Текст книги "Россия в 1917-2000 гг. Книга для всех, интересующихся отечественной историей"

После отречения царя Антанте стало легче оправдывать свою борьбу с Германией: теперь можно было с большим основанием говорить о противостоянии передовых демократий с новым полусамодержавным «жандармом Европы». Идеологические выгоды, которые приобрели союзники, быстро померкли, когда началось всеобщее и неостановимое разложение русской армии, когда стали иссякать поставки русского продовольствия союзникам, когда прекратились всякие активные действия на фронте. Бессилие государственной власти, остерегавшейся даже говорить в полный голос о том, чего она хочет, побуждали союзников все более откровенно вмешиваться в русские дела. Часто выражаемая в дипломатической переписке союзников надежда на то, что Временное правительство сохранит армию и страну от анархии, со временем обернулась нотациями и упреками. Впрочем, скоро выяснилось, что у Антанты не очень много рычагов давления на Россию. Важнейший из них – финансовый – мог еще влиять на поведение правительства, но не общества, уставшего от войны. Предпринятое отчасти под давлением союзников контрнаступление русской армии в июне 1917 г. закончилось неудачей.

Вызывали раздражение на Западе и постоянные попытки России пересмотреть цели войны. Первое такое обращение союзники получили 5 мая 1917 г. от нового коалиционного правительства. Союзники, правда, не отвергли целиком русское предложение, но фактически рядом оговорок подтвердили, что они не собираются окончить войну с пустыми руками. Самым примечательным был ответ Франции, заявившей, что присоединение Эльзаса и Лотарингии будет не аннексией, а возвращением утраченных территорий, а выплата Германией денег – не контрибуцией, а возмещением за совершенные во Франции опустошения. Разумеется, эта позиция не была лишена оснований, но нетрудно заметить, что при такой постановке вопроса любые разговоры о мире без аннексий и контрибуций лишались всякого смысла.

После «июльского кризиса» Временное правительство стало еще настойчивей говорить о пересмотре целей войны. В опубликованной 6 июля декларации оно уже откровенно предложило «собраться на союзную конференцию в течение августа для определения общего направления внешней политики союзников и согласования их действий при проведении принципов, провозглашенных русской революцией». Уступкой общественному мнению можно счесть и пожелание, чтобы наряду с дипломатами на совещание были вызваны и «представители русской демократии». Однако уже в августе правительство не особенно настаивало на этом: достигнутое в июле относительное «умиротворение» страны могло быть снова поколеблено публичным обсуждением столь болезненного вопроса. Керенский понимал, что союзники здесь едва ли приблизятся к русской формуле.

Если обобщить взгляды русской дипломатии на послевоенный мир осенью 1917 г. в том, что касалось России, то они имели следующий вид: 1) к Германии не предъявлялось никаких территориальных требований, но не допускалось, чтобы соседние с ней области стали сферой германского влияния; 2) Черноморские Проливы и Константинополь не присоединялись к России, но должен быть установлен их особый статус, учитывающий русские интересы; 3) все славянские области Австро-Венгрии должны получить право на самоопределение. Такова была программа М.И. Терещенко.

Существовала и более либеральная «программа демократии», которая тоже претендовала быть частью внешнеполитической концепции России. Она была оформлена в виде наказа М.И. Скобелеву, «представителю демократии» на предстоящей мирной конференции союзников. В «верхах» ее критиковали, но полностью не отвергали: правительство не могло пренебрегать поддержкой умеренных левых партий. И теперь, когда правительство находилось уже на краю обрыва, вновь выявилась множественность внешнеполитических программ, нередко противоречащих друг другу, но одинаково принимаемых властями. Этот неустранимый дипломатический изъян был характерен для всего послефевральского периода. Он изначально подтачивал дипломатическую волю и решимость России, придавая ее внешней политике рыхлость и неотчетливость.

Идея мирной конференции вновь была возрождена после корниловского мятежа, ввиду «полевения» страны. Союзники согласились созвать ее в Париже осенью 1917 г., но попытались изменить повестку конференции, исключив из нее вопрос о целях войны и сосредоточив основное внимание на способах ведения войны и средствах помощи России. По существу, намечалась только военная конференция, с чем Временное правительство после некоторой борьбы и согласилось. Несмотря на это, Керенский вплоть до своего смещения продолжал утверждать, что конференция явится важнейшим шагом к миру.

Экономика

Оформленная в марте-апреле 1917 г. экономическая программа нового правительства покоилась на нескольких основных принципах: 1) ограниченное государственное вмешательство в деятельность промышленности с тем, чтобы отладить и отрегулировать ее работу. В документах коалиционного правительства и, в частности, в Декларации 6 мая предполагалось, что государственный контроль должен быть дополнен контролем общественным; 2) «раскрепощение труда». Под этим понималось, прежде всего, улучшение труда и быта рабочих, предоставление им права на стачку, создание паритетных органов, регулирующих трудовые отношения и гасящих трудовые споры; 3) поощрение частной инициативы и предпринимательства, устранение сковывавших их законодательных стеснений; 4) ограничение прибылей промышленников. В Декларации 6 мая эта цель изложена следующим образом: «правительство обратит особое внимание на усиление прямого обложения имущих классов»; 5) преодоление продовольственного кризиса путем введения хлебной монополии; 6) усовершенствование аграрного законодательства с целью предотвратить спекуляцию землей.

Эта программа уточнялась в последующие месяцы лета и осени 1917 г., но не претерпела больших изменений. Главным камнем преткновения между левыми и правыми партиями служили два вопроса: о пределах государственного вмешательства в экономику и об изъятии прибылей у предпринимателей. Противник чрезмерной государственной экономической опеки министр промышленности А.И. Коновалов 18 мая 1917 г. ушел в отставку но никаких эффектных социалистических экспериментов в масштабах страны никто не проводил – ни кадетское, ни коалиционное правительства.

Вопрос о налогах также был предметом широкой общественной дискуссии. Полностью изъять «сверхприбыли буржуазии», как предлагалось в нескольких резолюциях Совета, министры не решились. Но они согласились на принятие 12 июня 1917 г. налоговых законов, ограничивающих сверхприбыли. Если ранее наивысший доход (в 1917 г. он был определен в 400 тыс. рублей) облагался 12,5% налогом, то теперь налог был повышен до 30%. Резко, почти в 2,5 раза увеличивались и налоговые ставки для капиталов в 100 тыс. рублей.

Первым важнейшим шагом здесь стало введение восьмичасового рабочего дня. 10 марта 1917 г. соглашение об этом было подписано между Петроградским обществом заводчиков и фабрикантов и Петроградским Советом. Вскоре восьмичасовой рабочий день был фактически введен во всех промышленных центрах России. Временное правительство не препятствовало этому, хотя особого закона и не издало.

Рабочий контроль стал осуществляться явочным порядком с весны 1917 года. Ни систематичности, ни продуманности в нем не было – где-то изгоняли неугодного хозяина, где-то пытались охранять заводские склады и помещения, опасаясь «саботажа». Это были действия преимущественно рабочих-радикалов в фабзавкомах, которые ссылались на фабричные массы и, разумеется, учитывали их мнение, зачастую по-своему «углубляли» противоречия между управляющими и управляемыми. Вмешательство рабочих в управленческие дела, равно как и эксцессы на заводах вроде «вывоза на тачках», возмущали предпринимателей. Временное правительство, не умея и не желая «наводить порядок» на предприятиях с помощью силы, предлагало рабочим и предпринимателям договориться миром. Классового «умиротворения» оно пыталось достичь и узаконением деятельности рабочих комитетов (фабзавкомов), возникших во время революции: они получили официальную поддержку в правительственном постановлении 23 апреля 1917 г. «О рабочих комитетах в промышленных предприятиях».

Зримым проявлением «классовой борьбы» на фабриках и заводах в 1917 г. стали забастовки. Число экономических стачек хотя и медленно, но росло. Весной и отчасти летом 1917 г. остановки работ были краткими и кончались обычно удовлетворением просьб рабочих, хотя и не полностью, и не всех. Споры касались вопросов заработной платы, увольнения рабочих, устранения неугодных фабрично-заводским массам администраторов и мастеров. Политическую окраску забастовки начали приобретать с осени 1917 г. Вплоть до октября 1917 г. политизация стачек происходила путем присоединения ее участниками ряда политических пунктов к блоку экономических требований. Разумеется, и такую стачку можно счесть политической, но для ее окончания вполне было достаточно решения только экономических вопросов.

Желание рабочих узнать, почему им не выдаются заработанные деньги, оправданны ли простои и почему не подвозится сырье, было вполне понятно, но разобраться в сложной отчетности и в коммерческих хитросплетениях они не могли. Вмешиваясь, они нарушали правила коммерческих игр и в конечном счете еще более затрудняли и запутывали деятельность предприятий.

В анархическом коловороте 1917 г. вообще очень трудно отделить искусственные причины производственных кризисов от естественных и выяснить, в каком случае предприниматель не мог, а в каком не хотел продолжать работу своих фабрик. Но не везде и не всегда в то время фабзавком и администрация находились в непримиримых столкновениях. В 1917 г. порой наблюдалась своеобразная взаимопомощь рабочих и предпринимателей, не только споривших друг с другом, но и решавших вместе проблемы своего завода. Сырье, кредиты, авансы – все это владелец предприятия в ряде случаев получал, опираясь на поддержку именно фабрично-заводского комитета.

Временное правительство понимало важность решения крестьянского вопроса. Но чтобы совершить аграрный переворот, требовались особые воля и сила, которыми оно не обладало. Нужно было сделать это быстро, но и спешить было нельзя, потому что получилось бы еще хуже: началась бы цепная реакция столкновений всех и вся в деревне. В сущности, аграрный «узел» в том положении, в каком его застала революция, представлял ловушку для любого собственно «нормального» (не экстремистского) правительства.

Принципиально земельная реформа откладывалась до созыва Учредительного собрания. Разумеется, решать такой большой и больной вопрос лучше было бы авторитетному народному собранию, чем наспех сколоченному Временному правительству, постоянно критикуемому и слева, и справа. Но, пытаясь примирить интересы всех, правительство лишь вызвало всеобщее озлобление – и тем, что не смогло пресечь аграрные беспорядки, и тем, что не сумело вовремя поделить землю.

Первое правительственное постановление, касающееся земельного вопроса, датировано 19 марта 1917 г. Его изданию способствовали два обстоятельства: 1) начавшиеся земельные захваты и 2) давление левых партий. В постановлении впервые в полном виде дана ключевая формула, объясняющая нереальность быстрого аграрного переворота: «Правильное рассмотрение и принятие закона о земле невозможно без серьезной подготовительной работы, собирания материалов, учета запасов, распределения земельной собственности, выяснения условий и видов землепользования и т. д.». Все это не раз будет звучать и позднее, и чем дальше, тем меньше будет этому веры. Отсюда и рост так называемых аграрных преступлений – захватов земель, порубок лесов, потрав полей.

11 апреля правительство вынуждено было принять постановление об охране посевов, но применять для этого воинские команды решилось не сразу. Однако именно 11 апреля оно рискнуло сделать первый, действительно реальный шаг в земельном вопросе: разрешило отчуждать у владельцев не засеваемые ими пахотные земли, правда, за компенсацию. 21 апреля были созданы местные и Главный земельные комитеты. Им поручалось провести подготовительную работу по осуществлению аграрной реформы. Другим важным шагом правительства стал закон 11 июня 1917 г. об ограничении земельных сделок. Во-первых, он устанавливал контроль за совершением земельных сделок со стороны губернских земельных комитетов с целью прекращения земельных спекуляций, во-вторых, отмечал, что любые земельные сделки, совершенные после 1 марта 1917 г., не могут ограничивать волю Учредительного собрания при принятии законов о земле.

Об общих принципах будущей аграрной реформы правительство изъяснялось крайне туманно, постоянно повторяя о том, что это правомочно решить только Учредительное собрание. Так, в правительственной Декларации 8 июля 1917 г. было лишь подчеркнуто, что в основу будущей земельной реформы должна быть положена мысль о «переходе земли в руки трудящихся»; куда подробнее там говорилось об умиротворении крестьянских волнений. Всего несколько строк было посвящено вопросу об «упорядочивании земельных отношений» и в последней правительственной Декларации 26 сентября 1917 г.

Понимая, что вопрос о хлебе есть во многих отношениях и вопрос о власти, Временное правительство попыталось рядом мер смягчить продовольственный кризис в стране. Оно быстро оттеснило «советских» деятелей от продовольственных дел, исходя при этом из вполне логичного мнения, что многоначалие здесь равносильно краху.

При старом режиме продовольствие поступало населению посредством вольной торговли и через государственные заготовки. Уже к 1917 г. была отчетливо видна порочность этой комбинации. Хлеба выращивали все меньше, и коль скоро его рыночная цена повышалась, проводить государственные заготовки становилось все труднее. В связи с этим Временное правительство вынуждено было ввести 25 марта 1917 г. хлебную монополию. Она была узаконена правительственным постановлением «О переходе хлеба в распоряжение государства». Суть хлебной монополии можно свести к следующим положениям: 1) собранный хлеб (из урожая как 1916, так и 1917 г.) берется на учет государством. Сведения об урожаях должны предоставляться самими хлебопроизводителями. В случае обнаружения спрятанного хлеба он изымался, но не бесплатно, а за половину установленной на него «твердой» цены; 2) производителям хлеба оставлялось лишь то его количество, которое необходимо было для личного потребления и для проведения посевных работ. Остальной хлеб сдавался государству по «твердым» ценам; 3) собранный государственными органами хлеб распределялся равномерно среди остального населения. Для решения этой задачи создавались местные продовольственные комитеты. Чтобы хоть как-то компенсировать убытки хлебопроизводителей, «твердые» цены на хлеб повысили по сравнению с 1916 г. в среднем более чем на 60%.

Хлебная монополия получила одобрение Советов и левых партий, но она же вызвала и резкие протесты многих предпринимателей, торговцев и производителей хлеба. В их жалобах, правда, своекорыстный умысел трудно было отличить от искренней озабоченности тем, сможет ли правительство одно, без частных посредников, наладить доставку и распределение продовольствия и возможно ли увеличение урожаев без соблюдения частных интересов.

Хлебная монополия неминуемо должна была нанести удар по сельскому хозяйству. Производство хлеба, несмотря на подъем «твердых» цен, стало теперь делом куда менее выгодным, далеко не оправдывающим затраченные средства. Хлебной монополией были недовольны не только помещики и «кулаки», но и многие простые крестьяне. В целом хлебную монополию можно счесть вынужденным, но во многом не удавшимся экономическим экспериментом. Сами продовольственные комитеты нередко разгонялись – либо правительством за их причастность к незаконным реквизициям и неумелость в работе, либо крестьянами, которые враждебно относились к продкомитетам.

Пытаясь хоть как-то улучшить продовольственное положение, Временное правительство 27 августа 1917 г. нарушило незыблемый принцип хлебной монополии – «твердость» цен. Новый потолок цен на хлеб намного превысил предыдущий, но и данная мера не очень-то помогала. Начиная со второй половины лета 1917 г. стала быстро расширяться карточная система распределения продуктов. Продовольственные запасы таяли. Голода пока еще не было, но бесчисленные разговоры о «грозящей катастрофе» возникли осенью 1917 г. не случайно: цифры показывали сокращение уровня жизни населения, особенно на окраинах и в неземледельческих областях России.

Кризисные явления в промышленности обозначились еще в предшествующие годы. Их определяли не столько специфические обстоятельства 1917 г., сколько инерция общего экономического распада, вызванного войной. Но к осени 1917 г. экономический кризис был усилен расстройством снабжения из-за транспортных неурядиц, инфляцией, нехваткой топлива, а также отчасти падением трудовой дисциплины, анархическими выступлениями рабочих, бесконечным митингованием, снизившим продуктивность работы, резким падением производительности труда. В целом валовая продукция промышленности сократилась по сравнению с 1916 г. более чем на 33%.

Кризис являлся всеобщим: не было ни одной отрасли промышленности, которую бы он не затронул. Менее всего пострадали машиностроение и металлообработка – те отрасли, которые непосредственно работали на оборону. Очень сильно кризис сказался на топливной промышленности. Производство нефти в 1917 г. составило только 86% от уровня 1916 г. В Донецком бассейне производство угля упало в октябре 1917 г. почти на треть по сравнению с октябрем 1916 г. – хотя в целом по стране угля было получено в 1917 г. по сравнению с 1916 г. меньше на 14%. Угольный кризис во многом обусловил снижение выплавки и чугуна на металлургических заводах Юга России – в среднем на 22% по сравнению с показателями 1916 г. В стране сократилось производство стали, железной руды и особенно станков. Из-за недостатка сырья резко снизился выпуск продукции ткацкой промышленности.

В сельском хозяйстве симптомы кризиса не проявились столь впечатляюще. Посевные площади снизились по сравнению с 1913 г. примерно на 7%, а по производству хлеба показатели 1916 и 1917 гг. почти совпали. Понизились урожаи технических культур, что в значительной мере являлось следствием повышения цен на хлеб. Сократилось поголовье скота – лошадей и коров – ввиду большой потребности многомиллионной армии. И все же продовольственный кризис второй половины 1917 г. отчасти был кризисом не производства, а распределения. Хлеб прятали, преуменьшали его наличное количество, не довозили до потребителя, теряли при транспортировке.

В транспортном хозяйстве упадок зримо обозначился уже в 1916 г. Ведомственные неразбериха, бюрократические проволочки, непродуманность транспортной политики – все это усилилось анархией 1917 г. При обширности территории, неразвитости дорог и ограниченности возможностей гужевого транспорта в России основная тяжесть перевозок легла на железнодорожный и водный транспорт. Это приводило к быстрому изнашиванию транспортных средств. В результате возникла примечательная ситуация: во многих городах не хватало продовольствия, но в других городах и местностях оно лежало на складах ввиду невозможности вывоза. Особые трудности испытывал гражданский пассажирский транспорт. Переброска солдат, эвакуация беженцев, доставка военных грузов привели к резкому сокращению пассажирских перевозок.

Общество

В 1916–1917 гг. были проведены две переписи: поземельная 1916 г. (она учитывала сельское население и не касалась оккупированных территорий) и поземельная и городская перепись мая-июня 1917 г. Однако точную цифру населения в 1917 г. установить трудно – по разным оценкам она колеблется в пределах 160–170 млн человек. Примерно 18% из их числа принадлежало к городскому населению, 82% – к сельскому. В 1917 г. итог естественного прироста населения равнялся -2,8 (рождаемость в 1917 г. составила 26,3, а смертность – 29,1 на 1000 человек). И смертность, и сокращение рождаемости были непосредственно связаны с войной, с убылью мужского населения, болезнями и смертью на фронте, ухудшением материального положения. Система здравоохранения почти не подвергалась реформам в бурном 1917 г. и в целом находилась не на очень высоком уровне. Число больничных коек в 1917 г. составило 55,6 тыс., сократившись по сравнению с 1913 г. более чем на 9 тыс. Существенно снизилось по сравнению с 1913 г. число коек в родильных медицинских учреждениях.

Данные о социальном составе населения в это время не очень точны. Переписи (здесь особо следует выделить профессиональную 1918 г. и промышленную 1920 г.) основаны на различных методиках и часто не затрагивают тех сюжетов, которые интересовали статистиков в предшествующие и последующие годы. Ряд исследователей оценивает численность рабочих в 1917 г. в 4,2–4,4 млн человек (14–15% самодеятельного населения России), но и эти цифры были предметом спора. Наиболее многочисленной социальной группой являлось крестьянство – оно составляло свыше 60% занятого населения страны.

Особо следует сказать о безработице. Весной 1917 г. о ней никто всерьез не говорил, и даже отсутствует сколь-нибудь надежная статистика по этому вопросу. Размеры безработицы в то время историки пытаются оценить, используя отрывочные данные о закрытии предприятий и увольнении занятых на них лиц. Но безоговорочное причисление уволенных к безработным едва ли правомерно, хотя, конечно, какая-то их часть действительно стала таковыми. С конца лета 1917 г. число закрывавшихся из-за убыточности фабрик и заводов начало быстро расти. Обеспокоенное этим, Временное правительство разработало обширный план организации бирж труда во многих городах России, но осуществить его уже не хватило времени.