пострадал, товарищ старший лейтенант, – отозвался Серегин, понимая причину моего беспокойства.

Я расслабился, и снова посмотрел на человека, делающего мне перевязку, соображая, загар у него на лице такой или от природы кожа лица имеет столь яркий оттенок. И вспомнил, что есть и третий вариант – дружба с Бахусом…

– Юрий… – откуда-то из памяти выплыло имя другого человека, иначе одетого и иначе выглядевшего.

– Я не Юрий, а Владимир. Фельдшер со «Скорой помощи». Мы мимо проезжали. Сразу после взрыва. Возвращались с вызова.

– Я тридцать три раза знаю, что не Юрий… Юрий другой… – сказал я. – Ты вытри, фельдшер, мне глаза, а то кровь смотреть мешает.

– Совсем ожил, старлей, – сказал фельдшер почти недовольно, но все же вытер мне лоб марлевым тампоном. – А тут солдаты плакали, убили, дескать, командира…

– Я вернулся оттуда… – сказал я так, словно он должен был понять. – Оттуда, где Юрий…

Фельдшер завершил перевязку тела и за голову принялся, когда рядом другие машины остановились. По звуку понял, что с разных сторон подъехали. И в лицо мне поочередно заглянули наш начальник штаба бригады подполковник Велеречивый, а потом какой-то ментовский подполковник. Что рассматривали, что высматривали, если и так все понятно. А тут и третья машина подъехала. И уже капитан-военврач подошел. Наш, из бригады, хирург. С ним санитары с носилками. Дожидались, когда толстые пальцы фельдшера закончат перевязку моей ободранной головы. А потом меня бережно на носилки переложили. Солдаты поддерживали с четырех сторон. От их рук и исходила заботливость. Это радовало. Я ощущал, что солдаты моего взвода меня любят, несмотря на жесткость и требовательность, как командира. Руки, движения рук – доказательнее слов…

* * *

Не знаю, на каком уровне решался вопрос о моем здоровье. Но кто-то эту заботу торопливо и властно проявил, и в бригадную медсанчасть меня не повезли. Уже перед самыми воротами военного городка санитарная машина внезапно развернулась и поехала в другую сторону.

– Это что, похищение с целью получения выкупа? Куда едем? – спросил я военврача, сидящего рядом со мной и положившего свою руку на мою, наспех перевязанную. Он только что закончил телефонный разговор, убрал трубку, наклонился вперед и что-то сказал водителю. За шумом двигателя и из-за того, что команда водителю отдавалась негромко, я не разобрал слов.

– На аэродром. За тобой, старлей, самолет прилетел. Приказано срочно в Москву доставить. Я хотел, понимаешь, сам тебя оперировать, но… Транспортировать тебя можно. Я так, по крайней мере, думаю. Жизненно важные органы не повреждены. А мышечная ткань еще несколько часов может терпеть в себе осколки. Хотя есть и неприлично крупные. Важная ты, наверное, персона, если за тобой самолет высылают. За командиром бригады не пришлют. А за тобой…

– Может, просто за моими осколками и высылают… И не персона я, а важное лицо…

Военврач посмотрел внимательнее и громко икнул, хотя видел меня до этого множество раз. Он даже однажды с нашим отрядом на Северный Кавказ ездил, и мне, помнится, легкое ножевое ранение зашивал. Пора бы ему привыкнуть к моему лицу и перестать икать. Но он головой покачал и согласился:

– Да, за тобой, пожалуй, только самолет…

Военврач сам не понимал, что недалек от истины, и я его не обманывал. Причиной посылки самолета явилось как раз мое лицо, с которого кровь уже оттерли, хотя наверняка и не полностью. Там, в Москве, похоже, желают срочно убедиться, что лицо у меня не сильно пострадало. Для них это более важно, чем история с попыткой взорвать мой взвод. Покушение, несомненно, готовилось не на меня лично, а на солдат. Меня можно было спокойно уничтожить выстрелом снайпера…

* * *

Перед выездом машины на летное поле к самолету военврач сделал мне укол и сразу распрощался с пожеланием всех недостающих в жизни благ. Лететь со мной он не намеревался, поскольку в медсанчасти бригады помимо него был только один хирург, и тот малоопытный. Оставлять больных и травмированных без присмотра нельзя. Так сам капитан сказал на прощание, хотя я не хуже его знал, что в медсанчасти палаты пустуют, раненых у нас не держат, они в госпитале лежат там, где ранение получили, больных у нас почти не бывает, а травмированные обычно появляются только среди молодых солдат после прибытия пополнения. Через месяц молодые солдаты уже получают определенный навык и умеют избегать травм. Но спорить с капитаном я не стал. Не тот он попутчик, с которым можно приятно коротать время перелета.

Санитары стали перегружать меня в самолет вместе с носилками. Укол начал действовать на мою израненную сущность до того, как самолет взлетел. Судя по тому, что шприц заполнялся из ампулы, а не использовался привычный шприц-тюбик, это был не парамедол. Возможно, укол парамедола сделали солдаты еще до перевязки. У меня уже мелькала мысль, что мое путешествие сквозь тоннель и выше было вызвано уколом какого-то обезболивающего наркотика, то есть что это было простое наркотическое видение, хотя мне и раньше доводилось парамедолом пользоваться, и видений не было. Но второй укол, видимо, более сильный по составу, просто отключил от действительности, безо всяких путешествий. И я даже момент взлета самолета не почувствовал, как и самого полета. Благополучно проспал и момент приземления, и доставку моего бренного тела в госпиталь экстренной хирургии, где за меня сразу «принялись». Наркоз наверняка сделали. Надеюсь, руками профессионального анестезиолога.

Короче говоря, в себя пришел уже после операции, проснувшись под утро в госпитальной офицерской палате. Был я весь не только забинтованный, но и местами загипсованный, причем гипс казался мне тяжелее бронежилета, который всегда можно снять. Гипс же по своему желанию не бросишь рядом с госпитальной кроватью, когда он тебе до омерзения надоест. Мне он надоел до омерзения сразу, как только я в сознание пришел. Он элементарно мешал дышать, поскольку сковывал многие мои члены, через плечо переходил со спины на грудь, и держал мою согнутую в локте загипсованную руку перед грудью. Это значило, что у меня повреждено плечо, скорее всего, кости плеча в верхней его части. Такая фиксация руки гипсом в просторечье называется «вертолетом». Не знаю уж почему. Внешне, кажется, ничего похожего на вертолет не наблюдается. Но мне было не до раздумий о происхождении термина. Слегка тошнило после наркоза. Состояние, как с жутчайшего похмелья. И все тело в придачу ныло и болело, что, впрочем, вполне естественно, если учесть, что сначала получил полный карман ранений, и даже клиническую смерть незаметно для всех пережил, а потом был отдан на растерзание эти хищным птицам – хирургам. Кромсали меня – могу только представить, как. Но ничего этого уже не видел даже сверху и экскурсий за пределы своего тела не совершал. Врачи меня, скорее всего, слегка побаивались, как и большинство других людей, не привыкших каждый день видеть мое лицо.

Попытался осмотреть палату. К удивлению, это почти удалось, хотя производить осмотр из положения лежа было сложно. В дополнение ко всему, идущий через спину еще влажный пласт гипса натирал шею при каждом повороте головы.

Собратьев по несчастью рассмотреть не удалось. Увидел лишь, что в палате четыре кровати вместе с моей, и все заняты. Будить общество и сообщать о том, что я проснулся, намерения не было. С больными следует быть сдержаннее и осторожнее и не сразу демонстрировать им свое лицо, а то обвинят потом в неумышленном причинении вреда здоровью и без того заведомо нездоровых людей. Это тоже, кажется, какая-то статья Уголовного кодекса.

Чтобы отдалить себя от боли во всем теле, а боль эта после окончания действия наркоза неизбежна, как подсказывал мне опыт прошлых ранений, стал вспоминать свое путешествие в тот мир, через тоннель. И опять почувствовал обиду за обман. Там было так хорошо, красиво и спокойно, что здешняя жизнь, даже жизнь без ранений, казалась мне серой и скучной, почти мучительной. Меня словно бы поманили чем-то приятным, а потом отказали в предоставлении обещанного. С ощущением обиды я уснул, быстро устав бороться с болью. Но организм сам знал, как с ней бороться, и даровал мне сон. Мирный и спокойный. Но сон мой был прерван, видимо, чьей-то волей. Меня трогали за то плечо, что не было заковано в гипс. Я открыл глаза.

– Он проснулся, – сказала незнакомая медсестра куда-то себе за плечо. Явно не мне сказала. Увидел за спиной медсестры трех человек в белых халатах, накинутых на плечи. Что-то у меня, похоже, со зрением было не в порядке, потому что пришлось глаза фокусировать, чтобы эту троицу рассмотреть. У двоих из-под халатов нескромно выглядывали бриджи с генеральскими лампасами. Лица генералов были мне незнакомы. Третьего узнал, хотя видел всего один раз мельком, когда он нашу бригаду посещал. Это был командующий войсками спецназа ГРУ полковник Мочилов.

Несмотря на мешающий гипс, попытался лежа вытянуться по стойке «смирно». Должно быть, мои старания были замечены, потому что один из генералов на мои телодвижения отреагировал:

– Вольно, старлей, вольно. Не шевелись и не нагружай свое здоровье лишними проблемами. У тебя их и без того хватает.

– Я просто удивляюсь, какое сходство! – сказал второй генерал.

– Старались найти, товарищ генерал, – усмехнулся полковник Мочилов. – Трудная задача, но общими усилиями справились.

– Да, теперь дело за врачами. Мы, я думаю, не будем здесь обсуждать наши вопросы, – сказал первый генерал, вальяжно развернулся и двинулся к выходу, животом вперед. Второй генерал пошел за ним, циркулем переставляя худые ноги. У первого генерала лампасы на бриджах были ярко-голубого цвета – значит, представляет ФСБ, у второго обычные общевойсковые, красные. Можно предположить, что он или из ГРУ, или просто из Генерального штаба.

Полковник Мочилов подмигнул мне и, чуть наклонившись, потрепал по левому плечу.

Мне говорили, что важные органы не повреждены. Через три дня после первой операции узнал, что мне удалили треть печени. Врачи вообще любят что-то удалять. Но они оправдывались тем, что спросить у меня разрешения у них возможности не было. И утешили. Печень, оказывается, обладает способностью возрождать утраченные клетки. Хирурги пообещали мне, что печень вырастет почти новая. Главное, чтобы она не выросла больше своих естественных размеров. И потому мне запретили пить не только пиво, но вообще все, что крепче воды. Даже соки не рекомендовали, потому что некоторые из них могут на печень воздействовать. Но я соки и без того не пью, пиво тем более. И без водки проживу. Но этот вопрос только через три дня, повторяю, встал. А до этого командующий пожелал старшему лейтенанту Котовскому, то бишь мне:

– Постарайся быстрее на ноги встать, Платон…

– Постараюсь, товарищ полковник. Если очень нужно. Не повезло…

– Очень, Кот, нужно. Очень. А относительно везения – спас своих солдат, это большое везение. Я смотрел фотографии с места происшествия. Пакет высоко висел. Не каждый баскетболист допрыгнет. А ты допрыгнул. Не знаю как, но ты сумел. И большое тебе за это спасибо от всех матерей, сыновей которых ты защитил. Знаешь, кто тебя взрывал?

– Перед взрывом я видел машину с регионом «07» в номере.

– Кабардино-Балкария…

– Да. Есть подозрения?

– Может быть. В отделение МВД после взрыва позвонил какой-то человек, представился Казбеком. Обещал еще не менее десятка взрывов в разных городах. Слышал что-нибудь про Казбека? Не про гору, про человека.

– Это распространенное имя.

– Конфликтов с подобными не имел?

– Нет.

– Ладно. Его ищут, вычисляют. Нам остается только ждать…

Глава первая

Обманывать начальство, я понимаю, нельзя, но если это делаешь непреднамеренно, то, пожалуй, время от времени можно. Тем более, если к тому есть объективные предпосылки. Я очень старался выздороветь, помня, что командующий просил меня это сделать, но врачи имели относительно моего здоровья собственную точку зрения, сделали за две недели три операции. И это затянуло процесс выздоровления. Правда, даже загипсованный и забинтованный, я каждый день делал, не вставая с кровати, статическую гимнастику, чтобы кровь по организму разгонять и не давать мышцам превратиться в половые тряпки. А через два дня после третьей операции уговорил медсестру. Она принесла в палату стойку-держатель от капельницы, поставила в пяти метрах от меня и подвесила к стойке развернутый газетный лист с нарисованной красным фломастером поясной мишенью. Потом принесла целую магазинную упаковку обыкновенных шариковых авторучек. Я просил, чтобы купила самые дешевые. Принесла подходящие. И я день тренировался с левой, рабочей руки, не заблокированной. Бросал авторучки в подрисованные глаза мишени. Из положения лежа на спине метать было несподручно. Благо часть кровати приподнималась для кормления лежачего больного. По моей просьбе кровать привели в боевое положение, и я начал тренироваться. Вообще-то у себя в бригаде я был специалистом по метанию авторучек. Можно сказать, что признанным авторитетом. Но всегда осуществлял метание с правой руки. Здесь пришлось работать левой. И сначала не очень получалось. Только через пару часов занятий выработалась правильная координация движений. Через три часа пришлось на первую газету наклеить еще две и подрисовать мишень. Еще через два часа авторучки насквозь пробивали газетную мишень и опасно улетали в сторону чужих кроватей. У меня образовался целый фан-клуб из ходячих больных нашего отделения. Откуда-то принесли старую простыню и заменили газету тряпкой. Тряпки хватило на час. Тогда принесли одеяло. К обеду следующего дня авторучки стали втыкаться в одеяло.

– Как ты, старлей, умудряешься? – удивлялся сосед по палате, бронелобый[3]3
  Бронелобый (арм. жарг.) – танкист.


[Закрыть] подполковник, которому танк по ступне проехал. Ногу подполковнику восстановили, но пообещали при этом, что хромать перестанет только после смерти. – Ручки же не острые! И были бы еще хоть тяжелые. А то ведь не весят ничего. А в одеяло втыкаются…

Подполковник, видимо, был человеком, который от природы любит всему удивляться. И даже радовался своему удивлению. Есть такой тип людей. Они обычно бывают приятными в общении, и их всегда хочется удивить. Я представляю, как этот подполковник удивился и обрадовался, когда ему сказали, что он хромать перестанет только после смерти. И я не удержался и как-то раз, когда мы одни в палате оставались, рассказал ему о том, что был уже там, куда после смерти отправляются. Подполковник и этому удивился и обрадовался. И долго задавал мне вопросы. И потом еще несколько дней, даже при посторонних, нет-нет, да и возвращался к теме. И мне волей-неволей пришлось и на вопросы других отвечать. И скоро уже мою историю все отделение знало. Надо сказать, что это всех удивляло не меньше, чем танкового подполковника. Заметил, что у некоторых после моего рассказа появились на шее бечевки. Кресты нательные никто напоказ не выставлял, но бечевку спрятать трудно. Так я узнал, что при госпитале имеется часовня, где время от времени проводятся молебны. Но я пока еще относился к категории лежачих больных и потому сходить на молебен не мог. Но здоровье я себе возвращал и даже начал возвращать боевую форму. Пока только с помощью авторучек.

– Здесь, товарищ подполковник, особый бросок требуется, – объяснил я бронелобому. – Очень резкий, и обязательно нужно создать авторучке крутящий момент. Чтобы она вокруг собственной оси вращалась. Тогда глаз человеку пробивает сразу. Пять метров – уже убийственная дистанция. Глаз точно выбьет. А если бросать гвозди-двухсотки, гвоздь с десяти метров через глаз в мозг входит.

– Что, и гвозди бросать умеешь? – в очередной раз удивился танкист.

– Гвоздь – прекрасное оружие, – ответил я скромно. – Одним броском снимается часовой противника. У нас в спецназе есть такое правило – все, что может попасть в руку, можно использовать как оружие. И мы солдат учим воевать всем. От остро заточенного карандаша и авторучки до гвоздя и камня. Я в своем взводе однажды устраивал учебный бой двух солдат-контрактников. Они дрались поленьями. Просто взяли по полену и показывали молодым, как можно использовать. Бой был, каких в Голливуде не увидишь. А ведь их орудовать поленом никто не обучал. Импровизировали красиво.

Бронелобый слушал с открытым ртом. Так же слушали и другие. Спецназ ГРУ зарабатывал благодаря моим стараниям заслуженный авторитет. Если бы я не показывал, как пользоваться авторучкой, мне могли бы просто не поверить. А после такой наглядной демонстрации верили.

* * *

Продырявленное одеяло перевернули уже в третий раз, чтобы на месте условной головы не было дыр. Мне принесли полный комплект из десяти авторучек, которые я спокойно и точно «отстрелял», объясняя при этом:

– В боевой обстановке, чтобы бросок был поражающим, всегда следует делать основательный замах. Еще лучше бросать ручку в прыжке, вместе с броском сокращая дистанцию. Но, в принципе, мы отрабатываем такие броски и лежа на спине. Это как вариант применения.

– Хороший вариант для госпитального полигона, – раздался низкий голос от двери.

Я повернул голову.

В дверном проеме стоял какой-то крупнотелый, как мастодонт, лысый офицер в накинутом на плечи медицинском халате, который смотрелся на нем косынкой, позаимствованной у медсестры, поскольку на такие плечи нужно было не меньше тридцати трех обычных халатов. Рядом – заведующий отделением.

– Ох, высчитаю я с вас за порчу одеяла… – в который уже раз пригрозил заведующий отделением. – Попрошу всех очистить палату. К старшему лейтенанту Котовскому гость по служебному вопросу. Соседей тоже попрошу прогуляться…

Все три соседа у меня, к счастью, были ходячими, и вывозить кого-то вместе с кроватью необходимости не возникло. Впрочем, вывозить, если бы такая необходимость все-таки появилась, было бы в любом случае не мне.

Не знаю, каким образом, но в мастодонте я сразу определил своего визитера, еще до предупреждения заведующего. И даже подумал, что он представляет диверсионное управление ГРУ. Хотя мог бы представлять, возможно, и агентурное управление. Как я понял, моя персона интересует широкие круги засекреченного общества. Но в одном я был уверен точно, этот мастодонт не из ФСБ. Глаза у него слишком бесхитростные и вдумчивые. У офицеров ФСБ таких глаз не бывает.

Палата очистилась достаточно быстро. Все-таки госпиталь армейский, а в армии привыкли приказы выполнять сразу, как только они озвучиваются. И потому через минуту в палате остался я с мастодонтом и заведующий отделением. Впрочем, заведующий задал лишь один вопрос:

– Я вам еще нужен?

– После разговора со старшим лейтенантом Котовским к вам в кабинет загляну и кое-какие вопросы обсудим.

– Буду ждать, – заведующий понял, что его мягко продвигают в определенном направлении, и отнесся к этому почти с трепетом. Вышел, аккуратно и плотно закрыв за собой дверь.

– Полковник Михайленков, – представился мастодонт, любовно погладил себя по лысине и добавил: – Я в ведомстве полковника Мочилова служу. В ближайшие несколько месяцев контактировать будете напрямую со мной. Пока работаете по федеральному заданию. Это я за вами самолет посылал, правда, надеялся, что доставят вас в целостности и сохранности. Но я понимаю, не ваша вина в случившемся, а проявили вы себя в той ситуации молодцом. Вас к награде представили. Вы в курсе?

– Ровно настолько же, насколько в курсе нового задания.

– Полковник Звенигородский написал представление. Документы уже отправлены в Администрацию Президента. Не думаю, что могут быть какие-то возражения. А разве Звенигородский с вами не разговаривал по поводу нового задания?

– Разговаривал… Почти… – попытался я назвать разговором то, что разговором двух сторон ни в коей мере не было. – Товарищ полковник с начальником штаба бригады подполковником Велеречивым меня долго рассматривали, сравнивая с какой-то фотографией, убедились, что есть большое сходство, пытались в том же меня убедить, но не убедили и потому просто приказали стать похожим. И сообщили, что за мной самолет пришлют. Это все, что я знаю о задании. Да, еще комбриг состоянием моего желудка интересовался.

– А что у вас с желудком?

– Все в порядке с желудком.

– А с чем не в порядке?

– Наверное, с железяками, если мне их не все из тела вытащили. Три операции уже провели. Боялись, что, если все сразу будут вытаскивать, не выдержу.

– На ваше лечение в госпиталь перевели из других госпиталей двух лучших военных хирургов. Они обещали поставить вас на ноги быстро.

– А пересадить мне чужую печень, товарищ полковник, они не обещали?

– Говорят, что и ваша скоро восстановится. Правда, этот процесс у всех по-разному происходит и потому что-то предсказывать рискованно. Думаю, вы сумеете свою печень заставить расти быстро. Однако до этого вам следует пройти усиленную подготовку.

– Боевую? – переспросил я с легким юмором. – Готов попробовать, если мою кровать переоборудуют в инвалидную коляску. Или хотя бы колеса приладят и весло дадут, чтобы от пола отталкиваться.

Полковник юмор не оценил. Может, просто не настроен был на шутливый тон, на который я всегда настроен, с рождения. С моей физиономией ничего больше не остается, как постоянно в таком тонусе пребывать.

– В первую очередь вам следует основательно восстановить свои навыки английского языка. С американским произношением. Вы, кажется, когда-то английским владели, но произношение оксфордское. Так, по крайней мере, в вашем личном деле написано.

– Относительно оксфордского произношения там сказано ошибочно. Произношение у меня рязанско-тамбовское. Хотя язык и английский. Просто курс, который я проходил, называется оксфордским. Но это мало что значит.

– Вам сегодня к вечеру доставят из Японии специальную кровать с электроуправлением. Ездить на этой кровати даже по госпиталю вы не сможете – кровать не имеет системы управления, и возить ее можно, только управляя движением со стороны. Посторонний то есть человек требуется. Но вот менять положение тела там удобнее, чем на вашей кровати. Причем все будете делать сами, по своему усмотрению, нажатием кнопок. А завтра, если вы, Котовский, не возражаете, к вам прибудет преподаватель английского языка. Будете заниматься по часу в день. Если сможете, то и по два часа. Не стесняйтесь загружать преподавателя. Ей оплачивается полный рабочий день. Восемь академических часов. Только себя не перегружайте. Сами контролируйте свое состояние. Комплект аудиоуроков преподаватель оставит вам вместе с планшетным компьютером. Там же есть и видеоуроки. Но к ним вы приступите, как я понимаю, чуть позже. Сначала освоите разговорную речь. Для занятий вас вместе с кроватью будут вывозить в ординаторскую комнату. А через три дня освободится генеральская одноместная палата, и вас туда переведут. Не придется вас утомлять переездами. Для общения с внешним миром на английском вам в палату поставят модем-роутер, который будет создавать здесь зону Wi-Fi. Практика вам понадобится. С переездом и роутер перенесут в генеральскую палату. И это только начало. Потом будете в дополнение к английскому изучать арабский язык. Поверхностно. Как среднестатистическому американцу с посредственными умственными способностями. Я допускаю, что и американцы бывают умными не только тогда, когда дело касается денег. Но те люди, с которыми нам придется работать, к ним не относятся. Они именно – среднестатистические американцы…

– Я готов, товарищ полковник, – бодро согласился я. – Тридцать три раза готов.

– Постарайтесь на английском эту свою присказку не произносить. Совет, а не приказ. Но совет настоятельный.

– Понял. Не скажу, что тридцать три раза понял. Но смысл уловил, товарищ полковник.

– Теперь о вашем здоровье. Специально для вас постаралась Служба внешней разведки. Через свою агентуру наши коллеги добыли в Китае препараты, которые китайские спортсмены использовали при подготовке к Олимпийским играм в Пекине, когда они весь мир своими результатами удивили. По большому счету, это тоже допинг, хотя врачи и говорят, что не совсем. Они относят препараты к стимуляторам физической активности. Что-то на основе женьшеня, пантов и тутовника и еще кучи диковинных растений из китайской флоры. Рецепты известны в самом Китае тысячелетия, но доступны только избранным. Не забудьте, что при употреблении препаратов возможна передозировка. Но человек, который вам их доставит, все объяснит лучше меня. Если не перебарщивать, вы восстановитесь быстро. Препараты, говорят, способны творить чудеса. А теперь я задам вам, Котовский, вопрос.

– Слушаю, товарищ полковник. Кстати, можете звать меня просто Котом. Я привык. Меня так все в бригаде зовут. Только в особо важных случаях по фамилии. Меня даже здесь, в госпитале, уже некоторые Котом называют…

– Хорошо. Уговорили. Вас, Кот, в вашей ситуации ничего не удивляет?

– Все, товарищ полковник, удивляет. Извините, чуть не сказал, что удивляет тридцать три раза. Едва удержался.

– Сказали все-таки, только в завуалированной форме. Но ладно… Сразу отвыкнуть невозможно, но постараться следует. Итак… О чем я? А, об удивлении…

Самолет из Москвы для старшего лейтенанта… Не за каждым генерал-лейтенантом самолет пошлют. А за Котом послали. Это нонсенс. Второй нонсенс – специальная госпитальная кровать из Японии. Такую до вас доставляли только президенту, когда он спину травмировал. Вы, Кот, второй по счету человек в России, ради которого доставляется подобный груз из Японии. Третий нонсенс – препараты из Китая. Глубоко засекреченные препараты. Их, кстати, даже президенту еще не доставляли. Тоже специально для Кота.

– Понимаю.

– Что на это скажете, Кот?

– Хочется тридцать три раза мяукнуть. Извините за «тридцать три». Как это сказать по-английски, не знаю, значит, на английском и говорить так не буду, товарищ полковник.

– Пора бы уже и на русском отвыкать. Это – ваша особая примета. А нам, в разведке, особые приметы не нужны. Разве что…

– Разве что? – прервал я его звучную артистическую паузу.

– Разве что по необходимости. Какая-то особая примета. Опознавательная. Например, татуировка. Для идентификации личности.

– Да, кстати, относительно татуировки. Между полковником Звенигородским и подполковником Велеречивым в моем присутствии заходил о ней разговор. Я не понял, какое это имеет отношение ко мне. Хотя кое-что ясно…

– А что вы поняли?

– То, что буду должен в какой-то ситуации заменить человека с татуировкой. Показалось, что мы не настолько похожи лицами, чтобы не заметить подмены.

– Я сам видел того человека только на фотографии. А фотография часто искажает истину. И потому категоричным быть не решусь. Но надеюсь, что вскоре вам предстоит с этим человеком встретиться.

– Кто он такой?

– Капитан. Капитан американской армии Роберт Стивенс Лосовски. Командир особой испытательной группы в составе спецназа DARPA[4]4
  DARPA – Управление перспективных военных технологий и исследований Пентагона.


[Закрыть]. Знаете, что это такое?

– Слышал.

– Хорошо. Кстати, когда вам доставят планшетный компьютер и поставят в палату модем-роутер, попытайтесь прочитать в Интернете все, что найдете, про психотронное оружие. Не спутайте с психотропным.

– Ни то ни другое применять не довелось. Даже не догадываюсь, с какой стороны у подобного оружия мушка, с какой приклад. И есть ли там спусковой крючок.

– И отлично. Разницу видите, значит, поймете и остальное, когда вам объяснят.

– Мне предстоит против этого работать?

– Я бы не так вопрос поставил. Если быть точным, вам предстоит с этим работать. Будьте готовы. Есть конкретные вопросы?

– Есть, товарищ полковник. Какое отношение имеет ко всему этому мой желудок?