Текст книги "Страна Дураков"

– Помогите! Помогите! – отчаянно завопил увидевший людей Дюймовочка. – Там! Там!!! Там…

При этих словах он достиг края плаца, зацепился спутанными ногами за бетонный бордюр и тяжелой баллистической ракетой взмыл в воздух.

Последние слова он выпалил уже в полёте:

– Там – МАРСИАНИН С БЛАСТЕРОМ!!! – торжествующе закончил он и студенистой массой врезался в разлинованный белыми полосами асфальт.

Все заворожёно замерли. Очевидная незавершённость действа намертво приковала внимание зрителей к пытавшемуся отползти от гарнизонного туалета свежеобгадившемуся полуголому прапорщику.

– Допился, явная "белка"! – брезгливо скривился Панов. Он не любил алкоголиков.

После этих его слов из-за угла туалета выглянул зампотыл Осинкин. Он, было, замер, но затем всё же сделал несколько шагов и в нерешительности остановился вблизи от всё ещё находящегося в горизонтальном положении гарнизонного эскулапа.

Появившегося из туалета Богомолова первым заметил Дюймовочка.

– А-а-а! – снова заверещал он и попытался заползти за зампотыла. – Вот он! Марсианин! А-а-а!

Высадившийся в гарнизонный туалет инопланетянин широкими хлюпающими шагами приближался к Осинкину и Гаврице.

– Господи! Что это за хрень завелась в туалете? – поразился Панов.

Между тем Богомолов приблизился к Осинкину вплотную, снял с головы противогаз, прокашлялся, сплюнул под ноги и в наступившей тишине протянул зампотылу его загаженное оружие.

На! – раздраженно и громко сказал он. – В следующий раз сам полезешь!

Взысканий герои этой истории не получили.

Расспрашивавшее о ней начальство смеялось до слёз, и было на удивление милостиво.

Больше всех последствиями случившегося был недоволен боец Богомолов. Насмерть прилипшая кличка "Марсианин с бластером" преследовала его до самой демобилизации.

31.07.2002 г., исправленный вариант – 31.12.2007 г.

P.S.: Описанный в рассказе случай имел место быть то ли в последнюю майскую декаду, то ли в первых числах июня 1983 года. Более точную дату автор не помнит. Со всей определенностью можно утверждать лишь то, что день был субботний и описанный в рассказе лейтенант с утра был выходным. За первый год офицерской службы это был его третий или четвёртый выходной.

Проснувшись в шесть утра, лейтенант переоделся в «гражданку» и первым же пригородным автобусом убыл в Будапешт. Обойдя торговавшие русскими книгами магазины и оставив в них добрую половину своей месячной получки, он вернулся в Этьек.

До развода гарнизонного наряда оставалось полтора часа…

Среди трёх десятков приобретённых лейтенантом книг была и та, за которой он «охотился» более полутора лет – «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина» Владимира Войновича. Лейтенант знал, что Войнович уже полтора года как лишён советского гражданства, и скоро вряд ли у кого будет возможность приобрести что-либо из творений автора очень известной тогда песни «На пыльных тропинках забытых планет – останутся наши следы…»

Наскоро перекусив, лейтенант переоделся в форму и, прихватив с собой томик Войновича, отправился заступать дежурным по части. Вряд ли он был оригинален: коротать наряд с книгой – было нормальной практикой для многих его сослуживцев.

Но в это дежурство лейтенанту было не до чтения…

24 года спустя, 19-е ноября 2007 года

Здравствуйте, Владимир Николаевич!

Первую Вашу книгу (о Чонкине – давно за ней «охотился») я купил в Венгрии. В 1983 году, примерно через полгода после кончины Брежнева. Я тогда служил в гвардейской бригаде связи, первым командиром которой был отец Владимира Высоцкого – полковник Семён Высоцкий – и не знал, что мы с Вами оба душанбинцы и что покойный Брежнев за год до своей кончины лишил Вас, автора этой книги, гражданства. Узнал я об этом лишь полгода спустя. Слушал на учениях какой-то «голос» и там это дело мельком проскользнуло. Нехорошо думать о покойниках плохо, но тогда мне пришло в голову, что надо быть идиотом, чтобы лишить гражданства человека, который заставил улыбаться целую страну. Когда улыбается целая страна – с этим бесполезно бороться, надо улыбаться вместе со всеми. А, будучи героем Советского Союза и многочисленных анекдотов, и вовсе бесполезно сердиться на автора веселой книги только из-за того, что тебе самому Бог не дал чувства юмора.

Потом, много лет спустя, будучи кандидатом наук, подполковником, военным пенсионером, работая в частной фирме разработчиком электроники, я и сам стал писать рассказы. Поначалу размещал их в Интернете, потом их стали публиковать и на бумаге. По прихоти судьбы моя первая бумажная публикация состоялась в Германии, в журнале «Переселенец», и Вы, как мне сказали, имели к этому событию самое непосредственное отношение. В том рассказе была описана история, которая случилось в тот самый день, когда я вернулся с купленным «Солдатом Чонкиным» и заступал в наряд дежурным по части.

Если бы я описал эту историю тогда и каким-то чудом опубликовал – то, подозреваю, меня бы как минимум пропесочили по партийной линии, назвав клеветником на Вооруженные Силы. Был бы польщен, если бы в этом усмотрели и «тлетворное влияние» Войновича.

Но тогда я просто сидел ночью за пультом дежурного и пытался читать Вашу книгу, но каждые полчаса мне звонили дежурные самых различных управлений и частей Южной группы войск: «Что там у вас такого стряслось, что половина Группы войск смеётся, а вторая (мы) хочет это услышать и посмеяться тоже?» Прочитать тогда Вашу книгу мне так и не удалось – до самого утра рассказывал о случившемся у нас казусе. К утру рассказ был отшлифован до мелочей и оформился практически к тому виду, в котором и был многократно повторён за более чем 20-летнюю службу, а после неё перенесен на бумагу и, в конце концов, неоднократно напечатан. Сначала, как я уже писал, в «Переселенце».

Потом мои рассказы публиковали в сборниках Александра Покровского (автора «Расстрелять», «72 метра» и других замечательных книг), в этом году (случайно) вышло две моих отдельных книги (обе с этим рассказом), даже получил (думаю, тоже случайно) одну из литературных премий (сейчас их в РФ-ии – как у барбоски блох).

Но я, Владимир Николаевич, не об этом.

Просто захотелось поздравить Вас с прошедшим Вашим юбилеем и поделиться историей об этих приятных для меня совпадениях и пересечениях с Вами и Вашим творчеством.

Было очень приятно узнать, что мы с Вами земляки, душанбинцы.

Прочитал, что в 95-м Вы увлеклись живописью, в том числе – портретной. К сожалению, не смог посмотреть Ваши работы – система защиты выбрасывает с соответствующей странички, так как она у Вас заражена каким-то вирусом (надеюсь, что это ненадолго). Странное совпадение, но когда-то (до военной службы) я тоже занимался портретной живописью, даже умудрился (тоже случайно) окончить Республиканское художественное училище (ещё в Душанбе).

Ещё одно приятное совпадение во всей этой истории: мой отец – родом из Запорожья (тоже Вам не чужой город).

Думаю, что причина этих совпадений в том, что мир – тесен.

Горжусь, что у меня есть такой земляк как Вы и спасибо Вам за Ваши книги.

Недавно приобрёл новое трёхтомное издание «Солдата Чонкина». Надеюсь, что у меня будет возможность познакомиться с Вами лично и получить автограф от автора этих книг.

Желаю Вам крепкого здоровья и успеха во всех Ваших делах и увлечениях.

С теплом и уважением, Ваш земляк…

Носки
(Потерянный-III)

Носки лейтенант Витя не стирал никогда.

Заносив очередную пару до хруста, он брезгливо снимал их; далеко отставив руку, осторожно нюхал заметно уплотнившийся воздух; скорбно вздыхал, и быстрым движением забрасывал обнюханное зловоние под койку.

Соседи по комнате офицерского общежития безуспешно взывали к Витиной совести, поминая при этом гигиену и Витину маму.

Витя был непоколебим.

Попытки насильственной экспроприации пресекал предельно решительно, туманно намекая на запланированную в конце недели Генеральную Стирку. Но в объявленный день только разводил руками и заступал в наряд начальником караула.

Террикон под кроватью рос.

– Потерянный! – периодически развлекался Серых. – Я твою кучу на помойку вынес!

И Витя замирал с выражением непереносимой потери на лице.

Серых не выдерживал, с досадой махал рукой.

– Да на месте твоя куча! – и Витя радостно и благодарно улыбался в ответ.

Когда у Вити не случалось свежих носок, а Военторг был закрыт – террикон выгребался в проход между кроватями.

Витя брезгливо, двумя пальцами, выуживал приглянувшиеся, чудом сохранившие изначальную форму, экземпляры и с отвращением обнюхивал.

Получившая одобрение пара одевалась на Витины ноги и донашивалась до бесповоротного состояния.

В конце сентября Вите дали отпуск.

Он протер мокрой тряпкой три огромных чемодана и стал собираться.

Когда, среди прочих вещей, в каждый чемодан было уложено по три, разрешенных к провозу через границу, бутылки ликера, Серёги забеспокоились.

– А Генеральная Стирка, а носки? – спросили они.

– Потом! После отпуска! Не успеваю! – лаконично ответствовал Витя.

Серёги возмутились.

– Ты, фрукт! Собирай свою кучу, и вези её в Союз! – огласил ультиматум один из них.

– И, правда! Он отдыхать будет, а мы тут эту погань нюхай! – поддержал второй.

– Опять же перед товарищами положено проставиться! За благополучный отпуск, – продолжил Серых.

– Бабло кончилось! Потом! – хмуро ответил Витя.

– Ах ты ж, хорёк! – с досадой заметил Серых.

– Конкретный хорь! – заметил второй Серёга и вышел из комнаты.

Через пару минут он вернулся озабоченный и взмыленный.

– Потерянный, тебя комбат на инструктаж вызывает! По поводу отпуска! – с трудом переводя дыхание, выдал он.

– А форма одежды какая? – спросил одетый в спортивный костюм Витя, и отконвоировал с трудом закрытый чемодан поближе к выходу.

– Какая может быть форма одежды, когда вызывает комбат? – мрачно заметил Серых, – Военная, в сапогах и в сбруе…

– Доложить, зачем прибыл, не забудь! Так, мол, и так, представляюсь по случаю убытия в очередной отпуск, – отдышавшись, добавил второй Серёга.

Витя, чертыхаясь, принялся переодеваться. Через пару минут, застегивая на ходу портупею, он пулей вылетел из общежития.

– В самом деле, вызывает? – лениво поинтересовался Серых.

– Нужен он комбату… – отозвался второй. – Пусть прогуляется! Опять же комбат во вверенном гарнизоне готов каждый столб проинструктировать… Оформит в лучшем виде!

– А мы тем временем… – продолжил Серых.

– Отправим носочки Витиной маме! – весело закончил второй Серёга.

Они дружно вскочили и принялись расстегивать стоявшие у двери чемоданы.

Носочный террикон из-под Витиной кровати выгребли с помощью швабры. В чемоданы он явно не помещался.

Решение нашел менее скованный условностями Серых.

– Кто сказал, что Витя не поставил товарищам, уезжая в отпуск? – лукаво заметил он, изымая ликеры.

– Таможня добро не даёт! – поддержал товарища второй Серёга и вынул бутылки из второго чемодана.

Вскоре освободившееся пространство во всех трех чемоданах было туго набито Витиными носками.

– Легковато получается, – подёргав с трудом закрывшийся чемодан за ручку заметил Серых.

– Сейчас! – второй Серёга выскочил за дверь и вскоре вернулся со стопкой кирпичей.

– Старый зампотыл собирался ремонт делать, да на махинациях влетел на досрочную замену в Союз. А кирпичи остались… Негоже им без дела пропадать!

– И то верно, – поддержал идею Серых и принялся укутывать первый кирпич Витиными носками.

Чемоданы закрылись с трудом. Лейтенанты с размаху садились на их крышки и синхронно щёлкали замками.

Изъятые бутылки спрятали под Витину кровать.

Когда Витя вернулся и стал из-за спинки кровати доставать гладильную доску, то ногой задел за что-то твёрдое. Твёрдое стеклянно звякнуло и выкатилось из-под кровати.

– Что это? – спросил он.

– Сюрприз! – ответили Сереги.

– Давно бы так! – одобрил Витя. – А то выставляйся, выставляйся! Вы радоваться должны, раз я уезжаю… А у кого радость, тот и выпивку ставит! Я правильно рассуждаю?

– Правильно, Витя, правильно! Ты даже не подозреваешь, как ты прав! Давай, разливай!

– А чё только одну купили? – спросил разомлевший Витя час спустя.

– Сюрприз номер два! – голосом циркового конферансье объявил Серых и вытащил из-под Витиной койки вторую бутылку.

– Сюрприз номер шесть! – кричал Витя в три часа ночи, нашаривая под кроватью очередную бутылку.

– Ты это… Того… – дружно отказались Серёги. – Мы – пас! Это ты в отпуске, а нам уже через четыре часа на службу…

– А сюрпризы что, все кончились? – спросил следующим вечером проспавшийся за день Витя.

– Хватай чемоданы, чудо! Автобус до Келети отходит через полчаса, – ответствовали ему Серёги (Келети – южный вокзал в Будапеште, на который принимались поезда из Советского Союза – прим. автора).

Витю проводили.

До автобуса.

Общими усилиями с трудом забросили в автобусное чрево неподъемные чемоданы.

– Кирпичами загрузился, что ли… – недовольно заметил сидевший за рулем автобуса сержант-сверхсрочник.

Когда поезд доехал до чопской таможни, оказалось, что Витины приключения только начинаются.

– Что везём? – спросил Витю в два часа ночи хмурый таможенник.

– Как обычно… – неопределённо ответил сонный Витя и зачем-то отвёл глаза.

Он всегда чувствовал себя неуютно в присутствии смотревших ему в глаза людей. Вите мерещилось, что он снова не выучил школьное, или, что гораздо хуже, училищное задание.

Таможенник вяло заинтересовался и предложил Вите открыть на выбор один из чемоданов.

– К примеру, вон тот! – и ткнул пальцем в направлении верхней полки.

Витя полез. Схватился. Натужился. Дернул. И вместе с чемоданом свалился на сидевшую на нижней полке симпатичную женщину.

Женщина зашипела от боли, но стерпела.

– Открывайте! – поторопил таможенник.

Женщина подвинулась. Витя взгромоздил чемодан на освободившее место и открыл…

Никому мало не показалось.

Намотанные на волглые кирпичи носки, оказавшись в душной жаркой атмосфере закупоренного чемодана, взопрели. Источаемый ими дух пропитал все находившиеся в чемодане вещи. Пропитал самоё себя, и настоялся до боевой концентрации.

Дух вырвался из чемоданного плена как Мохаммед Али на ринг. И нокаутировал. Всех.

Таможенник перекосился лицом и схватился за горло.

Женщина, судорожно зажимая нос, чуть не сшибла его, пробкой вылетая из купе.

Второй Витин сосед, пожилой прапорщик, не суетился.

– Ну, ты, брат, и скунс! – только и сказал он, выходя из купе.

Таможенник хлебнул в коридоре свежего воздуха, и в нем проснулся профессионал.

– Что Вы там прячете? В носках? – спросил он Витю, на секунду нырнув в покинутое остальными пассажирами купе.

– Не знаю! – честно ответил Витя.

– Покажите… – отреагировал таможенник, уже начиная смутно о чем-то догадываться. – Давайте, давайте, товарищ лейтенант! Разворачивайте!

Когда из носочных листьев красной кочерыжкой появился кирпич, Вите стало совсем плохо. Он присел возле раскрытого чемодана на освобожденную убежавшей дамой полку и, положив кирпич на колени, неподвижно застыл.

Таможенник же вполне пришел в себя и снова был невозмутим.

– Доставайте остальные! – потребовал он и громко позвал трудившихся в этом же вагоне своих коллег и пограничников.

Второй и третий кирпичи Витя доставал уже под бдительным наблюдением всей таможенной бригады. Бригада, начиная входить во вкус, с трудом сдерживала хохот.

– Открывайте второй чемодан! – продолжал "зверствовать" таможенник.

– Занятно-занятно… А что у нас в третьем? – сквозь сдерживаемый смех спросил он.

Когда на купейном столике лежало девять кирпичей, гроза контрабандистов вогнал Витю в окончательный ступор, добив ситуацию простым до абсурдности вопросом.

– А что у нас в кирпичах? – спросил он.

Коварству этого вопроса поразились даже видавшие виды ветераны таможенной бригады.

Витя же и вовсе не нашелся что ответить. На что ночной истязатель, к вящему веселью коллег, попросил его на выход. В здание таможни. На рентген. С кирпичами.

Когда придерживающий подбородком стопку кирпичей Витя, с трудом переставляя ноги, выходил из вагона, его провожали все! Размазывая счастливые слезы, рыдала, заходясь приступами смеха, не только таможенная бригада – рыдали все пассажиры злосчастного вагона.

На пути к таможне крылатая слава обогнала Витю. Высыпавшая в коридор ночная смена Чопской таможни откровенно веселилась, расступаясь перед натужно пересекавшим служебный коридор Витей.

– Поаккуратней надо! – сделал замечание таможенник и недовольно покосился на сваленные Витей у входа в рентгеновский кабинет кирпичи.

– Я за специалистом, ждите здесь! – и он оставил Витю наедине с продолжающими любопытствовать сотрудниками таможни.

Минут через десять томительного ожидания появился специалист.

Он отпер дверь, и вскоре все кирпичи просветили. Естественно, что ничего запрещённого к ввозу в СССР в них не обнаружилось.

– Можете быть свободны, – сказал таможенник. – Поезд отправляется через пятнадцать минут, так что поторопитесь!

– А кирпичи? Нам этого добра не надо! – повысил он голос в ответ на попытку Вити улизнуть налегке.

Чертыхаясь, Витя уложил кирпичи в стопку и уже привычным рывком оторвал их от пола.

Бросить опостылевший груз в ближайшую канаву вблизи выхода из здания таможни ему не разрешили. Человек десять таможенников, старательно сохраняя на лицах выражение казённой требовательности, проводили Витю до самого вагона.

У подножки вагона Витю поджидал очередной сюрприз.

– Не пущу! – сказал проводник. – Провоз строительных материалов в пассажирском вагоне запрещён!

– Пускай уж! А то сейчас весь состав тормознём! За засорение территории таможенного терминала! – вступились за Витю таможенники.

Проводник нехотя посторонился.

Спустя полчаса, сразу после пересечения санитарной зоны, Витя заперся в туалете мерно постукивающего колёсами вагона. Стиснув зубы, он по одному выбрасывал ненавистные кирпичи в темень оконного проёма.

Выбросив очередной снаряд, Витя замирал и чутко прислушивался.

Убедившись, что метание прошло без последствий, он вздыхал и наклонялся за следующим кирпичом.

20.05.2004 г.

За попытку угона

Моему другу, прекрасному рассказчику и неоднократному победителю телевизионных конкурсов «А вам слабо?» Игорю Ивановичу Денисову

В офицерском кафе работало два кондиционера. С августовским ашхабадским зноем они явно не справлялись, и всё же, благодаря этим рожденным в соседнем Азербайджане ящикоподобным близнецам, кафе было самым прохладным местом в артполку. Но не только и не столько прохлада привлекала офицеров-артиллеристов. Причина популярности заведения была в другом – местный Военторг бесперебойно обеспечивал свои торговые точки довольно приличным красноводским пивом. На фоне местного мутновато-кислого пойла с невзрачной этикеткой на русском и туркменском языках, которое и язык-то не поворачивался называть пивом, красноводский продукт выглядел божественным нектаром.

Основной наплыв посетителей наблюдался к вечеру, когда в кафе заходили охладиться и отметить окончание ещё одного дня службы утомлённые здешним солнцем "боги войны" (артиллеристов, в традиционной русской военной Табели о рангах называют "Богами войны"). В дневное же время было трудно застать момент, когда, неторопливо попивая пивко, за столиками находилось бы больше трёх-четырёх офицеров. Служба… – она к такому расслаблению не располагает.

Вот и сейчас в кафе было всего три посетителя – смакующие красноводское светлое офицеры были в равных званиях. Если бы главным героем повествования не был только один из них, то у автора был бы соблазн назвать этот рассказ "Три капитана".

За ближним от стойки столиком сидел начальник связи артполка капитан Игорь Денисов со своим, проездом оказавшимся в Ашхабаде, давним другом. В углу, в тени пыльных штор, под пыльным фикусом допивал уже вторую бутылку красноводского светлого пыльный капитан, имя и фамилия которого, за древностью владельца, были почти забыты большинством из сослуживцев. Называли его просто и незатейливо – Петровичем. Пожилой капитан настолько сросся с полученным от собственного отчества прозвищем, что большинству его коллег и в голову не приходило, что у этого ветерана военной службы может быть имя, тем более фамилия. Услышав его фамилию по телефону или встретив её в денежной ведомости, они не сразу понимали о ком, собственно, идет речь.

Петрович – он и есть Петрович.

И в самом деле – какая может быть фамилия у детали пейзажа?

Однако у проезжего капитана Петрович определенный интерес вызвал. Дородная буфетчица скрылась в подсобке, а потому бабы, как естественный объект интереса, из и без того скудного местного списка развлечений выпали. Среди достойных внимания явлений остались красноводское светлое и Петрович. Ещё то чудо природы. Даже в богом забытом САВО (Среднеазиатском Военном Округе) не каждый день встретишь столь потрепанного службой офицера.

Сказать, что Петрович был худ и морщинист – слишком мягко сказать. Он был буквально высушен свирепым азиатским солнцем. Когда Петрович скупым изящным движением пустынного варана подносил к губам кружку с пивом, казалось, что оно начинает чудесным образом испаряться, ещё до того, как его губы касались прохладной пены.

Петрович казался символом армейской жажды САВО.

Рубашка с короткими рукавами на этом ветеране-артиллеристе выцвела до естественного желтоватого цвета тканевой основы. Погоны были настолько чумазы и измяты, что казалось, будто их во время пустынного перехода усердно жевал оголодавший верблюд. Рассыпанные по складкам погон звёздочки соответствовали капитанскому званию более чем условно – скорее изображали смесь затейливых акробатических этюдов и иллюстрацию к понятию броуновского движения из школьного учебника физики. Разношенные коричневые туфли Петровича скорее напоминали банные шлепки, а форменные брюки, просрочившие все мыслимые сроки носки, напрочь утратили способность иметь наглаженные стрелки, зато приобрели цвет и текстуру кожуры увядших клубней прошлогоднего картофеля.

– Что это за чудо? – спросил приезжий капитан.

– Это? – рассеяно переспросил Денисов, – Это Петрович. У него по молодости случилось взыскание от Начальника Генерального Штаба. Вот и застрял в капитанах. Навеки.

– От какого начальника штаба? – не сразу врубился приезжий.

– Начальника Генерального Штаба Вооруженных Сил СССР, – будничным голосом разъяснил Денисов.

Оба сосредоточенно замолчали. Надо сказать, что военный человек может быть наказан любым вышестоящим прямым начальником. И, чем он, этот начальник, выше, тем менее реально последующее снятие полученного взыскания. Дисциплинарный устав гласит, что снять взыскание может либо наложившее его лицо, либо другой прямой начальник, стоящий по отношению к наложившему взыскание выше по служебной лестнице. Добавим, что без снятия взыскания дальнейший служебный рост офицера невозможен.

В наших Вооружённых Силах выше Начальника Генерального Штаба только Министр Обороны. Для простого капитана и его начальников ступеней на десять вверх – это абсолютно недосягаемый уровень. Никто и никогда не рискнёт привлекать внимание столь вышестоящих особ, ходатайствуя за ничтожного капитана. Не рискнёт вовсе ни в силу его ничтожности – чувство самосохранения не позволит никому даже помыслить об этом. Разве что Петрович не насовершает чего настолько значимого, что будет достоин звание Героя Советского Союза. Не менее.

– Где это его угораздило? – не сразу осмыслил сказанное приезжий капитан.

– На целине. Кстати, если угостишь Петровича пивком, он тебе сам всё расскажет. Ещё та история…

Пару минут спустя Петрович уже сидел за одним столиком с молодыми капитанами, с удовольствием дегустируя неожиданное угощение. Дегустировал и рассказывал.

– Был я молодой и зелёный. Свежеиспечённый капитан, вроде вас, – вещал он.

– Послали меня по разнарядке на целину. В Казахстан. В один из колхозов. На уборку урожая. На два месяца. Назначили командовать выделенной от нашей дивизии сводной авторотой.

Через две недели на одном из наших ЗИЛов стуканул двигатель. Отправили его на ближайшую МТС в немецкий колхоз для ремонта. Кинули жребий – присматривать за водилой выпало мне.

Три дня немцы перебирали нам движок, а мы с водилой по вдовушкам самогон пили.

На четвертый день будят – машина и обед готовы.

Целинным-то колхозникам главное что? Главное, чтобы военные помогли урожай убрать. Вырастить-то они вырастят. Научились. А вот возить это добро своих машин не хватает. Поэтому они без всяких споров не только свои, но и наши машины ремонтировали. Тем более что с хорошими мастерами у немцев никогда проблем не было.

Пообедали мы, значит, и сели на отремонтированный ЗИЛок. Убывать в расположение. Нам с собой ещё, как водится, дали бутыль самогона, каравай домашнего хлеба, а к нему шмат сала и несколько головок чеснока. Мы и поехали.

В степи оно как? Сориентировались по солнцу и компасу, вычислили направление на полевой стан и поехали. Степь она гладкая, как стол. Куда не поедь – везде ровно. Где едешь – там и дорога.

Короче, едем мы, едем. Полдороги проехали. Смотрим: впереди, прямо по курсу, с неба такая круглая дура на здоровенном оранжевом парашюте опускается. Мы – по тормозам.

Долетела она почти до земли и, только коснулась верёвкой поверхности (у неё внизу то ли трос, то ли верёвка какая-то болталась), как пыхнет огнём. Типа ракет со всех сторон этой дуры. Пыхнула и шмяк на землю. Метрах в пятидесяти от нас. Аж по земле удар пошёл.

Шмякнулась, парашют отцепился и на нас его ветром понесло. Короче, залепило нам этим парашютом всю кабину – еле вылезли.

– Что, – говорю водиле, – пошли космонавтам вылезти поможем? – и, на всякий случай, уточнил. – Не помнишь, кто там сейчас летает?

Я то помнил, что эти летуны, после своих полётов и невесомости, пешком ходить разучиваются. А вот водила, кто там у нас летает, так и не вспомнил. То, что там кто-то на сей момент был, я и без него знал, а он – даже этого не помнил. Никакой памяти у молодёжи!!!

Во, думаю, конфуз! Встретить первым космонавтов, а как их там по фамилиям – ни сном, ни духом. Неудобняк…

Добежали мы, значит, до этой круглой дуры, оббежали кругом. А люков-то и нет! Во всяком случае, таких, в которые человек пролезет.

Стоим, как идиоты. Потом я смекнул, что это спутник. Он, хоть и повыше нас был, но для человеков внутри явно маловат. Да и кроме номера на корпусе только две пятиугольные таблички с гербом Союза. Никаких там надписей, – типа "Союз", "Салют" или там "Прогресс". Фуфло, короче.

От обиды советский человек в Петровиче и в водиле временно отошёл в сторонку. Пока он там перекуривал, на первый план выполз российский мужик с его практической сметкой.

Для разминки Петрович и водила в темпе, пока не приехали владельцы спутника, поделили жутко дефицитный по тем временам парашютный шёлк. Водиле досталась четверть, а Петрович, как старший по званию и по возрасту, взял себе остальную часть яркой парашютной ткани.

– Я тебе говорю, – степенно вещал он водиле, – куртки из него получаются красивые и непромокаемые. Здоровская вещь, этот парашютный шелк. Для космоса всяко фуфла не сунут. Самый наилучший подберут. Ответственность, да и денег на это дело, сам знаешь, не жалеют. Но, смотри, языком не болтай.

– Не маленький, понимаю, – обиделся водила.

Слегка запыхавшиеся, они сели на бампер ЗИЛка перекурить. Их взгляды, покружив некоторое время по сторонам (а не летит ли вертолет за найденным ими спутником?), медленно остановились на стропах, только что отрезанных ими же от парашютного полотнища. Не сговариваясь, Петрович и водила бросили недокуренные папироски и вскочили.

Через пять минут космические стропы были поделены и спрятаны.

В ходе продолженного перекура в капитана и солдата вернулся ненадолго отлучившийся "советский гражданин и патриот":

– Товарищ капитан, они там что, ошизели? – вдруг вспылил водила. – Не едут и не едут. Никакой ответственности!!! А вдруг тут уже какие шпионы, или там мародеры орудуют?

– Да, уж… Непорядок! – согласился капитан.

– Скоро стемнеет, – продолжил водитель. – Что делать будем?

– Ну… Мы с тобой государственное имущество бросить никак не можем. Потому как и сами – люди государственные, – ответил ему Петрович.

– Это что же, нам с вами теперь без ужина, может даже всю ночь, тут загибаться? Из-за каких-то байконуровских раззвездяев? Они там спутники теряют, а мы крайние?!

Петрович осторожно скосил один глаз на свой, забурчавший при упоминании об ужине, живот и прислушался. Живот не унимался. Другой глаз Петровича повело в сторону ЗИЛка, в кабине которого лежало аккуратно упакованное сало. При мысли о душистом сале, о вкусе целинного хлеба домашней выпечки, о чесноке и самогоне Петрович чуть не растерял остатки самообладания. Но… пить офицеру с рядовым составом… Одно дело сделать вид, что не чуешь запаха, совсем другое – разливать собственной рукой…

– Ночевать по-всякому не будем, – сглотнув слюну, решил Петрович. – Подцепим эту дуру стропами за фаркоп, и потащим на полевой стан. Благо недалеко осталось. А там пусть начальство думает! У него голова большая!!!

Распаковав спрятанные сокровища, капитан и солдат, скрепя сердце, выделили по восемь строп на государственные нужды.

Военные корреспонденты и прочая пресса при этом отсутствовали, и написать о самопожертвовании наших героев, их бескорыстии и беззаветной преданности государственным интересам, вкупе с правильным осознанием своего патриотического долга было некому. Не было рядом и велеречивых политработников, а потому некому было сопровождать натужное движение военного ЗИЛка чтением утверждённых специально для такого случая патриотических лозунгов, а также озвучивать степь включением записей патриотических песен.

Впрочем, последний пробел, в меру своих скромных сил, капитан и солдат восполнили. Трясясь в прокуренной кабине ЗИЛка, они с каким то веселым отчаянием мычали себе под нос. Оба. Водила без слов выводил "Союз нерушимый республик свободных, сплотила навеки великая Русь…". Более начитанный капитан мычал, словно племенной бык вослед уводимым на вечернюю дойку коровам: "Наверх вы, товарищи, все по местам – последний парад наступает. Врагу не сдается наш гордый "Варяг", пощады никто не желает…"

И солдату и капитану казалось, что они поют одно и то же. Впрочем, тотальное отсутствие слуха, а также явная схожесть мелодий могли сыграть с ними и не такую шутку.

* * *

На полевом стане ужинали.

В лагере не было видно ни одного человека.

Столовой военным целинникам служила огромная палатка. Во время войны или крупных учений такие палатки используют для развертывания полевых санпропускников с умопомрачительной пропускной способностью. Неудивительно, что палатка вмещала весь наличный состав полевого стана. За отдельными столиками на увесистых армейских табуретах сидели ожидавшие ужин офицеры. За тремя длинными столами, на расположенных по бокам узких лавках, расположились военные водители. Стоявшие у раздаточных столов повара и трое дневальных, воюя с прилипающими половниками, раскладывали по тарелкам исходящую паром свежеприготовленную гороховую кашу.