Текст книги "Пастыри. Черные бабочки"

– Ну не призраки же это все сделали! Чертовщина какая-то! – не выдержал Илья.

– Именно что чертовщина, Илюха! – Громыко скривился. – Теперь внимательно слушайте, к главному подхожу.

У всех потерпевших в биографии есть только два маленьких, ничтожных объединяющих эпизодика. В одна тысяча девятьсот восемьдесят замшелом году все они, все девять, работали в некоем пионерском лагере. На разных должностях, в разные смены, но работали! Это – раз!

И у всех у них за какое-то время до того, как они оказались в Подмосковье, в жизни начали случаться неприятности. Да чего там – неприятности, бляха-муха, жизнь начала рушиться! Конкретно, такая непруха навалилась – только держись! Это – два!

Громыко шумно выдохнул и опрокинул стакан. Пока он закусывал пряником, за столом царила напряженная тишина.

– М-да… – протянул наконец граф и покачал головой. – Дело и впрямь попахивает вмешательством потусторонних сил. А карта с отметками мест убийств у вас есть, Николай Кузьмич?

Громыко молча вытащил из папки и протянул Торлецкому пятнистый кусок карты Московской области, покрытый красными кружками и стрелками. Граф, Яна и Митя склонились над ним, разглядывая зловещий многоугольник.

– Лагерь… Пионерский лагерь… – задумчиво пробормотал Илья, что-то припоминая.

– Илюха, ты чего? – не понял отставной майор. – Да не ломай ты голову, мы весь этот лагерь проверили на сто рядов. Был, был там какой-то инцидент, дети в тайге пропали, с концами. Первое, что на ум приходит, – месть родителей. Но они, родители эти несчастные, тут ни сном ни духом! Во-первых, многих уже и в живых-то нет, кто спился, кто руки на себя наложил, кто в аварию попал, а во-вторых, у всех ныне живых алиби стопроцентное – не было их в Подмосковье в последние годы. Сто пудов – не было…

– Почему вы так уверены, Николай Кузьмич? – оторвался от карты Торлецкий.

– Да потому что все они живут в городе Иркутске и Иркутской области, – махнул рукой Громыко, и закончил: – И вот когда вся эта жуть мистическая навалилась на меня, позвонил я знакомцу одному, из бывших гэбэшных волков. Он консультантом в бригаду ту межведомственную вошел, кстати. Встретились мы, посидели, выпили. Я ему в общих чертах тему обозначил, а он мне в ответ: «Существуют вещи, ни объяснить, ни бороться с которыми мы не в состоянии. Этот случай – из такого ряда. Здесь чужая воля. И чужой разум. Лучше не трогать этого. Мы все воображаем себя охотниками, а на самом деле всего лишь улитки, что выползли на рельс. Поезд пройдет – и уцелеют лишь те, кто не успел залезть повыше. От остальных ничего не останется. Совсем. Понимаешь?»

И это не капитанчик какой-то, а целый отставной генерал Комитета государственной безопасности Советского Союза мне сказал, понимаете? Вот тогда-то я и напил…

– Точно! Точно – Иркутск!! – вдруг заорал Илья, вскакивая, – а лагерь назывался «Юный геолог», так?!

У Громыко вытянулось лицо:

– Ну, так… А ты-то отку…

– Я вспомнил! Вспомнил! – снова перебил его Илья. – Зава, ну, то есть Вадим Завадский, мне рассказывал перед отъездом в Лондон. Мы с ним тогда еще поссорились… Короче, Пастыри эксперимент проводили. Там, в Сибири, прорыв Хтоноса случился, так они несколько высших марвелов использовали, чтобы какой-то темпоральный перенос осуществить. Но чего-то там не сложилось или наложилось одно на другое… В общем, дети пропали бесследно.

– Мать-твою-в-три-бога-душу! – грохнул Громыко кулаком по столу. – Пастыри! Я так и знал, в-рот-пароход…

* * *

– Нет, ну не Пастырские это методы! – кипятился Илья, стуча кулаком по столу. – Они бы памяти лишили, в дурку определили или еще какую пакость сделали. А резать, измываться – тут Хтоносом попахивает. Гадом буду – кубло там, поблизости. Вот на что хотите поспорю…

Давно остыл самовар и опустела бутылка «Реми Мартин». В гостиной графа Торлецкого бушевали страсти.

– Мозги скрипят – аж слышно! – откомментировал происходящее Громыко.

– Только толку нету, – мрачно поддакнул Митя и тут же процитировал: – «Благородный муж собьет масло даже из воды».

Версий и гипотез за час напридумывали кучу, но все они не выдерживали критики. Самый простой и верный путь, позволяющий найти хоть какую-то зацепку в этом запутанном деле, предложил сам Громыко:

– В лагере том пионерском, ети его в душу, персонала было пятнадцать человек. Где девять – мы все в курсе. Из шести оставшихся четверо умерли своей смертью в разные годы, от старости, от болезней – проверено. Один утонул, давно, в девяносто первом. Там тоже все чисто.

– Получается – остается один-единственный, как у вас выражаются, фигурант? – спросил Илья.

– Угу, – кивнул Громыко. – Его пробивали уже. Это некто Бутырин Василий Иосифович, 1965 года рождения, русский, несудимый, в прошлом школьный учитель, географ. В начале девяностых отложил он указку и тряпку, сморкнулся и двинул в бизнес. Успешно двинул, аж завидки берут. Создал фармацевтическую фирму, вышел на западных производителей, заключил дилерские контракты и развернулся по полной программе.

– П-асут-его? – поинтересовалась Яна.

– Нет, – угрюмо ответил начальник «Светлояра» и пояснил: – Летом прошлого года весь такой стабильный и отлаженный бизнес Бутырина вдруг пошел вразнос. Прокол за проколом, обвал за обвалом. В итоге обнищал наш Василий Иосифович, причем стремительно, в одночасье. Ну, а дальше по известной схеме…

– Я так думаю, – проскрежетал граф Торлецкий, – что этот господин – претендент на то, чтобы его хладное чело украсилось древнеславянской цифирью.

– Так все думают, – Громыко вздохнул, – вот только найти Бутырина ни муровцы, ни мы пока не можем. Квартира на жену записана. Причем она его выгнала, застав с блядежкой какой-то. Ну, Василий наш чемоданчик собрал, дверью хлопнул и отчалил в неизвестном направлении. Путешественник, япона-мама…

– С-ж-ной р-згов-ривали? – Яна покрутила пальцами в воздухе. – К-онт-кты-п-тались н-йти?

– Януля, ну за кого ты меня держишь? – Громыко печально усмехнулся: – И жену, и друзей, и родню, и приятелей, и партнеров по бизнесу опросили – нулево! Видать, крепко припечатало мужика – залег на дно и бухает небось с горя. Жена уж и сама не рада, ревет в три ручья. Короче, сильно подозреваю, что всплывет Василий Иосифович Бутырин только в виде трупака. И тоже где-нибудь в окрестностях станции Бобылино…

– Ну так что, господа сыщики, – подытожил граф, вставая, – рабочая версия у нас одна: по какой-то непонятной причине порождения Хтоноса уничтожают, причем очень жестоко, сотрудников скаутского, точнее, пардон …э-э-э, пионерского лагеря, видимо, считая их виновными в том, что произошло почти двадцать лет назад в сибирской тайге. Думаю, нужно совершить вояж к местам убийств. Не могу гарантировать, но, возможно, мне удастся обнаружить какие-нибудь следы проявления хтонических энергий…

– Вот это верно! – закивал Громыко, – давай, Анатольич, завтра и поедем. Ну, а мои ребята Бутырина продолжат искать, в параллель с ментами и фээсбэшниками. Авось кому-то и повезет…

– Ник-Кузич! – вдруг торопливее обычного прострекотала Яна, вертя в руках карту с пометками, – а-с-пис-ок ж-ртв-с-д-атами-у-б-йств-есть?

– Само собой. Только зачем тебе? – Громыко порылся в папке, вытащил несколько листочков, скрепленных степлером: – На вот. Но имей в виду – над ним такие зубры колдовали, такие спецы…

– Да-л-дно… – процедила сквозь зубы девушка, впиваясь глазами в список.

– Ну, чего ты там увидела? – Илья бесцеремонно заглянул через плечо Яны, и тут же получил ладошкой по лбу:

– Пр-валов, не-м-шай!

Внимательно изучив список, Яна подошла к компьютеру, за которым уже минут двадцать сидел заскучавший Митя.

– М-тяй, др-жочек, а-пр-бей-ка-мне-в-от-э-ти-д-аты! Ну-ч-то-в-э-ти-дни-б-ло, ч-го-не-б-ыло…

– Ага, – Митя шмыгнул носом и заклацал клавиатурой, изредка сверяясь со списком.

– Зря ты, Янка. Только время тратим впустую, – пожал плечами Громыко. Похмелье, побежденное на время коньяком, потихонечку возвращалось к майору, и он на глазах сдувался, как прохудившийся мячик.

– Попытка – не пытка, – вступился за свою пассию Илья, – делать-то все одно нечего. Федор Анатольевич, а самоварчик можно раскочегарить?

– Как выражается нынешнее поколение – легко! – улыбнулся граф, сверкнув изумрудными глазами, отсоединил от самовара трубу и снял крышку.

Минут пятнадцать прошло в ожидании. Громыко, страдальчески морщась, перебрался на диван, укрылся пледом и вскоре захрапел. Илья и Яна нетерпеливо приплясывали за спиной у Мити, а тот все вбивал и вбивал даты в поисковые и новостные сайты, изредка сохраняя данные в отдельном файле.

– Прошу! – Торлецкий широким жестом пригласил к столу, разливая чай.

– Митяй, ну как, есть чего? – не выдержал Илья, садясь на свое место.

– Сейчас-сейчас… Еще минуточку… – пробормотал тот в ответ и с удвоенной скоростью забарабанил по клавиатуре.

Минуточка растянулась в десять. Наконец Митя откинулся на стуле и выдохнул:

– Фу-у… Все!

Лазерный принтер по-воробьиному зачирикал, пожирая бумагу. Ловко выхватив из приемного стопку отпечатанных листков, Митя гордо шлепнул их на стол.

– Держите. Тут все – события, происшествия, народный календарь, погода, исторические даты, курсы валют и цены на нефть. Все, что нашел.

Илья и граф одновременно протянули руки к распечатке, но всех опередила Яна. Едва не опрокинув стакан с чаем, она подхватила результаты Митиных трудов и впилась в них взглядом, быстро пробегая глазами по строчкам.

– Ну?! – Илья опять заглянул через плечо подруги, – есть чего?

– Есть! – торжествующе выкрикнула Яна и чиркнула ногтем по бумаге. – Точно – есть! Новолуния!

От волнения девушка перестала тараторить, и заговорила медленно:

– Вот смотрите: убийство Кузнецовой Раисы Павловны, бывшей вожатой первого отряда, произошло 8 апреля, в новолуние. Убийство Шитикова Петра Ивановича, физрука, – 6 июня, тоже в новолуние. И Горошко Алла Эдуардовна, старший методист, была убита в новолуние, 5 августа! Митя! Быстренько давай фазы луны за два последних года!

– Ща я, ща! – азартно прошипел юный адепт боевых искусств и бросился к компьютеру. Спустя несколько минут принтер вновь заскворчал, выдавая нужные Яне данные.

– Ну-ка, ну-ка… – пробормотала Коваленкова, сличая даты. – Точно! Все сходится. Все убийства совершались в новолуния! Ритуал! Явно – ритуал!

– Снимаю шляпу перед вашей догадливостью, мадемуазель! – граф Торлецкий встал и щелкнул каблуками. – Вот и не верь после этого в женскую интуицию…

– Когда ближайшее новолуние-то у нас? – вдруг поинтересовался с дивана «спящий» Громыко.

– Двадцатого февраля, Ник-Кузич! – откликнулась Яна, сверившись с распечаткой.

– Стало быть, три денька у нас осталось, чтобы Бутырина найти, – задумчиво пробормотал отставной майор, откидывая плед, и тут же, безо всякого перехода, добавил: – Анатольич, давай, разбанковывай свои запасы. Чапай думать будет!

Граф фыркнул, но послушно отворил резную дверцу буфета и извлек высокую бутылку «Московского» коньяка.

– От цэ – дуже гарно! – почему-то по-украински сообщил Громыко, принимая коньяк, и уселся за стол вместе со всеми, встреченный бурными возгласами.

– А ведь можно еще и вот что… – неуверенно вклинился в общий хор Митя.

– Ну, давай, боец компьютерного фронта, делись, чего придумал? – спросил в наступившей тишине Громыко.

– Логово этих хтонических убийц можно вычислить. Ну, примерно хотя бы, – дрожащим от волнения голосом произнес «боец».

– Это как же? – не понял Илья.

– Дмитрий Карлович, не томите! – поддержал его граф.

– А вот как… – и Митя, цапнув со стола карту, сиганул к компьютеру…

– …Возьмем за точку отсчета время новолуния… – бормотал мальчик, лихорадочно вводя данные. – …А за середину временного интервала – время совершения преступления… В первом случае это – пять часов. Во втором – пять с половиной. В третьем… Тоже пять с копейками! Так, так… Получается…

Митя глянул на масштаб карты, попросил линейку и циркуль. Взрослые, переглядываясь, сидели молчком, терпеливо ожидая результатов.

– Ну все, готово! – и Митя положил карту на стол. Вокруг каждого места убийства, отмеченного на карте, он начертил окружности, а их общую область пересечения заштриховал карандашом.

– Ну и что это за начертательная геометрия? – хмыкнул Илья, разглядывая карту.

– Я, кажется, понял, господа! – улыбнулся Торлецкий, – Дмитрий Карлович посчитал время подхода от некой точки, совпадающее со временем новолуния, до места каждого убийства и отхода предполагаемых убийц обратно до искомой точки. А какую скорость движения вы взяли, Дмитрий Карлович?

– Людскую. Ну, человеческую, – смущенно ответил Митя, – пять километров в час…

– Ну, по лесу человек медленнее идет, – задумчиво проговорил Громыко, разглядывая заштрихованное шипастое пятно на карте. – Но в принципе, как вариант… Очень даже… А, Януль?

– Да-г-ений пр-сто! – Яна толкнула Митю в плечо, отчего тот привычно залился краской.

– Ну что же, господа! – Торлецкий пришлепнул карту ладонью. – Стало быть, завтра мы с Николаем Кузьмичом выезжаем на места убийств, ну и заодно посетим этот вот вычисленный Дмитрием Карловичем участок.

– А почему это выезжаете только вы с майором? – вскинулся Илья, – нам с Янкой тоже интересно!

– И мне! – пискнул Митя, уткнувшись в стакан с чаем.

– Дмитрий Карлович, у вас же завтра учеба! – посетовал Торлецкий.

– Завтра суббота, Федор Анатольевич! Родители опять на лыжах в Измайловский парк потащат кататься, – Митя скривился. – Уж лучше я с вами.

– Опасно это, – выпив коньяка и закусив кружком лимона, благодушно сообщил всем Громыко, – мало ли кого или чего мы там нароем…

– Да-л-дно, Ник-Кузич! – Яна стрельнула глазками и поправила челку, – где-н-ша-не-пр-опадала!

– Ну что же, – Торлецкий развел руками, – на том и порешили? Возражений нет?

Возражений не оказалось. Граф разлил коньяк, предусмотрительно плеснув вновь набирающему алкогольный вес Громыко на самое донышко, и поднял рюмку:

– Предлагаю выпить за успешное расследование этого весьма запутанного дела!

Выпили. Громыко пожевал мокрыми губами и причмокнул:

– А ничего у тебя коньяковский, Анатольич, даром что наш! И зачем я, дурень, на эту импортную отраву тратился?

Илья отставил в сторону опустевшую рюмку и принялся разглядывать заштрихованный Митиной рукой кусок местности на карте.

Кусок этот не выделялся ничем особо примечательным. Леса, просеки, болото. На самом краю притулилась деревенька Сорокино.

А в самом центре зловещей колдовской руной краснел сквозь карандашную штриховку Т-образный перекресток двух проселочных дорог…

* * *

Перед тем, как разойтись, граф попросил у всех минуточку внимания:

– Господа! Я хочу сообщить вам одну новость, Дмитрий Карлович уже в курсе. Думаю, вас это удивит. Итак: я приобрел автомобиль!

– Анатольич, а что за марка? – завистливо поинтересовался Громыко, – «Хаммер» небось?

– Ну что вы, Николай Кузьмич. Автомобилям, созданным в Североамериканских Соединенных Штатах, я не доверяю. Равно как и изделиям мастеров из страны Ямато, Страны утренней свежести, и их европейских коллег. Я приобрел скромный, как любит выражаться уважаемый Олег Трофимович, «аппарат», произведенный на Ульяновском автомобильном заводе.

– «Уазик», что ли? – ошалело выпучил глаза Громыко. – Ну и на хрена ж он тебе?

– Э-э-э, не скажите, любезнейший Николай Кузьмич! Иностранные автомобили, безусловно, отличаются повышенным комфортом, но в случае поломки я вряд ли смогу исправить ее самостоятельно. А мое авто я починю в любой точке земного шара – сам. Кроме того, меня вполне устраивают отличная проходимость и надежность работы всех агрегатов в самых неблагоприятных климатических условиях. Что же касается комфорта, то я приобрел модель «Хантер», у него современный… как это? Да, современный дизайн и удобный салон: мягкие кресла, есть даже специальные подставки для поддержания головы.

– Ну, если «Хантер» – то да! – глубокомысленно покивал отставной майор. – А где ты его держишь?

– Стоит мой железный конь в гараже у соседа Дмитрия Карловича, замечательного мастера Олега Трофимовича, вы все его знаете. Оттуда мы завтра и отправимся в нашу экспедицию.

– Ну дела! – покрутил головой Громыко и тут же спросил: – Анатольич, а права? Ты же… ну, типа мифологический персонаж, хе-хе. У тебя ж и паспорта-то нет…

– При современном развитии типографского дела не только на Западе, но и в нашем Отечестве, – ехидно ответствовал Торлецкий, демонстрируя знания классики, – это не являлось для меня сколько-нибудь трудным делом!

– А за погляд денег не возьмешь? – пробурчал Громыко, быстро выдернул из сухих коричневых пальцев графа блестящий прямоугольник прав и впился в них профессиональным ментовским взором.

– М-да… Не зря я ушел, – разочарованно протянул он спустя некоторое время, возвращая права владельцу. – Вот не знай я, что они – левые, шиш бы догадался. Стареем, стареем… Правда, Януль?

– Я, Ник-Кузич, на г-л-пые-в-просы не от-веч-аю! – и Коваленкова показала бывшему начальнику острый розовый язычок.

Глава вторая

Василий Иосифович Бутырин, русский, 1965 года рождения, со вчерашнего вечера, видимо, уже неженатый, проснулся от нестерпимой головной боли. Раскрыв глаза, он несколько секунд очумело пытался понять, что с ним. Мир, видимо, сошел с ума и встал на уши. Василию сделалось плохо…

Наконец кое-как переживший мощнейшую алкогольную интоксикацию мозг заработал, и Бутырин понял, что лежит на спине, у самого края дивана, а запрокинутая его голова свисает вниз, чуть не касаясь макушкой пола.

С трудом перевернувшись, Василий скривился от бьющей в виски боли, сел и огляделся. Его похмельному взору предстало безрадостное зрелище разгромленной квартиры – вывороченные ящики шкафов, опрокинутые стулья, перевернутый стол. И всюду, буквально всюду валялись его, Бутырина, вещи – носки, трусы, брюки, рубашки, пиджаки и галстуки.

Шифоньер, гостеприимно распахнувший широкие зеркальные дверцы, хранил в себе лишь стайку плечиков да забытый Алин носочек для фитнеса, сиротливо краснеющий на пустой полке.

В комнату вползало тусклое осеннее утро.

«Это был не сон», – сказал себе Василий и повторил вслух хриплым, чужим голосом:

– Это был не сон!

Он поднялся с дивана, подтянул брюки, в которых почему-то оказался, и двинулся к двери, ведущей из спальни в коридор его немаленькой, даже по меркам обитателей домов на Рублевском шоссе, квартиры.

По дороге на глаза Василию попалась серая общая тетрадка, лежавшая на самом дне развороченного ящика с документами и письмами.

Нетвердой рукой он достал ее, открыл и прочитал: «Дневник учителя Бутырина В. И. Начат 1 сентября 1985 года».

«02.09.85.

Что им сказать? «Здравствуйте, дети?», или «Садитесь, начнем урок»? Как отреагировать на шушукание, доносящееся с камчатки? И надо ли прилюдно проверять, нет ли на твоем учительском стуле кнопок, нет ли под его ножками капсюлей от охотничьих патронов, умыкнутых кем-то из этих вихрастых охламонов у отца-охотника?

Я свой первый в жизни урок начал из рук вон: вошел, улыбнулся, поздоровался и выдал: «Здравствуйте! Я – ваш новый учитель географии! Зовут меня Василием…»

И тут же откуда-то сзади прозвучало: «Алибабаевичем!» Класс грохнул, а я заработал на веки вечные свое учительское прозвище, отделаться от которого мне поможет, наверное, только могила. Самое смешное, что я до сих пор не знаю, кто из обитателей задних парт седьмого "В" проявил тогда остроумие – круговая порука у семиклашек посуровее, чем у «Коза Ностры».

Седьмой класс – это вам не второй и не десятый, тут учитель – словно сапер на минном поле, работает без права на ошибку. Переходный возраст и чрезмерно развитая информированность современных детей делают их похожими на диких зверьков, с клыками, когтями и полным отсутствием чувства жалости, сострадания и уважения к чему бы то ни было…»

«Так или иначе, первый мой урок прошел давно», – подумал Бутырин, закрыв тетрадку: «А за ним был второй, третий, сотый… И так продолжалось несколько лет, пока мне не остодолбенило вечное безденежье. Эх, дети-детишки, первые ученички мои. Где-то вы теперь? А где теперь я? Ох…»

Отбросив дневник, Бутырин доковылял до двери, распахнул ее и каркнул в пустоту коридора, как в громкоговоритель:

– Дор-рогая! Аля! Александр-ра!!

Звонкая тишина была ему ответом.

– Она что, и вправду ушла? – сам у себя спросил Василий и сам же себе ответил: – Ну и дура!

Дошлепав по наборному, но давно не натиравшемуся паркету до кухни, напоминающей размерами школьный спортзал, Бутырин открыл холодильник, снял с дверцы бутылку «Ессентуки № 4», трясущимися руками с помощью ножа сковырнул крышечку и жадно высосал шипучую жидкость прямо из горлышка.

Полегчало.

Усевшись на стул, Василий уставился на два высоких тонких фужера – один недопитый, второй с полукружьем розовой помады – и попытался восстановить в памяти события вчерашнего вечера…

…Началось все еще в обед, когда в офис отзвонился Фрунзик Каспарян и поведал шефу, то есть ему, Бутырину, что немцы из «Байера» отказываются поставлять партию лекарств без стопроцентной предоплаты, потому как «репутация вашей фирмы в деловых кругах более не считается безупречной». И добавил, что раз такое дело, он больше не будет заниматься поиском поставщиков – работать задарма ему нет никакого резона.

Василий послал Фрунзика, «Байер» и весь этот безумный, безумный, безумный мир к такой-то, многократно и разнообразно трахнутой, матери, и в одиночку выпил бутылку «Чинзано» – единственное, что нашлось в разоренном офисном баре.

Покинув кабинет, который со следующей недели ему уже не принадлежал по причине невозможности оплатить аренду, Бутырин уселся в свою покорябанную «Вольво» с разбитой три дня назад в глупой аварии на МКАД мордой.

Он направился к маме Тоне, хозяйке элитного массажного салона «Гламур». Василию срочно требовалось отрешиться от всех проблем, набросившихся на еще совсем недавно успешного предпринимателя, словно шайка гопников на прохожего в темном переулке.

Общеизвестным, простым и действенным способом «нырнуть и не всплывать» был банальный загул с девочками и морем водки, благо жену Александру совместно с ее дражайшей мамочкой Бутырин еще неделю с лишним назад отправил на Сицилию – от проблем и грехов подальше.

Мама Тоня встретила старого клиента дежурной улыбкой и деловым поцелуем в небритую щеку. Но когда речь зашла об услугах в кредит, улыбка на лице бандерши сменилась недовольной гримаской.

– Василий Иосифович, ну вы же понимаете… Наш бизнес держится на жесткой схеме: «деньги – товар – деньги». А у вас, я слышала, проблемы. Так что двух из вип-зала никак не могу. Но!

Тут мама Тоня расплылась в сладкой улыбке и поманила Бутырина толстым пальцем, украшенным несколькими золотыми ободками:

– Вот, обратите внимание! Совсем юный цветок, только что из провинции! При этом умеет многое, а главное – очень хочет научиться еще большему. Ну, вы меня понимаете?..

Василий подошел к занавеске, отделявшей кабинет мамы Тони от гостиной, где на полукруглом кожаном диване лениво листали журналы в ожидании клиентов так называемые массажистки.

– Которая? – хрипло спросил он.

– Самая левая, – грудным голосом пропела ему в ухо мама Тоня. – Метр семьдесят девять ростиком, причесочка «славянка», сорок второй размерчик носит, а грудка – третий стоячий! Для знатока – м-м-м… Вечный кайф. Ну, вы меня понимаете? Куколка, а не девочка! Берете?

Бутырин некоторое время смотрел на «куколку», здорово смахивающую на украинскую «оранжевую принцессу» Юлию Тимошенко и на продавщицу из овощного магазина одновременно, потом решительно кивнул.

– Но, сладкий мой, на ночь это выйдет в три тысячи бакинских, – тут же заторопилась мама Тоня, – и деньги не позднее понедельника, иначе все, шабаш. Ну, вы меня понимаете? Договорились?

Василий сглотнул слюну и снова кивнул. До понедельника надо было еще дожить…

…Самое смешное, что звали «куколку» Юлей. Поначалу она несколько дичилась Бутырина, но когда он привез девицу в свою квартиру и вывалил на стол все купленное по дороге, Юля оттаяла и принялась деловито хлопотать «по хозяйству», сервируя стол и одновременно заводя клиента провокационными разговорами, а также как бы случайными касаниями то налитых грудей, то округлой попы, то стройных бедер.

Выпили, поболтали, снова выпили. И вдруг Василий точно оказался в кресле самолета, рухнувшего в стремительное пике. Ни с того ни с сего он за пять минут выжрал бутылку «Русского стандарта», влил в Юлю два бокала «Вдовы Клико» и, рыча, как Кинг-Конг, потащил «куколку» в спальню, повторяя сквозь зубы:

– От жеж усе будэ гарно! От жеж усе будэ гарно!..

Что там случилось, как все было, и было ли – эти подробности из памяти Бутырина стерлись, похоже, навеки.

Он с трудом вспомнил, как они опять сидели на кухне, он снова пил, а голая Юля весело щебетала что-то и размахивала очищенным бананом.

А потом случился «анекдот наоборот» наяву…

Входная дверь клацнула, и в квартиру твердой поступью римского легионера вошла законная супруга Василия Иосифовича, вооруженная сумочкой и зонтом.

Бутырин хорошо запомнил глаза Александры в тот момент, когда она увидела своего благоверного в одной простыне, с обладательницей «третьей стоячей грудки» на коленях.

Глаза эти походили на два разбитых куриных яйца. И где-то в глубине уже шипело и скворчало что-то нехорошее и очень горячее, превращая все в омлет, до которого в былые учительские годы Вася Бутырин слыл таким охотником…

* * *

Когда поезд летит под откос, поздно дергать стоп-кран. Бутырин понял, постиг, нутром прочувствовал эту нехитрую житейскую мудрость в тот момент, когда к нему приехал судебный исполнитель в сопровождении двух угрюмых приставов.

За месяц, прошедший с ухода жены, шикарное обиталище семьи преуспевающего бизнесмена превратилось в настоящую помойку. Василий пил, пил крепко, с головой нырнув в мутную воду болотца под названием «запой».

Когда закончились последние деньги, он впервые посетил «обитель скорби» – ломбард. За хорошие швейцарские позолоченные часы – подарок коллег на пятилетие фирмы – ему предложили всего пятьсот долларов. И напрасно Бутырин бил себя в грудь, доказывая, что это настоящий «Ролекс», и цена ему как минимум пять, а по максимуму и все десять тысяч зеленых.

В конце концов он смирился и, забрав деньги, отправился опохмеляться…

Походы в ломбард вскоре стали постоянными. За три недели Василий спустил все, что было в доме более-менее ценного, включая «арамановский» серебристый костюм и куртку из бизоньей кожи.

Окрестные алкаши теперь паслись у Бутырина, точно в пивнушке. Квартира превратилась в хлев. Заляпанный пол, немытые кастрюли и сковородки со следами засохших явств на стенках и гари на днищах. Исцарапанный кухонный стол, сломанные стулья, облеванный ковер в зале, непристойные каракули на обоях – и бутылки, бутылки, бутылки…

Батареи стеклянных «несдаваемых» бутылок от водки и вина занимали полкухни, мятые пластиковые пэтфы от пива валялись повсюду, постоянно попадаясь под ноги. Бутырину в редкие минуты хорошего настроения, вызванного «правильной» опохмелкой, очень нравилось пинать коричневые гулкие баллоны и хохотать, глядя, как они летают по всей квартире.

В душе он понимал, что такая жизнь долго продолжаться не может. «Или я сам помру, отравившись какой-нибудь дрянью, или меня зарежут, или что-то произойдет», – часто думал Василий, скрипя зубами, и тут же из глубин отравленного алкоголем сознания возникала другая мысль: «Не ври себе. Ничего не произойдет. Тебя прокляли, сглазили, околдовали, заморочили. Помнишь ту девчонку? А вдруг она действительно – ведьма?»

«Ту девчонку» Бутырин помнил…

…Это случилось прошлой весной. Стоял теплый, пронзительно-синий апрель. Снег стаял недавно, но город уже просох, и на выпуклых спинах газонов сигнальными весенними огоньками вспыхнули желтые цветы мать-и-мачехи.

Слетав на два дня в Дюссельдорф, где он провел весьма удачные переговоры с крупной фармацевтической фирмой, Бутырин возвращался из Шереметьева в приподнятом настроении. Протокол о намерениях немцы подписали без звука, составлением дилерского контракта займутся юристы, и к середине лета можно уже рассчитывать на первые поставки.

«Куплю наконец-то нормальный дом! Ну сколько можно жить в этом вонючем городе. И Алька будет довольна…» – мечтал Василий, небрежно стряхивая пепел прямо на пол свой шикарной девятьсот восьмидесятой «Вольво». Машину эту, американскую по дизайну и европейскую по качеству, Бутырин любил нежной любовью, поэтому водителю, малоразговорчивому хлопцу из отставных офицеров, курить в салоне запрещалось строжайше, и тот лишь грустно потягивал носом ароматный дымок настоящего, «родного» «Данхилла».

Ленинградка встретила Бутырина вечной пробкой, и он скудно выругался, поглядев на часы – минут сорок жизни теперь псу, а точнее, вот этой толпе автомобильных идиотов под хвост…

Московские нищие, изобретательные, как архимеды, давно уже освоили весьма прибыльный вид попрошайничества – «дойку» машин, застывших в пробках. Большинство побирушек – отличные психологи, «на раз» просчитывающие ситуации, из которых можно извлечь выгоду.

Сидит в неге кожаного салона, приобняв длинноногую красотку, какой-нибудь довольный собой бизнесмен средней руки, на чьем знамени золотым по золотому начертано: «Жизнь удалась!» Солидно урчит двигатель дорогой иномарки, приятные запахи достатка витают во чреве ее, создавая непередаваемую ауру удовольствия, от которой рот сам собой расплывается в блаженной улыбке…

И тут в тонированное стекло этого личного передвижного рая стучится чумазый мальчуган с заплаканными, иконописными глазами и показывает картонку с неумелой надписью: «Мама забалела! Памогите пажалуста!»

Нет, двоим-троим из десяти произвольно выбранных предпринимателей, безусловно, будет глубокого начхать на юного коллегу Паниковского. Их сердца в жестоких битвах эпохи первоначального накопления капитала огрубели настолько, что само понятие «жалость» для них значит не более чем какая-нибудь «конвергенция».

Но остальные! Эти помягче, посовестливее – ну, россиянские же люди! И вот уже с приятным шорохом опускается стекло, и в грязную ладошку мальчика ложится зеленоватая купюра с портретом давно умершего президента чужой заморской державы.

Не был исключением из общего правила и Бутырин. Учительские гуманитарные корни крепко держали Василия, и сострадал нищим он вполне искренне. Сострадал – и подавал щедро, от души.

Побирушки пробирались сквозь строй разномастных машин, заискивающе заглядывая в приоткрытые по случаю теплой погоды окна. К Бутыринской «Вольво» сперва подъехал безногий парень в грязном камуфляже, затем подошла худая бледная девица с младенцем на руках. Василий, выкинув сигарету, вручил калеке и молодой мамаше по полтиннику баксов и почувствовал себя Саввой Морозовым и Джорджем Соросом одновременно.