Текст книги "Психология день за днем. События и уроки"

Биохимия и анатомия удовольствия

Много лет назад Уильям Джемс, рассуждая о природе человеческих переживаний, обронил фразу: “Маленькой задержки в желчном протоке, приема слабительного, чашки крепкого кофе в известную минуту достаточно, чтобы временно совершенно изменить взгляды человека на жизнь”. В число классических цитат (а Джемса цитируют часто) это суждение психологи не включили. Наверное, очень уж не хотелось расставаться с представлением о том, что человеческое мироощущение определяется работой сознания (или, если угодно, бессознательного). Этим представлением на протяжении столетия и определялись практически все психологические изыскания. А если объяснять возникновение мыслей и чувств влиянием химических или физических факторов, то что же тогда остается на долю психологов?

В майские дни у психологов появляется повод лишний раз задуматься о предмете своих изысканий и об отношении к достижениям специалистов из смежных отраслей. Связано это с двумя “некруглыми” датами.

2 мая 1975 г. английский биохимик Джон Хьюз обнародовал результаты своих исследований, позволявшие заключить, что человеческий организм продуцирует вещества, аналогичные по своему действию наркотикам-опиатам. Эти вещества получили название эндорфинов. Их открытие знаменовало собой начало нового этапа в развитии представлений о внутреннем мире человека. Последующие исследования подтвердили, что эндорфины выступают важнейшим агентом эмоциональной регуляции. Их активная секреция приводит к повышению настроения, улучшению эмоционального самочувствия. Напротив, угнетение секреции эндорфинов вызывает эмоциональный спад вплоть до депрессии. Биологически целесообразная секреция эндорфинов осуществляется как реакция на влияния среды. Тем самым получила косвенное подтверждение многократно ранее оспоренная теория эмоций Джемса-Ланге. Более того, впоследствии также выяснилось, что секреция эндорфинов может быть стимулирована искусственно. В частности, одним из таких стимуляторов выступает алкоголь. Опьянеть можно от счастья, от восторга, от упоения успехом. Но проще всего, конечно, с помощью спиртного. Так на биохимическом уровне подтвердилось житейское представление о том, что алкогольное опьянение выступает для человека суррогатом естественного эмоционального подъема. Если жизнь не радует, можно просто подхлестнуть источник эндорфинов. Правда, насильственное истощение источника неизбежно приводит к последующему эмоциональному упадку. Открытие этой закономерности многое объясняет наркологам, заставляя критически переоценить возможности чисто психологического воздействия на своих пациентов. Да и психологов заставляет о многом задуматься. По крайней мере, без прежней иронии вдуматься в слова одного из героев Курта Воннегута: “Все человеческие поступки порождаются избытком или недостатком каких-то веществ в организме”. Конечно, сие – литературная метафора, однако вовсе не оторванная от реальности. Похоже, взаимосвязь души и тела на биохимическом уровне гораздо сложнее, чем отношения содержимого с сосудом. Ни выспренние рассуждения о душе, ни лабораторные опыты с пробирками сами по себе не позволяют разобраться в этом вопросе. А может быть – их сочетание и составит суть психологии будущего?

К похожей мысли подводит еще одна майская дата. 30 мая день рождения Джеймса Олдса, выдающегося исследователя мозговой активности, которого психологам, похоже, также придется признать коллегой. В 1952 г. тридцатилетний исследователь из Университета Мак-Гилла Джеймс Олдс допустил мелкую оплошность в своих лабораторных опытах, обернувшуюся революционным открытием. Под руководством профессора Милнера он занимался он занимался изучением функций мозга с помощью вживленных в различные зоны электродов. Олдс хотел выяснить, может ли раздражение центра, имеющего отношение к бодрствованию и расположенного в задней части гипоталамуса, привести к тому, что подопытная крыса будет избегать того из участков клетки, где она подверглась воздействию током.

Все крысы, с которыми проводился этот эксперимент, дали ожидаемую реакцию, кроме одной, которая по непонятной причине снова и снова возвращалась в опасный участок, словно стремясь получить новый разряд тока. Полагая, что эта крыса просто оказалась менее чувствительной, чем другие, Олдс стал увеличивать разряд. Крысу, это, похоже, только подстегнуло: вместо избегания стимула, она все более активно к нему стремилась.

Лишь после вскрытия мозга подопытного животного Олдс обнаружил, что электрод оказался вживлен с небольшим отклонением и в результате затронул совсем другой центр. Какой же? Большому числу крыс был вживлен электрод в этот случайно найденный центр, который в результате наблюдений за их поведением был назван центром удовольствия. Крысы, получившие возможность сами стимулировать себя нажатием на рычаг, доводили себя до полного изнеможения, забыв про пищу, сон, детенышей, сексуальных партнеров. Таким образом было со всей очевидностью доказано существование в мозгу определенного участка (центра) ответственного за “чистое” наслаждение.

Помимо нейрофизиологического аспекта этого исследования, трактовать который психологам затруднительно, возникает и целый ряд вопросов сугубо психологических, касающихся природы удовольствия и мотивации в целом. Не подтверждает ли эксперимент Олдса давнюю идею философов-гедонистов о самодавлеющей природе наслаждения в структуре мотивации? И в частности, нельзя ли в какой-то форме (пускай и не столь вызывающе материальной) стимулировать центр удовольствия в обход центров насыщения витальных потребностей?

Говорят, наука ставит больше вопросов, чем дает ответов. Вопросы, что и говорить, перед психологами поставлены нелегкие. Тем более, что лежат они в самой что ни на есть материальной плоскости, которой психологи порою брезгуют. Впрочем, не все. Недаром же исследования такого рода обсуждают в своих весьма далеких от вульгарного материализма работах такие ученые, как Эрик Берн или Абрахам Маслоу. И отмечают, что помимо химических реакций и нервных импульсов человеческое мироощущение определяется еще множеством нематериальных параметров. Каких? Но и тут вопросов, увы, больше, чем ответов.

Записки о хороших людях

6 мая 1945 г. – знаменательный день в истории гуманистической психологии. Это направление оформилось значительно позже – в начале шестидесятых, заявив о себе в качестве “третьей силы” (наряду с бихевиоризмом и фрейдизмом) в психологической науке. А в мае сорок пятого на ниву этого движения были брошены лишь первые зерна. 6 мая еще никем, кроме своих студентов, не признанный скромный преподаватель Бруклинского колледжа Абрахам Маслоу начал вести свои знаменитые “Записки о хороших людях” – дневник наблюдений за теми, кого он впоследствии отнес к самоактуализирующимся личностям.

Первой более или менее значительной работой Маслоу была глава о кросс-культурных исследованиях в психологии, написанная им для сборника “Психология личности” под редакцией Росса Стагнера. (Небезынтересно, что понятие самоактуализации, точнее – самореализации, встречается и у Стагнера, однако совсем в ином смысле, чем тот, который ему придал Маслоу: Стагнер изучал феномен “самореализующихся пророчеств” на примере влияния астрологических прогнозов на поведение людей – это исследование ныне забыто, хотя ознакомиться с ним было бы небесполезно иным любителям гороскопов). Эта работа Маслоу, опубликованная в 1937 г., осталась фактически незамеченной. Основанная на собственных изысканиях Маслоу в индейской резервации племени черноногих, она была выполнена в русле традиционной бихевиористской ориентации и оригинальностью не блистала. Совершенно иной характер носили две его последующие работы – статьи по проблемам мотивации, опубликованные в 1943 г. в авторитетном “Психологическом обозрении”. В них в предварительной формулировке были изложены те положения, которые впоследствии составили теоретическую канву главной книги Маслоу “Мотивация и личность” (1954). В этих статьях Маслоу впервые наметил подразделение человеческих потребностей на низшие, продиктованные недостачей чего-либо и потому насыщаемые, и высшие, ориентированные на развитие и рост, а следовательно – ненасыщаемые. Концепция самоактуализации, впоследствии прославившая Маслоу, еще должна была оформиться. Эмпирическим материалом для этого и послужили “Записки…”

С научной точки зрения, серьезным недостатком “Записок”, а впоследствии и поводом для критики всех рассуждений Маслоу, выступало то, что они по сути дела являлись результатом житейских наблюдений, никак не подкрепленных экспериментально. В работах Маслоу под словом subjects подразумеваются отнюдь не испытуемые, а просто люди, попавшие в поле зрения автора и привлекшие его внимание; при этом никаких статистических выкладок автор не приводит, напротив – постоянно оперирует расплывчатыми формулами “вероятно”, “наверное”, “судя по всему”… За такой подход многие по сей день упрекают гуманистическую психологию, рассматривая ее не столько как научное направление, сколько как некий “разговорный жанр”. А в середине сороковых, в эпоху безоговорочного господства бихевиористской методологии в американской науке, позиция Маслоу вызвала категорическое неприятие со стороны коллег. Пионер новой идеологии был подвергнут тотальному остракизму, редакции ведущих журналов захлопнули перед ним двери. В то же время его взгляды приобретали все большую популярность среди студентов, многих юных исследователей воодушевляли открывавшиеся им перспективы.

Продолжить свои начинания и опубликовать ряд работ Маслоу удалось лишь в университете Брэндис, штат Массачусетс, где он работал с 1951 по 1969 г. Пик его популярности приходится на “бурные шестидесятые”, когда идеи личностного роста стремительно вытеснили в общественном сознании традиционные схемы манипуляции поведением. В 1967 г. Абрахам Маслоу был избран президентом Американской психологической ассоциации. Тем самым было фактически подтверждено право существования “разговорного жанра” в рамках науки.

Человек – слишком сложный объект, он не укладывается в рамки естественнонаучного эксперимента и не может быть исчерпывающе описан формулами и схемами. С позиций традиционной науки, рассуждения Маслоу, конечно, уязвимы. И научное исследование человека вряд ли допустимо сводить к одним таким рассуждениям. Но вот только без них человеческое в человеке рискует остаться неуловимо.

Каждому – по способностям?

В майские дни возникает несколько поводов вспомнить о перипетиях давней дискуссии относительно природы умственных способностей. По этому вопросу на протяжении веков многие крупные специалисты высказывали крайне противоречивые суждения. При этом в качестве аргумента ссылались на педагогический опыт, в котором, как ни странно, можно почерпнуть свидетельства в пользу любой позиции.

20 мая – день рождения одной из заметных фигур в этой истории – американского психолога Ричарда Дж. Херрнстайна (он родился в 1930 г.). По своему вкладу в науку он едва ли может быть отнесен к выдающимся психологам (в психологических энциклопедиях и словарях персональной статьи о нем не встретишь), однако создать себе имя он сумел. Книга Херрнстайна “IQ и меритократия”, увидевшая свет в 1973 г., произвела немало шума и по сей день цитируется психологами, педагогами и прочими специалистами по социальным наукам. Некоторые такие цитаты фигурировали даже в советских изданиях, однако с единственной целью – продемонстрировать порочность и ущербность взглядов Херрнстайна, который в трудах оппонентов представал научным мракобесом и чуть ли не фашистом. И действительно, даже сегодня, при трезвом рассмотрении, его позиция представляется несколько предвзятой и односторонней. Тем не менее она выступает пускай и не бесспорным, но по крайней мере ярким аргументом в давней дискуссии.

Само название книги требует пояснений. Что такое IQ, наши психологи, разумеется, знают. А за рубежом это знает буквально каждый, поскольку еще в школьные годы был неоднократно протестирован. Меритократия – неологизм Херрнстайна. Его он вводит по аналогии с понятием аристократия, опираясь на английское слово merit – заслуга, достоинство, высокое качество. То есть под меритократией он понимает естественную элиту – группу людей, своими заслугами добившихся высокого благосостояния и общественного положения. По мнению автора, основой их достижений являются высокие умственные способности, которые с изрядной долей объективности могут быть измерены с помощью тестов IQ. То есть наверх пробиваются самые умные. А поскольку интеллект – качество наследственное, в чем автор не сомневается, то высокие умственные способности присущи меритократии как классу и естественным образом воспроизводятся из поколения в поколение. Надежды на то, что ряды меритократии пополнятся представителями низших слоев, почти нет, ибо в эти слои “оседают” люди умственно недалекие, а то и вовсе неполноценные. Социальный вывод напрашивает сам собой: хорошего образования достойны только выходцы из меритократии. Для остальных оно бесполезно, поскольку они не обладают необходимыми способностями. А значит и нечего с дураками нянчиться.

В качестве аргумента Херрнстайн, подобно своему коллеге Артуру Дженсену, оперирует результатами широкомасштабной педагогической программы Хэд Старт, которой (простите за невольный каламбур) был дан старт 18 мая 1965 г., а к началу семидесятых уже стали вполне очевидны ее крайне скромные итоги. Хэд Старт представляла собой программу компенсаторного обучения и была направлена на повышение академической успеваемости и развитие интеллектуальных способностей учащихся из малообеспеченных семей и национальных меньшинств. По распоряжению президента США Линдона Джонсона на проведение программы ассигновалось свыше 100 млн. долларов. По всей стране были открыты тысячи центров предшкольной подготовки, которые должны были компенсировать для соответствующей категории будущих школьников отставание, возникшее вследствие бедности культурной среды.

Первые результаты программы казались обнадеживающими. Первоклассники, получившие необходимую подготовку (фактически – натасканные), легче адаптировались к школе, лучше учились и даже, как это ни покажется невероятным, демонстрировали некоторое повышение IQ. Но торжествовать было рано. Эти результаты оказались преходящими. По прошествии недолгого времени, после короткого рывка, те, кому “суждено” было оказаться отстающими, ими и оказывались. Прагматичные американцы забеспокоились: не на ветер ли уходят казенные миллионы? Ответ Херрнстайна в понятных нам терминах можно сформулировать так: поскольку “от осины не родятся апельсины”, то и нечего тратить деньги на эти лысенковские изыски. Врожденную недостачу интеллекта невозможно компенсировать ничем!

Критикам такого одиозного подхода не потребовалось даже особой изобретательности, чтобы его оспорить. Действительно, провал программы Хэд Старт – это факт, а факты – вещь упрямая. Однако этот факт сам по себе еще не служит однозначным свидетельством в пользу теории меритократии. Нравится нам это или нет, но дети из “хороших семей” чаще демонстрируют высокий интеллект и большего добиваются в жизни, чем выходцы из “низов”. Но можно ли это объяснить исключительно их природными способностями? Программа Хэд Старт обеспечивала “малоспособным” детям лишь частичную и кратковременную компенсацию того хронического культурного дефицита, который они испытывали в своей социальной среде. Никуда из этой среды они не делись, и когда результаты программы оказались исчерпаны, влияние среды снова возобладало. Возможно, кто-то из этих детей и вырос бы в нового Эйнштейна, но для этого требуется нечто большее, чем летние подготовительные курсы.

Любой школьный психолог знает достаточно примеров “безнадежных” детей, которые растут в условиях тяжелой культурной депривации. Увы, не редкость дом, где нет ни одной книги, где в воздухе висит мат, а “детское пособие” родители-неудачники расходуют на выпивку. Кем в таких условиях вырастут дети? Да такими же, не побоимся этого слова, ничтожествами, как и их родители, ибо тому способствуют все условия их социализации. Даже если допустить, что в такой семье может родиться ребенок с задатками Спинозы, то кто позаботится о реализации этих задатков. В отдельных случаях самоотверженные усилия талантливых педагогов могут тому способствовать, но это скорее и будет тем исключением, которое подтверждает правило. Можно спорить до хрипоты, наследуют ли дети способности родителей. Однако не подлежит сомнению, что они наследуют культурную среду. А именно она, вероятно, и оказывает определяющее влияние на их развитие. Если среда убога и ущербна, ее необходимо совершенствовать, улучшать, исправлять, а это, разумеется, требует колоссальных сил и средств в государственном масштабе, а не просто самоотверженных усилий педагогов и психологов отдельной школы. И пока эта идея не будет не только осознана, но и реализована, придется молча выслушивать самодовольные сентенции меритократов вроде Херрнстайна.

Не волнуйся, чтобы не показаться глупым

28 мая 1952 г. в американском Journal of Abnormal and Social Psychology была опубликована статья Джорджа Мэндлера и Сеймура Сарасона, без ссылок на которую с тех пор не обходится ни одно серьезное руководство по психодиагностике. Статья называлась “Исследование тревожности и научения” и была посвящена проблеме так называемой тестовой тревожности. Многие исследователи еще задолго до этого замечали, что на успешность выполнения психологических тестов, в первую очередь тестов интеллекта, оказывает влияние целый ряд факторов, которые лишь косвенно связаны с оцениваемым качеством, а то и не связаны вовсе. Было показано, что важную роль играет так называемая тестовая искушенность: более высокие результаты показывает тот, кто уже имеет опыт решения тестовых задач. Была даже предложена соответствующая процедура – так называемый претест, или пробное, ознакомительное тестирование, позволяющее испытуемому сориентироваться в ситуации, чтобы потом, при настоящем тестировании не испытывать неуверенности. Однако для достижения объективных результатов этого оказалось недостаточно. Были высказаны предположения, что успешность тестирования в значительной мере опосредована самооценкой испытуемого, его уровнем притязаний, всей структурой его мотивационной сферы. Проверке этих гипотез посвящено множество исследований, которые ведутся по сей день. Их весьма разноречивые результаты пока позволяют однозначно сделать лишь одно общее заключение: измерить интеллект “в чистом виде” практически невозможно, поскольку в исполнении самой измерительной процедуры задействовано слишком много побочных факторов.

Мэндлер и Сарасон первыми предприняли попытку исследовать зависимость результатов тестирования от степени душевного равновесия тестируемых. Ими было установлено, что существует обратно пропорциональная связь между уровнем тревожности и показателями тестов интеллекта и тестов достижений, которая отмечается как у взрослых, так и у детей. Иначе говоря, чем более обеспокоен тестируемый, тем ниже его шансы предстать умным по результатам тестового обследования. Впоследствии С. Сарасоном в Йельском университете было выполнено еще несколько исследований (опубликованных в начале шестидесятых), которые в целом подтвердили выявленную закономерность. Аналогичные данные были получены К. Хиллом с соавторами (1964, 1966), а также И. Годри и Ч. Спилбергером (1974). Последним был даже разработан соответствующий опросник, позволяющий количественно оценивать степень ситуативной тревожности, что придало исследованиям в данной области статистическую убедительность.

Однако, среди исследований, широким фронтом развернувшихся с начала пятидесятых, после новаторской работы Мэндлера и Сарасона, отнюдь не все однозначно свидетельствовали в пользу их выводов. Так, Д. Френч (1962) не обнаружил значимых различий в результатах тестирования студентов колледжей в напряженной и спокойной обстановке. Кроме того, было отмечено, что в выявленной взаимозависимости невозможно определить направление причинно-следственных связей. Не исключено, что у детей возникает тревожность при тестировании из-за того, что когда-то они плохо выполнили тест и у них сохранилось впечатление предыдущей неудачи и разочарования. В пользу такого объяснения свидетельствует тот факт, что у испытуемых с высокими показателями по тестам интеллекта исчезает обратная связь между уровнем тревожности и успешностью.

В итоге длительной дискуссии возобладало мнение А. Анастази (1982), подкрепленное разнообразными исследованиями, о том, что отношения между тревожностью и качеством выполнения тестов, скорее всего, нелинейные. “Небольшая тревожность оказывается благотворной, а сильная – вредной, – пишет Анастази. – Индивидам с невысоким уровнем тревожности благоприятны тестовые условия, вызывающие состояние некоторой тревоги, в то время как людям, имеющим высокий уровень тревожности, лучше выполнять тест в более спокойных условиях”.

Так или иначе, приходится признать, что процедура измерения умственных способностей отнюдь не так однозначна, как хотелось бы некоторым практикам. Фактор эмоциональной напряженности оказывается в ней достаточно значим, причем его оценка сама по себе представляется непростой процедурой. Вероятно, умеренная тревожность для достаточно уравновешенных людей выступает даже своеобразным стимулом к высоким достижениям. Однако на практике чаще приходится сталкиваться с обостренной тревожностью, повышенным беспокойством в связи с процедурой тестирования, и этот фактор недопустимо недооценивать. Руководства по психодиагностике рекомендуют психологу принимать меры по снижению уровня напряженности в ситуации тестирования. Интерпретация результатов обследования должна проводиться с учетом индивидуального уровня тестовой тревожности конкретных испытуемых. Сведения о тестовой тревожности могут быть получены как из данных опроса и наблюдения, так и при использовании специальных диагностических методик. Так что при проведении теста настоящий профессионал должен еще много чего знать помимо инструкции.