Текст книги "Те, с которыми я… Александр Збруев"

Сергей Соловьев
Те, с которыми я… Александр Збруев

© Соловьев С.А., 2018

© Государственный центральный музей кино. Фото, 2018

© ОО ТД «Белый город», дизайн обложки и макет, 2018

От издательства

Мы не случайно начали этот большой проект в 2016 году, объявленном президентом Российской Федерации Годом российского кино. Золотой фонд советского и российского кино является одним из ключевых пластов в нашей истории и культуре. Даже в тяжелые для России времена, в военный период или в сложные годы перестройки, великие артисты, режиссеры, сценаристы, писатели и художники – деятели культуры, которыми так богата наша большая страна, продолжали создавать свои произведения, творить на благо нашей страны.

Коллектив издательства заинтересован в том, чтобы и современная аудитория, и наше будущее поколение могло бы знакомиться с жизнью и творчеством великих людей, которые внесли свой весомый вклад в русскую культуру и искусство.

Одним из ярких представителей кинематографических деятелей является Сергей Александрович Соловьев– не только выдающийся сценарист и кинорежиссер, фильмы которого стали классикой отечественного экрана, но и яркий просветитель-телеведущий, вдумчивый педагог. Наконец, он еще и самобытный «кинематографический писатель», памятливый мемуарист. Его авторский цикл «Те, с которыми я…» для телеканала «Культура» создан с подкупающей искренностью, он пронизан трепетным отношением к выдающимся современникам, с которыми Сергея Соловьева сводила судьба на съемочной площадке и за ее пределами. Его словесные портреты выдающихся мастеров экрана лишены банальных черт, общеизвестных фактов, они согреты неповторимой личностной интонацией автора, который рассказывает о своих коллегах по искусству (в большинстве случаев они являются его друзьями) свободно, раскованно, иронично, но и нежно, с массой ярких деталей и подробностей, которые известны только ему.

На страницах каждой книги этого проекта мы старались передать живую речь Сергея Александровича, отрывки из его диалогов с героями передач, его мысли и воспоминания о моментах, проведенных вместе с ними. Книги написаны ярко и необычно, они как бы пронизаны голосами автора и его героев, погружают читателя в полноценную беседу.

Наши соотечественники за рубежом, которые по стечению различных обстоятельств находятся вдали от своей родины, также любят и помнят прекрасных артистов, на фильмах которых они выросли и которые пересматривают до сих пор. Мы уверены, что этот цикл книг будет востребован у наших соотечественников, у молодого поколения, проживающего в разных странах, которые (что вполне возможно) про некоторых деятелей культуры и искусства могут узнать впервые из этого проекта.

Мы надеемся, что эти блестяще написанные книги сохранят память обо всех ныне живущих и тех, кто, к сожалению, уже ушел в другой мир. Память об этих людях– наше бесценное духовное наследие и богатство.

Путешествие в апрель

Сергей Соловьев об Александре Збруеве

Саша Збруев знаменит своей открытостью, легкостью, тем, что называется контактностью. Он очень общителен, очень живой, доброжелательный и веселый человек.

А дружим мы с ним почти сорок лет, даже больше, чем сорок лет. И за эти сорок лет очень близких взаимоотношений, кроме легкости и открытости, веселости и доброжелательности, о Саше Збруеве, о том, что называется его частной личной жизнью, я не знаю практически ничего. Потому что Саша Збруев – человек-тайна. Вот сейчас, говорят, у нас собираются принять какой-то указ о неприкосновенности личной жизни, неприкосновенности личного мира. Так вот Саше указ этот не нужен совершенно, потому что он этот указ осуществил сам по себе со своей жизнью давным-давно и следует этому указу очень четко и очень ясно.

Есть один Збруев, которого мы знаем по экрану, знаем по сцене, которого мы знаем так, как все его знают. И есть другой Збруев. Мы живем недалеко друг от друга, и я иногда еду на машине домой и вижу, как по переулкам идет Саша, засунув руки в карманы плаща, смотрит иногда в асфальт, иногда куда-то чуть выше. Всегда он один. Идет неторопливо. Я понимаю, откуда и куда он идет. Даже знаю, что идет он из своего Театра Ленинского комсомола, в котором он практически прожил буквально всю свою жизнь. Идет и о чем-то думает. О чем думает Саша? Тайна сия велика есть. Никогда он не делится этим ни с кем. Думаю, что к тому есть какие-то важные и серьезные основания. И эти основания необходимо глубочайшим образом уважать. Мы живем в том районе, который весь назывался раньше Арбатом. Сейчас это кусочек – называется Арбат, раньше назывался проспект Калинина, потом назывался «Вставная челюсть», потом за «Вставной челюстью» это стал Новый Арбат, который, в частности, ненавидел Булат Шалвович Окуджава, которому там поставлен памятник, как бы в издевку над его ненавистью к этому изуродованному Арбату.

Саша Збруев – человек с Арбата. Об этом он сказал мне сам, и это была самая главная подробность его личной жизни, которую он счел нужным мне когда-то сообщить. Он говорил: «Я с Арбата, я арбатский хулиган. Причем это не просто такой образ, а я действительно арбатский урка послевоенный, я из уркаганской среды. У меня там кличка среди урок есть – Интеллигент». Смешно! Кличка была точно дана, он действительно интеллигент. Саша говорит там были и другие урки: «У меня был финский нож. Я никогда им не пользовался, но он у меня был, и ты знаешь, вот здесь, на Арбате, меня боялись, и я не знал, радоваться мне этому или нет. Потому что, с одной стороны, по рейтингу уважухи это было очень круто, я шел, все знали, что у меня финский нож. Но радоваться этому я и не очень хотел, и не очень получалось. Но нож я носил.

Он был еще подростком, когда стал хулиганской грозой Арбата. И это были абсолютно особые подростки, послевоенные, удивительно благородное племя. Кто-то из них был настроен на изучение книг И.В. Сталина и на постепенное карьерное перерастание из пионеров и комсомольцев в молодые члены партии, а оттуда дальше и дальше. А кто-то из них предпочел другую карьеру, карьеру перочинного ножа, игры в пристенок, вот, потом к финскому ножу и вообще к такому, я бы сказал, бандитскому корпоративу. Саша был как раз из бандитского корпоратива. Это был абсолютно особый бандитизм и абсолютно особый корпоратив, и я не хочу ничего такого сказать, что там были чудесные люди. Ничего чудесного в них не было, это были страшно безжалостные люди. Могли запросто полоснуть бритвой по глазам, могли пырнуть этим ножом в живот, и тогда вся бандитская романтика заканчивалась моргом, кладбищем и ужасом. Но почему же они все-таки были особые бандиты? У тех бандитов, среди которых был Саша Збруев, очень четко существовал и был обозначен кодекс чести, очень четко и ясно существовало понятие добра и зла. Они были убеждены, что стоят на стороне добра и за это они так жестоко сражаются. Их жестокость ничем не может быть объяснена. Но все-таки понять было можно, откуда эта невероятная жестокость. Это объяснялось тем, что война была выиграна нашим народом, его великим подвигом при полной полководческой бездарности и наличии цинизма, когда каждую немецкую пулю закидывали живыми телами. И тел этих было принято не считать, важна была победа, и вот очень амбициозный наш генералиссимус принял те законы войны, по которым он и жил до войны. Важна цель, а как она будет достигнута – неважно. А как она будет достигнута – и до войны, и после войны, и во время войны, – было ясно. Кто-то из жандармов говорил: «Расстреливать революционеров, патронов не жалеть». То же самое было и у старого революционера Сталина, был слегка видоизменен только лозунг, он говорил: «Побеждать, идти к поставленной цели, людей не жалеть». Это вообще было государственное презрение к человеческой жизни. И вот эти ребята, среди которых болтался и Саша Збруев, хорошо усвоили, что важна цель, а людей жалеть не надо, поэтому и ножи, и бритвы пускались в ход с легкостью и лихой отвагой. Победителей не судят.

Два билета на дневной сеанс

А Саша хорошо знал, что значит не жалеть людей, заграждая амбразуру телами самых близких и родных. До войны, Саша родился в 1938 году, и до войны он жил тоже на Арбате. Он родился в благополучнейшей семье, его отец был заместителем наркома чего-то там. По тем временам это что-то невероятное, приближенный к отцу народов, такому весомому человеку. Всех приближенных он окружал заботой и любовью, и только что родившийся Саша, и его мама, и отец были окружены заботой и любовью, потому и оказались на Арбате. Потом, в один прекрасный день, для достижения какой-то цели наш великий отец народов сказал, что не нужен мне такой заместитель наркома, и заместителя наркома вытряхнули из собственного дома, оторвали от жены и сына и через недолгое время расстреляли по придурошному обвинению, так как тогда мотивы никого и не интересовали.

Если нужно было наркомовскими телами закрыть вражескую амбразуру, ими легко закрывали. Саша с мамой вначале оказались в ссылке, потом началась война. В эти времена особенно сильно ценилось человеческое отношение друг к другу у тех, кто выжил. Это не превращалось в животную ненависть друг к другу. Кто– то пожалел Сашину маму – молодую женщину с маленьким ребенком. Кто-то сделал так, что они снова оказались в Москве, на Арбате, и даже в собственной квартире. Естественно, все их вещи были приватизированы работниками НКВД, естественно, квартира была поделена между стукачами и теми, кто осуществлял операции по чистке рядов наркомов, но в каком-то кусочке этого бывшего дома поселились мама и Саша. И вот Саша никогда не радовался тому, что он был бандюком арбатским в молодости и никогда не жалел об этoм. Сaшa вообще человек исключительно здравый, а это очень редкая черта – здравость. Он ясно и просто понимает, что есть на белом свете, чего нет, что нужно любить, а чего любить не нужно. Как нужно постоять за себя и во имя чего, а также он знает, когда постоять за глупость или за химеру нельзя. Потому что это безвкусица и ужас.

Опекун

Мелодии белой ночи

Вот здесь, на Арбате, есть роддом Грауэрмана, в котором, если верить слухам, родилось пол-Москвы, по крайней мере, интеллигентной Москвы. И вот Саша, родившись в этом роддоме, рождался как личность и как человек также рядом с роддомом, на Старом Арбате. Он арбатский человек. И здесь же, на Арбате, ему в голову взбрела неожиданная и дикая для бандюков и хулиганов мысль – податься в артисты. Эта дикая мысль имела свои здравые, интеллигентные, человеческие обоснования. Его мама была связана с артистическим творчеством, а брат его работал в театре Вахтангова. И первый раз послушала Сашу жена его брата и сказала: «Да, у него есть способности, ему нужно идти учиться», и Саша пошел учиться, здесь же, на Арбате, оставив свой финский нож.

Учиться он пошел в знаменитое уже тогда Щукинское училище. Саша поступил на актерский курс в мастерскую под руководством Этуша. А это опять Арбат. И сразу после окончания училища, через какое-то количество времени, пройденное непонятными кусочками жизни, он опять оказался здесь же, рядом с Арбатом, в Театре Ленинского комсомола. Жванецкий в таких случаях говорит, это было по Фаренгейту – в немыслимом 1900 лохматом году, вот он впервые прошел через проходную Ленкома, и здесь прошла вся его жизнь, полностью. И до сегодняшнего дня у него даже гримерная одна и та же. И я могу сказать, что этот арбатский хулиган Саша – человек необычайной верности и постоянства. Причем эти верность и постоянство даже мне трудно объяснимы. Я иногда не понимаю, почему все происходит в Сашиной жизни так, а не иначе, а все в его жизни происходит по главному для него закону – верности и постоянству.

Большая перемена

По России все время слышится такой вой: «Хотим, хотим, хотим… спокойствия, стабильности, хотим, хотим…» И говорим мы об этом так, чтоб инопланетяне прилетели и наладили спокойствие и стабильность. Ахотеть не надо, надо делать и быть. И вот Саша – человек исключительной человеческой стабильности, ясности, верности и постоянства. За это время в Ленкоме менялось все тысячу раз, и каждая перемена, как и во всяком коллективе, вызывала какие-то передвижения участников этих мини-революций по Москве и другим городам России. Сначала был один главный режиссер, потом пришел Эфрос. Пришло время Эфроса и полоса Эфроса, и он с исключительной привязанностью, внимательностью и нежностью отнесся к молодому актеру Збруеву. Саша был занят в репертуаре невероятно сильно. Он во многом формировал этот репертуар. Эфрос сделал практически для него, для Левы Круглого и для Струновой Риты замечательный спектакль «Мой бедный Марат». Я этот спектакль видел раз пятьдесят. Честное слово! Я был потрясен этим спектаклем.

Я дружил с замечательным актером Мишей Маневичем, который был на одном курсе с Караченцовым, и каким-то образом, когда они курс во МХАТе закончили, их пригласили в Ленком. И в Ленкоме Мишу Маневича ввели в этот спектакль. А я заканчивал ВГИК, и меня, наоборот, никуда не пригласили, а отовсюду поперли. ВГИК закончился ни в какую студию меня не брали, и вечерами на меня наезжала такая страшная тоска отчаяния, и в этой тоске одним из маленьких островков надежды было пойти в Ленком и посмотреть «Мой бедный Марат» с Мишей Маневичем и Сашей Збруевым. Я этот спектакль знал наизусть, но еще большую радость, чем сам спектакль, мне доставляло общение, которое было в антрактах в гримерной у Саши и после спектакля, где мы с Мишей Маневичем, чрезвычайно одаренным и трагически рано ушедшим из жизни человеком и актером, сидели и разговаривали. И в этих разговорах мне тогда и открылся Саша. Открылся как удивительно тонкий человек. Там финским ножом и дешевой справедливостью даже не попахивало. Я вдруг увидел человека, который практически все понимает. Он понимает, понимает как надо, и при этом не склонен сообщать окружающим, что именно

он понимает. Вот это интереснейшая вещь, он не склонен митинговать на углах, цеплять кого-то за лацканы пиджака, прижимать в угол и вдалбливать ему. У нас в Питере была такая очень ясная и мудрая поговорка, вот такая: «Кто спорит, тот говна не стоит». И по старой мудрости арбатской, Саша Збруев очень хорошо это усвоил и понимал. Когда начинали о чем-то спорить, у Саши в глазах всегда была странная ясность согласно сказанной выше поговорке. Но со своими близкими людьми он очень немногословно, но ясно человеческими понятиями делился.

Такие же, как мы!

И вот в Ленкоме произошла некоторая драма – Эфроса оттуда убрали и перевели в неизвестном направлении, а эфросовская труппа преданных артистов ушла сначала в никуда, а потом туда, куда ушел Эфрос. А Саша как сидел на стуле в гримерке Ленкома, так и остался сидеть. В этот момент я совершенно онемевал от изумления. Мы, борцы за театр подтекстов, сильных гражданских чувств, которые запрятаны в другую колею. Так что же Саша будет делать со своими подтекстами здесь и теперь? Саша ничего не объяснял, он просто сидел на стуле. И ходил из дома в Ленком, из Ленкома назад. Обычно, заложив руки за спину, глядя в асфальт, а иногда чуть-чуть вверх, на вечернее небо.

Кольцо из Амстердама

Дальше пришел другой главный режиссер, Монахов, который осуществлял свою театральную политику, таинственную и непонятную. Саша соверенно не участвовал в актерских сходках, этого он никогда в жизни не позволял себе. И в благодарность за это Монахов оставил спектакль Эфроса «Мой бедный Марат», и они его благополучно играли в том же составе. Лева Круглый ушел с Эфросом, остались Саша, Миша Маневич и Рита Струнова. Вот они и играли это очень тонко. Я тогда уже понимал, что Саша – артистическое чудо. А дальше пришел Марк Анатольевич Захаров и обнаружил в театре с колоннами и с лестницей, ведущей на второй этаж, репетиционный зал, где на стуле так и сидел Збруев.

И Марк Анатольевич сказал: «Какой хороший актер! С нами будете работать?» А он ответил: «Ну а как же, буду обязательно работать с вами». И вот уже нечеловеческое количество лет Саша – ведущий актер нового Ленкома, руководимого Марком Захаровым. И в этом Ленкоме у него написалась самая главная страница его театральной жизни, которую нельзя и назвать артистической страницей… Это были человеческие встречи. Я думаю, Саша очень бережно и нежно относится к заха-ровскому Ленкому, прежде всего потому, что здесь он встретил Олега Янковского, здесь встретил Сашу Абдулова, и они образовали артистический облик театра. Причем очень странно: Олег играл все, что Марк Анатольевич ставил, Саша Абдулов то играл, то не играл, а Саша Збруев не играл почти ничего очень долгое время, но все понимали, что артистический уголек театра– это Олег и два Саши. Вот так получилось. И трудно даже сказать, дружили они или не дружили. Они обожали друг друга, просто обожали! Они были частью этой троицы, но никогда в жизни я от них не слышал признаний в любви и верности друг другу. Просто любовь и верность были, а признаний не было. Как бы это предполагалось само собой, а как иначе: хотя судьбы их складывались весьма причудливо, невероятно, и в этих судьбах у них было мало общего, а лицо было одно – облик великого и прекрасного Ленкома.

Конечно, облик этот дополнялся какими-то яркими образами, Коля Караченцов никогда не забудется для Ленкома. А Инна Чурикова, которая пришла в Ленком и сделала из мужского театра удивительное чудо простого артистизма. Без всякого такого солдатского начала. Все было, но эти трое сохраняли основу театрального «лица». А судьба Саши Збруева, артистическая и личная, во многом зависела от того, что с ним происходило в кино. А в кино у него была почти сразу заработанная великая популярность, великая народная любовь, любовь молодых поколений к Саше. Потому что Саша с его открытостью, легкостью, с его контактностью, абсолютным отсутствием занудства и многозначительного ума в глазах – на экране нашел маску легчайшего балбеса, за балбесничеством которого лежат тайные и серьезные мысли. И когда Саша сыграл в картине «Мой младший брат», количество влюбленных в него людей, которые жили на огромнейшем пространстве Советского Союза, число его поклонников, а я уже не говорю о поклонницах, оно просто росло с геометрической прогрессией.

Мой младший брат

Саша был популярен невероятно! Когда Саша Абдулов еще только учился в театральном институте, а Олег Янковский делал первые шаги в кино, Саша был суперзвезда, и эта его суперзвездность не сделала с Сашей вообще ничего из того, что обычно делает с людьми. Он абсолютно пропустил ее мимо ушей. Вот это фантастическое совершенное существо! Как Пастернак написал: «И пораженья от победы ты сам не должен отличать». Саша абсолютно не заточен на успех, не заточен на победы, он заточен на жизнь, и жизнь его – тоже чрезвычайно интересный пример той самой любви и верности.

Где-то в начале 1960-х гг. Сергей Федорович Бондарчук начал снимать «Войну и мир». И как у всякого режиссера, который собирается как-то с этим произведением близко сойтись, столкнуться, первая проблема, которая возникает, – а кто будет играть Наташу Ростову, потому что Наташа Ростова – это такая данность для русского человека, как Татьяна у Пушкина, как Анна Каренина у Толстого, такая же данность и Наташа в «Войне и мире». У каждого русского, знающего Толстого, есть в голове своя Наташа. И когда Бондарчук столкнулся с этой проблемой, он был в некоторой растерянности, потому что все, что он знал в артистическом мире, – там ничего такого в помине не было! Когда Бондарчук с помощью своих помощников каким-то чудом oбнapyжил в Питере молоденькую балерину, выпускницу Вагановского хореографического училища Люсю Савельеву, он обалдел от счастья, что такая Наташа есть. И когда стали публиковать первые фотографии того, что Бондарчук нашел Наташу, то зритель просто «съедал» глазами первые фотографии Наташи Ростовой, среди этого зрителя был я, еще довгиковский.

Мой младший брат

Я тоже обалдел, думаю: «Елки-палки, неужели бывают такие женщины!» И я где-то прочитал интервью, я его до сих пор помню, там писали, что Бондарчук нашел Наташу Ростову, и эта Наташа Ростова ехала на поезде, и все удивлялись, что она вышла на полустанке и купила у женщин, которые встречали тогда поезда, в кульке малину, соленые огурцы, картошку и еще что-то. И я как представил себе Наташу Ростову, которая войдет в поезд и будет эту картошку с огурцами есть, и это на меня произвело жутко домашнее ощущение. Что романтическая Наташа Ростова в пачке прыгает, куда-то к потолку стремится, и тут такое ощущение дома появилось! В Наташу Ростову были влюблены все интеллигентное молодое поколение России того времени, а у Саши, как мы помним, была кличка Интеллигент. И этот Интеллигент тоже, как и все остальные, влюбился в этот облик. Что было потом, я не знаю. Я знаю, что скромнейший, тихий Саша распихал всех своих соперников, растолкал, и прямо с кулечком, в котором лежат соленые огурцы и горячая картошка, забрал ее себе, и стал ее мужем. И это было абсолютно невероятным подвигом. В тот момент, когда он ее забрал, опять вступил в действие главный принцип его жизни – верность. Конечно, жизнь устроена сложнее, чем наши простодушные представления, и я до сих пор не знаю, в браке они, разошлись или нет. Я знаю, там были сложности, потому что так сложна и труднообъяснима жизнь. И нет ничего отвратительнее и похабнее, как обсуждать их с точки зрения общественной морали. Ничего о том, что произошло некогда, я не знаю, но я знаю, что некоторое время это была восхитительно прекрасная счастливая пара людей, которые умны, талантливы, успешны и обожают друг друга.

У опасной черты

И может быть, это был самый беззаботный и роскошный период жизни Саши, вот этот брак с Люсей Савельевой. Это была женщина, в которую был влюблен весь мир, она ездила в Токио, Нью-Йорк, во все страны мира, и все говорили: «Наташа, Наташа!» Все обалдевали от красоты и счастья видеть Люсю. А за Люсей шел Саша, и это был, конечно, фронт, который Саша прошел с достоинством и мужеством. И потом у Саши есть такая картина, я ее очень люблю, и Сашина работа там просто потрясающая. Это картина Дмитрия Астрахана «Ты у меня одна». Саша там играет человека, которому очень выгодно жизнь подпихнула ситуацию невероятной выгодности быть неверным. И как ломается душевная структура человека, который внутренне верный и надежный человек, как это его выламывает, мучит. Они грандиозно играют эту драму исчезающей верности и радости того, что верность – это чувство, которое не может сломать никакое внешнее обстоятельство. Это только у тех людей, которые понимают, что это такое.

Я запомнил у Саши такой эпизод из жизни. Он мне позвонил, а Саша – человек необыкновенной деликатности, – и говорит: «Слушай, я слышал, ты собираешься снимать картину "Чужая, белая, рябой", а я даже ухитрился прочитать сценарий, ты извини, мне неловко это тебе говорить, но я скажу. Люся Савельева сейчас сидит без работы, и, на мой взгляд, для нее там есть исключительная роль». Не для себя Саша смотрел, а потому что «Война и мир» закончилась, а она сидит без работы. Я говорю: «Да не может быть, у меня такое мнение, что к ней подойти вообще невозможно, ни с одной стороны, весь мир ее хочет заполучить куда-то, разве я могу ей позвонить?» И он говорит: «Да, можешь». Я позвонил Люсе, и у нас с Люсей начался кинематографический роман, длящийся уже лет двадцать, у нее грандиозная актерская работа в фильме. В частности, на мой взгляд, гениальнейшая актерская работа в фильме «Черная роза – эмблема печали…». Они играли там в паре с Сашей Збруевым, играют там семейную пару, мужа и жену, у которых дочка выходит замуж. Это было совершенно непреднамеренно. Я когда писал сценарий, ни о чем таком не думал, но в Пришвине, я попал прямо точно в ситуацию жизни Саши и Люси, когда у них взрослая дочка собиралась выходить замуж. Вот такая была ситуация.

Если говорить о том, что мы с Сашей делали вместе, то могу сказать, что Саша не зря мне рассказал про свою арбатскую юность. Для меня Саша всегда элегантный, деликатный, верный и ровный. И при этом Саша у меня каким-то образом связан с уголовной темой. И долгое время я никак не мог сам с собой договориться. Я всегда хотел снимать Сашу, но как часто бывает в жизни режиссера – мало ли чего ты хочешь? Насколько естественно будет то, что ты собираешься делать?

Черная роза – эмблема печали, красная роза – эмблема любви

Я первый раз Сашу снимал в «Наследнице по прямой», и там у него была роль такого, так сказать, Интеллигента, странной попсовой шоблы. Тогда не было слова «продюсер», но было слово «администратор» – человек, который устраивает продюсерские дела. И я сам, к изумлению своему, наблюдал тот процесс, когда все эти примочки урок вдруг стали как бы характеризовать в основном и в главном его героя. Я ведь хотел сделать очень трогательный роман, но и слегка мерзавский роман с Таней Друбич у этого импресарио, который возит ее с песнями. Медленно, но верно роман отступил на поэтический задний план, а выехала вперед жестокая уркаганская история. Но зато в «Черной розе…», мне кажется, мы с Сашей как бы расквитались с судьбой за долгое молчание.

Наследница по прямой

Но самое огромное наслаждение я получил от того, какие они просто фантастические партнеры! Вот из этой триединой физиономии Ленкома, ну Янковский не снимался у меня в «Черной розе…», но что вытворяли Саша Абдулов и Саша Збруев – я никогда не забуду. Причем мы почти не репетировали, это был, скорее вольный полет. Там еще был и третий Саша – Саша Баширов, – который вложил свою лепту. Но что это было – я даже не могу вспомнить. Было это в сценарии, я говорю: «Пусть они выйдут в коридор, и раз он бывший боксер…» – ну и пошло и поехало. Было очень смешно!

Автопортрет неизвестного

Попутчик

Но странным в этой картине было преображенное чувство верности и нежности к чему-то, непонятно к чему, которая исходила от того, что играл Збруев в «Черной розе…». Удивительно, они вдвоем с Люсей сыграли это придурство. Все это на самом деле обладает нотами сердечной связности, огромной нежности.

Я во ВГИКе на актерском курсе очень часто говорил: «Ребята, смотрите работы Збруева». Потому что в них есть одна удивительная черта, которая для меня является главной в актере – органичность, естественность, то, как люди себя ведут и как люди говорят в немыслимых ситуациях.

Была такая у Андрона Кончаловского по-своему выдающаяся картина «Романс о влюбленных». Когда-то Женя Григорьев, автор сценария этой картины, предлагал мне ее снимать. Я прочитал сценарий и говорю: «Женя, мне очень нравится, я бы снял, но я никогда не смогу толково объяснить все артистам, потому что я не понимаю, как можно крыть все белым стихом, и при этом что-то человеческое сообщать. Я этого не понимаю и не знаю. И артистов-то таких нету».

И вот я посмотрел, как Андрон Сергеевич в «Романсе о влюбленных» снимал Сашу Збруева. Как он играет!

Романс о влюбленных

Это высший артистический пилотаж, он естественен, человечен, сердечен, в тексте, который невозможно произнести вслух. А дальше Андрон Сергеевич произвел с ним странную историю, он предложил ему сыграть вождя народов, который столь значительную роль сыграл в частной жизни Збруева. И мне было страшно смотреть, как это Саша будет играть убийцу собственного отца. А Саша играл. Но все-таки самая удивительная Сашина работа, мне кажется, в Чехове. Мы снимали такую картину «Олюбви», и в течение работы над этой ролью у меня по отношению к Саше вообще исчезла уркаганская нота. Вдруг, когда мы снимали эпизоды этой картины, я понял, что Саша практически идеальный чеховский артист в силу того, что он исключительно тонок и интеллигентен внутренне. И эти тончайшие нюансы жизни, души его, доверчивый, человечный, сострадающий, измученный ложью, – это оказывается то, что Саша понимает с исключительной тонкостью и ясностью. То, как относится доктор к мальчику, который вроде бы и его сын, но, с другой точки зрения, он знает, что точно нет, точно не сын. То, как он относится к женщине, которую он безумно любит и знает, что любить ее не за что, а ее нужно ненавидеть и даже убить. Но он ее любит. Это были тончайшие душевные развороты. Вот можно сделать рентген легких, и там будет видно, как вдыхаешь и выдыхаешь. А у меня было ощущение того, что Саша сделал в этой картине рентген человеческой души – страдающей, надеющейся на что-то, когда уже надеяться не на что, и все равно любящей.

Успех

Конечно, этот опыт не мог остаться просто так, и я давно психопатологически болен идеей поставить «Иванова» чеховского. И когда мы сделали эту историю любви, я написал сценарий Иванова, который был целиком рассчитан на то, что Саша Збруев сыграет этот грандиозный человеческий образ, что это его работа, его дело. Странно, я не знаю, какие комиссии решают судьбы сценариев, но комиссия какого-то агентства прочитала этот сценарий. Он был хорош! Но как бы ни был хорош сценарий, как бы ни была хороша главная идея, причем не просто хороша, а необходима, потому что человек всю жизнь работает в кино и театре, и наконец-то он получал идеальный материал для того, чтобы оставить о себе память в артистической жизни России, эта комиссия говорит: «Вы знаете, это не надо ставить. Это зрительски бесперспективно, не нашлось там денег на это…» Находятся деньги на все, что угодно, но не на актерские судьбы. Актерских заявок эта комиссия не рассматривает. Таким же образом Олег Янковский не сыграл Тургенева, хотя обязан был сыграть. Не сыграл. И Саша не сыграл Иванова, хотя все было для того, чтобы он это сделал.

И самое удивительное, что кто-то сыграл Иванова. Через несколько лет какая-то другая комиссия утвердила Ионова или другого режиссера, с другим актером… По каким основаниям? Сон, бред, чушь… Чушь! Я не смотрел картину, того «Иванова», но я убежден в том, что, даже если это грандиозно, это не отменяет Сашиной судьбы. Почему она изувечена тем, что он этого не сыграл? Начинаешь думать о том, что надо восстанавливать справедливость. А как еще, я не знаю… Он не знал тогда, а я не знаю сейчас.

Трудно говорить «ладно, бог с ним», хотя я всю жизнь так говорил. Что-то придумается, что-то само собой сделается. Нет, оно уже движется в направлении финала, и само по себе ничего не сделается. Как-то нужно, правда, заново заводить финский нож.

Саша работает очень много в театре сейчас, играет главные роли в хороших спектаклях, и его существование в Ленкоме обрело характер уважительной стабильности и большую любовь зрителей к Саше Збруеву. Они ходят посмотреть на Збруева, так как естественная органичность его артистизма – это огромнейшая душевная ценность, которая передает свою жизненную энергию от сцены к зрителю и от зрителя к сцене.