Текст книги "Воспоминания. Том 1"

Вообще между Пихно и Антоновичем есть большая разница. Я думаю, что Антонович, как профессор, был почти одинакового калибра с Пихно, может быть, даже выше его; книги Антоновича также, мне кажется, более талантливы, чем книги Пихно, но по природе Пихно несомненно человек боле умный, определительный и более характерный.).

В то время в Киевском университете было довольно много профессоров, более или менее выдающихся. Так, например, на медицинском факультете был старик Меринг и известный хирург Караваев.

Меринг кончил курс на медицинском факультете, где-то заграницей. Будучи немцем по происхождению, он говорил по-русски с большим немецким акцентом.

Приехал он в Россию на какой-то сахарный завод, по приглашению помещика, которому этот завод принадлежал. Сначала Меринг был врачом на этом заводе. Оказался он человеком очень талантливым, скоро выучил русский язык и постепенно распространил свою практику, а так как завод, на котором он служил, был недалеко от Киева, то, в конце концов, он переехал в Киев. Тут он выдержал экзамен, получил звание доктора медицины и сделался профессором в университете по внутренним болезням. Женился он на Иваненко (фамилия эта довольно известная на юге, так как Иваненко очень часто были предводителями дворянства в Черниговской губернии).

В конце концов, постепенно Меринг приобрел такую громадную медицинскую практику, что, можно сказать, на юге считался медицинским светилом. Его постоянно приглашали на все консилиумы, и клиника его в Киевском университете считалась отличной; в этой клинике доктора приобретали массу знаний. Вообще, как профессор и как медик, Меринг пользовался большой известностью. Он составил себе очень большое состояние.

Но составил он себе состояние не столько платою за лечение и консилиумы, сколько иным путем, а именно: он всю еврейскую бедноту лечил даром; никогда не брал с них денег; никогда не отказывал этим бедным евреям, и, если были тяжело больные, то ездил лечить их, в их бедные еврейские лачуги. Вследствие этого Меринг приобрел громадную популярность между низшим классом евреев и для того, чтобы его отблагодарить, – евреи постоянно указывали ему различные дела, покупку различных домов, имений и пр., которые, по их мнению, давали основание предполагать, что они могут быть перепроданы на выгодных условиях. И вот Меринг, руководствуясь советами этих евреев, которых он знал множество благодаря своей обширнейшей бесплатной практике, постоянно покупал и продавал различные имения, и вообще недвижимости. И в сущности состояние он нажил именно на этих операциях. Так в Киеве в мое время, т. е. в 80-х годах, дом Меринга находился на главной улице – Крещатике, – за домом шел громадный парк, который поднимался вплоть до Липок. Прежде он купил это место, вероятно, подесятинно, – в мое время оно расценивалось уже по саженям, а теперь вероятно, место это ценится по аршинам. В настоящее время это место уже разобрано, проведены улицы и на этом Меринг должен был нажить очень много денег. Кроме этой покупки, этой аферы, у него было много других различных афер по части имений.

Сын этого Меринга кончил курс в Киевском университете и переехал за границу изучать астрономию. Отец его желал, вообще, чтобы он сделался профессором астрономии, но он бросил эту карьеру и переехал в Киев, когда министром финансов был Вышнеградский.

Впоследствии он женился на дочери моей первой жены и после этого разорился.

Я помню – старик Меринг, который был в высокой степени почтенным человеком, говоря со мной о сыне, крайне сожалел, он говорил, что из сына его ровно ничего не выйдет, что будучи отличным математиком, сын его не хочет быть профессором, не хочет держать экзамен на доцента по астрономии, что у него характер игрока, что несомненно он со своим характером кончит дурно, потому что по натуре он игрок. Так это и случилось.

Сам Меринг был почтеннейший человек; он пользовался общим уважением не только в Киеве, но и во всем юго-западном крае. В Киеве же, можно сказать, его знала каждая собака.

Ездил Меринг в фаэтон, на двух страшных клячах. Запряжены в фаэтон эти клячи были по целым дням, так что он еле-еле двигали ногами. Когда вдали появлялся фаэтон, в вид балдахина, запряженный двумя клячами, то всё уже знали, что это дет Меринг.

Как-то раз по случаю болезни моей первой жены Меринг приехал ко мне. Входит он и улыбается. Я спрашиваю: почему Федор Федорович улыбаетесь?

– Какой, – говорит, – со мной произошел сейчас случай… (Он говорил с немецким акцентом). Мой кучер, – говорит, – заболел, и вот я взял кучером другого человека, который мне служит – садовника. Вот, – говорит, – мы поехали, вдруг, кучер испугался и кричит мне: «Барин, барин, лошади несут». Тогда я смотрю, а лошадь обернула голову, смотрит на меня и смеется.

– Так, – говорит, – лошади показалось смешно, что ее кучер испугался.

И действительно, как он могли понести, когда еле-еле ноги тащили?

У этого Меринга была странная болезнь, от которой он и умер. Про свою болезнь он сам говорил, что это, так называемая «слоновая нога». Заключалась она в том, что нога все время пухла и пухла и, наконец, сделалась гораздо толще самого Меринга. Между тем по мере того, как нога эта пухла – сам Меринг постоянно худел. За несколько дней до своей смерти, лежа в постели, он описывал мне эту болезнь самым хладнокровным образом; как будто бы был даже доволен, что сумел так хорошо ее определить и предвещал, что ему остается жить. только несколько дней.

Другим медицинским светилом был профессор Караваев – хирург. Он по тому времени считался отличным хирургом и также имел большую практику во всем юго-западном крае. Караваев был профессор хирургии в Киеве в то время, когда попечителем Киевского учебного округа был известный хирург, знаменитый деятель, Пирогов, который признавал за Караваевым, как за хирургом, большую авторитетность.

Караваев был известен также и за границей. Я не знаю, как это случилось, так как подробностями я не интересовался и никого не расспрашивал, но он был вызван в Париж для снятия катаракта у кого-то из семьи императора Наполеона III.

В Киевском университете был еще один довольно известный профессор-хирург Гюббенет. Этот Гюббенет – дядя известной актрисы Яворской, которая замужем за князем Барятинским.

Отец Яворской, т. е. брат этого профессора Гюббенета, был Киевским полицеймейстером.

Этот Гюббенет, как говорят был недурной хирург и во (время Севастопольской войны принес очень много пользы; он много делал операций и, говорят, довольно удачных. Но он был невероятной немецкой глупости.

Известно, что немецкая глупость есть глупость особого рода. По-немецки можно быть глупым и одновременно довольно дельным человеком и довольно умным в сфере той специальности, которой немец себя посвящает.

Когда Император Александр II после вступления на престол как то раз был в Киеве и заехал в университет, то ему представляли профессоров; в числе других профессоров представлен ему был и Гюббенет.

Тогда Император Александр II, который всех звал на «ты», говорит ему: «Ты брат здешнего полицеймейстера?» Гюббенет страшно обиделся и сказал Императору: «Ваше Императорское Величество, не я его брат, а он мой брат». Государь очень смялся, но ничего ему на это не ответил.

В то время ректором университета был профессор Рененкампф; пост этот он занял после Бунге. Рененкампф был профессором философии права и международного права и в научном мире представлял собою известную величину.

Кроме упомянутых мною лиц, среди киевских профессоров того времени были еще и другие довольно известные профессора. Во всяком случае, в те времена в Киеве было гораздо больше известных научных имен, нежели в настоящее время. Профессора, которые в настоящее время считаются наилучшими в Киеве, все старики, которые в те времена были молодыми людьми.

В Киеве в то время часто бывали беспорядки. И вот раз случился такой казус. Когда я был там управляющим юго-западными железными дорогами, генерал-губернатором был Дрентельн. И вот как то раз приезжает к Дрентельну какой-то профессор и говорит, что студенты бунтуют, что они хотят осадить квартиру ректора.

Дрентельн сел в экипаж и с своим адъютантом Треповым поехал к Рененкампфу. (Этот Трепов был старшим сыном бывшего при Александре II очень могущественного градоначальника Петербурга, и старшим братом генерала Трепова, известного дворцового коменданта, в некотором роде диктатора в России в 1904–1905 г. г.; этот Трепов ныне состоит Киевским генерал-губернатором.) Когда Дрентельн приехал к Рененкампфу, ему сказали, что Рененкампф находится у себя в кабинете. Дрентельн пошел к Рененкампфу в кабинет, а его адъютант Трепов остался в соседней комнате. В это время в этой же комнате находился профессор Субботин (он был профессором чуть ли не судебной медицины). Субботин был человеком среднего ума и вообще ничего особенного собою не представлял. И вот в то время, когда Дрентельн находился у ректора, этот Субботин как-то резко выразился о Дрентельне, тогда Трепов не нашел ничего боле уместного, как подойти к этому Субботину и дать ему пощечину.

Впоследствии этот Трепов был помощником начальника Уральской области, вятским губернатором.

Наконец во время японской войны он был начальником санитарной части действующей армии затем сделался членом Государственного Совета, а теперь занимает пост генерал-губернатора.

Человек он очень недурной, порядочный, но весьма ограниченный. Пожалуй из всех Треповых он самый ограниченный.

В то время, как я жил в Киеве, среди евреев, – которых тогда там жило довольно большое количество, – главным был Бродский. Это был на вид очень почтенный старик, напоминавший собою по наружности библейского патриарха; вообще наружность его была совсем не еврейская. Он был чрезвычайный богач и, главным образом, нажился тем, что имел много сахарных заводов и имений, связанных с этими заводами. Можно сказать, что он был один из самых главных капиталистов всего юго-западного края.

Мне приходилось с ним неоднократно разговаривать, вести чисто деловые беседы, и всегда он производил на меня впечатление человека замечательно умного, но почти совсем необразованного. Говорят, что первоначальное состояние он нажил во время Крымской войны путем подделки кредитных билетов; но это были только разговоры, хотя легенда эта, будучи пущена, держалась очень крепко.

У этого Бродского был брат, который жил в Одессе. Когда я служил в Одессе и был помощником Чихачева, я с ним тоже встречался. Этот Бродский был тоже очень богат, но он был человек совсем другого характера. Он был и вообще, и на вид противный; физиономия его, все его аллюры и даже выговор были совсем еврейские, так что, не входя в обсуждение нравственных сторон характера того и другого, что касается наружности – внешней стороны – то насколько Киевский Бродский производил благоприятное впечатление, настолько же одесский – производил впечатление отталкивающее. Киевский Бродский считался, – что в действительности и сказалось – гораздо богаче одесского.

Когда киевский Бродский умер, у него осталось три сына. Один сын, старика, был сумасшедший; жил под надзором прислуги и доктора, только изредка выходя из дома. После смерти отца, он тоже скоро умер.

Затем, следующий сын был Лазарь Бродский и третий – Лев Бродский. Лазарь Бродский тоже умер, так что теперь все громадное состояние сосредоточилось, главным образом, у Льва Бродского; в настоящее время состояние это, хотя и громадное, но все же значительно меньше, потому что часть состояния перешла к наследникам Лазаря Бродского, а часть к детям дочери старика Бродского, т. е. сестры Лазаря и Льва Бродских.

Лев Бродский теперь живет в Киеве, но большую часть года проводит за границей на курортах, где есть рулетка. Так, осенью я его обыкновенно встречаю в Биарице, где он живет часть года, потому что ведет там большую игру в карты. Еще на днях у меня был один господин, который приехал из Ниццы. Я спросил его: кто там есть из России? И он отвечал, что там находится Лев Бродский и что он на его глазах в течение какой-нибудь недели проиграл 600 000 франков.

Во время моего пребывания в Киеве на контракты туда приезжал граф Потоцкий. Это тот Потоцкий, который был наместником Галиции; он представлял собою тип польского магната: с весьма изящными манерами, отлично владел французским языком и держал себя весьма высокомерно, в особенности по отношению мужиков, считая, как это вообще свойственно всем польским магнатам, простого человека-мужика – быдлом, а в особенности, русского мужика или крестьянина; вообще все поляки считают их по меньшей мере на одной степени с волами, если еще не хуже.

Когда Потоцкий приезжал в Киев, то он останавливался в маленьком доме, который ему принадлежал, и давал несколько обедов. На этих обедах я иногда бывал, и, кроме того, встречался с ним по разным делам, так как он был очень крупный помещик.

После смерти Потоцкого – остались два сына. Один сын владеет всеми имениями Потоцких, которые находятся в Австрии, около Галиции, а другой был членом, не помню, I или II Государственной Думы; женат на дочери генерал-адъютанта Вильгельма I – князя Радзивилла. В последние зимы он живал здесь в Петербурге, причем давал различные фестивали, вообще жил очень широко, а затем, теперь получил постройку дороги от Шепетовки до Проскурова, дороги, которая проходит через его громадное имение. Теперь эту зиму он, большею частью, живет в своем имении.

Поляков в Киеве жило не особенно много. Поляки-помещики в Киеве появлялись только на время киевских контрактов.

В то время когда я жил в Киеве, туда приезжал производить сенаторскую ревизию известный богач сенатор Половцев. Приезд этого Половцева произвел некоторую сенсацию, главным образом, потому, что Половцев сразу вооружился против генерал-губернатора Черткова, так что благодаря этой ревизии Чертков должен был покинуть свою службу и выйти в отставку. В то время, я очень мало встречался с Половцевым, больше познакомился я с ним тогда, когда уже я переехал в Петербург; в особенности, когда занимал пост Министра финансов.

Этот Половцев, в сущности, был удивительный человек. Родился он в простой дворянской семье, кончил курс в Правоведении и ему предстояла жизнь маленького, бедного чиновника – может быть, в конце концов, он дослужился бы до какого-нибудь, более или менее высокого административного места, тем более, что он был правоведом, а правоведы всегда друг друга поддерживают.

В это время одним из самых богатых банкиров был Штиглиц, у Штиглица была приемная дочь, и никаких наследников он не имел. Вот этот молодой чиновник Половцев, совершенно бедный, начал систематически ухаживать за этой приемной дочерью Штиглица, которая, между прочим, была очень красива. В конце концов, Половцев добился того, что женился на ней. А когда Штиглиц умер, то все состояние он оставил своей приемной дочери и, таким образом, Половцев сделался очень богатым человеком, так как он владел, или, по крайней мере, распоряжался всем состоянием своей жены. О том, как велико было это состояние, можно судить из следующего: кроме различных недвижимостей, Штиглиц оставил после себя наследство в 50 миллионов рублей различными государственными бумагами.

Так как, после смерти Штиглица, произошла восточная война, которая значительно понизила курс наших денег, то эти 50 миллионов рублей, если бы они сохранились, равнялись бы по крайней мере, 70–80 миллионам рублей. А так как все эти бумаги приносили 5 %, то, следовательно, годовой доход с них составил бы 4 миллиона рублей. Но Половцев этот умудрился сделать так, что, в конце концов, когда он в прошлом году умер, то наследникам его осталось самое ограниченное состояние, т. е. состояние в несколько миллионов рублей, скажем – в 3–4 миллиона рублей, а все остальное было уничтожено. Говорю «уничтожено», а не проедено, потому что, хотя он жил широко, но все-таки совсем не настолько широко, чтобы можно было прожить такое громадное состояние. Все время он занимался различными аферами: продавал, покупал, спекулировал и доспекулировался до того, что почти все состояние своей жены проспекулировал.

Замечательно то, что вместе с тем этот Половцев был человек несомненно умный, толковый, даже с государственным умом. Благодаря его состоянию и знакомству с Великими Князьями – они ему протежировали, в особенности Великий Князь Владимир Александрович, когда Владимир Александрович был сделан своим отцом сенатором, а в это время Половцев был обер-прокурором одного из департаментов Сената.

И вот, благодаря своему состоянию и протекции – он был сделан сенатором, затем Государственным секретарем, потом членом Государственного Совета и членом финансового комитета.

Половцев в Государственном Совете был, я должен сказать, несомненно одним из умных членов Государственного Совета; человек он был очень культурный. Вообще, Половцев всегда обращал на себя мое внимание и составлял для меня загадку: каким образом он, будучи человеком умным, толковым, будучи, несомненно, человеком с некоторым государственным умом – был, в то же время, такой невозможно легкомысленный и глупый в своих личных делах?

Как человек Половцев был очень антипатичный: с высокопоставленными лицами, или с лицами, от которых он почему-либо зависел, или мог зависть, – он был очень низкопоклонен, угодлив; с лицами же низшими – был крайне надменен, даже дерзок.

В Киеве я познакомился в первый раз с князем Горчаковым, младшим сыном канцлера Горчакова, который был женат на княгине Стурдза, на дочери румынского князя. Впоследствии он с нею развелся и теперь живет здесь, недалеко от меня, в большом собственном доме. У него два сына и две дочери, которые замужем и имеют детей. Этот Горчаков очень богат, ибо получил большое состояние от своего отца…………………………………… Теперь все это состояние находится у князя Горчакова, его младшего сына, потому что старший сын канцлера умер, будучи посланником в Мадриде (Он умер в Мадриде.).

Этот Горчаков был замечательно красив, так что в Киеве и до последнего времени обращал на себя внимание своею наружностью. Но он был так же, как и Половцев, человеком в высокой степени антипатичным. Так что относительно как Горчакова, так и Половцева у меня всегда возникает вопрос: что этим лицам нужно? Они имеют и положение, и громадное состояние, вполне независимы, а между тем, прямо в натуре у них подлизываться к сильным, власть имущим людям, как например к Великим Князьям…………………………………….

Что касается старшего сына канцлера Горчакова, то он был каким то совсем анормальным;…………………………………….

…………………………………….

…………………………………….

………………………. – у него была болезненная скупость.

Мне рассказывал секретарь Мадридского посольства, что в то время, когда этот Горчаков был посланником в Мадриде, он ходил по улицам и если видел брошенные окурки сигары или папиросы, – то собирал их, приносил домой и все складывал. Эта ужасная скупость – скупость Плюшкина – есть положительное не что иное как болезнь. И вот младший брат этого Горчакова сделался очень богатым в особенности потому, что получил все состояние также и старшего брата, который умер бездетным, и который, благодаря своей скупости, не только не растратил состояния, полученного им от отца, но еще значительно его увеличил.

Во время моего пребывания в Киеве мне приходилось продолжать заниматься в комиссии графа Баранова; в это время я написал «Историю съездов русских железных дорог», которая и составила один из томов работ комиссии графа Баранова.

Но самой главной моей работой (когда я жил в Киеве) был «Устав Российских железных дорог». Затем этому уставу мною и г-ом Неклюдовым (Неклюдов этот был мировым судьею в Петербурге, затем обер-прокурором сената в товарищем мин. внутрен. дел.) была дана окончательная редакция, более соответствующая юридическим формам, и затем этот устав с некоторыми изменениями, касающимися в особенности организации Совета по железнодорожным делам, получил законодательную санкцию и до сих пор служить единственным законом, касающимся железнодорожной эксплоатации, за исключением законов тарифных, о которых я буду иметь случай говорить впоследствии и которые также были созданы и составлены мною.

Глава десятая
О поездках императора Александра III по Юго-Зап. железным дорогам. Катастрофа в Борках

Когда Император Александр III вступил на престол, то некоторое время спустя он приехал в Киев с женою и двумя сыновьями: Николаем; нынешним Императором, и Георгием – вторым сыном, который потом, уже будучи совершеннолетним, умер от чахотки в Абастумане. Оба они тогда были еще, можно сказать, детьми.

Поезд этот, пришедший в Киев по юго-западной железной дороге, сопровождал управляющий дорогами, которым в то время был Андреевский (я в то время был начальником эксплоатаций Юго-Западных железных дорог).

Государь пробыл в Киеве несколько дней. На обратном пути, не помню почему, Андреевский не мог сопровождать поезд, и я заменил его; с Государем приезжали и братья его: Владимир Александрович и Алексей Александрович. Помню как теперь, что при отходе поезда все мы собрались на вокзал в царских комнатах.

Сначала приехали Великие Князья Владимир Александрович и Алексей Александрович, а затем через несколько минут – Император с Императрицей и детьми, т. е. с двумя мальчиками Николаем – нынешним Императором, и братом его Георгием. Оба мальчика страшно шалили; там было много публики, в парадной форме провожающей Государя, и они все время бегали между ногами публики. Вдруг Владимир Александрович хватает за уши Наследника Николая и сильно его дерет, говоря: «Я тебе говорю перестань шалить». Тогда я сказал кому-то, стоявшему около меня, что вот теперь Владимир Александрович дерет его за уши, а когда пройдет несколько десятков лет если он этого не забудет, то как бы он ему этого не припомнил.

К сожалению, то о чем я говорил, случилось гораздо раньше, чем я предвещал, так как Император Александр III умер после 13 лет царствования и совершенно неожиданно на престол вступил молодой человек, который совсем не был подготовлен к роли Императора. Это и был тот самый мальчик, которого Владимир Александрович не далее, как около одиннадцати лет перед тем, драл при всех за уши в царских комнатах Киевского вокзала.

Но нужно сказать, что, с одной стороны, Император Николай II по душе очень добрый человек, в особенности, по отношению к своей семье (может быть, эта доброта является одним из крупных его недостатков, потому что вследствие этого он весьма распустил царскую семью), а с другой стороны, Владимир Александрович был благороднейшим и прекраснейшим человеком; понятно, что при таких обстоятельствах Императору Николаю II не приходилось припоминать Владимиру Александровичу те мучения, которым он от него подвергался.

Император Николай II очень любил Владимира Александровича, и тот с своей стороны весьма уважал Императора Николая II, хотя Владимир Александрович, как человек боле опытный, более культурный и более умный, не мог не чувствовать многих погрешностей в управлении государством, погрешностей, которые, к сожалению, так сильно расшатали империю, о чем я буду иметь случай много раз говорить далее.

Теперь же я скажу только, что одной из причин этого было то, что Император Николай II вступил на престол совсем неподготовленный к роли Императора. Многие винят Императора Александра III в том, что он его не подготовлял, фактически, пожалуй, это и верно, но с другой стороны Император Александр III никогда не мог думать, что он так скоро умрет и потому, естественно, что он все откладывал на будущее время подготовление своего сына к занятию престола, находя его еще слишком молодым человеком, чтобы заниматься государственными делами.

После поездки Императора Александра III в Киев, о чем я уже рассказывал, Государь через несколько лет ездил на маневры на одну из станций Юго-Западных дорог, лежащую между Брестом и Белостоком.

Я хочу теперь рассказать относительно этой поездки Государя.

Но ранее нежели рассказать о второй поездке, я хотел бы дополнить мой рассказ о первой поездке Государя.

Это было вечером, довольно уже поздно, я думаю часов в 11 вечера. Когда же утром все повставали, то Цесаревич Николай и Великий Князь Георгий, когда поезд останавливался на станциях, постоянно выбегали из вагона и бегали осматривать буксы вагона и паровоз. Гувернер постоянно говорил им, чтобы они этого не делали, но они все-таки каждый раз выбегали, так что я все время боялся, как бы не оставить на какой-нибудь станции Цесаревича Николая и Великого Князя Георгия.

Теперь возвращусь к рассказу о второй поездке Императора Александра III. Когда совершилась эта вторая поездка – я уже был управляющим Юго-Западных ж. д. Император проехал прямо на станцию Юго-Западных ж. д., лежащую к северу от Бреста и находящуюся невдалеке от него. Там он остановился в замке одного помещика поляка около станции.

В это же время приезжал и Великий Князь Николай Николаевич старший, который сделан был фельдмаршалом и которого Император Александр III не особенно долюбливал – потому что, не говоря уже о том, что они расходились во взглядах на военную службу, но даже и в личных характерах между ними было большое несходство. Император Александр III был очень простой, скромный и тихий человек, с очень мягкими манерами, а Великий Князь фельдмаршал Николай Николаевич был человек шумливый. Так, напр., я помню, что когда вслед за Императором, Великий Князь Николай Николаевич приехал на станцию, то первым делом, выйдя из вагона, он крючком своей палки захватил за шею одного инженера, барона Таубе, и чуть-чуть не свалил его с ног. Вот такие манеры, такие, можно сказать, экспромты, которыми отличался Великий Князь Николай Николаевич, совсем не подходили к спокойному, тихому и очень скромному характеру Императора Александра III.

Вот на этой станции (о которой я упоминал выше), или вернее полустанции так как на ней кроме комнат для служащих, были всего две маленькие комнаты и не было даже буфета, Государь пробыл несколько дней.

Как только на эту станцию приехал Император Александр III, утром ко мне пришел генерал-адъютант Черевин, состоявший начальником охраны Государя, и спросил меня: сколько времени потребуется, чтобы доставить из Петербурга до этой станции мундир Государя, так как Император Вильгельм (старик), узнав о маневрах и о том, что Государь будет в Бресте, пожелал Его приветствовать, и поэтому посылает к Нему своего внука – Вильгельма. – Государь же хочет поехать в Брест, чтобы там встретить молодого Вильгельма и таким образом избавиться от присутствия его на маневрах, которые уже почти кончились. Для того, чтобы встретить Вильгельма в Бресте, Государю нужен был Его прусский мундир. Я ответил Черевину, что мундир можно доставить (помнится, я сказал) в 48 часов в том случае, если мундир этот будет послан экстренно на паровозе, т. е., чтобы из Петербурга был отправлен паровоз, который, пробежав известное расстояние, заменялся бы другим, при таких условиях фельдъегерь, который повезет мундир, может его доставить через 48 часов. Генерал-адъютант Черевин на это согласился и сделал все надлежащие распоряжения. И, действительно, мундир пришел вовремя – помню – на рассвете, а утром этого же дня маневры были окончены, и Государь экстренным поездом выехал вместе с Императрицей (детей, кажется, с ними тогда не было) на станцию Брест.

Я, конечно, все время сопровождал поезд и у меня в памяти врезалось следующее маленькое – как кажется – но очень характерное обстоятельство:

Когда мы подъехали к станции Брест, то не успел Государь выйти – как с другой стороны, по направлению из Варшавы – подходил поезд, в котором хал молодой Вильгельм. Император Александр III вышел на платформу, он был в прусском мундире и в своей русской шинели; тут же стоял почетный карауль. Когда поезд принца Вильгельма подходил к платформе, где стоял Император, то Александр III снял шинель и отдал ее своему лейб-казаку, все время находившемуся недалеко от Государя.

Государь встретил молодого Вильгельма, а затем прошелся с ним около почетного караула и, когда эта церемония была окончена, то Император обернулся и громко закричал своему казаку, который в это время несколько отдалился: «Дай шинель». Тогда этот принц Вильгельм, понимавший несколько слов, по-русски, сразу бегом направился к казаку, схватил шинель, сейчас же притащил ее к Императору и надел ее ему на плечи.

Я тогда политикой совсем не занимался, но видя это, подумал, и боится же Вильгельм Императора Александра III. – И, действительно, когда Вильгельм сделался Императором (известно, что Его отец царствовал всего несколько месяцев, так как умер от рака в горле), – то страх, который внушал к себе Император Александр III принцу Вильгельму – остался, по-видимому, и у Императора Вильгельма, который очень боялся личности Императора Александра III.

Я помню, впоследствии, мне пришлось слышать от самого Императора Вильгельма, что личность Александра III производила на него сильное впечатление. Он говорил мне: «Вот это, действительно, был самодержавный Император».

И, действительно, фигура Императора Александра III была очень импозантная; он не был красив, по манерам был скорее, более или менее, медвежатый; был очень большого роста и комплекции, причем при всей своей комплекции он не был особенно силен или мускулист, а скоре был несколько толст и жирен, – но тем не менее, если бы Александр III явился в толпу, где бы совсем не знали, что он Император – все бы обратили на эту фигуру внимание. Он производил впечатление своею импозантностью, спокойствием своих манер и крайнею, с одной стороны, твердостью, а с другой стороны – благодушием в лице.

Я имел счастье быть близким к двум Императорам: к Императору Александру III и к ныне царствующему Императору Николаю II; обоих я знал очень хорошо.

Император Александр III был несомненно обыкновенного ума, и совершенно обыкновенных способностей и, в этом отношении, Император Николай II стоит гораздо выше своего Отца, как по уму и способностям, так и по образованию. Как известно, Александр III совсем не приготовлялся быть Императором. Старший брат Его Николай Александрович, который уже совсем взрослым умер от чахотки в Ницце, сосредоточивал на себе внимание отца Его – Императора Александра II, так и Императрицы Марии Александровны; что же касается будущего Императора Александра III, то, можно сказать, Он был несколько в загоне; ни на Его образование, ни на Его воспитание особого внимания не обращали, так как все внимание, как я сказал, и отца, и матери, и всех окружающих было сосредоточено на Наследнике Николае, который по своей наружности, по своим способностям и блеску, который он проявлял – был несравненно выше своего брата Александра.