Текст книги "Кремлевский детектив. Василий Блаженный"

Полгода он перебивался случайными заработками – от разгрузки машин и подметания улиц до перевода каких-то случайных текстов. Денег хватало едва на то, чтобы оплачивать растущие счета за квартиру и кое-как кормить себя.

Но не это было самым страшным для Федора. По-настоящему неприятным оказалось то, что он буквально чувствовал, как страна списывает его в расход. Ведь Смирнов всегда полагал себя очень полезным и нужным, исключительным элементом громадной государственной машины. А оказалось, что он просто утиль. Федор не замечал, как эта обида становилась для него идеей-фикс.

Чтобы хоть как-то компенсировать свою неполноценность, Смирнов стал заниматься оппозиционной деятельностью. Он клеил листовки с обличением преступлений нынешнего режима, писал статьи во второсортные газетки, выходившие на рыхлой бумаге и распространявшиеся с рук у метро. Кстати, статьи его публиковали неохотно и если публиковали, то только потому, что бульварные экстремистские газетки всегда остро нуждались в неадекватных авторах, порождающих на свет «шедевры» сомнительного качества.

Эта деятельность тоже не вызывала у Смирнова удовлетворения. Он постоянно хотел для себя большего, он с детства помнил про свою исключительность. И то, что мир не хотел ее разглядеть, с каждым месяцем злило его все больше.

Смирнов постоянно сравнивал свое положение теперь и то, которое должно было быть исходя из расчетов и мечтаний. Утраченные перспективы были настолько приятны, что однажды Федор решил: он должен отомстить. Приняв такое совершенно новое для себя решение, Федор Смирнов просто впал в состояние восторга и не потрудился довести его до логического завершения, ответив на самый важный вопрос: кому именно отомстить?

Глава 4

Первое рабочее совещание, посвященное обнаруженной террористической угрозе, началось ровно в пять вечера. Полковник Веденеев, сочувственно поглядев на взмыленный личный состав, позвонил в кафе и попросил организовать чай с бутербродами.

– А Кэрролла читать по ролям будем? – ехидно спросил Артем – единственный, кто еще не успел по-настоящему прочувствовать напряжение текущего дня.

– Персонально тебя я заставлю прочитать код операционной системы «Виста». Вслух и с выражением, – буркнул полковник.

Оперативники расхохотались, а компьютерный гений отдела увял и сел в самый дальний конец стола.

– Ладно, не прячься. Чаепитие у нас сегодня, по всей видимости, и вправду безумным будет, – невесело пошутил Марголин.

На сей раз в комнате совещаний собрался весь Отдел быстрого реагирования, без исключения. Хотя сколько там этого отдела, по большому счету – несчастных пятнадцать человек. «Блиц» с самого начала задумывался как чрезвычайно компактное подразделение, своего рода ядро, к которому можно было прицепить все что угодно, в зависимости от задачи, которая стояла перед «спринтерами» на данный момент.

– Докладывайте, – сказал Веденеев, когда все расселись.

Неверов и Марголин обменялись короткими взглядами. Оба они успели вгрызться в дело, попробовать его на ощупь, оба что-то отыскали. Клим кивнул, показывая, что начнет первым. Как ни крути, но чисто хронологически его часть расследования была раньше.

Вкратце обрисовав ситуацию с Лузяниновым и незадачливым водителем Марченко, Клим перешел к главному:

– Эксперты осмотрели «газель». К сожалению, вести у них исключительно безрадостные – в кузове обнаружены следы чистого гексогена. Марченко говорил о десяти мешках, каждый из которых весил килограммов по шестьдесят. Итого мы можем говорить о шестистах килограммах гексогена. Далее. На складе, официально значившемся как склад строительных материалов, мы нашли те же следы гексогена и парафина, применяемого как флегматизатор. То есть можно говорить смело: наши злоумышленники намерены делать бомбу. И если судить по количеству бризантного вещества – очень солидную бомбу. Я бы даже сказал: чертовски большую.

– Или много маленьких, – заметила Ольга.

– Не исключено, – кивнул Неверов, – Причем на текущий момент обе версии равновероятны и равновозможны. Определять, какая истинная, будем по ходу жизни… Собственно, у меня все. Сигизмунд, давай теперь ты.

Майора Марголина, обладателя совершенно феноменальных имени-отчества Сигизмунд Аскольдович, звали Гизмо всегда, кроме официальных встреч, подобных этой.

– Гараж, откуда Марченко забирал взрывчатку, был заминирован. Мощность взрыва оценивается килограммом в тротиловом эквиваленте. Но вещество, применявшееся в бомбе, – тот же самый гексоген, что и в кузове автомобиля Марченко. Мы уже начали поиски производителя – в ближайшее время ждем результатов. Саперы говорят, что взрывное устройство самодельное, не очень сложное. При этом делал его человек, знающий предмет, не любитель. У нас погибли два человека, раненых не было. Контужен штатский – копался в гараже через один от взорвавшегося… Чтобы террористы не догадались о том, что мы встали на их след, я запустил легенду о том, что в гараж пытались проникнуть воры. Соответствующее сообщение уже прошло в дневных новостях по радио. На всякий случай установлена слежка за гаражами. Вдруг террористы решат лично проверить данные.

– Не очень эффективно, – покачал головой Иванов. – Там, наверное, много народу интересуется что да как. Ну и вы уверены, что «вратари» расскажут то, что надо нам, а не террористам.

– Только один «вратарь» в курсе что и как, – покачал головой Марголин. – Это тот, кто нам открывал. Мы его взяли на время под стражу. Вроде как для проверки. Продержим три дня и отпустим с извинениями. Потому что, я так думаю, террористы если и появятся на месте происшествия, то сразу. Что до хозяина, то он и подавно рад сотрудничать. Это ведь его кооператив теперь может по миру пойти от недоверия граждан.

– А как насчет разного рода зевак? – спросил Иванов.

– Да зевак-то, можно сказать, и не было вовсе, – ответил Марголин. – То есть были какие-то дачники, выезжавшие с территории гаражного комплекса, но я так думаю, когда они узнают, что там рвануло, их еще неделю не затащишь в эти гаражи.

– Единственное, на что я бы сделала упор, – вступила в разговор Ольга Крамник, – так это на подозрительность преступников. Они могут просто проигнорировать все наши попытки что-то им опровергать. И просто принять как факт: если гараж взлетел на воздух, то, значит, ФСБ взял след.

– Хорошо, допустим. И что они тогда предпримут? – спросил Веденеев. – Залягут на дно?

– Сомневаюсь, – покачал головой Клим. – Шестьсот килограммов гексогена, вы только подумайте, что это такое! Если преступники получили настолько масштабный груз, то можете не сомневаться: дело им тоже предстоит весьма серьезное. А серьезные дела имеют одно свойство: они отменяются с большим трудом. Тем более Гыча Лузянинов утверждает, что речь идет о ближайших днях. Улавливаете мысль? Это уже никак не стадия подготовки, это финишная прямая. Я голосую за то, что террористы будут продолжать работать над своим планом. Тем более: ну рассудите сами, что они нам оставили? Следы гексогена, весьма сомнительный словесный портрет того, кто арендовал гараж у владельца, и туманное предупреждение Гыче. Это если брать прямые данные. С гулькин хрен, если по совести.

– Косвенные улики в подобных делах всегда важнее, – покачала головой Крамник. – Террористы, если они не дураки, обязательно должны это понимать.

– Я знаю, – кивнул Клим. – Но надеюсь, речь не идет о том, чтобы свернуть расследование и спокойно ждать, пока эти шестьсот килограммов гексогена разворотят какой-нибудь «Ашан» вместе с посетителями или разнесут «Боровицкую» в час пик.

– Ага. А кто все эти шесть центнеров в метро пронесет? Толстая шахидка Фатима под видом безразмерного одеяния? – проворчал Веденеев.

– Я для примера. Понятно, что метро для такого веса кажется маловероятной целью. Если только и в самом деле речь пойдет не о нескольких бомбах меньшего размера, – отмахнулся Неверов.

– Если бы да кабы… – вздохнул полковник. – Что у остальных?

– В ближайшие две недели в Москве не намечается значимых общественных мероприятий массового характера. То есть взрывы просто в толпе можно исключить, – сказала Ольга. – На данный момент прорабатываются версии с гипермаркетами и метрополитеном. Также проверяем возможность взрыва в концертном зале или на стадионе во время музыкального мероприятия. Вот, например, через неделю в «Лужниках» выступление «Aerosmith». Ожидается около десяти тысяч зрителей. Вполне подходящая мишень. Мы уже начали собирать информацию от агентурных источников, чтобы либо подтвердить, либо опровергнуть подозрения. Ждем ее поступления стразу после полуночи.

– Понятно. А дети кибернетики что скажут? – повернулся полковник к Гвоздеву.

– Анализ электронной почты ничего подозрительного не показывает. Ключевые слова, по которым срабатывают фильтры, повторяются в пределах статистической нормы. Хотя фильтры – это не показатель. Перлюстрация почты личностей, находящихся у нас на контроле, тоже ничего не дает. И вот как раз это заставляет насторожиться: если речь идет о том, что никто из известных нам людей, замешанных в терроризме, не участвует в предстоящем инциденте, то очень трудно будет понять, в каком направлении вести поиски. А всю информацию мы профильтровать не сможем.

– Всю и не надо, пожалуй, – сказал Неверов. – Я подумал о том, что шестьсот килограммов гексогена – это такой груз, который и не достанешь так запросто и провозить придется с большим риском. Рискну нарваться на всеобщее неодобрение, но мне кажется, что здесь непременно замешан какой-то высокий чин.

В кабинете повисла тяжелая тишина. Неверов на самом деле никого не удивил. Но с учетом того, какую нервотрепку гарантировало это подозрение, все старались хоть немного потянуть время с его озвучкой на людях.

– Неверов в своем репертуаре… – проворчал полковник Веденеев. – Ему, по всей видимости, не дают покоя лавры героев остросюжетного кино. И майор горит желанием хотя бы раз за свою карьеру раскрыть заговор в правительстве…

Тот, кто знал Анатолия Леонидовича лично, легко распознали в его словах горький сарказм. Полковник принял слова подчиненного всерьез и теперь просто хоть как-то разряжал потяжелевшую атмосферу.

– Я должен это понимать как разрешение начать работу с источниками в правительственных кругах? – уточнил Клим.

– Погоди, майор, а может, это все-таки работа кого-то из посторонних? – вздохнул Марголин. – Да после грузинского конфликта мы уже успели отловить достаточно желающих устроить в Москве бойню. Почему ты решил, что это не один из них?

– Масштаб несопоставим. По ходу наших задержаний самое большое количество взрывчатки было у Библешвили – семнадцать килограммов самодельного аммонала. Здесь в двадцать раз больше, причем не самодельного, а промышленного, высококачественного вещества. Так что пахнет большими деньгами, замешанными в этом деле. А большие деньги в случае с Россией – это всегда правительственные круги.

– Ладно, я скоординирую наши действия с контрразведкой, – черкнул что-то на листе полковник Веденеев.

Самым удручающим было то, что на текущий момент информации набралось очень мало. Почва для старта была зыбкой и грозила провалиться под «спринтерами». Впрочем, им к подобным раскладам было не привыкать…

– Личные соображения есть? Что могут взрывать таким количеством гексогена? – спросил Веденеев.

– Я склоняюсь к тому, что это будет один крупный террористический акт. То есть злоумышленники собираются подкладывать взрывчатку под какое-то большое здание, – предположил Неверов. – Причем я думаю, что наши мысли относительно гипермаркетов типа «Ашана» или «Икеи» надо исключить. Поясню. Если цель террористов заключается в том, чтобы убить как можно больше людей, то они подходят хорошо. Особенно в выходные дни, когда народ приезжает за покупками. Но зачем столько взрывчатки, если можно обойтись меньшими количествами, просто применить ее с умом. Например, использовать не чистую взрывчатку, а поражающие элементы. Начини взрывпакет рублеными гвоздями, грохни его в толпе – и эффект будет ужасающий. А шесть центнеров – это Кремлевскую стену обрушить можно… если бы в данном поступке имелся хотя бы какой-то серьезный смысл.

– А что, у всех террористов обязательно должно быть чувство здравого смысла? – пожал плечами Марголин. – Может, они просто хотят грохнуть что-то такое, чтобы было эффектно.

– Угу и вот так одним махом почти полмиллиона долларов по ветру! – проворчал Веденеев. – Не слишком ли дорогое удовольствие, если учесть, что реального толку от такого взрыва – только пшик! Заново отстроить здание – дело нехитрое, даже если речь идет о чем-то уникальном. Вон, у нас Христа Спасителя построили, а большевики его качественно разломали.

– Я думаю, что Анатолий Леонидович прав, – кивнул Неверов. – Взрыв должен не только разрушить что-то очень большое и прочное, но еще и унести жизни значительного количества людей. Только тогда это будет иметь реальные последствия для общества.

Неверов еще не знал, что в этот раз он немного ошибается.

* * *

Это предприятие было образцовым. И самое интересное, что не понадобилось абсолютно никакой помощи со стороны «приглашенных варягов», чтобы заурядный молокозавод стал форпостом крупного концерна по производству молочных продуктов. Только и понадобился новый директор, который всей душой радел за дело, не поленился повыгонять с работы алкоголиков и разгильдяев, закупить новое оборудование и технологии. А затем директор сделал еще один шаг, который при всей своей очевидности был куда менее стандартным. Он нанял по-настоящему хорошего дизайнера для разработки внешнего вида упаковки продукции и неплохих рекламщиков, которые сделали этому товару яркий, запоминающийся промоушн. И теперь москвичи весьма охотно голосовали рублем за продукцию под маркой «Деревенский рай».

Вырос ассортимент продукции. Если раньше комбинат выпускал только молоко и кисломолочные продукты, то теперь была запущена линия по изготовлению сыров, йогуртов и разнообразной сладкой продукции для ребятни.

Год назад торговая марка «Деревенский рай» выиграла тендер на поставку молочных продуктов в детские сады Северо-Западного административного округа Москвы. Молоко, сливки, кефир, творог, глазированные сырки – все для того, чтобы дети росли здоровыми и крепкими.

Федор Смирнов работал на линии по производству глазированных сырков – собственно, он следил за тем, чтобы сладкая творожная масса равномерно поступала из чана на формовочные дорожки, чтобы не засорялись разливочные лотки. Кроме того, он запускал специальный электромотор, который перемешивал сырье перед тем, как начать его разливать.

Молочный комбинат работал в три смены. Сегодня Смирнов заступил на дежурство в ночь. Он появился на проходной ровно за пятнадцать минут до начала смены – как и обычно. Поздоровался с охранником, предъявил пропуск, показал содержимое небольшой наплечной сумки. Там, тоже как обычно, лежало три бутерброда в пергаментной бумаге и металлическая пол литровая фляга. В такой фляге Федор уже добрый месяц приносил на завод морс, который пил по ходу смены, чтобы не отбегать лишний раз от рабочего места.

Все ничего, только сегодня фляга была не та. Впрочем, охранник не слишком разбирался – он не раз уже видел этот сосуд и даже пару раз проверял его содержимое, когда Федор приходил на работу. Охранник знал, что этот серенький мужичок никогда не был замечен в попытках унести с предприятия что бы то ни было. Да и репутация-то у него была исключительно положительная – одно время лицо Смирнова красовалось на Доске почета в цеху.

Миновав проходную, Федор вместе со всеми пошел к раздевалкам. Рядом с ним топало немало таких же работяг, среди которых имелись и его знакомые. Федор обменивался с ними привычными рукопожатиями, отпускал и получал ничего не значащие дежурные замечания на самые разнообразные темы – от результатов недавнего футбольного матча до нерадивых соседей, затопивших слесаря из цеха по производству кефира. Но мозги Смирнова были в это время заняты совершенно другими делами. В частности, он ловил себя на уверенности в том, что на его сумку направлены глаза каждого человека, который находится в зоне досягаемости прямого взгляда.

Конечно, это было всего лишь паранойей. Смирнов, при всей его готовности отомстить за себя и свою жизнь, все-таки был обычным человеком, никогда не занимавшимся предосудительной и тем более противозаконной деятельностью. Мозгом он понимал, что нет и не может быть в его сторону больше взглядов, чем обычно. Но одно дело понимать, а совсем другое – испытывать какой-то спектр эмоций. Голова понимает, а сердце живет своей жизнью, колотится с частотой, превышающей все возможные пределы, и адреналин от этого в кровь брызжет разве что не стаканами.

Честно говоря, Смирнов упорно думал, что ему не дадут добраться до рабочего места. Вот буквально из ниоткуда выскочат люди в форме или штатском, повалят на землю, замкнут на запястьях ледяную сталь наручников. И все, что он придумал, пойдет прахом.

Но вот Федор добрался до раздевалки. Здесь царила белоснежная чистота, стерильность. И по большому счету практически так и было. Влажную уборку в этом помещении делали не менее четырех раз в день, а дважды в день включали на полчаса кварцевую лампу, висевшую под потолком. За чистотой на молочном комбинате следили просто фанатично.

Федор переоделся в белый халат, рабочие брюки из серой синтетической ткани, матерчатые бахилы и шапочку из клеенки. Закончив, он стал просто неузнаваем – стандартная униформа работника молочного комбината «Деревенский рай» была просто непревзойденной по части обезличивания сотрудника.

Металлическая фляга перекочевала из сумки Смирнова в застегивающийся карман халата, как, впрочем, и обычно, когда он заступал на смену. Покончив с переодеваниями, Федор на минуту остановился – ему по-прежнему было как-то дико осознавать, что в ближайшее время он станет человеком, совершившим поступок. Он осуществит месть, он вернет себе гордость взамен бесцельно потраченной жизни!

Стараясь не смотреть по сторонам на других, чтобы глаза не выдали его, Смирнов направился в цех. Коридоры молочного комбината были такими же белоснежными и стерильно чистыми, как и раздевалка. Можно сказать, что они ничем не отличались от продукции «Деревенского рая», – она тоже была белоснежной и чистой.

Цех шумел, хотя это был ровный и почти что уютный звук. Не сравнить с каким-нибудь металлообрабатывающим или деревообрабатывающим предприятием. Тем более в этом цехе пахло совсем по-другому. Ванилин, творог, шоколад – все это перемешивалось в сытный букет, от которого начинали течь слюнки у любого, кто либо оказывался здесь случайно, либо работал не так давно. Понятно, что у людей, работавших в «творожном» цеху давно, рефлексы несколько притупились. Хотя, может и к лучшему: усиленное слюноотделение – не лучший спутник рабочего настроения.

За вычетом всех сопутствующих обстоятельств смена начиналась неплохо. Огромный чан, где смешивалась творожная масса для глазированных сырков, сыто урчал где-то в недрах своего металлического нутра. Струйки полужидкой, еще не застывшей творожной гущи текли на лотки и убегали в несколько окошек. За этими окошками находилась основная линия цеха – формовочная. Там массе придавали форму бруска, рубили на ровные кусочки и отправляли под сопла глазировочных аппаратов, которые проливали на творог темно-коричневую глазурь. Потом почти готовые сырки уходили в другой цех, где их охлаждали. Ну а финальной стадией производства было одевание готового лакомства в яркую, нарядную обертку.

Поглядывая на чан, Федор думал о том, что, наверное, это все-таки не очень хорошо, что смена идет так ровно и гладко. Надо хотя бы раз за смену открыть крышку и заглянуть внутрь. Всего на минутку – больше не надо. И он гарантированно успеет сделать свое дело.

Для тех, кто не был ни разу на ночной смене, надо пояснить, что это – весьма занудная штука. Особенно для людей, которые обречены не столько заниматься какой-то деятельностью, сколько следить, чтобы не произошло какого-то сбоя в налаженном процессе. Это усыпляет и убаюкивает похлеще любой колыбельной.

Мудрено ли, что сегодня для Федора минуты тянулись особенно тяжко? Казалось, что смена вообще никуда не движется. И вместе с тем желтовато-белые струи творожной массы все текли и текли на лотки, и не было в них ни единого изъяна, как будто бы в насмешку над тем поступком, который намеревался совершить Смирнов.

Федор поймал себя на мысли о том, что ему хочется заснуть на рабочем месте. Может быть, это заставит сработать закон подлости из числа тех, которые мистическим образом призывают трамвай на каждую закуренную сигарету и прячут вещь, которую ты ищешь, в самый дальний ящик стола вне зависимости от того, с какого из них ты начинаешь поиск. Ему так и представилось, как слипаются глаза, как он медленно погружается в ровное теплое забытье, еще не сон, но уже его преддверие. И вдруг – что-то летит кувырком в производственном процессе, и можно спокойно заниматься тем, что ему полагается делать, то есть устранять неполадки в работе линии.

Ожидание было непростым, но утешало то, что никогда не бывало такого, чтобы линия всю смену проработала без единого сбоя. Мелкие неполадки возникали с завидной регулярностью, хотя оборудование было импортным. Зато и исправлялись они буквально в течение нескольких минут. А если нет, то включалась резервная линия, и процесс производства не останавливался.

И вдруг – случилось. Ровный гул насосов и шелест творожной массы, льющейся из сопел, вдруг нарушились странным хлюпаньем. Из трех сопел творог на пару секунд перестал течь, а потом полетели в разные стороны какие-то ошметки, неопрятными кляксами растекаясь по стенам и полу.

– Линия, стоп! – Федор еще не успел понять, что, кажется, его время все-таки пришло, а горло уже выкрикнуло полагающиеся слова. В то же самое время правая рука потянулась к красной кнопке, и насосы смолкли. Федор быстро подбежал к чану, повернул запорные ручки и откинул крышку.

Причина неисправности была на виду – два шланга немного сместились, так что образовался узел, через который творог не мог просочиться. Эта работа была минут на пять. Но по сути Смирнову и этого времени было достаточно.

Он сноровисто распутал перехлест, снял и продул мундштуки шлангов, проверил, нет ли протечек рабочей смеси из насоса, не забилась ли воздухозаборная решетка. И наконец, убедившись, что все в порядке, Смирнов расстегнул карман и вытащил из нее стальную фляжку. Отвинтил крышку и стал лить прозрачную жидкость в творожную массу. Тонкая струйка вырывалась из горла, разрывалась на множество искристых капелек и падала вниз, оставляя на творожной массе множество быстро затягивающихся язвочек.

По металлическому трапу вдруг застучали быстрые шаги. Федор понял: мастер цеха захотел проверить лично, что там произошло на раздаче. Кажется, Смирнов попался, потому что он не успевает спрятать флягу ни при каком раскладе.

Мастер – толстый краснолицый усач – взбежал по лестнице к чану. Федор, не слишком-то соображая, что делает, поднес флягу к губам и сделал большой глоток. Жидкость внутри была солоноватая с горчинкой, немного пахла химией и чем-то напоминающим перекисшее тесто. Неприятное питье, но Смирнов даже не поморщился.

– Что тут? – спросил мастер.

– Да шланги перепутались. Я уже все починил, – ответил Смирнов, опуская крышку чана. Повернул запоры и нажал кнопку. Примерно минуту чан просто гудел – масса перемешивалась. Потом ровные бело-желтоватые потоки хлынули на лотки фасовочной линии.

– Ну поглядывай тут, чтобы все нормально, – одобрительно кивнул мастер, хлопнул Федора по плечу и шумно потопал куда-то в цех.

Смирнов, двигаясь ровно и спокойно, как машина, положил флягу в карман и застегнул липучку. Странное дело: он только что убил себя, но почему-то не испытывал по этому поводу ровным счетом никаких эмоций. Такое чувство, что это было совершенно закономерно и правильно. А может быть, все именно так и было. В конце концов, месть – такая вещь, которая сама по себе может стать смыслом жизни, а после того, как человек свершит возмездие, иногда и жить не надо.

Месть Федора Смирнова свершилась. Он заплатил неблагодарной стране тем, что она заслужила, он сделал так, что она лишится изрядного куска своего будущего, воплощенного в тех детях, которые в ближайшие дни съедят глазированные сырки, выпущенные линией, на которой работал Смирнов.

Возможно, Смирнов еще мог бы задуматься над своим поступком, если бы не выпил той же жидкости, которую вылил в творожную массу. Получалось, что его ждет смерть в те же сроки, как и детей. Выходило, что Федор совершил возмездие и над собой. И он думал, что это вполне справедливо…

Работа шла своим чередом. Смирнов отрешенным взглядом смотрел вдаль и шептал что-то. Возможно, это была молитва. А может, и нет – он сам не смог бы дать нормального ответа, если бы кто-то спросил.

Смирнов решительно ни о чем не жалел. И наверное, это было самым страшным в том, что произошло.