Текст книги "Век психологии: имена и судьбы"

Г.Г. Шпет
(1879–1937)

В наши дни фигура Г.Г. Шпета привлекает все большее внимание в связи с возрождающимся интересом к истокам отечественной психологической науки. Неправедно казненный, Шпет вместе с сотнями тысяч других безвинных жертв был посмертно реабилитирован в середине 50-х, но в истории науки инерция умолчания длилась еще долго и нарушена лишь в последние годы. Сегодня переиздаются его труды, в его честь проводятся научные чтения и конференции, а психологи новых поколений, лишь недавно узнавшие о нем, посвящают ему историко-научные изыскания. Подлинный вклад Шпета в историю научной мысли, наверное, еще только предстоит по-настоящему оценить. Но уже сейчас не вызывает сомнения, что это был мыслитель мирового масштаба, и без упоминания о нем история отечественной психологии была бы катастрофически неполной.

Густав Густавович Шпет родился в Киеве 25 марта (7 апреля) 1879 г. В зрелые годы в графе «национальность», зачем-то обязательно присутствовавшей в любой советской анкете, писал: «русский». По большому счету это было правдой. Ученый с нерусским именем, он всю жизнь думал и писал по-русски и внес в русскую науку и культуру более весомый вклад, чем иные поборники лапотно-балалаечной самобытности. Разумеется, придирчивым националистам не составит труда докопаться, что Шпет не был русским по крови. Его мать, Марцелина Осиповна Шпет принадлежала к обедневшей шляхетской семье из Волыни. Отец – мадьярский офицер Кошиц – исчез из ее жизни еще до рождения сына, не пожелав жениться на полукрестьянской девушке. Из родных мест Марцелина Осиповна уехала в Киев, где родила и одна воспитывала сына, зарабатывая на жизнь стиркой и шитьем. Так что Шпет не кривил душой, когда в послереволюционных анкетах указывал на свое едва ли не пролетарское происхождение: «мать – швея»… Во многом благодаря ее самоотверженным стараниям Густав успешно окончил гимназию и в 1898 г. поступил в Киевский университет св. Владимира. Его студенчество растянулось на целых восемь лет. За это время он несколько раз исключался из университета и даже успел посидеть в тюрьме за участие в студенческих кружках и демонстрациях. Этим впоследствии можно было бы козырять, но Шпет этого избегал, считая себя скорее инакомыслящим, нежели революционером. Таких почти любая власть недолюбливает, но терпит. Только советская не потерпела.

В год поступления Шпета в университет там открылась Психологическая семинария Г.И. Челпанова, к работе которой он вскоре с энтузиазмом подключился. В те годы психология однозначно воспринималась как область философского знания, и занятия семинарии были по содержанию преимущественно философскими. Челпанова психология интересовала как «естественное» основание философии, как та сфера, где происходит образование понятий и которая в то же время допускает анализ этого процесса почти на грани естественных наук, только иными средствами. Атмосфера серьезных занятий серьезным делом в тесном, почти семейном кружке как нельзя лучше отвечала самому духу гуманитарных наук. Именно здесь Шпет в основном сформировался как философ. А вот к психологам, однако, никогда себя не причислял. Впрочем, к психологам в той или иной мере можно отнести любого философа (в свою очередь, психолог, пренебрегающий философией, рискует скатиться к ремесленничеству). Психологические воззрения Шпета неотделимы от его философских идей. Это отчасти делает их трудными для понимания, но не умаляет их значения собственно для психологической науки.

В 1906 г. Челпанов становится профессором Московского университета и товарищем председателя Московского психологического общества. На следующий год он приглашает в Москву Шпета. Совместно с Челпановым тот участвует в разработке проекта Психологического института (официальное открытие котороого состоялось в 1914 г.). Летом 1910 г. Шпет и Челпанов посетили ведущие психологические лаборатории немецких университетов (Штумпфа в Берлине, Кюльпе в Бонне, Марбе в Вюрцбурге) и ознакомились с их работой. Позднее, в 1920 г. Шпет и Челпанов предложили создать на историко-филологическом факультета Московского университета кабинет этнической и социальной психологии. В докладной записке от 1 февраля 1920 г. они выступили с обоснованием необходимости изучать психологические особенности народов России и разрабатывать этническую и социальную психологию, подробно изложили цели и задачи научной и учебной работы в этой области.

Г.Г. Шпет в своем кабинете

В Москве Шпет вел активную преподавательскую работу. Он сотрудничал в Народном университете А.С. Шанявского, где в его семинаре в течение нескольких лет систематически занимался Л.С. Выготский, во 2-м Московском университете, где у него – и у Выготского – учились будущие «выготчане» Л.И. Божович, А.В. Запорожец, Р.Е. Левина, Н.Г. Морозова, Л.С. Славина. Помимо этого Шпет был вице-президентом Государственной академии художественных наук (ГАХН), активным участником Московского лингвистического кружка, директором основанного им Института научной философии (поглотившего на некоторое время Психологический институт, который в 1924 г. стал секцией Института научной философии), членом комитета по реформе высшей и средней школы, проректором основанной К.С. Станиславским Академии высшего актерского мастерства. Однако за столь впечатляющим послужным списком скрываются постоянные гонения, которые «философ-идеалист» постоянно испытывал в советские годы. Не вписавшийся в прокрустово ложе марксистского мировоззрения, он был в конце концов безжалостно раздавлен сталинской репрессивной машиной.

Шпет не проводил конкретных исследований по частным вопросам психологии. Его вклад в психологическую науку определяется разработкой методологических проблем, касающихся центральных вопросов психологии, прежде всего ее предмета, методов и основной проблемы – сознания. Исходным было положение о неотделимости психологии от философии. Шпет считал, что связь психологии с философией является органической, природной. Она – исторический факт: как и другие специальные науки, психология выделилась из «общего лона матери-философии». В результате можно сделать вывод будто психология должна «перерезать последние нити, связывающие ее как науку с философией». В отличие от этого широко распространенного убеждения (по Шпету, заблуждения) он называет

еще один путь в разработке психологии, который ведет не к отщеплению ее от философии, а, напротив, приводит к тому, что психология все прочнее спаивается и даже сплавливается с философией. Как бы мы ни понимали задачи рациональной метафизики и как бы ни казалась от нее отделенной современная абстрактная психология, психология с метафизикой останутся навсегда родными сестрами, поскольку метафизика, ставя себе целью познание реального, должна опираться на эмпирический материал, а психология, даже устанавливающая абстрактные отношения, должна извлекать их из конкретного реального…

Творчество Шпета пронизывают также острая критика натуралистической методологии в психологии, обоснование и защита культурно-исторического подхода при изучении сознания человека. В связи с этим большое место в его трудах занимают вопросы научного познания, критериев его научности в отличие от мифологических морализирующих рассуждений по поводу сознания и психики. От правильного решения этих вопросов зависит доверие к науке. Шпет стоял на позициях строгой логической природы знания. Не отрицая факта мистических переживаний, мистического опыта, находящегося как будто за пределами рациональной мысли, он отвергал невозможность их строгого объяснения и невыразимость в слове. Неопределенные описания и мифы вместо положительного уяснения явления он называл «ленивой восточной мудростью» и считал, что только разум, строгая логическая мысль способны анализировать факты. Любые фантастические построения, умаляющие значение строгого объяснения, не дают их понимания и лишь подрывают доверие к науке. Размышления Шпета по этому поводу настолько актуальны для современной психологии, что кажется, будто они родились в атмосфере острых дискуссий наших дней о путях развития психологии как науки и области практики.

Капитальный труд Шпета «Введение в этническую психологию» (1927) имеет значение не только для психологии. Многие важнейшие положения, намеченные им в предыдущих работах, получили здесь углубленную разработку. В критике и полемике с психологами (главным образом немецких школ, особенно с В.Вудтом) затрагивается масса принципиальных вопросов. Стоит перечислить хотя бы некоторые из них. Отстаивается положение о специфичности психологического («эмпирическая душевная жизнь человека представляет ни к чему не сводимое и ни с чем не сравнимое своеобразие»). Обсуждается проблема предмета психологии и ее отношения к другим наукам и философии («нужно отличать психологию от не-психологии»). Перечисляются предрассудки натуралистической психологии («будто человек состоит из души и тела», «будто образцом для всякой науки является математическое естествознание» и др.). Подчеркивается методологическая ценность объективного подхода («мы должны научиться заключать от объективного к соответствующему субъекту»). Указывается на ошибки психологизма (применительно к этнической психологии это психологическая интерпретация этнологических факторов – «считать культуру продуктом и результатом душевной деятельности»). Обсуждаются типы объяснения в психологии («откуда известно, что есть только два типа объяснения – генетическое и механического естествознания?»).

Поставленная Шпетом проблема изучения национального характера выступает в психологии через систему знаков и выражений, которые нуждаются в интерпретации, являясь таким образом путем объективного описания душевной жизни человека. Указание на связь психологии с науками о культуре, с историей («только в истории человек узнает самого себя») сохраняет свое значение и сегодня. Может быть, даже правильнее сказать, что именно в наше время их актуальность особенно очевидна. Размывание методологических оснований науки и критериев научности, ожесточенные дискуссии вокруг естественнонаучной парадигмы в психологии, проникновение в психологию под видом науки, под предлогом расширения сознания, эмоциональной поддержки и т. п. мифов и верований, науке абсолютно чуждых, и в связи с этим опасения серьезных психологов за самое имя психологии – таковы лишь некоторые особенности ситуации в нашей науке, которая на рубеже веков еще более сложна, чем в первой четверти века минувшего. Обращение к теоретическому наследию строгого методолога и мыслителя Г.Г. Шпета помогает понять направление развитие современной психологии и способствовать этому развитию. При этом характерно, что многие мысли Шпета повторяются сегодня многими от собственного лица, без ссылок на незаслуженно забытого автора. Может, в том и нет большой беды. Ведь эти мысли живы и по-прежнему актуальны. Недаром, наверное, В.П. Зинченко к своей книге, посвященной Шпету, выбрал эпиграф из Мандельштама:

 
И не одно сокровище, быть может,
Минуя внуков, к правнукам уйдет.
И снова скальд чужую песню сложит
И как свою ее произнесет.
 

М. Кляйн
(1882–1960)

Мелани Кляйн оставила в истории психологии яркий и противоречивый след, в нашей стране явно недооцененный. Несколько ее работ, запоздало изданных на русском языке скромными тиражами, большого внимания не привлекли. И хотя в России, как и во многих других странах, существует общество, объединяющее ее последователей, большинство отечественных психологов на вопрос: «Кто такая Мелани Кляйн и чем она знаменита?» – сумеют ответить от силы парой общих фраз. Попробуем восполнить этот пробел, обратившись к истории жизни и творчества этой женщины, выступившей одним из пионеров детского психоанализа, создавшей собственную психотерапевтическую школу и снискавшей в мире не меньшую известность, чем ее именитая оппонентка Анна Фрейд.

Мелани Кляйн, урожденная Рейзес, родилась в Вене – городе, которому годы спустя предстояло стать и родиной психоанализа. Она появилась на свет 30 марта 1882 года, когда будущему основателю психоанализа уже было двадцать шесть. То есть Зигмунду Фрейду она годилась бы в дочери. Но подающая надежды дочь у того вскоре появилась своя, и Мелани впоследствии пришлось выдержать с нею нелегкое соперничество за приоритет в приложении терапевтических идей Фрейда к детскому возрасту.

Родной отец Мелани – Мориц Рейзес – был человеком незаурядным, ярким и независимым. Воспитанный в глубоко религиозной еврейской семье, он по настоянию родителей посвятил юные годы изучению Талмуда, однако постепенно разочаровался в ортодоксальном иудаизме и втайне от родных стал изучать медицину. В итоге, к огромному неудовольствию семьи, Мориц стал не раввином, а доктором (правда, больших успехов на этом поприще не достиг). Рано женившись, он уже в зрелые годы без памяти влюбился в юную Либюзу Дойч, которая была на 19 лет моложе его. Разведясь с первой женой, Мориц женился на своей новой избраннице, с которой и прожил до конца своих дней. В этом браке родилось четверо детей, из них Мелани была младшей. Немаловажно, что тремя детьми родители планировали ограничиться, и младшая дочь фактически появилась на свет нежеланной. В ту пору, правда, еще никому не приходило в голову психологически проанализировать эту ситуацию…

На склоне лет Мелани Кляйн вспоминала, что никогда не испытывала эмоциональной близости с отцом. Она появилась на свет, когда тому уже было за пятьдесят, и заботой о маленьком ребенке он явно тяготился. К тому же доктор Рейзес почти не скрывал предпочтения, которое отдавал старшей сестре Мелани – Сидони. Тем не менее девочка всегда испытывала большое уважение к его интеллекту и эрудиции – Мориц самостоятельно (!) изучил 10 (!!!) европейских языков и был настолько начитан, что ни один вопрос детей не оставлял без подробного ответа.

Гораздо больше душевной близости было у Мелани с матерью, перед которой она благоговела как перед человеком исключительно жизнелюбивым, энергичным и стойким. Неважно складывавшаяся медицинская карьера мужа заставила Либюзу открыть собственный маленький магазинчик, в котором она торговала экзотическими растениями и зверюшками, а когда на склоне лет Мориц впал в маразм, скромные доходы от этого бизнеса остались для семьи единственным источником средств к существованию.

Как видим, ситуация в семье Мелани сложилась во многом аналогичная той, которая прежде была и в родительской семье основателя психоанализа, – пожилой, не первый раз женатый отец-неудачник и молодая красавица-мать, самоотверженно отдающая себя служению многодетной семье. Вот только Эдипов треугольник, резко обозначившийся в семье Фрейда, никак не просматривается в семье Мелани. Впрочем, это не помешало ей впоследствии всецело принять фрейдовскую доктрину и даже упрекать дочь Фрейда Анну за недостаточное внимание к Эдиповым мотивам в конфликтах детской души.

В детские годы особо близкие отношения сложились у Мелани со старшей сестрой. Сидони с рождения была тяжело больна и не по-детски стоически отдавала себе отчет, что долго не проживет. Трогательно заботясь о младшей сестре, она стремилась передать ей всё то, чему успела сама научиться за свою короткую жизнь. Сидони умерла девяти лет от роду, и Мелани тяжело переживала эту утрату. Впрочем – не последнюю. Ее брат Эммануэль также скончался от тяжелой болезни. Возможно, под влиянием этих трагических событий девочка решила посвятить себя медицине (хотя пример отца не очень-то к тому воодушевлял). Тяжелые утраты детских лет вызвали у Мелани глубокую депрессию, которая, по мнению хорошо знавших ее людей, с годами закрепилась в ее мироощущении и характере. Вообще характером Мелани Кляйн всю жизнь отличалась резким и неуживчивым, что невольно сужало круг ее последователей, в котором оставались лишь самые преданные.

Обстоятельства личной жизни заставили Мелани отказаться от медицинской карьеры. В возрасте 19 лет она обручилась с молодым инженером Артуром Кляйном, чья работа требовала постоянных разъездов, а это исключало для молодой женщины возможность полноценного высшего образования. Два года, прошедшие до свадьбы, она изучала в Венском университете гуманитарные дисциплины, но замужество поставило крест на ее профессиональных планах – диплома Кляйн так и не получила. Прослушанные курсы давали ей право учительствовать в начальной школе, в силу чего в некоторых биографических источниках ей приписывается получение педагогического образования. В действительности же образование будущей звезды психоанализа исчерпывается гимназией и тем, что с большой натяжкой можно было бы назвать незаконченным высшим общего гуманитарного профиля. Впрочем в истории психоанализа этот случай – не исключительный. Та же Анна Фрейд в своем образовании выше педучилища не поднялась. Хотя ныне принято считать, что настоящая психоаналитическая подготовка обязательно требует предварительного получения высшего образования (предпочтительно медицинского), многие пионеры этого учения с завидной легкостью это условие игнорировали.

Семейную жизнь Кляйн назвать счастливой было бы сильным преувеличением. Вынужденная следовать за мужем в его длительных командировках в Словакию и Силезию, она тяжело переживала отрыв от родной Вены и скуку провинциальной жизни. К тому же Артур оказался далеко не идеальным семьянином и принялся изменять молодой жене уже в первый год супружества. Некоторое умиротворение в семью принесло рождение детей (всего их у Мелани родилось трое). Однако скверные особенности характера помешали ей стать хорошей матерью, нежности и взаимопонимания в отношениях с детьми у нее никогда не было. Об этом с горечью рассказывает ее дочь Мелитта, которая также впоследствии стала психоаналитиком, однако примкнула к лагерю противников Мелани Кляйн и фактически порвала с матерью на почве как личной неприязни, так и теоретических разногласий (трудно сказать, что тут было первично, но факт остается фактом – даже на похороны матери дочь не явилась). Более того, со слов Мелитты, ее брат, чью безвременную гибель в горах принято объяснять несчастным случаем, на самом деле покончил с собой, отчаявшись найти взаимопонимание с родной матерью. Как видим, блестящее мастерство анализа детских проблем не обязательно сочетается с житейской компетентностью, и примеров тому в мире психологии, увы, не перечесть.

Коренной перелом в жизни Мелани Кляйн произошел в1914–15 гг., когда семья поселилась в Будапеште. Именно здесь, а не в Вене, произошло ее знакомство с психоанализом. Случайно ей в руки попала книга Фрейда «Толкование сновидений», которая, надо признать, в ту пору еще не пользовалась большой популярностью – Кляйн стала одной из всего нескольких сотен читателей первого, с трудом продаваемого издания. Именно в психоанализе, подкупившем ее глубиной проникновения в суть человеческих проблем, Кляйн усмотрела возможность решения собственных психологических проблем, периодически обострявшихся в силу перипетий личной жизни. Практиковавший в ту пору в Будапеште Шандор Ференци выступил ее аналитиком, причем лечебный анализ ввиду явной заинтересованности пациентки плавно перерос в дидактический. Впоследствии Кляйн вспоминала, что хотя Ференци, безусловно, помог ей освоить основы аналитического мастерства, в целом его анализом она осталась не удовлетворена. Причина этого отчасти виделась ей в том, что Ференци стремился форсировать аналитический процесс, излишне акцентировал его директивность (за эту «новаторскую» манеру он, кстати, заслужил неодобрение самого Фрейда).

С одобрения Ференци Кляйн сама предприняла попытку анализа, воспользовавшись для этого самым доступным в ее положении «пациентом» – собственным сыном. С точки зрения здравого смысла и элементарной этики это может показаться немыслимым, и в наши дни даже сами психоаналитики считают недопустимым анализировать собственных близких родственников, особенно детей, однако в ту давнюю пору подобная практика была вполне обыденной – начиная с хрестоматийного случая Маленького Ганса, которого под покровительством Фрейда анализировал родной отец, и кончая анализом, который сам Фрейд провел над дочерью Анной. (В частности, подобная попытка в отношении собственной дочери была предпринята и Карлом Абрахамом, с которым Кляйн впоследствии профессионально сблизилась).

Результаты этой работы были представлены Кляйн в докладе «Развитие одного ребенка», с которым она в 1919 г. выступила перед Венгерским психоаналитическим обществом, что позволило ей стать его полноправным членом. (В работе общества Кляйн неформально участвовала и ранее – так, в 1917 г. на встрече Венгерского и Австрийского психоаналитических обществ она была представлена самому Фрейду.) В 1920 г. на конгрессе в Гааге Кляйн впервые встретилась с Карлом Абрахамом, который одобрительно отозвался о ее работе. В 1921 году, в возрасте 38 лет, Мелани Кляйн по приглашению Абрахама переехала в Берлин. Это приглашение совпало с отъездом ее мужа в очередную длительную командировку в Швецию. Не пожелав последовать за ним, Кляйн отдала предпочтение своим профессиональным интересам. Это расставание явилось следствием нараставшего отчуждения между супругами и стало прелюдией официального развода, последовавшего несколько лет спустя. На этом личная жизнь Мелани Кляйн фактически закончилась, отныне всю себя она посвятила работе. Увы, не такой уж редкий случай в этих кругах! Остается только недоумевать, отчего счастливый семьянин и хороший родитель среди психоаналитиков является скорее исключением, чем правилом. Почему-то чужие проблемы оказывается легче решать, чем собственные…

В Берлине она начала работать как психоаналитик не только с детьми, но и со взрослыми. Покровительство Абрахама немало способствало ее успехам. Карл Абрахам обладал особым положением внутри аналитического сообщества, поскольку он, наряду с К.Г. Юнгом (работавшим в Цюрихе), Ференци (в Будапеште) и Джонсом (в Лондоне) был одним из пионеров психоаналитического движения за пределами Вены. Его авторитету способствовала многолетняя репутация опытного клнициста, а также личная близость к Фрейду. В период общения с Кляйн Абрахам являлся президентом Международной психоаналитической ассоциации, и это обстоятельство не могло не сказаться на профессиональном продвижении его протеже.

Не будучи удовлетворенной результатами работы с Ференци, в 1924 году Кляйн уговорила Абрахама стать ее аналитиком. Этот анализ продлился 14 месяцев и был прерван из-за внезапной смерти Абрахама, которая стала для Кляйн двойной утратой. Дотоле опасливо помалкивавшие, берлинские коллеги после смерти влиятельного покровителя ополчились на Кляйн, причудливо смешивая конструктивную критику с личной неприязнью. В то же время она стала пользоваться всё большим признанием у английских коллег. В 1925 г. Кляйн встретила Эрнста Джонса на конференции в Зальцбурге, где она представляла свою первую работу по технике детского анализа. Под впечатлением этого доклада Джонс пригласил ее прочитать несколько лекций по детскому анализу в Англии, что она и сделала в 1925 году, прочитав шесть лекций, которые составили основу ее первой книги «Детский психоанализ». Три недели, во время которых она читала эти лекции, Мелани Кляйн называла самым счастливым временем своей жизни. В 1927 году она окончательно перебралась в Англию, став первым аналитиком с Континента среди членов Британского психоаналитического общества.

Свою работу сама Кляйн расценивала как развитие теории и метода З.Фрейда, постоянно подчеркивая свою верность его идеям. Так, она была одной из немногих психоаналитиков, кто без колебаний поддержал самую спорную доктрину Фрейда, касавшуюся инстинкта смерти. Более того, Кляйн якобы удалось усмотреть проявления данного инстинкта в самом раннем возрасте, что у ортодоксальных фрейдистов вызвало сильное недоумение. Еще одной ее спорной идеей явилось представление о возникновении Эдипова комплекса в более раннем возрасте, чем это предполагал сам Фрейд. В наблюдениях за детьми она зафиксировала появление тревоги и чувства вины в самых ранних отношениях ребенка с матерью и в его отношении к материнской груди. Фантазии этого периода (о которых, разумеется, можно только догадываться, ибо их манифестация в столь раннем возрасте крайне завуалирована – еще один уязвимый для критики пункт кляйнианского подхода!) приводят к развитию отклонений, типичных для шизофрении и маниакально-депрессивных психозов, до того момента считавшихся неподвластными психоанализу.

Работа с маленькими детьми не позволяла опереться на слово ни в диагностике, ни в терапии. Кляйн разработала особую технику детского анализа, основанную на интерпретации игры, а не слов; терапия при этом проводилась в классической манере. Кляйн была убеждена, что детская игра так же обусловлена скрытыми и бессознательными мотивами, как и поведение взрослых, поэтому она подлежит анализу, сравнимому по содержанию с психоанализом взрослых.

Кляйн считала, что источники неврозов относятся к первому году жизни, а не к первым нескольким годам, и заключаются в невозможности перехода через депрессивную позицию, а не в фиксации на различных стадиях периода детства. В результате депрессивная позиция играет в концепции Кляйн ту же роль, что и Эдипов комплекс в классической теории.

Особое значение Кляйн придавала переносу. Для нее формирование переноса на психоаналитических сеансах было технически намного более важным, чем реконструкция прошлого. При рассмотрении переноса решающую роль она отводила проекции и интроекции. В сравнении с классическим психоанализом это было заметной новацией.

В 20–30-е годы Британское психоаналитическое общество в значительной мере уже сформировало оригинальный и серьезно отличавшийся от классического подход к теории и практике психоанализа. Со временем это обстоятельство стало одной из наиболее важных причин возникновения враждебности и конфликтов между британскими и венскими психоаналитиками. Противостояние двух школ психоанализа максимально обострилось после переезда Кляйн в Лондон. В это время Кляйн начала активно внедрять игровую технику в практику детского анализа, став безусловным пионером этого направления. В 1927 г. Анна Фрейд опубликовала в Вене свое «Введение в технику детского психоанализа», в котором, в частности, критиковала терапевтические методы Кляйн, отрицала понятие инфантильного Супер-Эго, ставила под вопрос значение переноса и агрессивных фантазий в детском анализе. С критикой данной работы выступили Эрнест Джонс и ученица Кляйн Джоан Райвери. Это, в свою очередь, вызвало негативную реакцию 3. Фрейда, раздосадованного нападками на Анну. Фрейд не принимал концепции раннего Эдипова комплекса и с большой долей скептицизма воспринимал научную работу Райвери. Тем не менее со временем обе стороны стали ощущать острую потребность в конструктивном взаимодействии и обмене накопившимися результатами. Два психоаналитических сообщества приняли решение о начале процесса обмена опытом, который должен был сблизить обе школы и, в определенной мере, сгладить существовавшие противоречия в их подходах.

После Второй Мировой войны Кляйн в основном работала как обучающий аналитик и как супервизор, отказавшись от активной роли в жизни Британского психоаналитического общества. Всё больше внимания она уделяла теоретическим вопросам. В 1951 г. появилась ее работа «Зависть и благодарность», а в 1961 г., уже посмертно, – «Описание анализа ребенка». Даже на последнем году жизни Кляйн продолжала теоретические психоаналитические изыскания (работа о трилогии Эсхила «Орестея»). В 1960 г. после перенесенной операции Мелани Кляйн умерла от эмболии легочной артерии. В последующие десятилетия стараниями ее немногочисленных, но верных последователей ее идеи получили широкое распространение, и знакомство с ними, пускай даже критическое, входит обязательным элементом в подготовку психоаналитиков всего мира.