Текст книги "Из того ли то из города…"

– Это что же – разбойничали?

– Как хочешь назови. Вот они, повольники эти самые, и озоровали. Там ладьи пожгут, там товары отнимут. Иногда, бывало, стычки случались…

– Со смертоубийством?

– По-разному… Так вот, кто-то и припомнил, что молодой этот, он вроде как… В общем, отца его, – атаманов отец положил… Вот и дождался своего часа, вернул должок…

– Так вот ты про какой должок… – протянул молодой разбойник.

– А ты думал?.. Мать у него вслед за отцом ушла, той же весной. А ему, как старшему, такое вот наследство досталось. Око за око.

– Так, может, молодой тот не причем был?

– Может, и так. Только ему лучше знать, атаману-то. Он его поначалу долго разыскивал. Сам в повольники подался, везде, где мог, расспрашивал. Потом вроде как поутих – где ж его найдешь? Пока не приметил как-то в дружине княжеской, в Киеве.

– Да как же он его приметить мог, ежели прежде в глаза не видел?

– Слухом земля полнится. Разговор случайно слышал. Тот, кого он искал, не из последних в дружине был. Князь его отличить решил – послать в один из городов, для догляда. Не всем это по душе пришлось, кое-кто позавидовал. И вот идет атаман, – только он в то время еще не был нашим вожаком, – по улице, навстречу ему – всадник, дружинник. Глянул на него – и как будто в груди что-то шевельнулось. Одного взгляда хватило, чтобы навек запомнить. Подивился, – никогда прежде с ним такого не было. Идет себе дальше, а тут еще два дружинника стоят, смотрят всаднику вслед и о чем-то беседуют. Прислушался невольно и услышал, что тот в дружину из Новгорода пришел. Вроде как родных у него там повольники извели. Понял атаман, отчего у него у груди екнуло. Повернулся – и вослед. Только дружинник как в воду канул. Он обратно – у тех двоих про город узнать, ну, куда того доглядать послали – и тех след простыл. Городов-то немного, да один от другого не за версту стать. Долго искал, пока у вас нашел…

– Телеги-то зачем у людей забрал?..

– Так ежели просто ватагой в город заявиться, приметить могут. А тут одежу сменить – и вроде как на торг. Мало ли кто на торг собрался…

Опять помолчали.

– И давно вы вот так, вместе? – спросил спустя время молодой.

– Давно… Уж и не упомнить, сколько. Мы тогда еще булгар проведать собрались. Город есть такой, там, – Невер махнул рукой, но так, что было понятно, не направление указывает, а вроде как утверждает: «там стоит», – где Кам-река в Волгу впадает, только ниже. Богатый, красивый, гостей множество. Вот и решили: коли множество, так может и на нашу долю чего перепадет. Он к нам по дороге и прибился. Сам напросился. Я, говорит, камнем на ногах не повисну, ежели что, то и подмогнуть смогу. Правду сказал: и камнем не висел, и помогал при случае. Только атаману нашему прежнему почему-то не глянулся. Бывает ведь так: ничего плохого про человека сказать не можешь, а не лежит к нему душа, хоть головою об дверь. Так вот… Долго ли, коротко, как в сказках сказывается, а пришли мы к этому самому Булгару. Ты в Киеве бывал?

– Не пришлось…

– А этот – он, пожалуй, побогаче Киева. Мы, пока пробирались, разузнавали, где что можно. Диковин там, говорят, видимо-невидимо. Дома каменные, и улицы камнем выложены. А по улицам этим птицы гуляют – размером с нашу курицу, а цветом сама – ровно жаба. Хвост же у ней – в две сажени. Как подымет его, как распустит – словно небо после дождя под солнышком – блестит-переливается. И еще лошади у них не как у нас, а горбатые. Я так понимаю – вот ежели взять простую лошадь, да дать ей бревном по хребтине, – вот такие…

Молодой поморщился.

– Ты, Невер, ври, да знай меру. Такое сказанул – за день не обойдешь. То у него лошадь какая-то, бревном побитая, то птица, на жабу похожая. Может, еще и квакает?..

– Люди говаривали – кричит, как наша ворона…

Молодой отвернулся.

– Тьфу!..

Невер не обиделся и продолжал.

– А река там, возле города, – это мы как пришли, увидели, – куда ни глянь, вся в ладьях, так что стен не видно. Стен же и в самом деле нету, – с той стороны, что на реку. А с других – как же без них? Высокие, с башнями, рвом окружены. Еще с реки будто старица отходит, прямо в город. Там тоже лодок полно. Мы поначалу удивились: как же так, что с берега стен нету? Это ж любому врагу в радость. Ан нет, присмотрелись, – видать, правда, не очень, широка больно, река-то, – вал там, укрепленный. Ну и, само собой, войска внутри должно быть, видимо-невидимо. Голыми руками не ухватишь. И еще – внутри города башни высокие торчат, что твои жерди. Белые такие, каменные, наверно. Должно быть, сторожевые, потому как на них вроде дозорные перекрикивались. Тут, вблизи города, понятно, ничего не ухватишь. Потому и решили к слиянию рек вернуться. Там пооглядеться, местечко приискать, засаду устроить. По всему видать, любую лодку хватай – в накладе не останешься. Вернулись, отыскали местечко. Там, вишь, лодки к одному берегу прижимаются, как против течения идут, к пологому. Где вода потише. Оно, конечно, нездорово, потому как глубина поменьше, днище покарябать, а то и вообще пробить, можно. Только нам как раз на руку. Не упомню уж, сколько дней случай подходящий ждали, чтоб не оплошать, а вышло куда как худо. Углядели ладью по себе – народу на ней мало, справимся, ежели сопротивляться надумают. На испуг рассчитывали. Вот приблизилась она, людишки спокойно себя ведут; кто чем занимается. Поравнялась с тем местом, где мы ее поджидали. Тут наш атаман слово заветное молвил – встала ладья, ровно вкопанная. Ветер попутный, хоть и слабый, парус колесом, – а она стоит. Закричали мы дружно, – да что там закричали, заревели, – бревна по три вместе связанные в воду спихнули, шестами толкаемся, топорами, кистенями размахиваем – глянуть со стороны, так самого храброго храбреца оторопь возьмет. А этих, на ладье, не взяла. Не робкого десятка оказались. Откуда только что появилось: одна стрела свистнула, другая… На таком расстоянии да не попасть – это сильно постараться надо. Вот и вышло: назад – негоже, всех постреляют, и вперед – на верную смерть. Замешкались, глянул я – а нас уже и половины не осталось. Не до богатства стало. Бросил я шест, и сам в реку бросился. Поглубже стараюсь, чтобы сверху не приметили, да стрелой не достали. Хорошо, течение помогло, берег пологий, и то, что отплыли недалече. А так бы ко дну пошел – намокло все на мне, тяжко очень стало, и воздуху не хватает. В общем, выбрался как-то посередь кустарника, и в лес, затеряться поскорее. Обернулся, как меж деревьев петлял, а ладья уж и дальше себе подалась. Знать, кончилось житье атаманово, коли слово его силу потеряло.

Невер помолчал. Молодой разбойник тоже сидел молча.

– Не стал я далее бежать-то. Подождал, как ладья скроется – и к берегу. Немного нас уцелело. Кто под стрелу попал, а кого водой на стремнину унесло. Кого смогли, выловили – чтоб, значит, по-людски попрощаться… Ну и остались поблизости, переночевать. Кто смог, те уснули, а мне не спалось. Какой тут сон? Лежу, ворочаюсь с боку на бок, в небо смотрю. Вдруг, слышу, вроде как плеск. Не иначе как, думаю, по следам нашим кто идет? Вижу – черное что-то движется от реки. Врать не буду – хотел было ноги в руки, да не то, ни другое не слушается. Лежу, ровно колода. А черное это все ближе и ближе подходит, и вроде как человек. Совсем придвинулся, наклонился, вода с него льется, и шепчет, глухо так, но понять можно: «Возьми». Совсем мне дурно стало – голос-то вроде как атаманов. А он постоял так, склонившись, и снова шепчет: «Возьми». Только то и спасло меня, что со страху онемел. Дальше он пошел. Ходит так, от одного к другому, пока возле нонешнего нашего атамана не оказался. А тот, должно быть, спал, и не понял спросонья. Потому как слышу, рыкнул он, грозно так: «Ну, давай, чего у тебя там?» Не успел сказать, пропало видение черное, ровно и не было…

Невер поежился, как от холодного ветра, повернул вертел с кабанчиком.

– А чего он, атаман-то ваш, ходил?.. Ты ж вроде как сказал, того он, ежели ладья с места сдвинулась?.. – не утерпел молодой.

– Вот то-то и оно, что того. Вишь ли, ежели кто слово знает, не может он просто так… ну, пока завета этого кому не передаст. Будет бродить вокруг да около того места, где настигло его… Спрашивать тех, кто мимо идет, возьмет, али нет.

– А ежели не возьмет никто?

– Так и будет бродить до веку. Повезло ему, атаману-то нашему прежнему, сразу нашел того, который взял. Не по доброй воле, случаем, а слово нужное было сказано.

Помолчали.

– Завет этот, он об чем, знаешь?

– Того никто не знает, пока сам на себя не примет. Только как примет, не больно-то рассказывает. Говорят в народе, перекидываться может, оружие его не берет, со следа сбивать…

– Как же оружие не берет, коли ты сам только что…

– Нет такой силы, чтоб силою не обороть, и такой хитрости, чтоб хитростью не провести. Вот, к примеру, одолень-трава. Слыхал про такую? Коли соком ее стрелу покропить, ни во что стреле такой заветы всякие разные. Или наконечник серебряный, или заговоры какие… Ладно, хватит лясы точить. Созывай народ, вечерять будем…

* * *

– Одолень-трава…

Так и не смог Илья с полянкой сладить. Ни вдоль пройти, ни поперек, ни в обход. Как ни старался, а силой слова не переломишь. Измаялся только, по кустам да буеракам лазаючи. Ввечеру вернулся туда, откуда начал. Прилег возле полянки, так, чтоб видно ее было, правую руку в петлю булавы просунул, на случай гостей незваных, левую – под голову. Лежит, смотрит в небо, размышляет. Что ж делать-то? Назад воротиться – негоже, зеленоглазую поискать – тоже вроде как неказисто: мужик, а без бабы ни шагу. Оно, конечно, еще вопрос, что это за баба, а все одно неказисто. Ну, утро вечера мудренее. Светать начнет, снова попробую. Не получится – там уж и решу, как дальше быть. А пока – выспаться надо. Ан не тут-то было, не засыпается, и все тут. Только это ему кажется, что не засыпается. На самом же деле, сморил сон добра молодца. Не удивительно, – кого хочешь одолеет, будь ты хоть сильнее сильного, хоть слабее слабого, знаешь ли слово заветное, не знаешь, ему все едино. Проведет лапой пушистой по лицу, пошепчет что-то в ухо, – и все дела.

Спит Илья, и не чует, что спит. Кажется ему, будто наяву все происходит. Видит он, вышел кто-то из леса на полянку, к нему направляется. И еще – ночь кругом, а светло, ровно днем. Девка какая-то. В простеньком сарафанчике, чуть узором тронутым, коса русая до пояска алого, ноженьки босые, личиком славная, – идет, косу ручками теребит. Вроде как напевает что-то.

Ишь ты, не на того напала. Вскинулся Илья, будто ворога заприметил. А оно, может, так и есть: что это за девка, коли по ночному лесу шастает? Не девка это вовсе, а… Добро, поглядим, что за птица.

Не испугалась. Подошла поближе, головку к плечику склонила, улыбнулась. Ласково улыбнулась, одно плохо – глаза уж больно невеселые, нет в них той улыбки, что на устах.

– Одолень-трава?.. – произнесла. – Знать, никак не совладать без нее с силой слова заветного?.. Что ж, коли надобно, ступай за мной, покажу тебе место, где траву ту добыть можно. Отчего бы и нет? Только знай, многие пытались…

– А ты, собственно, кто такая будешь? С чего это помочь решила? Аль в трясину манишь?

– Ну что ты, Илья, разве похожа я на трясинницу? Заряной родители звали, так и ты зови. Что помочь решила – не спроста. Нужда у меня в тебе есть, коли я тебе помогу, так, может, и ты мне поможешь.

– Чем же это я могу тебе помочь?

– Про то сама знаю. Да ты не бойся, многого не попрошу.

– Не бойся?!! – Илья расхохотался; кабы и впрямь простой девкой была – куда уж как весело: взросла былиночка перед дубом. – Ступай, Заряна, показывай дорогу к месту, где трава растет.

Идет за ней Илья, диву дается: за день все вокруг излазил-истоптал, а мест не признает. Вроде они, а вроде совсем не они. Вот этого ручья, его точно не было. А девка как раз свернула и вдоль течения идет. Нет, не идет; ногами перебирает, а земли будто и не касается. Недалеко отошли, ручей в речушку превратился, бежит себе спокойненько; лист сухой в воду упал, покружило его, да так где-то там за спиной и остался. Еще сколько прошли, разлилась речушка, словно пруд посреди леса. Продолговатый такой, длиной раза в два поболее, нежели вширь, а вширь – саженей десять. Только в пруд этот самый разве кто без головы сунется – потемнела вода, а по поверхности растения всякие плавают, что на мелководье не сыщешь.

– Вот и привела я тебя, – девка говорит. Остановилась, отошла к березке, рукой махнула. – Добывай, коли сумеешь.

Коли сумеешь… Тут, окромя сумеешь, знать надобно, что добывать. Откуда ж Илье трава эта самая знакома будет? Он о ней только слыхивал. Листьев, вон, полно плавает, какой хватать? Который поближе? Уж больно в середину лезть не хочется. С одного взгляда видно – не простой прудик. Глянул на девку, а та стоит себе, косу в пальцах крутит. Разве палку какую найти, да зацепить… Тут вроде как движение какое в воде обозначилось. Поднимается что-то, из глубины – к поверхности. Медленно так поднимается, темное что-то и небольшое, с кулак размером. Заволновалась гладь водная, всплыли комья зеленые, замерли на чуток, да и развалились в стороны лепестками желтыми. Сколько ж их тут? Глядит Илья – цветы-то, их и на реке, что возле деревни, полным-полно. Это что же, и есть та самая одолень-трава? Снова глаза на девку скосил. Крутит, окаянная, косу, и все тут. Хоть бы знак какой подала. Наверняка ведь – обманки это. А как настоящий-то среди них отличить?

Пока стоял да раздумывал, туманом вроде как от лесу на воду потянуло. Не шибко густой, так, полосами. Где погуще, где пореже. И в этом самом тумане видит Илья, ровно огоньки по поверхности забегали. То есть не то, чтобы забегали, – вспыхивают, и сразу гаснут. Там вспыхнет, там полыхнет, и все ближе к одному месту подбираются. Подобрались, закружились, будто чаша – и разом опали. А на том самом месте – цветок распустился. Почти такой, как и прочие, но белый. Ясно сразу стало, где настоящий. Только попробуй – подберись. Можно, конечно, дерево какое завалить, да по стволу и подобраться, силушки хватит. Ан нет, не дурней тебя сюда люди хаживали. Чего уж проще, прихватил с собой топор, срубил лесину и рви себе. Так ни одной зарубки не видать. Должно быть, здесь и остались: вишь как вода заволновалась. И палки какие-то над поверхностью появились, на руки похожие. Гиблое место. Нельзя туда.

Вздохнул Илья. А тут ветерок легонький поднялся, развеялся туман, цветы закрылись и снова ко дну ушли. Ровно и не было ничего – померещилось.

– Ну что же, добрый молодец, – девка говорит, – хватило ума состорожничать, так может, хватит и договор заключить?

– Какой еще договор? – недовольно буркнул Илья.

– А такой. Знаю я, чего ты здесь ищешь, знаю и как помочь. Проведу тебя мороком, укажу дорогу к стану разбойничьему.

– А взамен что попросишь?

– Они золото-серебро твое забрали? Вот и у меня кое-что… Вернешь себе – свое, а мне – мое, на том и поладим.

– Что же это они такое у тебя забрали?

– Говорила ведь: про то сама знаю. А еще говорила: многого не попрошу. Мне б свое вернуть. Ну так как?

Призадумался Илья: нет ли тут подвоха какого. Коли б сильно обидели, попросила б головы снять; должно быть, вещь какую забрали. Слыхал Илья, что ежели у такой кто платок, скажем, заберет, за того ей и замуж идти. А кому охота замуж за разбойника?

Подумал-подумал, да и согласился. Слово дал нерушимое.

– Вот и ладно, – девка говорит. – Ты пока отдохни сколько, а поутру увидишь меня векшею. Не спутаешь. На какое дерево прыгну, к тому и ступай. Коли чего привидится – морок это, вреда не причинит. Кроме ворона. Как заметишь, ворон меня с ветки сбить захочет, стреляй в него без пощады. Ну, прощай.

Сказала, и нет ее.

Скажите на милость, а выбираться-то как? По речушке вверх – это еще помнится, только докуда? Он ведь, правду сказать, за дорогой не особо и смотрел: все дивился, как это девка ловко над землей перепархивает. Вот незадача… Побрел обратно наудачу, куда кривая вывезет, да вскоре и проснулся. Лежит на прежнем месте, с булавой в руке, конь неподалеку гривой трясет… Пойди, разбери, то ли во сне привиделось, то ли и вправду ходил куда… Поднялся, огляделся. Все по-прежнему, мрак ночной развеялся, вот-вот солнце взойдет. Теперь что? Ждать, али снова попытаться полянку перейти?..

И тут слышит – ровно кто камешком по камешку стучит. Векша где-то рядом. Да вот она – на суку пристроилась, стоит столбиком, лапки сложила передние, и цокает. Ну что ж, Илья, видно, суждено сну твоему сбыться. Повел плечами, попробовал, ладно ли булава в руку ложится. Что ж, веди, векша. Чему быть, того не миновать.

А та видит, готов добрый молодец за ней следовать, проскакала по суку, на другое дерево прыгнула, приникла к стволу, ждет. Илья – к дереву, конь – за Ильей. На полянке же снова хоровод завертелся-закружился. Не такой, как давеча. Давеча он на одном месте кружился, а сейчас – вот как листья, ветром подхваченные. Бывает, вытянутся над землей, будто столб какой, и начнут этаким столбом туда-сюда метаться. Вот и здесь так, на полянке-то, только не листья кружаться, а те самые, в сарафанах простеньких…

Векша деревья, что поближе друг к дружке растут, выбирает. Сделает Илья шаг, начинает его к земле клонить, али в сторону, другой сделает, и нет морока. Каждое дерево свою силу имеет, людям неподвластную; неподвластную и слову заветному. Между ними морок с ног валит, а вблизи – рассеивается.

Так и идут, от дерева к дереву. Вскоре голоса стали слышны. То поближе, то подальше. Будто на помощь кто зовет, а шаг сделает – умоляет назад повернуть, не губить себя во цвете лет. То матушка сидящей на пеньке покажется, то батюшка, то деды. Смотрят печально, головой покачивают. Зеленоглазая показалась, к себе поманила; не пошел Илья, не поддался. Дал векше слово, что за нею последует; идет, как она указывает.

Сколько так прошли – неведомо. Ни по времени, ни по расстоянию. Только вдруг замерла векша. Застыла столбиком на суку, и вроде как прислушивается. Поводит по сторонам головкой маленькой, ушки с кисточками выставила. Тут-то Илья и приметил, чего это она замешкалась. Поначалу показалось – нарост на стволе дубовом, а присмотрелся – нет, шалишь. Ворон сидит. Не сказать, чтобы совсем уж необычный какой. Размером, может, чуть больше обычного, а так… Взгляд у него, как будто человеческий. И сам он человеком кажется, притаившимся. Заметила векша ворона, назад прянула, на Илью обернулась. Жалобно так смотрит, защиты ищет. Выпрямился ворон, – чего скрываться? – расправил крылья и – грудью на векшу. Только ведь и Илья не зевал. Какая там стрела – он ведь кроме игрушечного лука другого сроду в руках не держал. А если б даже и держал – пока стрелу выхватить, пока лук вскинуть… Не успеть. Но и не сплоховал. Махнул рукой, свистнула навстречу ворону булава. Не попал в птицу, ее будто ветром отбросило, – в ствол угодил. Загудел дуб, показалось – пошатнулся даже. Ветки посыпались. Глянул Илья вокруг себя, что бы еще под руку попалось, ан ворона-то и нет, будто и не было. Подобрал булаву, дальше двинулись.

* * *

…Спят себе спокойненько люди лихие. Даже тот, кто на сторожу поставлен. Чего бы и не спать? Слово атаманово крепкое, отведет розыск, коли случится таковой. Только малой силой – кто ж в лес сунется, а большой – уже б прослышали. Пара деньков всего и осталась, а там – торг большой в городе начнется. Погулять там маленько, да в другие края подаваться.

Сколько их тут разлеглось? А сколько пальцев на обеих руках, без одного. Один – это атаман, нет его здесь. Отлучился куда-то по делу важному. Доглядеть, должно быть, что да как. Может, кто с зарей на дороге покажется, это ведь только кажется, что она далеко от становища, а на самом деле – не более двух полетов стрелы, ежели б на открытой местности. Или еще куда.

Шорох раздался. Прилетел ворон, скрылся за сосной высоченной, возле которой Невер спал. Мгновением спустя, атаман из-за дерева показался, к кострищу направился. Остановился, осмотрел хмурым взором становище, свистнул в полсвиста, ажно уши заложило. Вскинулись бродяжники, ровно и не спали, оружие похватали. Кто присел, а кто и на ноги поднялся. Что стряслось, атаман? Чего в такую рань поднял? Дело какое предстоит?

Поддел атаман ногой обрубок ствола, катнул к кострищу, присел. Знак подал, чтобы остальные ближе подбирались да устраивались, кто как. Видать, и впрямь что-то серьезное намечается; коли б иначе, атаман сам бы все порешил.

– Вот что, братцы, – начал тот. – Подумать нам надобно, как быть. Розыск на нас обнаружился. Скоро здесь будет.

Переглянулись люди гулящие; неужто слово заветное для розыска ни во что стало?

– Сам бы он никогда дороги к нам не нашел, да проводница у него сыскалась…

– Это кто ж? – спросил один из разбойников.

– Да так, местная жительница… Ей слово заветное – не преграда.

– А розыск… Много их? – нарушил молчание другой разбойник.

– Не много. Один всего.

Ушам своим не поверили. Это что же, из-за одного, пусть он хоть из богатырей богатырь, переполох такой? Друг на друга глянули. Не вчера со двора ушли, не в одной переделке побывали. Каждый, почитай, с кистенем, саблей степной или еще с чем, кому что любо, ловчее, чем иная баба с веретеном управляется. Им ли одного испугаться? Или один этот тоже словом владеет?

– Скрывать не стану, – тяжко молвил атаман. – Не разглядел, что это за розыск. Вроде как нараспашку, а непонятно. Упрямый, страху в нем нету, но не волхв. По виду – дюжий, в доспехе воинском, конь при нем. Ухватки же воинской не видно, не дружинник, стать… Ну, чего молчите? Тут раздумывать особо нечего, неподалеку он уже.

Хорошо сказать – раздумывать нечего, так привыкли уже. Обычно как дело ладилось: соберет атаман круг, скажет, кому где стоять да что делать, и вся недолга.

– Так чего особо думать-то? – проскрипел Невер. – Порешим его, как и не было. Он один, кем бы ни был, а нас эвон сколько.

Разбойники одобрительно загудели, кроме молодого, который помалкивал, посматривая на старших.

– Порешить, ума много не надо, – наставительно заметил атаман. – А ну как его к нам в товарищи взять? Рассказать про наше житье-бытье вольное, про богатства несметные, кои удалью да умением добыть можно?..

– Не удалью да умением, татьбой да лжою богатства свои наживаете, – раздался голос. – Людей обижаете, кто супротив вас слова сказать не посмеет, чтобы с саблей вострой не переведаться. В товарищи взять желаете? Не будет у нас товарищества. А смерти моей искать станете, глядишь, зубы-то и пообломаете.

Обернулись бродяжники на голос, а Илья уже на полянку, где становище, вышел. И верно, конь при нем, и оружие, и сам в доспехе. Только оружие, если присмотреться, к седлу приторочено, в руках же и нет ничего, окромя булавы. Хоть и дюж, а кому грозить вздумал? Не детишки, чай. Погоди ужо, даст знак атаман, разочтемся.

– Ты, человече, коли по делу пришел, так говори, зачем, – посуровел атаман. – А лаяться дома, с бабой своей, ступай, коли есть.

– Говорить мне с вами особо не о чем, – спокоен Илья, ровно на огонек к родне ввечеру заглянул. – Обидели вы селян наших, золото-серебро отняли, телеги с лошадьми, самих раздели. Коли добром вернете, подумаю еще, что с вами делать, а коли нет – так не взыщите.

– Где ж это селяне золотом-серебром разжились? – усмехнулся атаман. – Что-то во всю жизнь не попадалось мне селений таких, чтоб богатством славились. Тем паче, заморским. Не ладно говоришь, человече. Нас в лжи укорил, а сам?.. Добром вернуть? Возьми сам, коли сможешь. Тут оно, неподалеку, закопано. Смотри только, заговор на него положен. Никому не дастся, ежели кровь невинную над ним не пролить. А тебе, человече, вот еще что скажу: либо к нам в товарищи, либо в сырую землю. Нет у тебя отсюда иного пути.

Призадумался Илья. Не о товариществе и сырой земле. О золоте-серебре, которое заговорено, чтоб без крови невинной не взять. Как же ему теперь быть? Яснее солнышка ясного, не взять ему клада во второй раз. Так ведь и с пустыми руками назад воротиться тоже не гоже. Не то, чтоб с пустыми, телеги-то, вон они стоят, и лошади. А как же кузница, мельница? Сколько лет без них жили, столько и еще жить?..

Видит атаман, молчит Илья, ничего не отвечает. По-своему понял.

– Ты, коли насчет золота, не тушуйся. Придет пора, достану, все по-честному поделим. Ну, чего решил?

– А чего тут решать? Повяжу вас всех, да в деревню отвезу. Пускай народ волю свою объявит, что с вами делать.

– Народ, так народ, – согласился атаман. – Нехай себе там решает, а здесь мы решать будем. Вяжите его. Денек-другой без еды-воды полежит, может быть, и одумается. А нет, так омут недалече…

Буднично так сказал, спокойно. Даже вздохнул: чего, дурень несговорчивый, супротивничает? Не понимает, видать, счастья своего.

Разбойники же, тем временем, к Илье ломанулись. Впереди Невер, саблей степной размахивает. Ему первому и досталось. Махнул Илья булавой, даже и не вполсилы. Попала она в грудь разбойнику; отлетел шагов на пять, и еще других за собой увлек, наземь повалил. А еще двоих – тут уж конь богатырский удружил. На дыбы поднялся, разом копытами отшвырнул. Вроде как проще стало. Поредела дружина разбойничья. Сразу трое – не живы, не мертвы полегли. Пятеро против Ильи остались: атаман с места не двинулся, да и молодой разбойник поостерегся, за спинами товарищей схоронился.

– Сказано же вам было – зубы пообломаете, – вроде как с досадой молвил Илья и булаву с руки на руку перебросил. – Ну, чего волками уставились? Али мало?

Должно быть, мало показалось. Снова ватагой на пришлеца кинулись. На этот раз Илья и булавой не махал. Первому подскочившему так сплеча в ухо отпустил, что тот опять: и сам упал, и остальных повалил. Закопошились разбойнички, знать, поняли, не на того напали. Илья на атамана глянул.

– Ну так что, добром пойдешь, али как? А про слово заветное и думать забудь. Враз достану. – И булавой показал, как достанет.

Поднялся атаман.

– Не так хотелось свидеться, не так и расстаться. Что ж, нонче твоя взяла, а завтра – поглядим. В долгу я у тебя остался. Прощай пока, ненадолго…

Руки вскинул над головой, присел чуток, подпрыгнул – вот уже и нет его. Взмахнул крыльями ворон черный, прочь подался. И нет у Ильи ничего, чтоб достать перевертыша. Крякнул с досады. А тот далече не улетел. Сел на сук, сидит, смотрит, что дальше будет.

Махнул на него Илья рукой, к разбойничкам повернулся.

– Слыхали, что сказано было? К народу, на суд отведу. Али непонятливые?

Хотел еще что-то добавить, а тут голос раздался.

– Погодь, Илья, на суд вести. Может, по-иному сговоримся…

Повернулся Илья в ту сторону, а там… Понятно, кто там. Хозяин объявился. Смурной весь, на пень замшелый похожий.

– Слыхал я, – говорит, – о чем речи велись. Потому, предложение есть. Сам видал, какой лес у меня – дремучий да запущенный. За всем не уследишь, да и рук мало. Не веди их на суд, мне отдай. Работниками у меня послужат, пока век их не придет.

Молчит Илья, соображает. Оно, конечно, разбойники, но с другой стороны, как же: вот так запросто в неволю отдать?

А хозяин ровно читает, что внутри у Ильи творится.

– Думаешь, сокровища свои они лаской да уговорами добывали? А на суде за такое, сам знаешь, что народ приговорит… Молодого, вон того, что отдельно стоит, с собой забирай, отдаю, нет на нем вины тяжкой. И еще денег дам, на кузню и мельницу. Чистых денег. То золото-серебро, что у сельчан твоих отняли, – кровь на нем, оттого и цвет подобающий имеет. Его себе оставлю.

– А с атаманом как быть? – Илья спрашивает.

– Сам свою долю выбрал, в ворона переметнулся. Пущай вороном до веку и летает.

Думает Илья, молчит.

– В гостях, Илья, воля не своя. Слово мое сказано, и другого не будет. Не желаешь уговор держать, как знаешь. Недосуг мне с тобой.

– Сам сказал, не своя воля, – буркнул Илья. – Считай, сговорились.

– Там, на телеге, мешок с гривнами. Дорогу сам найдешь. Недалеко тут. Коли ума хватит…

Сказал, и исчез. И разбойники пропали, и ворон. Один молодой остался.

– Чего встал? – Илья ему. – Иди, запрягай лошадей. На дорогу выберемся, а там уж и поглядим, что да как.

Поосмотрелся, нет ли чего, тоже к телегам направился. Запрягли. Илья мешок достал, развязал, достал несколько гривен, на руке взвесил – полновесны ли, не обманул ли хозяин. Знал, что не обманет, а для порядку надобно.

– На первую садись, – сказал разбойнику. – Бери вожжи, правь. Я за тобой править стану. Дорогу-то знаешь?

– Откуда ж мне знать? – угрюмо отвечал тот. Он прежде, пока запрягали, слова не вымолвил. Так и молчал с той поры, как Илья на становище вышел. – Нас атаман вел. Перед ним и деревья расступались.

– Так уж и расступались? – не поверил Илья.

– А вот так и расступались. Сам гляди. Куда здесь подаваться?

Это он верно сказал. Деревья не то чтобы одно возле другого растут, но и не так, чтобы телеге свободно пройти. Глаза поднял, нет ли векши поблизости? Нету. Знать, самим выбираться придется.

– Тебя звать-то как?

– Просом.

– Это что ж за имя-то такое странное? Али прозвище?

– Уж какое есть.

– Со мной пойдешь, или улепетнуть думаешь?

– Там видно будет.

– Ну, добро. Тогда так сделаем. Я впереди пойду, что да как смотреть, чистить, где надобно. А как знак подам – ко мне езжай. Понял?

Просто не ответил. Кивнул, и взгромоздился на телегу, подобрав вожжи.

Сколько помнил Илья, от той поляны, что возле дороги, до становища разбойничьего, недалеко было. Оно, хоть морок и сбивал с толку, а помнилось ясно. И хозяин то же сказал. Только до вечера, как ни бились, – Просо помогал и стволы в сторону оттаскивать, и пни корчевать, – не вышли к дороге. Развели костер, повечеряли, чем довелось, уговорились, как стражу ночную держать будут.

Илье первому спать выпало. Растянулся под деревом, булава в правой руке, левая – под голову. Даже и не подумалось: разбойник ведь рядом, мешок с гривнами… Мало ли, что в голову придти может?.. А почему не подумалось? Потому – пока к дороге пробивались, присматривался он к парню. Работящий, понятливый, незлобивый – что ж за тропинка его к людям лихим завела? Хотел было напрямки спросить – не случилось; да и не больно-то он разговорчив оказался.

И снова: то ли сон, то ли явь. Вон он, Просо-то, у огня сидит, наклонил голову, думает о своем, иногда ветку возьмет, пошевелит. И не видит, как мимо него, прямо к Илья, девка давешняя идет. Как и прежде – улыбается, а глаза невеселые.

– Что, богатырь, – спрашивает, – помогла я тебе? Сдержала слово? Настал твой черед слово держать.

Правду сказать, об этом Илья уже как-то и подзабыл.