Текст книги "Афган"

Глава 11. КОСТЯ

Разгулялся, расшумелся ветер-«афганец», превратившийся из легкого дуновения в рассвирепевший натиск бури. Вначале налетал порывами, потом однообразно, тоскливо завыл, затем пошел резиновой мощной стеной. Летели бумажки, невесть откуда взявшиеся, спички и щепки, но самым неприятным и страшным летящим предметом был песок. Он хлестал с силой по всему, что попадалось на его пути: по броне танков, дюрали летающей техники, парусине палаток. Неосторожно высунувшиеся на открытое пространство люди отскакивали в укрытие, вскрикивая от боли. Песок стегал по коже, моментально рассекая ее в кровь, забивался в самую ничтожную щелку, насквозь пробивал хэбэшную ткань. Если бы не забота технарей, полетели бы самолеты и вертолеты, но не легко и красиво, ведомые людьми, а безобразно и неестественно, ломаясь на бетоне взлетной полосы, подпрыгивая и круша свои стремительные хищные тела. Но механики знают свое дело, и техника крепко притянута растяжками к земле и зачехлена брезентом. Тросы растяжек тоскливо гудели, рассекая струи ветра. Лопасти «вертушек» чуть подрагивали, словно ожидали внезапного звука двигателей.

Привычная картина осенних ветров.

Ветер начинал свою работу около двух часов дня и неутомимо усиливался, усиливался и усиливался, сводя с ума людей своим упорством. В четыре часа утра внезапно наступала тишина, и обезлюдевший гарнизон оживал. Люди выбирались из палаток, измученные ветром и духотой, выходили на улицу в одних трусах, жадно втягивали в обожженные песком легкие свежий ночной воздух. Вытряхивали мельчайший песок из одежды, постелей, посуды. Техники шли к машинам, продували, прочищали, готовили самолеты и вертолеты к очередному боевому дню. Отдельные звенья «восьмерок» уже перемешивали воздух широкими лопастями винтов, унося в своих утробах людей на войсковые операции, продукты на дальние точки. Да мало ли что может перевезти на себе этот незаменимый трудяга – вертолет «Ми-8»!

Оставшиеся на земле спешат в душевые кабинки, построенные из нурсовских ящиков, сверху которых приспособлен топливный бак от «мигаря». Люди стоят под холодными струями воды и пьянеют от наслаждения. Грязь и пот смыты с тел, и теперь дышится легко и не хочется верить, что днем все начнется сначала.

Костя вернулся во взводную палатку первым. Сидел на кровати и чистил автомат. Шомпол вначале с трудом ходил по каналу ствола, но обильная смазка и ершик сделали свое дело: он залетал легко и свободно. Ветошью Костя снял излишки зеленоватого масла, собрал автомат, защелкнул предохранитель и вставил полный магазин. До подъема оставалось еще больше часа, и Костя вытянулся на старом синем армейском одеяле. Кто-то из солдат приподнял с двух сторон полог палатки, и свежесть легким сквознячком хлынула внутрь, вытесняя затхлый воздух. Солдаты ложились и засыпали.

День тянулся противно медленно. Комбату пришло в голову провести строевые занятия. Рота уныло стучала каблуками ботинок по жалкому подобию великолепных армейских плацев. Их плац – это прочная корка пыли, залитая водой, как каток, несколько раз. Этим самым достигалась прочность необыкновенная. Костя летал весной на дальние приграничные точки и был поражен, когда увидел, что даже тяжелые транспортные самолеты садятся на импровизированные взлетные полосы, сделанные таким же способом.

– Рота-а-а, стой! – выкрикнул старшина. – Пятнадцать минут на оправку и обед. Второй взвод заступает в караул. После обеда спать.

Взвод, в котором служил Костя, как-то сразу обмяк. До последней минуты каждый надеется, что неизбежная неприятность обойдет стороной, не коснется тебя, при этом понимая всю невозможность желаемого. В общем-то, быть в карауле второго эшелона не такое уж наказание. Знаешь ведь, что первым эшелоном идут минные поля, танки, БТРы, десант и пехота, значит, основная тяжесть на них, но только не в сезон ветров. Душманы привычны к местным условиям и легко используют их для своей выгоды.

Костя тщательно готовился к караулу. Затянул шнурки на ботинках, приладил широкие кожаные щитки, закрывающие голени. Давно подсмотрел у «зеленых» этот способ защиты ног от песка и свистнул у одного из них. Плотно застегнул бронежилет, подогнал лямки вещмешка, экономно уложил в него боекомплект и сухпай. Ремень затянул так, чтобы не давил, но и не болтался и как можно меньше пропускал под куртку песка. Встал, попрыгал на месте, проверил, не звенит, не стучит ли что-нибудь. Удовлетворенно крикнул и пошел на развод.

Взвод стоял за штабной палаткой. Ветер уже ярился. Все гудело и хрипело. Комбат напрягал горло:

– Первое отделение, на доты!

Доты окружали аэродром со всех сторон. Вообще-то, это были не доты в полном значении этого слова. Просто широкие кольца бетонных труб с бетонной же плитой сверху, с узким лазом – амбразурой. Сидели в дотах по двое, наблюдали за своим сектором.

– Второе отделение, на склады.

Не очень, конечно, весело, но жить можно. Есть навесы. Можно укрыться от ветра. Сердце Кости сжалось от сознания неизбежного.

– Третье отделение, на «сквозняк»…

– Мать твою! – чуть не вырвалось из пятнадцати глоток. Сутки торчать на лысом холме, имеющем только неглубокую песчаную трещину. Сутки! До утра так исхлещет песком, что, если вернешься в полк, неделю сгибы на теле кровоточить будут. А днем без ветра тоже не фонтан. Придется лежать под солнцем, не снимая бронежилета и каски, высматривать возможное движение противника и плавиться, разбухать от пота.

Вот и «сквозняк». Низко склонившись, солдаты карабкались на холм, тяжело дыша, задыхаясь. Кристаллики песка уже раздирали пах и терли под руками. Костя влез на площадку и нос к носу столкнулся с командиром отделения, которое пришли менять, литовцем-тезкой Кястасом. Растягивая слова, Кястас обрадованно залопотал:

– Привет, Костик, все нормально. На ближнем подступе мины сигналили, но прорыва не было. Из пулемета стрельнули – тихо. Может, ослы?

Действительно, в этом районе водилось огромное количество ослов, давно уже одичавших. Это тихое животное пострадало от войны не меньше людей. Кишлаки выжжены, кормить их некому. Вот и бродят стада брошенных животных, нарушая границы, прочерченные воюющими людьми. Костя молча выслушал Кястаса, завидуя в душе, что он уже возвращается в полк. Отделение Кястаса уже нетерпеливо топталось у края площадки, а Костины ребята прятались в траншее.

– Ладно, Кястас, давай, шлепай в полк. До завтра, – хлопнул Костя тезку по плечу и пошел к своим.

Ночь наступила как-то сразу, словно ее принес ураган. Небо, густо заштрихованное летящими песчинками, тускло освещалось луной и мириадами звезд. Все было тихо на охраняемом участке. Костя назначил первый наряд, остальным разрешил отдыхать. Сам прислонился к стенке мелкой траншеи, поднял короткий воротник куртки, закурил и задумался. Незаметно подкралась дремота. Вой ветра и летящие штрихи песка убаюкивали своим однообразием, напоминали зимние бураны в родном городе. Сквозь сон удивляется Костя бурану без снега и мороза. Соображает, что батареи горячие, оттого и тепло. Над сопкой вспыхнула ярко-красная ракета, быстро лопнула аккуратным солнечным шаром и мгновенно пропала, унесенная далеко-далеко разъяренным «афганцем». Костя вздрогнул, просыпаясь, скользнул глазом по циферблату часов. Смена постов через сорок минут. Можно еще вздремнуть. Только прикрыл глаза, как почудился ему снег. Да не простой снег, а крупный, густой. Такой снег, что за считанные минуты укутывает город толстым одеялом, глушит все звуки, погружает город в блаженную тишину. Вскинулся Костя и увидел: на сопку и дальше к аэродрому летели хлопья чего-то белого. Он протянул руку навстречу летящему «снегу». К руке мгновенно прилип небольшой лист бумаги, приятный на ощупь, какой-то пористый, как промокашка, но гораздо плотнее. Костя поднес его к глазам, но рассмотреть как следует не смог. Солдаты, не занятые в наряде, придвинулись, к Косте. Каждый держал в руке по бумажке. Костя растянул накидку и влез под нее. Яркий луч китайского фонарика осветил листок. С одной стороны его была нарисована картинка. Земной шар, по которому вразвалку шагает огромная горилла в советской армейской форме. Здоровенные когтистые лапы-ноги топчут континенты, оставляя за собой глубокие воронки, растоптанные руины городов, уродливые очертания рек и озер. Волосатые лапы-руки разбрасывают во все стороны света оружие: танки, ракеты, самолеты, корабли, а те, еще падая на землю, уже стреляют по людям, прикрывающим в страхе головы. На голове гориллы маленькая каска, венчающаяся шпилем – Кремлевской башней со звездой и надписью «СССР». А лицом гориллы было лицо Леонида Ильича Брежнева. Широкий разлет бровей, верблюжья губа не оставляли сомнения в том, что это именно генсек. На обратной стороне листовки на двух языках – русском и восточной вязью – отпечатан небольшой текст: «Убивая нас, ты убиваешь в себе человека.» Дальше предлагалось бросить все и уходить в горы к духам, а листовка будет служить пропуском.

Все по очереди рассмотрели листовку, посмеялись и разошлись по своим местам. Костя подумал, что утром придется убрать бумажки и сжечь. На политзанятиях замполит грозил разными карами за идеологическую пропаганду, направленную против Союза. Очень он рассмешил всех, посадив на несколько суток «губы» туркмена Салиева за то, что тот, сидя на «очке», вырывал из газет портреты партийных лидеров и слюной приклеивал их на дощатые стены. Салиев удивлялся и на ломаном русском языке доказывал замполиту, что в его действиях нет никакого криминала. Совсем наоборот. Он же не использовал портреты по назначению. Замполит рассвирепел:

– Ты, бабай… красный уголок в сортире устроил! – и впаял Салиеву еще пять суток.

Раньше на это никогда не обращали внимания. Но приехала проверка из политотдела штаба округа, и проверяющие полковники, такие чистые, лощеные, пришли в ужас после посещения солдатского «толчка». После той памятной проверки замполит совершенно озверел – чуть не лишился майорской звезды. Полковые остряки, соревнуясь в остроумии, вырезали из газет лозунги и клеили их на стены туалета. Пришлось замполиту самому погнать роту на внеплановое прочесывание кишлаков и приволочь оттуда четыре новеньких «Шарпа» в упаковке. Улетающие в округ полковники гудели в командирском модуле всю ночь, требуя восточной экзотики. Замполит уговаривал официанток из офицерской столовой станцевать обнаженными перед проверяющими, потом сунул их в постель к полковникам, заплатив женщинам из своего кармана большие деньги в чеках и афошками. Наутро полковники еще хмельными собирались в Ташкент. Хмуро попрощались с командованием полка, погрозили замполиту и улетели.

Ночь прошла спокойно. Когда вынырнуло солнце, Костя с ребятами сжег огромный ворох листовок, тщательно собрав со всего холма бумажки. День прошел тягостно. Привыкшие ко всему солдаты дремали, не обращая внимания на солнце. Вернулись в полк по ветру, который нетерпеливо гнал солдат в спины.

Прошел месяц. Наступила осень. Полк был на Панджшере. Кровавые бои, бессонные дни и ночи, потери, потери, потери… Взвод, в котором служил Костя, прочесывал скалы, в которых могли остаться духи. Неделю лазили по горам – искали ветра в поле. Когда возвращались назад, Костя забрел в небольшую пещерку, набитую ящиками с оружием. Вернулись в полк. Командир полка на построении объявил ему благодарность, отпуск на Родину и пообещал награду. Костя летал на крыльях, не верилось ему, что он поедет домой. Обегал все кантины, выбирая подарки родителям и брату. Накупил разной мелочи, чтобы можно было попрятать по карманам при осмотре вещей. Красивые ногтерезки, медальончики с изображением Девы Марии, две зажигалки с пьезо-кристаллами и несколько кассет для магнитофона. Нагладил вычищенную парадку, назеркалил ботинки, перешил погоны на шинели и потопал в штаб полка за проездными документами.

В штабе ему выдали бумаги. Командир полка пожелал доброго пути и посоветовал спешить на «Ариану». Скоро от нее отправлялся транспорт на Ашхабад. В кассе получил свои чеки за последние три месяца и пошел к замполиту.

Майор приказал открыть вещмешок и вывалить из него все. Посыпались из мешка носки, трусы, несколько фотографий, яркий восточный платок и книги. Замполит пересмотрел все, отложил фотоснимки и принялся перелистывать книги, купленные Костей в «Березке». Хорошие книги, такие книги в Союзе достать очень трудно. По чьему-то головотяпству попали они сюда. Замполит только головой покачал. Булгаковский роман «Мастер и Маргарита» завёл его. И вдруг из одной книги выпал маленький листочек. Замполит поднял его и побелел от гнева. Костя взглянул на бумажонку, и сердце его провалилось. На листке ощерился горилла Брежнев, подмигивая Косте: «Что, придурок, съел?»

Самолет оторвался от земли «Арианы» и медленно начал набирать высоту, ревя мощными двигателями. Костя смотрел на него сквозь пелену слез. С полковой гауптвахты хорошо просматривалась вся взлетная полоса.

Глава 12. СЛАВКА

В стремительной атаке остановить солдата – значит вызвать на себя всю ярость, накопившуюся в нем в ожидании этой самой атаки. Рота летит вперед, поливая все вокруг из автоматов и подствольников: стрекотанье АК, рев гранатометов, хлопки разорвавшихся гранат, вскрики раненых, мат спотыкающихся – все горячит, раззадоривает бойцов. Духи за стенами дувалов почувствовали это единение роты шурави, увидели бесполезность своего сопротивления, потихонечку стали отступать, но все же стреляли еще густо. Командир роты знает, когда можно залегать, а когда развивать атаку. На собственном опыте научился. Когда-то, в одном из первых боев, увидел, что рота идет навстречу огненному шквалу, крикнул: «Ложись!», а в ответ увидел только спины. И не посмел он больше кричать, а ринулся впереди роты, мгновенно влившись в ее яростный атакующий порыв. Вместе с первыми прорвался командир через стену огня, вместе с ними кинулся на растерявшихся духов и крошил их из своего ствола вместе с первыми прорвавшимися. Только теперь заработал себе прощение командир, только сейчас увидели в нем солдаты не просто офицера, но командира, своего командира. Почувствовал тогда Славка-лейтенант момент, остро почувствовал, что, ошибись он, все могло обернуться иначе. Мог бы лежать где-нибудь сзади роты Славка с развороченной грудью под искрошенным бронежилетом. Не выдерживает бронежилет выстрелов в упор.

В этой атаке Славка снова впереди. Знают солдаты место командира, прикрывают его с флангов, готовы за своего старлея глотку любому перегрызть. Ворвались через дувалы в кишлак. Духи уже запетляли, зашмыгали по кишлаку, по его запутанным узким улочкам. Солдату не в первый раз в кишлаке. Архитектура знакомая, ясно, что к чему. Ориентируются солдаты по главному кишлачному арыку, перебегают от одной стены дувала к другой. Командир Славка хотел, было, заскочить в один из дувалов, да опередил его сержант Мишка Тарасов. Вышиб ногой ветхую калитку и обомлел на месте. Славка чуть не сшиб сержанта и тоже остолбенел. Стоит перед ними дед в широченных голубых штанах, в такой же рубахе, в чалме замызганной, с веревкой, вокруг головы намотанной, грязной и старой. Борода редкая, клочьями белеет. Лицо, цвета вяленой дыни, ничего не выражает, глаза прозрачно-белые сквозь шурави смотрят. Обеими руками дед саблю за рукоять держит, клинком в землю оперся. Сержант обошел деда, посоветовал ему «до обеда не рассыпаться» и побежал к дому. Славка пошел было за ним, но почувствовал за спиной хищное движение. Удивился командир: неужели это старик шевелится? Хорошо, что успел обернуться. Сабля сверкнула клинком, уже падающим на голову Славки. Выбросил вверх над головой руку Славка, отбил жало сабли вскользь, но кончик лезвия с легкостью отсек фалангу мизинца на левой руке. Дед уже взметнул шашку еще раз, а Славка на курок давит. Молчит автомат – нет патронов. Рвет с плеча оружие командир, хрястнуть в лоб старика, да не успел, пристрелил духа Мишка. Дед с задранной вверх саблей, широко расставив босые ноги, шагнул к Славке и рухнул к его ногам, с предсмертной силой рассек воздух перед шурави, в надежде достать, спалить ненавистного. Сержант уже был у дома. Славка одновременно с ним упал в пыль, когда тот швырнул в оконце гранату. Взрыв сорвал с петель дряхлую дверь и разнес ее в щепки о землю. Клубы пыли и дыма рванулись из домишки. Старлей и сержант подскочили к нему и разом влетели внутрь, простреливая перед собой пыльную темноту комнаты. Зря пуляли. Никого и ничего внутри не было. Два топчана-развалюхи с рваными лохмотьями одеял, несколько помятых медных кувшинов на жалком подобии стола, взрывом брошенном к стене. Вышли из домика. Мишка сменил магазин, протянул командиру еще один, полный.

Духи опять ушли, оставив после себя несколько трупов. Оружие унесли с собой. Потерь в роте не было. Несколько легкораненых да мизинец командира – вот и все потери. Прочесали кишлак. Нашли несколько стариков и старух. Ни детей, ни взрослых – все ушли в горы, все сбежали. То ли от шурави, что скорее всего, то ли от духов, в чем убеждала официальная пропаганда. Надоела до чертиков эта война. Всем. Нашим солдатам от неясности своего нахождения здесь. Афганским воякам – от бесконечности сидения в горах.

Тихо ночью. Затаился пустой кишлак, насыщенный по горло кровью и ненавистью. Дневные защитники ушли в горы, далеко залегли где-то в мрачных узких пещерах, выжидая своего часа. А дождутся, ударят по шурави острыми уколами партизанских атак. Отставших и раненых изрежут на куски, уведут в плен крепких и здоровых – обращать неверных в мусульман.

Не спит рота. Бродят солдатские головы от крепкого хмеля сегодняшнего боя. Лихой был бой, даже красивый, в своей атакующей стремительности. Знает Славка, что солдат надо успокоить, но не расслабить. Сейчас все возможно. Бывало такое, что после боя еще не наступит обратная реакция, все возбуждены, вздернуты, и вдруг блеснет крохотная искорка раздора между что-то не поделившими солдатами. Взрыв эмоций страшен. Драки не миновать. А драка вооруженных, окропленных кровью людей страшна вдесятеро.

Выставил Славка посты, назначил бодрствующую и отдыхающую смены и созвал к себе оставшихся солдат. Расселись вокруг костерка солдаты, слабенькие всполохи огня мерцают, едва освещая закопченные боем лица, сверкая на свежих белоснежных бинтах с небольшими кровавыми пятнами. Сидят солдаты, курят крепкие сигареты, ждут, что командир им скажет. И Славка ждет, когда внимание будет обращено на него. Знает Славка, что нарушит сейчас устав, и если есть в роте хоть одна гнида, то не сдобровать ему. Но верит Славка – нет таких в его роте.

– Вот что, мужики, – начинает Славка, обводя взглядом вмиг приблизившиеся к нему лица, ставшие родными и близкими за несколько месяцев. – Спасибо хочу сказать вам за сегодняшнюю «войну». Молодцы, хорошо воевали. Мишке, вот, Тарасову, – кивнул командир головой в сторону смутившегося сержанта, – большой «ташакур». Если бы не он, не мизинец я потерял бы, а голову. Крепким душманский дед оказался.

Рассказал Славка эпизод, случившийся сегодня. Посмеялись солдаты, нисколько не заискивая смеялись, от всего сердца.

Пошарил старший лейтенант в своем вещмешке и вынул на свет божий, а вернее, во тьму аллахову полную фляжку спирта, подбросил ее на широкой ладони, велел всем кружки приготовить. Передал флягу самому педантичному солдату-радисту Пискареву Женьке, точнее и справедливее которого найти в полку человека нельзя. Женька взвесил оценивающе сосуд и пошел быстро по тесному кругу, останавливаясь перед каждым на короткий миг, и плескал каждому ровно столько, сколько и предыдущему. Дошел до командира, плеснул вначале себе, а потом в командирскую кружку, слегка звякнув горлышком об алюминиевый край. Молчат солдаты. Командир опустил голову, задумался, что же сказать бойцам.

– Хочу выпить за ваши руки, – начал Славка, улавливая при этом удивленные, быстро брошенные к рукам взгляды солдат. – Нет, ребята, не за эти руки, а за те, что были у вас на гражданке, и за те, что будут потом, когда домой вернетесь. Пусть ваши руки никогда и никому не причинят горя, а только добро принесут, ласку и счастье! – помолчал немного командир, замечая оттаявшие лица бойцов.

– Ну, быть добру! – закончил Славка свой тост и опрокинул содержимое мятой походной кружки себе в рот.

Спирт вспыхнул обжигающей струей, ринулся в желудок. Замелькали вверх-вниз солдатские кружки, крякнули единодушно солдаты. Каждый задумался о словах командира. Да уж, за эти-то ручонки, страшные и обломанные, никто бы пить не стал – красоты маловато. Грубые, обожженные, закопченные, с корявыми ногтями, с кровавой грязью под ними. Сейчас эти руки способны только стрелять, рвать, резать, душить, уничтожать. Грустно, но неизбежно, если хочешь выжить в этом кошмаре чужой войны. Разбрелись солдаты, вытянулись в мягких постелях пыльной земли, примостившись головами на пышные подушки вещмешков, и, усталые, чутко уснули.

Славка проверил посты и сам подремал часа два, прислонившись спиной к теплому дувалу.

Вновь идет Славкина рота в атаку. Не ладится сегодняшний бой. Нет в роте единства. Теряет рота солдат. Духи крепкой стеной насмерть стоят, защищают свою родную горушку, за которой только скалы голые да пустыня мертвым саваном лежит, щетинится редкими колючками. Вот такая земля есть на свете! Какая – никакая, а для афганцев она своя, родная и защищать ее надо.

Спустилась рота в ложбинку, такую прекрасную. Пули над ней проносятся, никого не задевают. Благо, у душманов гранатомета нет. Не достать им роту. Славка видит, что нет смысла солдат под пули гнать, не зависит от этой сопки успех большой операции, скомандовал отбой атаки. Солдаты благодарно взглянули на командира: «Спасибо, батя!». Вот так в свои двадцать пять с небольшим лет стал «батей» для своих солдат Славка.

Ярятся духи: ну никак не достать шурави. Пуляют в белый свет, как в копеечку. С полковой стороны по рации щедро поливают матюками командира роты. Взять горушку – и точка! Капитана Русланова, командира другой роты, ставят ему в пример. Тот хоть и потерял больше половины роты, а сопку взял. Только на кой черт она нужна, коли духи на зимние квартиры расползаются, никто не говорит. Знаком Славка с капитаном Руслановым, знает, что «батей» того никто не называет, да и вряд ли кто-нибудь назовет. Губит солдат капитан. Есть боевая задача – сдохни, но выполни! Вот и гибнут солдаты, не успев разглядеть в Русланове своего «батю».

Настороже провела ночь рота. Духи простреляли всю темень, видимо, боялись атаки. Славка нарочно драконил их, не давал уйти с места. На контратаку духи не осмелились, маловато их было. Надеждой питались сыны Аллаха. Вот, мол, шурави побьем, оружием разживемся. Да не удалось. Чуть светать стало, по связи пригрозили старшему лейтенанту Петракову Вячеславу – командиру роты пехотного полка – сорвать с него погоны, да не посмотрели, что на связи солдат, велели слово в слово командиру передать.

Женька кинулся к солдатам, все рассказал им. Поняли солдаты, что судьба офицерская, судьба «бати», в их руках. Сержанты выстроили роту в цепь, бесшумно покарабкались из ложбинки, стараясь не разбудить задремавшего под утро старлея. Потом уже, когда вырвались на простор, грянули «ура!» и пошли ломить сопротивление духов.

Славка подскочил, еще не совсем проснувшись, рванул затвор автомата и вылетел из ложбинки, растерянно глядя вслед пыльной занавеске, поднятой сапожищами бегущей впереди роты, бегущей за спасением своего «бати».