Текст книги "Операция прикрытия"

Глава пятая

Зима.

Несколько дней шел снег, поэтому запорошенные им сосны и кедры были особенно красивы. Бабуш сидел в санях, глядя на черный полушубок возницы, и время от времени тер щеки. До районного центра оставалось еще около семи километров, и Бабуш откровенно радовался АХО, выдавшему ему дубленый полушубок, волчью шапку и валенки. Не будь этого добра, Бабуш уже околел бы от холода.

Добираться до Усть-Ницы оказалось сложно, дороги замело снегом, и доехать в поселок можно было только на санях, которые Бабуш получил в Тугулыме.

С начальством не спорят, но все-таки неопределенность задания оперуполномоченного МГБ смущала и раздражала. Бабуш поклонялся авиации, в свое время в ОСОАВИАХИМ записывался, с парашютной вышки в городском саду прыгал, типы советских самолетов знал назубок и просился перед войной в летное училище, только не направили его туда, такие военкоматам на земле были нужны – уж больно хорошо Саша Бабуш стрелял, даже значок «Ворошиловский стрелок» на соревнованиях заработал. Но скажите на милость, какие летательные аппараты, кроме русских, могли еще появиться в районе Уральских гор?

А зачем и для чего собирать информацию о наших же самолетах? Да еще узнавать, не появлялись ли в поселках и не встречались ли в тайге неизвестные существа, не похожие на людей?

– Приехали, – сказал возница.

Замерзший Бабуш приподнялся, глянул вперед и увидел несколько десятков темных бревенчатых домов, над одним полоскалось красное знамя, и гадать даже не стоило, где находится поселковый Совет.

– Держи на поселковый Совет, – сказал Бабуш. – Начнем с начальства.

Председатель поселкового Совета Иван Тимофеевич Козинцев встретил оперуполномоченного МГБ с показной приветливостью. А может, он и в самом деле был рад свежему человеку, через которого можно узнать городские новости. Председатель выглядел на сорок пять лет, был невысок и худощав, с морщинистым усталым лицом много повидавшего человека, а пустой левый рукав пиджака, заткнутый за брючный ремень, говорил сам за себя.

Бабуш показал председателю поселкового Совета удостоверение. Козинцев читал удостоверение долго и внимательно, еще внимательнее посмотрел на фотографию и придирчиво сличил ее с лицом визитера. Все он делал основательно и педантично, ловко работая единственной рукой.

– Руку на каком фронте потерял? – поинтересовался Бабуш.

Председатель поселкового Совета скупо улыбнулся тонкими губами.

– Под Сталинградом, – сказал он. – Раньше промысловиком был, а теперь уж какой из меня промысловик, вот и попал командовать. Мужиков-то у нас негусто. А вам воевать пришлось или…

– До Пруссии дошел, – признался Бабуш.

– Фронтовик, значит, – снова скупо улыбнулся Козинцев. – Это хорошо. К нам-то какими судьбами? Или секрет?

– От тебя какие могут быть секреты? – пожал плечами оперуполномоченный МГБ. – А вот о других, Иван Тимофеевич, не скажу, им-то и о самом моем визите знать необязательно. По бумагам я приехал как журналист, сам понимаешь, мне ведь с людьми общаться надо, беседовать сними.

И снова он перехватил косой настороженный взгляд Козинцева. Тут и голову ломать не нужно было, чтобы догадаться, о чем председатель сейчас думает. Бабуш сам так относился на фронте к некоторым говорунам из СМЕРШа. Были такие, все на откровенность людей вызывали, а сами на них тайком дела шили или в стукачи вербовали. Потом смотришь – нет солдатика, хорошо если в штрафбат загремит, а то ведь законы военного времени очень суровы, могли и совсем по-другому обойтись. Но и успокаивать Козинцева оперуполномоченный не стал. Словам кто поверит? Поймет со временем, что Бабуш ему не враг.

– Остановиться где порекомендуешь? – спросил Бабуш,

– А ты надолго? – Председатель поселкового совета принял доверительный тон.

– Пока не знаю, – пожал плечами Александр. – Как дела пойдут.

– Если ненадолго, – задумчиво сказал Козинцев, – можно в Доме колхозника пристроиться. Все равно пустует. У нас если кто из района и приезжает, то у родственников устраивается или знакомых. А если ты у нас задержишься, то лучше у кого-нибудь на дому пристроиться, без домашнего коша худо, если харчиться в нашей чайной, то запросто язву можно заполучить.

Он еще немного поразмышлял, потом нерешительно предложил:

– А то можешь у меня остановиться. А что? Изба просторная, жены нет, а дети тебя особо не потревожат, они у меня интернатские и домой только на выходные приезжают. Все-таки двадцать верст, нешуточное расстояние, правда, когда погода хорошая, они и на лыжах прибегают с остальной детворой.

О жене Бабуш спрашивать не стал – мало ли трагедий случалось в военные годы. Будет время и желание, Козинцев сам расскажет. Поэтому он только и спросил:

– А удобно ли? Козинцев хмыкнул.

– А че ж, – сказал он. – Было бы неудобно, если 6ы ты у какой вдовушки кров нашел. Баню любишь?

А какой сибиряк бани не любит?

Дом у Козинцева был добротный, бревенчатый, построенный еще до войны. К дому примыкал двор, огороженный длинными жердями в два ряда, а во дворе была небольшая курная банька, которая протапливалась дровами до тех пор, пока камни не становились красными. Воду Бабуш таскал сам, хотя Козинцев и порывался пойти по воду, утверждая, что это дело хозяина, но никак не гостя. Но тут уж Бабуш воспротивился – чего это он будет сидеть, в то время как хозяин будет с одной рукой мучиться. Вот и получилось, что Козинцев топил баньку, а Бабуш таскал воду.

Потом они разделись, и Бабуш снова заметил, как цепко и внимательно хозяин оглядел его тело. Что ж! Бабушу стесняться нечего было, два узловатых шрама – один в плече, другой на животе – показывали, что он тоже на фронте в адъютантах не проедался и штаны по канцеляриям не просиживал.

– Где это тебя так угораздило? – потеплевшим голосом поинтересовался Козинцев.

– В плечо – под Ростовом, – сказал Бабуш. – А живот – это уже в Польше, когда с эсэсовцами сцепились. Отчаянно дрались мужики, им отступать некуда было.

– Сердчишко у тебя как? – спросил Козинцев. – Выдержит? А то ведь я веничек размочил.

Бабуш промолчал.

Хозяин встал, ловко подхватил ведро единственной рукой, подтолкнул днище бедром и окатил ледяной водой камни. Пар поднялся такой, что Бабуш потерял его из виду и даже вздрогнул, когда неожиданно из белесого плотного тумана появилась худощавая фигурка хозяина.

Да, он и с одной рукой хлестал Бабуша так, что дух захватывало!

Поначалу Александр повизгивал, а потом уже и рычать перестал, расслабился, задыхаясь от беснующихся вокруг раскаленных воздушных струй, да рукой из ведра ледяную воду на голову плескал, чтобы уж совсем не сомлеть.

– Живой? – склонился к оперуполномоченному Козинцев.

Бабущ только промычал.

– Тогда вперед! – скомандовал Козинцев, и они с воплями выскочили из баньки, падая в белоснежный сугроб. А-ах, как это было невыносимо и прекрасно! А вокруг стояла особенная уральская тишина, которую хранили сосны и рябины, воздух был густым и прозрачным, он обжигал легкие, сушил кожу, и из-за этого от красных тел обоих валил пар.

– Ну, Иван Тимофеевич, – выдохнул с облаком пара Бабуш. – Теперь держись, я за тебя возьмусь! Как это нередко бывает, баня их сблизила, и в избу они вернулись распаренными и умиротворенными. Одеваться не стали, так и шли друг за другом по натоптанной в снегу тропочке в кальсонах и нательных рубахах, остальную одежду Бабуш нес в общей охапке.

В доме Козинцев засуетился, полез в подпол, и на столе появилось все великолепие природных даров – и моченая морошка, и соленые рыжики, издававшие резкий и аппетитный дух, а капуста у председателя поселкового Совета была заквашена с клюквой и оттого хрустела на зубах. Готовить хозяин ничего не стал, только разогрел в чугунке картофель, тушенный с зайчатиной, да порезал тонко коопторговскую полукопченую конскую колбасу и вопросительно глянул на Бабуша.

Тот только добродушно развел руками.

Что там и говорить, выпивка к такому великолепию сама просилась, тем более что порции в тарелки Козинцев накладывал как в колхозных столовых – глянешь на этакую гору и не поверишь, что способен это съесть. Но ведь запросто, если перед этим примешь жгучий стаканчик местной самогоночки, в приготовлении которой председатель, несмотря на свою однорукость, оказался великим специалистом – даже намека на сивуху не было у забористой спиртовой крепости жидкости, слегка подкрашенной дубовой корой и шелухой кедровых орешков.

За столом Бабуш и изложил председателю поселкового Совета цель своего визита.

– Теперь понимаю, почему тебя к нам под личиной журналиста отправили, – сказал Козинцев, ловко вылавливая ложкой соленый рыжик. – Так проще народ разговорить. Приехал бы ты в естественном обличье, да еще, не дай Бог, форму нацепил – кто бы с тобой разговаривать стал?

– Что, так не любят? – поинтересовался Бабуш. Зайчатина была отменной.

– Любят – не любят, – неохотно сказал председатель. – Недоверчиво народ к вашему брату относится. Раньше считалось, что вроде и ссылать местного некуда, куда уж дальше – вон он, Туруханский край, под боком. А теперь оказалось, что Колыма еще есть с Магаданом, совсем уж дикие края.

Сказал и замолчал, словно досадуя на свою внезапную откровенность. Даже лицом малость потемнел. Бабуш его понимал, председатель его видел впервые, кто знает, что за человек этот оперуполномоченный, как он на неосторожное слово отреагирует. А шрамы… Ну что шрамы? Всяко бывает в человеческой жизни, ранения – они тоже всего о человеке не скажут.

Помолчав, Козинцев ловко разлил по стаканам самогонку.

– Что тебе сказать? – дожал он плечами. – Не знаю, Александр Николаевич. За поселок я тебе сказать могу, тут у нас все спокойно, ничего необычного не наблюдалась, а если деревеньки какие, так у нас ведь край какой, бывает, письмоносцы газеты в деревню раз в месяц доставляют, иначе ведь и не пробьешься порой.

– Мне без тебя не обойтись, – сказал Бабуш. – Ты здесь местный, тебя каждая собака знает, я же сибиряков знаю, из них слова лишнего клещами не вытащишь. Помогай, Иван Тимофеевич. Мне здешние настроения без нужды, пусть об этом голова у других болит, мне бы свои вопросы решить, понимаешь?

Председатель поселкового Совета его понимал, очень хорошо понимал, как называется помощь оперуполномоченному из таких грозных органов. Не милиция, бандитов не ловит, у таких служивых задачи более деликатные поставлены к исполнению. Но и отказывать оперуполномоченному впрямую Козинцеву было не с руки. Чай, сам он был не лесник с кордона, представителем советской власти он был в поселке и его немалых окрестностях, значит, просто был обязан оказывать всяческое содействие, тем более что из области его о том специально предупреждали.

– Помогу, чем смогу, – неохотно сказал председатель. – Только безнадежное это дело, были бы какие слухи, я бы о них уже знал, А раз слухов никаких нет, то так оно все и есть. Вот когда я еще совсем мальцом был, случались чудеса. Однажды землетрясение даже случилось, а потом почитай месяц светлынь стояла такая, что за сто метров в самую полночь человека угадать, можно было. Сказывали, метеорит с неба где-то за хребтом упал. А с той поры больше ничего и не случалось. Так что напрасно тебя начальство в такую даль погнало.

Теперь уже пришел черед Александра Бабуша пожимать плечами.

– Может, оно и так, Иван Тимофеевич, только ведь сам знаешь, в нашем ведомстве с начальством не спорят и отданные им приказы не обсуждают. Тут ведь как в науке – отрицательный результат это тоже результат.

А потом, как водится, заговорили о войне, о товарищах, и разговор затянулся далеко за полночь, когда Козинцев и Бабуш уже стали называть друг друга без отчеств, просто по имени. Прошлое их сближало, да и возрастом они, как оказалось, не слишком разнились – тридцать шесть от сорока двух отнять, что там получится? А если военные годы один к трем пересчитать, то разница в годах становилась уже совершенно незначительной.

Ближе к полуночи, когда Козинцев принялся подкручивать что-то в черной круглой диафрагме радио, чтобы оно наутро их разбудило боем курантов и исполнением гимна, Александр Николаевич выскользнул на двор. Клюквенный морс давал о себе знать.

Небо было звездным, высоко над миром желтела смешливая луна, мертвенно-бледный свет которой был настолько ярким, что от сугробов бежали юркие черные тени. Покончив со своими делами, оперуполномоченный Бабуш некоторое время, запрокинув голову, смотрел на звезды. С севера на юг неторопливо пересекал пространство помигивающий желтый огонек.

– Самолет, – догадался Бабуш.

Укрепившийся к ночи мороз отчаянно хватал оперуполномоченного за щеки и нос. Бабуш торопливо обтопал надетые на босу ногу валенки от прилипшего снега и с облегчением нырнул в дышащую живым теплом глубину избы.

Он уже засыпал на старомодной, еще дореволюционной кровати, скрипя провисающими пружинами сетки, когда из темноты послышался сипловатый голос хозяина:

– Николаич, спишь?

– Пытаюсь, – честно признался Бабуш.

– А я все гадал, что ж это к нам за такое начальство едет? Из области позвонили, сказали – любое содействие, будут жалобы, под суд, председатель, пойдешь.

– Ну и как?

– Да вроде и ничего, – после недолгого молчания сказал с полатей Козинцев. – Я ж понимаю, работа такая. В армии я вашего брата не особенно долюбливал. Конечно, я ж понимаю, каждый на своем месте, но обидно все же, когда ты к человеку с душой, а он к тебе – задом.

* * *

Секретно КАПИЦЕ, ФЛЕРОВУ, КУРЧАТОВУ

В недельный срок прошу сообщить Ваши соображения о возможности произвольных атомных реакций в естественных месторождениях трансурановых металлов.

20 декабря 1949 года. Л. Берия.

Глава шестая

Берия не все сказал вождю.

Зачем волновать тайнами старого человека? Товарищ Сталин в свое время сам сделал все, чтобы оградить от волнений Владимира Ильича, так должен же кто-то побеспокоиться и об Иосифе Виссарионовиче, когда подошло время. И этим человеком Лаврентий Павлович считал себя. У остальных кишка была тонка, у остальных только при одном упоминании о Сталине тряслись поджилки и все валилось из рук.

Конечно же, сообщений было значительно больше, и по указанию Берии в городке Капустин Яр, в окрестностях которого проводились ракетные испытания, была создана секретная лаборатория по изучению неопознанных летательных аппаратов. Была очевидная параллель, которую заметил он, но пока не замечали другие: немцы вели эксперименты по созданию атомной бомбы, и летательные аппараты появились там; потом их обнаружили американцы, которые занимались разработкой аналогичной бомбы; и, наконец, стоило атомное устройство взорвать в России, как неведомые летательные аппараты, словно ждущие трупа стервятники, объявились здесь.

Кроме анализа рассказов очевидцев, которые исправно брались специальной группой Берии, подобранной из сотрудников милиции и государственной безопасности, с которыми он работал, будучи наркомом внутренних дел, в одном из капониров близ поселка Житкур находились обломки странного аппарата, обнаруженного спецэкспедицией Наркомата внутренних дел перед войной в районе хребта Алатау. Пришлось потрудиться экипажу дирижабля «Победа», чтобы доставить груз в астраханские степи. Но овчинка выделки стоила! С подобным объектом советские специалисты столкнулись впервые, а осмотрев его, лишь руки в стороны развели. Правда, о форме и назначении этого аппарата можно было говорить лишь обтекаемыми фразами, однако сохранившееся оборудование было еще более загадочным, а над составом обшивки вот уже восемь лет безуспешно бились специалисты из Института сплавов.

Нет, нельзя сказать, что эти специалисты даром теряли время. Пусть они и не разгадали секретов таинственного сплава, но в погоне за этим сделали столько новых открытий, что уже дважды Берия включал их в списки кандидатов на Сталинскую премию и надеялся, что за сорок девятый год они все-таки эту премию получат.

Еще сложнее было с сохранившимся оборудованием. Собственно, сохранилось не так уж и много, и приходилось лишь строить загадки о назначении того или иного узла. Но дальше догадок дело не шло. Берия не задумывался, что это за аппарат, и не придавал его обнаружению особого значения, пока американцы не взорвали атомное устройство. Беллетристику он и в самом деле не особенно любил, но все, что относилось к атомным секретам, ему доставляли немедленно.

Именно таким образом он прочитал опубликованный в журнале «Вокруг света» рассказ некоего Казанцева. Было это в сорок шестом, и рассказ назывался «Взрыв». Автор в нем утверждал, что в тайге над Подкаменной Тунгуской произошел атомный взрыв. Правда, далее этот Казанцев утверждал, что взрыв этот был следствием неисправности межпланетного корабля инопланетян, но в это Берия не верил. Он был прагматиком, поэтому к фантазиям относился недоверчиво, осмысливая и проверяя лишь то, что действительно можно было проверить. Взрыв мог быть природным, а это в свою очередь могло указывать на наличие в районе Подкаменной Тунгуски урановых руд. Специалисты в один голос утверждали, что природная руда самопроизвольно взорваться не может. Только дело с ураном было новое, что он может – никто не знал. Может, и не зря американцы перед испытанием своего ядерного устройства побаивались, что искусственный взрыв повлечет за собой самопроизвольный распад окружающей среды. В таких случаях лучше проявить излишнюю бдительность, чем быть близоруким. Ознакомившись с рассказом-гипотезой, Берия запросил материалы по исследованиям в этом районе. Так он ознакомился с отчетами профессора Кулика, который потратил на поиски Тунгусского метеорита несколько лет.

Странное впечатление вынес Берия из этих отчетов.

Кулик исследовал район предполагаемого падения метеорита несколько лет. Он собрал богатый фактический материал.

Из отчетов вытекало, что ранним утром тридцатого июня 1908 года над тунгусской тайгой пронеслось огненное тело, которое оставляло за собой раскаленный след, характерный для падения метеорита. В семь часов утра в районе фактории Вановара возник ослепительный шар, который превратился в огненный столб, уходящий высоко в небо. Звук при взрыве был слышен за сотни километров от места катастрофы. Вслед за звуком над землей пронесся ураган страшной силы. Воздушная взрывная волна дважды обогнула земной шар, а сейсмические колебания земной коры были отмечены даже в Германии.

После взрыва в течение двух или трех дней на территории Европы и Северной Африки в верхних слоях атмосферы наблюдались серебристые светящиеся облака. В Сибири небо было покрыто тучами, и шли дожди, но вместе с тем было так светло, что на открытом месте свободно читался мелкий шрифт газеты. Тучи были освещены странным желто-зеленым светом.

Отправившийся в двадцатых годах на место падения метеорита профессор Кулик столкнулся со странными явлениями. Метеорита он не нашел, но нашел воронки, напоминающие кратеры. Использование магнитометров и зондирование воронок шестами обломков метеорита не выявили, более того: сразу же за болотистой поверхностью начинался слой вечной мерзлоты.

Кольцо бурелома, окружающее эпицентр взрыва, голые стволы умерших деревьев в самом эпицентре – все это, по мнению специалистов, совсем не походило на обычный взрыв. Казанцев пересказал результаты экспедиции Кулика достаточно точно, за исключением тех моментов, где он упоминал о мести бога Огды, который жег тунгусов невидимым пламенем. Тунгусы действительно рассказывали о мести этого бога, но месть заключалась в том, что он сжигал жилища людей, которые ходили к эпицентру взрыва. Возвращаясь, они обнаруживали пепелища.

Некоторое время Берия был в растерянности.

Нечему было взрываться в сибирской тайге в 1908 году! Там, кроме тунгусов с оленями, сроду никого не было, в районе этой самой Подкаменной Тунгуски.

Он показал материалы экспедиции Кулика Курчатову. Курчатов отнесся к гипотезе фантаста прохладно.

– Лаврентий Павлович, – Курчатов погладил бороду, которую отпускал на спор до взрыва первого ядерного устройства и не сбрил после удачных испытаний, – природные руды взрываться не могут. Это нонсенс. Если бы реакции атомного деления были возможны в урановых месторождениях, нашей Земли давно бы уже не было, а все мы давали отчет в своих поступках Господу Богу. А что касается космического корабля… Автор может себе позволить фантазии, он определил свой жанр как гипотезу. Надо сказать, очень игривую гипотезу. У меня слишком много работы, чтобы я так вот запросто начал подыгрывать автору и ломать голову над проблемой, которая не имеет однозначного решения. Похоже, все это действительно напоминало последствия атомного взрыва, но ведь нет ничего! Доказательства, если они и были, канули в прошлом. Не будем же мы искать иголку в стоге сена. Гораздо легче пойти в магазин и купить там новую. А вот ядерное устройство американцев мы благодаря вашим разведчикам заполучили, огромное им за то спасибо. Это снимает множество проблем, теперь мы можем больше внимания уделить термояду, и скажу вам, Лаврентий Павлович, урановая бомба покажется игрушкой в сравнении с водородной. Закрадываются даже сомнения, не выпустим ли мы джинна из бутылки? А то выпустим опрометчиво, а загнать его обратно уже не сумеем.

– Разумеется, – хмуро сказал Берия. – Особенно если ваши расчетчики принципиально не будут работать по субботам.

– Вы о Моте Агресте? – Курчатов пожал плечами. – Прекрасный математик, а если есть у него некоторые завихрения, так это же не страшно – сдвинем ему график соответствующим образом, и никаких проблем.

– А эти его крамольные идеи – искать следы космических пришельцев в Библии? – строго сказал Берия. – Хозяину это не понравится, с Богом у него отношения непростые. Я внимательно отслеживаю связи вашего Агреста, если что, я выкину его из проекта без излишних сантиментов. Я его в пыль сотру!

Курчатов молчал. Он уже привык к властности Берии, знал, что, когда того заносит, возражать не стоит. Возражать следовало, когда Берия остынет и станет податливым к разумным доводам. Берия исповедовал целесообразность, жестоким и беспощадным он становился, когда не видел другого пути. Во взаимоотношениях с ученым миром это не срабатывало, и Берия предпочитал идти по пути разумного компромисса.

Берия в свою очередь ждал возражений Курчатова, он ведь хорошо знал, как физик относится к Агресту, и ожидал от Курчатова яростной защиты его любимца. Но такой защиты не последовало, что обескуражило и. обезоружило куратора атомного проекта.

Он неловко сгреб справку по тунгусским событиям 1908 года со стола, сунул ее в сейф и, выжидая время, аккуратно запер сейф на два оборота ключа. Помедлив, повернулся к Курчатову.

– Значит, вы мне советуете не обращать внимания на эти давние события? – уже спокойнее спросил он. – Что же, поверим специалистам на слово. А насчет разведчиков? Они наши, Игорь Васильевич, советские. Вы ведь не отделяете себя от советского строя?

Курчатов уже был на выходе, когда Берия его вновь остановил. Он любил, чтобы последнее слово оставалось за ним. Еще больше Лаврентий Берия любил оставлять собеседника озадаченным и озабоченным.

– Товарищ Курчатов, – сказал он, чисто по-грузински налегая на «а», – а ведь разведчик, доставивший бомбу, умер, все рекомендованные меры не помогли. Его посмертно наградили орденом Ленина, как вы думаете, не малая ли награда человеку, который спас страну?

– Не за ордена и медали работаем, – сухо сказал Курчатов, – Я пойду, Лаврентий Павлович? У меня совещание назначено на четыре часа..

Но вера верой, а аналогичный вопрос Лаврентий Берия поставил перёд Королевым. Было это еще в сорок седьмом, Королева выдернули из авиационной «шарашки», потому что стране нужны были ракеты. Теперь уже было ясно, что ракеты – не блажь романтиков, не забава для пустопорожних мечтателей, это было идеальное средство доставки ядерного взрывного устройства в любую точку земного шара, и при этом ракета делала это быстрее и надежнее любого бомбардировщика. Королев загорелся.

– Неплохо было бы организовать комплексную экспедицию, – предложил он. – Я сам готов ее возглавить. А если мы найдем остатки инопланетного корабля?

– И будем бестолково их разглядывать, ничего не понимая в увиденном, – в тон ему продолжил Берия. – С тем, что у нас есть, разобраться не можем. Сколько лет товарищи занимаются находкой с Алатау? И есть подвижки? Лучше занимайся своим делом, Сергей, найдется, кому лазить по болотам и подставлять задницу комарам.

Он оказался прав: комплексная секретная экспедиция, созданная под эгидой МГБ, ничего в болотах не обнаружила. Единственным косвенным результатом явилось обнаружение радиоактивности на болоте, которая во много раз превышала естественный фон. Доказательством тому явились спилы деревьев, взятые на месте взрыва. Выпавшие на землю остатки радиоактивных веществ попали в деревья и отложились в годовом слое, который соответствовал году катастрофы. Какого-либо намека на наличие в районе радиоактивных руд спецэкспедиция также не нашла.

– Может, плохо искали? – подозрительно поинтересовался Берия у руководившего разведкой Реваза Вантарии. Воспаленное лицо геолога, усталые глаза и выпирающие скулы, которые еще хранили укусы таежного гнуса, ясно показывали, каким трудом дался экспедиции полевой сезон. Вантария покачал головой.

– Ваше право проверять, Лаврентий Павлович, – несколько обиженно сказал он. – Работали добросовестно. Нефть может быть, уранового месторождения нет.

Потом стало не до этого.

Получение по линии разведки секретного американского документа, одобренного комитетом начальников штабов и предусматривавшего активные приготовления для нанесения первого удара по Советскому Союзу, встревожило Сталина. Сантименты были отброшены в сторону.

– Лаврентий, – сказал Сталин. – Помни, ты за все отвечаешь. Если не успеем, я с тебя первого шкуру спущу. Ты меня хорошо знаешь.

Берия вождя знал более чем хорошо, поэтому не жалел себя, не жалел сил и людей, торопил сидевших в Америке Яцкого, Квасникева, Барковского и Феклисова, безжалостно подгонял Курчатова и Флерова, порою был даже излишне жесток с ними и, понимая это, успокаивал себя одной мыслью: не он, Берия, излишне жесток, время такое жестокое выпало на их долю.

Случавшиеся неудачи только подстегивали его. Наличную жизнь уже не оставалось времени, и из всех внесемейных связей осталась только одна – Лара. Берия познакомился с ней случайно. Увидел на весенней улице, как, перешагивая весенние ручьи и весело помахивая школьным портфелем из дерматина, идет стройная, слегка толстоногая школьница в синем берете. Старшеклассница Лаврентию Павловичу понравилась, и он сделал знак шоферу, а его начальник галантно спросил девушку – не подвезти ли ее. Лара, как она сама потом рассказала, колебалась несколько мгновений. Она никогда до этого не каталась на машинах, особенно таких роскошных, каким был «ЗиМ» Берии. Так же смело и отчаянно, будто ныряла в воду, она отдалась всесильному Лаврентию Павловичу. Неожиданно для себя Берия привязался к девушке, и она стала его единственной постоянной любовницей. Берия устроил ей отдельную квартиру в доме напротив ресторана «Арагви», который они нередко посещали и даже танцевали в пустом зале, который к приходу Берии очищали от нежелательных людей, да не многие москвичи пошли бы в это время посидеть в ресторане, где отдыхал бывший нарком внутренних дел, который поднялся к тому времени по служебной лестнице еще выше.

Личная жизнь в семье у Берии не слишком складывалась. Многочисленные победы Лаврентия Павловича у женщин не слишком радовали его жену Нину, а подросший сын Серго, названный в честь Орджоникидзе, даже заводил с отцом опасные и неприятные разговоры, которые Берия просто обрывал, порой даже излишне грубо.

Сейчас ему не хотелось домой.

Он ехал к Ларе.

Разговор со Сталиным был неприятен Берии. Обстановка в мире была напряженной, резко ухудшились отношении с Тито, который решил, что он лучше Старика знает, как ему строить социализм в Югославии. Народная армия Китая явно одерживала верх над Гоминданом, и надо было строить отношения сразу с обеими сторонами, а тут еще в самом Союзе опять творилось черт знает что, Георгию показалось, что Вознесенский его подсиживает, и он с Абакумовым затеял собственную игру, которая не могла не ударить и по Берии, ведь дружба с Маленковым была всем хорошо известна: не удержись Маленков, неизвестно, что станет и с ним самим, и с его друзьями-товарищами, Старик последнее время стал подозрительным, открыто показывал, что тяготится опекой земляка, вот уже и грузин из охраны удалил, а кто, кроме грузин, будет ему так предан и верен? Происходящее требовало постоянного анализа, это выматывало, сейчас Берии не хотелось ломать голову над проблемами, ему хотелось просто войти в дом, обнять женщину, которая его любила, посмотреть, как ворочается в детской кроватке его сын, родившийся у Лары три месяца назад. И выкинуть из головы все проблемы. В конце концов, кто у нас партией и страной рулит? Вот пусть у него голова и болит, если он себя считает единственным непогрешимым и безошибочным! Начался декабрь, до Нового года рукой подать, Старику в декабре должно было исполниться семьдесят лет. Возраст! – неопределенно подумал Берия.

Некоторое время он безразлично смотрел в стриженный под бокс затылок водителя, потом протянул руку, взял газету и начал ее просматривать в ожидании, когда машина притормозит у заветного подъезда.

Да, глядя на газету, можно было сразу сказать, что семидесятилетие вождя приближается. Вся первая полоса была заполнена материалами к этому торжеству. Рапортовали советские труженики вождю, как они готовятся к семидесятилетию. На этой же полосе неугомонный поэт Алесей Сурков опубликовал очередную здравицу Сталину:

Союз сердец объединит народы,

Дороги горя порастут быльем,

Свои незабываемые годы

Мы СТАЛИНСКОЙ ЭПОХОЮ зовем!

Да и другие старались не меньше – в газете были опубликованы якобы народные песни о Сталине, но внимание Берии было приковано к другому. Даже статья Георгиу-Дется о том, что югославская компартия оказалась во власти убийц и шпионов, не заинтересовала его, слишком хорошо Берия знал цену подобным статьям. Но в «Правде» были опубликованы сообщения о допросах в суде свидетелей и обвиняемых по делу Трайчо Костова и его подручных, это уже было Берии профессионально интересно, и он принялся читать откровения подсудимых, прикидывая по ходу чтения, что могло вынудить их так честно признавать свою вину и бичеваться. Не хуже, чем это делали советские правые в ходе довоенных процессов. Эти материалы Берия читал заинтересованно, наметанным глазом отмечая промахи обвинения и пробелы в конструкции самого заговора. Не получилось у болгар сделать единый процесс, вина обвиняемых распадалась на самостоятельные преступления, не было в происходившем атмосферы заговора. Еще и югославский след невесть зачем вплели, только и забот у Тито сейчас, как Болгарию частью Югославии сделать!