Текст книги "Фронтовые будни артиллериста. С гаубицей от Сожа до Эльбы. 1941–1945"

Весь бой длился не более десяти минут. Никаких острых ощущений я не испытывал и действовал почти автоматически, повторяя поведение соседа-красноармейца. Возможно, именно поэтому тот первый выстрел в противника быстро забылся. Тем более что подобных эпизодов впереди было много.

Сначала наш полк, почти не останавливаясь, двигался на юго-восток. Мы обошли город Витебск, уже занятый немцами, и продолжили путь вдоль железной дороги в сторону Смоленска. Первый серьезный бой произошел вблизи райцентра Рудня, возле которого наши войска почти двое суток пытались остановить продвижение противника. Здесь впервые мы столкнулись с немецкими танками. Они двигались с севера, и в их план, видимо, входило окружение наших войск и перекрытие шоссе Москва – Минск. Бой был тяжелым, и батальон впервые понес значительные потери.

Нас, добровольцев, никто не учил воевать. Не было времени, да и командиры об этом не слишком заботились. Ведь и так все понятно. Для выстрела надо взвести курок и нажать на спусковой крючок, а для зарядки – отвести затвор и вставить патрон. Казалось бы, все очень просто. Но вот тонкостей прицеливания, способов быстрого укрытия на местности и других особенностей пехотного боя большинство из нас не знало. Особенно трудно было принимать правильное решение, когда прямо на тебя прет многотонный танк, а ты с одной винтовкой в руках сидишь в окопе и не можешь понять, как укрыться от этой громадины и остаться живым.

Танковые атаки наводили ужас на пехоту. Нервы многих солдат не выдерживали, и они просто убегали куда глаза глядят, подставляя спины под пулеметные очереди. В первое время на западном направлении (а может быть, и на других) противотанковой артиллерии – 45-мм и 76-мм пушек и противотанковых ружей – было мало, а с другими способами борьбы с такой техникой мы практически не были знакомы. Потом положение медленно начало улучшаться.

Под Рудней был тяжело ранен командир нашей роты, и его место занял лейтенант Рыленко, лишь несколько месяцев назад окончивший пехотное училище. Очень скоро в роте поняли, что нам повезло. Несмотря на небольшой военный стаж, Рыленко оказался хорошим командиром, смелым и очень приличным человеком. Во время боя он всегда был рядом с солдатами и все свои силы направлял на решение трех главных задач: безоговорочное выполнение приказов вышестоящего командования, максимальное сохранение личного состава роты и обучение военному делу своих подчиненных. Прежде всего нас начали готовить к борьбе с танками, и вскоре в роте появился взвод ампулометчиков. Эти ребята, находясь в окопе или в другом удобном месте, ожидали приближающуюся машину, выбирали мертвую зону, недоступную для поражения пулеметным огнем, неожиданно выскакивали и бросали в танк бутылки с горючей смесью. Потом в роте появились две 45-мм противотанковые пушки. Говорили, что и в этом тоже была заслуга Рыленко.

В свободное время командиры взводов и отделений обучали нас создавать надежные укрытия от огня противника, строить блиндажи, предусматривать возможность безопасного отхода и многим другим военным премудростям. Все это шло на пользу, и вскоре мы стали меньше бояться танков, которые все чаще нам удавалось вывести из строя. Сократились и людские потери. Но, несмотря на наши небольшие успехи, отступление продолжалось. Быстрым маршем мы шли на юг и вскоре оказались на правом берегу Днепра. Остановились в лесу примерно в 30 километрах от Смоленска. Отдыхали и ждали обеда. Я пошел осмотреть окрестности и метрах в двухстах от нашего лагеря неожиданно натолкнулся на группу автомобилей, с установленным на них каким-то оружием, которого раньше никогда не видел.

На шасси машин были наклонно закреплены двутавровые металлические балки с отверстиями между полозьев. Красноармейцы, возившиеся у машин, подтаскивали и крепили к полозьям какие-то снаряды, по внешнему виду напоминавшие ракеты. Подойти ближе и лучше рассмотреть эту технику мне не разрешили, и я вернулся в свою часть. Вскоре мы слышали, как машины завели моторы и уехали по направлению к железной дороге. Минут десять спустя со стороны леса раздался сильный свистящий звук. Все бросились к опушке и увидели, как из-за леса вылетают хорошо видимые ракеты с огненными хвостами. Залп длился несколько минут. Потом все стихло. Через некоторое время наш батальон вышел из леса и продолжил путь вдоль железной дороги. Подойдя к небольшой станции, мы увидели несколько разрушенных складских помещений, разбитые товарные вагоны и поврежденное здание станции, возле которого валялось десятка два мотоциклов и множество трупов немецких солдат. Картина была ужасающей. Так, молча, не поняв, что произошло, мы и ушли с этого жуткого места. Только потом, уже во время боев за Ельню, нам стало известно, что в тот день мы оказались свидетелями одного из первых залпов новых боевых установок БМ-13, впоследствии получивших широко известное название «Катюши». Позже я много раз видел это оружие, наблюдал, как оно стреляет, и достаточно полно мог оценить последствия. Но тот первый залп недалеко от Смоленска остался в памяти на всю жизнь.

От Смоленска до Подмосковья

Начало июля мы встретили в окопах. Здесь впервые возникла острая потребность в шанцевом инструменте. Маленькие саперные лопатки были пригодны для рытья окопчика, в котором мог укрыться один солдат, а для копания окопов длиной в десятки, а то и в сотни метров и в рост человека нужны были большие лопаты и ломы. Такой инструмент имелся в обозе, но при большом объеме работ его не хватало, и часть окопов все-таки приходилось ковырять саперными лопатками.

Если кто-нибудь думает, что копать окопы просто, он глубоко заблуждается. При их строительстве необходимо учитывать целый ряд важных факторов:

– ожидаемое направление движения противника;

– его вид: пехота, танки, артиллерия;

– характеристика местности: равнина, холмы, поле, лес;

– состав грунта: песок, глина, камни;

– возможные пути отступления.

Важно было также правильно оценить время, отводимое на строительство, и наличие материалов. От этого зависели рациональная конфигурация окопов, их общая длина, глубина, укрепление стен, возможность дополнительного сооружения командных пунктов, огневых точек, мест для укрытия и оказания первой помощи раненым.

Одним из первых городов, отбитых Красной армией у противника, был город Ельня. В этом районе наши войска находились более месяца, постоянно переходя от обороны к наступлению. Здесь имелась возможность усовершенствовать опыт строительства окопов и сделать их приемлемыми для жилья. Аналогичные сооружения строили и немцы. По сравнению с нашими они имели большее число разветвлений и более крутые повороты. Из-за этого я однажды чуть не погиб.

Во время очередной атаки мы бежали в сторону противника, стараясь оттеснить его и заставить выйти на поле под огонь полковых минометов. Неожиданно из немецкого окопа выскочил унтер-офицер. Увидев невдалеке нашу пехоту, он сразу же буквально нырнул обратно. Я ближе других находился к нему и, не задумываясь, прыгнул в тот же окоп. Немного пробежав и вскинув винтовку, я хотел было выстрелить, но немец внезапно исчез за очередным поворотом. Пробежав еще метров тридцать и несколько развилок, я окончательно потерял противника из виду и приостановился, чтобы понять, что делать дальше. Неожиданно сзади послышалось дыхание бегущего человека. В нескольких метрах от себя я увидел штык-кинжал винтовки того самого унтер-офицера, за которым чуть раньше гнался сам. Уберечься от удара не оставалось времени, и я почти бессознательно упал. В тот же момент по телу скользнуло холодное железо, рядом прогремел выстрел, и меня обдало чем-то горячим. Это были кровь и мозги немца, которого сверху в упор застрелил бежавший недалеко от меня командир роты Рыленко, видевший немецкого унтер-офицера и меня, бросившегося за ним. Сейчас я могу смело утверждать, что остался жив только благодаря умелым действиям нашего командира роты.

Атака продолжалась. Я выбрался из окопа и вместе с другими побежал вперед. А несколько часов спустя после завершения боя мне пришлось отстирывать и зашивать гимнастерку. Делалось все это обыденно и никаких особых эмоций не вызывало. А те несколько секунд, отделявших меня от смерти, быстро забылись.

Среди очередного пополнения в батальоне оказался грузин огромного роста. Это был буквально богатырь. Все звали его просто Кацо. Вел он себя спокойно, разговаривал мало и, кроме больших размеров, ничем не выделялся.

Как-то после тяжелого боя солдаты дремали в окопах, а два санитара выносили с нейтральной полосы раненых. Светало. Нейтральная полоса шириной несколько сот метров хорошо просматривалась. Неожиданно послышался стон раненого. Командир роты устало посмотрел на санитаров, но те только опустили головы – вылезать из окопа было слишком опасно. Несколько минут все молчали. Видимо, лейтенант не счел возможным посылать людей на верную смерть. На нейтралке снова кто-то застонал. Напряжение возрастало. Кацо, сидевший невдалеке, ни слова не говоря, вылез из окопа и, слегка пригнувшись, пошел в сторону стонавшего. Подхватив его левой рукой, он подошел к другому раненому и обоих волоком потащил к нашим окопам. Теперь он шел во весь рост и конечно же хорошо был виден противнику. Командир роты и санитары замерли. Но немцы почему-то не стреляли. Положив раненых, Кацо еще раз вернулся на нейтралку и принес еще одного солдата. Только после этого он тяжело спрыгнул в окоп и пошел в сторону своего взвода.

Потом, недели через две, я видел, как Кацо, сидя на земле и опершись спиной о березу, окровавленными волосатыми пальцами пытался что-то достать из большой раны на животе. Вскоре его увезли в госпиталь, и больше мы не встречались.

Опыт окопной войны под Ельней очень пригодился. До этого времени наши войска быстро отступали, и копать окопы было некогда. Теперь же скорость движения фронта замедлилась. Пехота все чаще зарывалась в землю и более эффективно тормозила наступление противника.

Длительные бои сильно подорвали боеспособность нашего полка. Мы очень устали, а личный состав части сократился в несколько раз. Теперь в полку было всего два батальона, человек по сто в каждом. Я находился во втором батальоне, в котором осталось только две роты, а в первом их было три. Тяжело раненного командира нашей роты Рыленко отправили в тыловой госпиталь. Все труднее стало выскакивать из окопов и идти в атаку. А немцы почти непрерывно наступали, и положение с каждым днем становилось все сложней. Но самое главное, существенно ухудшилось питание, и заметно снизилась активность голодных солдат.

В первые военные месяцы нас кормили вполне прилично. Утром и вечером на брата давали несколько черпаков каши, в обед какой-нибудь суп, на второе кашу, макароны или картошку, сдобренную мясной подливой, а на закуску иногда и компот. Хлеба хватало, а к чаю всегда было несколько кусков сахара. И никто не жаловался.

Плохо стало в августе, когда началось стабильное отступление от Ельни. Сначала уменьшили порцию каши. Потом на обед начали давать только одно блюдо – густой суп или жидкую кашу, чаще всего перловую, а вечером лишь кусок хлеба с горячей водой практически без сахара. Временами в течение дня кухня вообще не работала, и нас совсем не кормили. Приходилось самим доставать пищу и питаться лишь тем, что могли достать. И это не всегда было законным.

Однажды полк, пройдя без отдыха по лесным дорогам почти 40 километров, к вечеру оказался на берегу реки Угра. Как часто бывало, заночевали в лесу. Спать легли на голодный желудок. А утром, напившись «чаю», снова двинулись вперед. К середине дня вышли на поляну, на которой стояло десятка два больших и маленьких домов, возле которых никого не было видно.

Как всегда в подобных случаях, вокруг поселка выставили охранение, а личному составу приказали расположиться в лесу в километре от опушки. Вскоре был задержан и доставлен в штаб мужчина средних лет, представившийся Степаном. Он с опаской вышел из леса и, постоянно оглядываясь, проследовал к сараю одного из домов, где его и схватили. Показав дежурному офицеру паспорт, мужик рассказал, что это подсобное хозяйство научно-исследовательского института. За работающими здесь научными сотрудниками несколько дней назад приезжала машина и всех увезла, а постоянные жители поселка сами разбежались, кто куда мог. Степан работал завхозом и остался с сыном-школьником и больной женой. Они находятся недалеко отсюда, живут в землянке и ждут возможности перебраться в город Угра, находящийся в 30 километрах. Там у них есть родственники, и, может быть, вместе с ними удастся пережить эти трудные времена. В поселок он пришел за продуктами, спрятанными в сарае. И еще он сказал, что в деревушке, расположенной в 10 километрах по реке, находится штаб какой-то немецкой части, охраняемой отрядом моторизованной пехоты. Для командования полка эти сведения были очень важны, а для нас имело значение совсем другое – упоминание о продуктах. И уже через полчаса почти вся наша рота, несмотря на категорический запрет командования, вовсю шуровала в брошенных домах и сараях, а к лесу потянулась цепочка солдат, нагруженных мешками с зерном, картошкой и другими продуктами.

В это же время, проанализировав сложившуюся обстановку, командир полка дал команду готовиться к маршу, проработать вариант обхода деревни, занятой немцами, и выделить из обоза повозку для больной женщины. Степан, хорошо знавший местность и довольный принятым решением, обещал помочь провести полк в Угру наиболее безопасным маршрутом и на радостях выдал под расписку капитану ПФС (продовольственно-фуражного снабжения) несколько сот килограммов картошки, заготовленной на зиму работниками подсобного хозяйства. Теперь несколько дней полк был обеспечен едой.

Степан хорошо справился со своей задачей, и к утру мы без приключений достигли города Угра. Больную подвезли к дому ее родственников, поблагодарили Степана, и сразу же включились в подготовку оборонительной линии для отражения приближающегося противника, о котором нам уже сообщили из штаба.

В сентябре возникли новые трудности – стало холодно, и почти все время шли дожди. Остро ощущалось отсутствие нижнего теплого белья, которое обещали выдать только с наступлением зимы.

Особенно плохо было по ночам. За месяц нам довелось лишь один раз провести ночь в тепле и под крышей. Этому препятствовало многое. Чаще всего мы останавливались на отдых вдали от населенных пунктов – в лесу или в окопах. Иногда при отступлении наши войска проходили через разрушенные населенные пункты, дома в которых сгорели при обстреле или во время бомбежки. Бывали случаи, когда крестьяне, убегающие от немцев, разрушали свои дома, чтобы они не достались врагу. Да и для размещения на ночь, например, личного состава только одного батальона, требовалось не менее пятнадцати – двадцати домов, которые не всегда можно было найти в небольших деревнях. Вот и приходилось в холодное время или в дождь строить землянки, накрывая их ветками, досками и другими подсобными материалами. Совсем по-другому укладывались спать в теплое время и при отсутствии дождя. Солдаты устраивали себе подстилку из лапника, веток других деревьев или сена, подкладывали под голову вещмешок и укрывались шинелью. Разводить костер ночью обычно не разрешали, а днем чаще всего не было времени.

Так и жили. Бесконечно долго куда-то шли по колено в грязи, мокрые, усталые и голодные. Время от времени рыли окопы, отстреливались, лежа на влажной холодной земле, бежали в атаку. И все это делали почти автоматически, без разговоров и жалоб, без планов и надежд на лучшее. Даже смерть или ранение товарищей почти не вызывали эмоций.

Как-то раз полк оказался в глухом лесу без связи со штабом бригады. Разведчики, посланные выяснить положение, доложили, что мы окружены. Это и так чувствовалось: стало тихо, и даже артиллерийские выстрелы были ели слышны. Более суток солдаты сидели в окопе, занимаясь своими делами: ремонтировали одежду или чистили оружие, а командир полка совещался с командирами батальонов и рот. Потом поступила команда готовиться к маршу. Больше бездействовать было нельзя: у нас почти не осталось боеприпасов, к концу подходил запас продуктов, а в обозе были раненые. Да и боевой дух солдат требовал поддержки.

Было принято решение двигаться с соблюдением всех правил предосторожности, выставив боевое охранение. Надо было искать путь к своим.

На другой день подошли к деревне, в которой, по данным разведки, были немцы. С наступлением темноты решили обойти деревню, и ночью марш был продолжен.

Судя по карте, на нашем пути находилось еще несколько деревень, в которых могли быть войска противника, и их также надо было обходить. Мы были голодны, очень устали и шли медленно. Особенно трудно было преодолевать заболоченные места.

На отдых остановились в сосновом бору. Выставили посты, и разведчики приступили к обследованию местности. Через некоторое время из дома вышел мужик с ведром и направился в сарай. Разведчики подошли ближе и от него узнали, что рядом немцев не было. Соблюдая максимальную осторожность, мы тронулись в путь. Шли без отдыха и уже на следующий день встретили нашу воинскую часть и вместе с ней начали копать окопы и готовить оборону города Медынь. Потом снова шли, приближаясь к Москве. От всего этого настроение не улучшалось. Было так же трудно, холодно и голодно. Но и в самых тяжелых условиях бывали просветы.

Недалеко от Малоярославца нашей роте было приказано охранять мост через реку Пра, по которому периодически двигались наши отступающие войска. Немцы неоднократно пытались перекрыть эту дорогу и создать условия для их окружения. Но рота стояла насмерть и отбивала все атаки. Ребята удобно расположились в мелколесье на небольшом бугре недалеко от шоссе. С этого места дорога хорошо просматривалась, а войска противника снизу не могли видеть наших позиций. Оценив обстановку, немцы решили вызвать на помощь авиацию, и вскоре над нами загудели моторы. Сбросив бесприцельно с десяток небольших бомб, штурмовики улетели.

Рядом со мной лежал командир взвода лейтенант Борин. Люди буквально влипли в мокрую землю индивидуальных окопчиков, и казалось, уже никогда не смогут от них оторваться.

После прекращения бомбежки мы увидели неподвижного Борина, в метре от головы которого лежал большой кусок телеграфного столба.

– Лейтенант! Вы живы? – крикнул я.

Борин чуть шевельнулся и шепотом ответил:

– Бомба. Сейчас взорвется.

Еще раз взглянув вокруг и ничего не заметив, я снова позвал:

– Лейтенант, вставайте. Самолеты улетели.

И снова услышал шепот:

– Бомба. Сейчас взорвется.

Еще один солдат, слышавший этот разговор, осмотрелся по сторонам и вдруг громко засмеялся:

– Товарищ лейтенант. Это бревно, а не бомба.

Рассмеялись и другие свидетели этой сцены.

Смех людей, промокших и продрогших, пролежавших в грязи многие часы и лишь случайно избежавших ранения или гибели, вызвал особый прилив сил. Действительно, мост отстояли, и приказ выполнили без потерь. Ну а случай с «бревном лейтенанта» надолго стал ротной байкой, при воспоминании о которой становится легче.

К сожалению, такие случаи были редким исключением. Чаще всего боевые действия сопровождались потерями. Из двухсот добровольцев, вышедших из Городка в начале июля, через три месяца в строю осталось не более двух десятков. Я был ранен одним из последних. Произошло это на окраине Наро-Фоминска в 60 километрах от Москвы.

Перед атакой в течение двух часов противник обстреливал из артиллерии наши позиции. Снаряды разрывались где-то рядом, и после очередного обстрела солдаты обнаружили меня под осколками кирпича. Поняв, что я жив, они вызвали санитаров.

Очнулся я уже в машине, увозившей раненых в Москву. Мне повезло. Ранение оказалось не слишком тяжелым. Болела поврежденная кисть правой руки, а все тело было покрыто ссадинами и синяками. Из госпиталя я позвонил домой и получил от соседей неутешительную информацию: бабушка с дядей Борей и его семьей эвакуировались, а куда, они не знали. Вскоре и меня погрузили в железнодорожную теплушку и отправили в Челябинский госпиталь. А через две недели я уже знал, что мои родные находятся в Верхнеуральске. Туда, после выхода из госпиталя, я сразу же и отправился.

В глубоком тылу

На Южном Урале

Мое неожиданное появление произвело на бабушку и дядю огромное впечатление. Последнее письмо от меня было получено еще в Москве более месяца назад, и теперь они все больше беспокоились. И вдруг я появился, хотя и с поврежденной рукой, но вполне способным работать.

В армию меня еще не брали по возрасту, и в военкомате сразу же предложили работу в совхозе или учебу в автошколе. Я выбрал автошколу, тем более что перед самой войной в доме пионеров окончил курсы юных автомобилистов и получил право «управлять автомобилем на специально отведенном участке города в присутствии опытного водителя-инструктора».

В автошколе было две группы: младшая, в которой занятия недавно начались, и старшая, где обучение уже подходило к концу. Тогда я был скромным и записался в младшую группу. Но уже через несколько дней понял, что по теории существенно превосхожу своих соучеников. А вот практики не хватает. В Москве я наездил на старенькой полуторке ГАЗ-АА всего около двух часов. Преподаватель, к которому я обратился по этому вопросу, ничего внятного не сказал, посмотрел мое детское удостоверение, которое бабушка, к счастью, захватила, положил его в карман и вскоре уехал с ребятами старшей группы в Магнитогорск сдавать экзамены. А когда вернулся, вручил мне полноценные права шофера третьего класса. Так, с двумя часами учебной езды, и началась моя шоферская жизнь.

После получения прав меня направили на работу на автобазу «Союзсовхозтранс». Сначала мне и еще одному парню – Филиппову, получившему права вместе со мной, поручили восстановить давно не работающий старый легковой автомобиль ГАЗ-А, принадлежавший местному райисполкому. Дней пять мы возились с машиной, приводя ее в порядок. Иногда к нам подходил пожилой механик Калмыков, проверял работу и говорил, что делать дальше. Наконец машина была готова. За руль сел Филиппов, а я взялся за заводную рукоятку. Несколько поворотов коленчатого вала, и двигатель заработал. Филиппов нажал на педаль сцепления, включил первую передачу и медленно начал отпускать педаль. Казалось, все хорошо, но… машина стала двигаться задом. Я обругал напарника, сел за руль, включил вторую передачу, но машина снова и еще быстрей попятилась задом так, что чуть не врезалась в стену. Мы молча уставились на непослушную легковушку. Подошел механик и, узнав, что происходит, сел за руль, включил задний ход и медленно двинулся вперед. Он сразу же понял, в чем дело, и объяснил, что неправильно установлен редуктор заднего моста. Через час мы с Филипповым уже с радостью катались по двору автобазы. Это был первый практический урок в нашей профессии.

Первое время я работал на подхвате, замещая шоферов, не вышедших на работу из-за болезни или по другим причинам. Для меня это было важным, так как позволило мне достаточно хорошо познакомиться с городом и его окрестностями. Верхнеуральск оказался совсем небольшим городишкой, расположенным на левом берегу реки Урал. В то время в его одно-двухэтажных домиках проживало не более двадцати тысяч жителей. А на правом берегу Урала находились огороды и небольшие сарайчики для хранения сельскохозяйственного инвентаря. По реке проходила граница Европы и Азии. Поэтому в городе часто можно было услышать, например, такие слова: «Пойдем в Европу. Надо окучить картошку». И в этом не было ничего странного.

В городе находилось два крупных объекта, выходящих за рамки районного масштаба. Первым была тюрьма, точнее, политизолятор всесоюзного значения. Надзирателем там работал муж хозяйки, у которой мы жили. От него я впервые услышал, что здесь отбывала наказание Фанни Каплан, стрелявшая в Ленина, которую будто бы вождь приказал оставить в живых, чтобы она увидела своими глазами, как развивается страна. Впоследствии было опубликовано много материалов, опровергающих эту версию. Но тогда было интересно, и я верил.

Вторым предприятием, распространяющим свою продукцию по всему Уралу, был спиртной завод. Из его ворот постоянно выезжали грузовики с охраной, вывозившие двухсотлитровые металлические бочки со спиртом, а для возвращения пустой тары иногда использовали наши машины. Эту работу шоферы выполняли с большой охотой. А дело было в том, что из огромных бочек невозможно было вылить весь спирт, и там всегда оставалось несколько литров этой жидкости. Шоферы наливали в них два-три литра чистой воды, потом наклоняли и с помощью тонкого шланга отсасывали жидкость. Получалось нечто вроде довольно крепкой водки, которую употребляли сами или продавали. Однажды я принес домой пятилитровый бидон с этим напитком. Его продали на рынке, получив за это кучу разнообразных и нужных продуктов.

Я всегда старался помочь родным и по возможности приносил домой полные карманы зерна, которое мололи с помощью ручной мельницы, и из муки бабушка делала вкусные блинчики, лепешки и другие кулинарные изделия. А как-то раз я притащил два больших куска каменной соли, подобранных в глубокой колее. Видимо, туда ее сбросили, чтобы вытащить застрявшую машину. Соль обмыли и пустили в дело, а один из кусков, весивший более двух килограммов, опять отнесли на рынок и обменяли на продукты. Соль, так же как и сахар, считалась дефицитным товаром.

В городе особенно трудно приходилось эвакуированным. Не хватало всего: продуктов, дров и мужской силы, за которую приходилось дорого платить. А потребность в ней постоянно росла. В холодный зимний день умер отец тети Лены – тесть дяди Бори. Надо было организовывать похороны. Денег на это не было. Я находился в командировке, и основные заботы легли на плечи двух школьников, учащихся пятого и шестого классов, и уже немолодого дяди Бори. Они с большим трудом на санках отвезли труп на кладбище, находящееся на другом конце города, вырыли небольшую могилу и без гроба запихали в нее тело деда. На все это был потрачен почти целый день.

На нашей автобазе в основном работали шоферы старшего возраста. Им было особенно трудно и постоянно приходилось выкручиваться. В этом плане отличался старый шофер Горобчук, приехавший с Украины. Как-то раз у его машины, полностью загруженной зерном, спустило колесо, а запасное лежало на дне кузова. Чтобы его достать, шофер разгреб зерно, кое-как вытащил запаску и сбросил ее на землю. После ее установки необходимо было закинуть в кузов спущенное колесо. На это у старого человека не хватило сил, но он все-таки нашел выход. Подкатив колесо к кабине, он буквально навалил его на подножку, потом по крылу перетащил на капот, с капота на крышу кабины, и, наконец, колесо оказалось в кузове. Когда он об этом рассказывал, мы слушали с интересом и представляли себе, как пожилой человек разделывался с колесом, весившим около 100 килограммов.

Еще над одним «изобретением» Горобчука долго смеялись все работники автобазы. Как-то раз он раздобыл несколько пар женских чулок. Надевая их, Горобчук закреплял чулки наверху резинкой, вырезанной из старой автомобильной камеры, и носил до тех пор, пока наружу не вылезали пальцы. Потом обрезал лохмотья, зашивал простым швом и снова надевал тот же чулок, но немного укороченный. Так одной пары ему хватало более чем на месяц.

Перед посевной на автобазе начался настоящий аврал. Из отделений совхоза на элеватор вывозили продовольственное зерно, а обратно везли семенное. Работали со сменщиком по суткам. Моим напарником был молодой немец, эвакуированный из Поволжья. В армию немцев не брали. Но наши отношения были дружескими. Однажды сменщик заболел, и я вынужден был работать несколько суток подряд. Отдыхал только во время стоянки в очереди на разгрузку и погрузку машины.

Как-то раз по дороге на элеватор меня остановила женщина и попросила довезти ее до станции. Я согласился и предложил сесть в кабину, но она полезла в кузов. Возможно, решила набрать в карманы зерна. Такое бывало. Часов в семь утра я, не спавший как следует уже двое суток, задремал за рулем и очнулся, когда машина уже начала съезжать в кювет. Предотвратить это не удалось, машина легла на бок, и из кузова высыпалась часть зерна. Первое, что меня испугало, была мысль о женщине. Под зерном ее явно не было, но, оглянувшись по сторонам, я увидел, что она спокойно идет по дороге. Возможно, почувствовав, что машина съезжает в кювет, она спрыгнула и тем самым избежала серьезных неприятностей. А я, оценив обстановку, начал сгребать рассыпавшееся зерно и ожидать помощи. Через час на тот же элеватор ехала наша машина. Ее водитель помог собрать зерно и вытащил мою машину на дорогу. Шоферы постоянно помогали друг другу, и этот эпизод тоже не имел последствий.

В Верхнеуральске проживали в основном русские потомки уральских казаков, а в окрестностях было много казахов, занимавшихся животноводством. Жили эти народы по-разному, но относительно мирно, и межнациональных конфликтов практически не было. Более того, некоторые русские поддерживали с казахами дружеские отношения.

Однажды у машины одного из наших местных шоферов Петра Мараева сломалась рессора заднего моста. Он кое-как добрался до казахской деревни Кызыл-Казах и с попутной машиной передал нам просьбу о помощи. На выручку послали меня. Я должен был отвезти запасные листы рессоры и помочь с ремонтом.

Это было в начале марта, когда казахи отмечали мусульманский праздник. Чтобы задобрить Аллаха и предотвратить падеж овец из-за недостатка корма, в жертву приносили барана. Я приехал в деревню поздно вечером. Во всех домах в окнах горел свет. А в доме, где остановился Мараев, вовсю шла подготовка к празднику. В комнате было жарко. На печи стоял огромный котел, в котором варилось мясо барана, недавно принесенного в жертву. Как потом мне рассказали, жена и теща хозяина варили его всю ночь. Хозяин дома и Петр приветливо меня встретили и сказали, что ремонт машины начнем завтра, а сейчас надо отдохнуть. Мне постелили возле печки, и, просыпаясь ночью, я постоянно видел хозяйку, возившуюся у котла.

Еще до рассвета мы с Петром развели большой костер и приступили к работе. Часов в восемь нас позвали в дом. На полу комнаты был разослан ковер, а на нем, сложа ноги по-турецки, сидел хозяин, перед которым стояли большая миска с мясом и пиала с зеленым чаем. Помыв руки, мы сели рядом. И сразу же мальчик лет семи, видимо сын хозяина, принес нам пиалы и налил чай. Потом хозяин взял из миски жирный кусок баранины и стал своими руками буквально засовывать его в рот Мараеву. А тот и не сопротивлялся. Позже мне рассказали, что этот обычай характеризует особое уважение к гостю. Но я все-таки предпочел брать мясо своими руками.