Текст книги "Долгожданное прошлое"
Автор книги: Сергей Замятин
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)
Ботиночки
Мы уезжали в Киров. В большом шумном городе на привокзальной площади грязь и суета.
Мне захотелось пить, и мама, держа меня за руку, бегала в поисках буфета. Мои новые коричневые ботинки покрылись белым слоем пыли.
В углу площади, у старого пакгауза, вдоль побеленного известью забора, на асфальтовой площадке, между большими лужами в несколько рядов сидели инвалиды Великой Отечественной войны. В их старых кепках и зимних шапках, лежавших перед каждым, поблёскивали монеты.
Один из них привлёк моё внимание.
Он выглядел несчастнее других. Он сидел спокойно, вернее, обречённо, не просил и не кричал, не протягивал руку перед каждым проходившим мимо и куда-то спешащим по своим делам. Он сжимал костыли своими грязными цепкими руками. Уставившись в одну точку и опустив седую голову, он тихо произносил молитву или пел какую-то песню, слова которой я не мог разобрать.
Потёртая офицерская фуражка, лежавшая перед ним, была пуста.
Я запустил руку в карман и высыпал ему в фуражку горсть заветной мелочи, выданной мне на мороженое. Он вздрогнул от глухого звона монет, поднял небритое худое лицо и благодарно поклонился. Сердце моё сковала жалость к этому человеку. Он ещё раз поклонился, выдавил из дрожащих губ «спасибо!» и вытер с подбородка слезу.
Если бы у меня в тот момент был миллион, я бы без сомнения отдал ему. Но миллиона у меня не было.
Карманы мои были пусты, а мама тянула меня за руку – мы опаздывали на поезд.
Я попросил денег у мамы. Она остановилась, посмотрела на меня, возбуждённого и раскрасневшегося, и, в свою очередь, жалея меня, раскрыла кошелёк. Я схватил столько монет, сколько мог, и, рассыпая их, подошёл к инвалиду и осторожно положил в фуражку.
Он взялся за костыли и начал подниматься:
– Спасибо, сынок! Спасибо, мальчик!
Он стоял на костылях, на своей единственной деревянной ноге и кричал нам вслед.
Я, не отрывая взгляда, смотрел на него. Мама тащила меня за руку, а я помню его заплаканное небритое лицо и слова, летящие вдогонку:
– Ты будешь большой человек, мальчик!
Было жарко и грязно. Ноги мои в новеньких коричневых ботиночках заплетались.
Гудел паровоз. Мама тянула меня за руку, а сквозь грохот вагонов доносились слова: «Дай Бог тебе здоровья! Ты будешь большой человек, мальчик!»
И, догоняя нас на единственной деревянной ноге, кричал:
– Дай Бог тебе, мальчик!
Господи, Боже милостивый! Дай мне, маленькому человеку, доброты!
Храм заходящего солнца
Глава первая
Незнакомец
Этот человек должен был появиться в нашей компании. Обязательно должен.
Слишком велико было у нас желание жить и наполнять эту нашу молодость прекрасным: размытыми, пока ещё неясными мечтами о будущем; непонятными, суетливыми и тщетными стараниями вырваться, улететь наподобие птиц в какой-то другой мир, постоянный и счастливый, свободно паря над землёй, и, насмотревшись на него и впитав всё новое и интересное, возвратиться ненадолго в прошлое, отдавая ему вежливую дань, только для того, чтобы вспомнить, в общем-то, бестолковую юность, обидчивую саму на себя, и жалея о том, что она так долго продолжалась, так трудно переходила в настоящую, как мы считали, жизнь.
И такой человек появился.
Это был наш ровесник. Чуть прихрамывая, с гитарой на плече, с доброй улыбкой, он смело подошёл к нам и протянул руку:
– Коля!
Мы сидели на круглом бетонном основании водяной колонки – месте наших постоянных встреч.
Такие колонки были сделаны почти на каждом перекрёстке в нашем городке.
Нажав на короткую чугунную литую рукоятку, можно было за считанные секунды наполнить ведро водой. Сильная тугая струя воды из артезианской скважины разливалась по отшлифованному бетону и под летним солнцем быстро высыхала.
Вода бежала так быстро, что время останавливалось. Наступало безвременье.
Невозможно было его контролировать.
Опомнившись, мы отпускали рукоятку, когда вода уже замочила и ноги, и траву, и белый песок у основания колонки. Песок жадно впитывал воду и набухал морщинками, изображая из себя морской берег и дразня пространство, но потом, разглаженный солнцем, успокаивался и уходил в бетонные щели, ждать новый поток воды.
Если бы я тогда про это знал!
Я бы долго не отпускал затвор скважины и попытался бы остановить время. Но время никому не повинуется. Только воде…
Это место было удобно ещё и тем, что к вечеру, когда солнце заходило за кроны яблонь соседского сада, оно уже не обжигало основание так, что на нём невозможно было сидеть, и тумба ещё долго оставалась тёплой, а вода – холодной.
Кроме того, с этого места просматривалось всё вокруг, а мы, сидевшие на тумбе, были совсем незаметны для окружающих. Только наверняка соседи слышали бренчание нашей гитары:
«А у неё – такая маленькая грудь,
И губы алые, алые, как маки.
Уходит капитан в далёкий путь,
И любит девушку – японку с Нагасаки!»
Коля – совсем другое дело! Он сразу же спел Yesterday битлов. Да мы и сами это пели… И без него! Но после него – мы уже не пели. И без него не играли…
Коля нигде не обучался музыке. Просто сам научился.
Он с удивлением говорил:
– А что тут сложного? Вот смотри: си-бемоль, баре… – и ловко переставлял пальцы, и скользил по грифу, – всё очень просто!
Он приехал с бабушкой на каникулы в наш городок.
– Вон, смотри! – показывал он в конец улицы. – Видишь трубу, за тем домом? Вот там мы живём!
Несколько раз он шёл к нам по улице с баяном, исполняя «Коробочку». Он так задорно и красиво играл, что мы притоптывали и прихлопывали, едва не пускаясь в пляс.
Но всё-таки с гитарой он не расставался.
– Эх, – говорил он, – надо песни битлов на электрогитаре играть. Тогда совсем другое дело!
– Да ты знаешь, сколько она стоит?!
– Знаю, дорого! Рублей двести! Все битлы на гитарах фирмы VOX играют.
Он смотрел на гитару, как будто что-то ей нашёптывая, перебирал струны, потом поднимал голову, смотрел голубыми глазами мимо нас в небо и напевал:
«Клён ты мой опавший, клён заледенелый,
Что стоишь, согнувшись, под метелью белой…»
Странно было видеть его русское курносое лицо со светлыми кудряшками, когда он пел что-то из битлов. Ещё более странно было то, что с чьей-то подачи он получил прозвище Тарзан. Может, кто-то решил, что он травмировал ногу, лазая по деревьям?
Хотя некоторое сходство с актёром Вайсмюллером из одноимённого фильма немного просматривалось.
– Коля, – спросили его однажды, – а что у тебя с ногой, подвернул?
– Нет, – проскрипел он, – не подвернул, – и закатал штанину чёрного трико, показывая ногу.
Такое изуродованное тело я увидел впервые: вся нога Коли – от колена и до самых пальцев – была покрыта синими ямками, красными пятнами и оранжевыми разводами.
В детстве я замешивал разноцветные куски пластилина в один комок. Нога была похожа на большой кусок пластилина, без жалости, сильно смятого пальцами, с глубокими впадинами, похожими на морские ракушки.
– Давно это у тебя?
– Да уже года три. Я дома во двор выходил, смотрю, на пустыре пацаны костёр разожгли, а сверху банку с бензином поставили. Ну, я успел, подбежал и банку пнул ногой, чтобы не взорвалась.
Коля говорил, что может играть и на пианино. Однажды мы пришли в дом к одному из наших товарищей Игорю, и у него дома в комнате на стене висела скрипка.
– А кто у тебя на скрипке играет? – спросил Коля.
– Да это отец иногда балуется!
Несколько раз я заставал отца Игоря играющим на скрипке.
Отец его, больше походивший на боксёра, – рослый, плечистый, лысый, с приплюснутым носом – после ужина заходил в комнату, снимал скрипку, резко разворачивался и несколько минут ходил по комнате, что-то наигрывая.
Вешал её на место, засовывал палец в рот, убирая оставшиеся от ужина кусочки мяса, и уходил допивать чай.
Это было скорее похоже на проверку степени готовности оружия к военным учениям.
Мы тоже, конечно, пробовали поиграть на скрипке.
Оказалось, что это не так-то просто!
Скрипка никак не хотела издавать какие-либо звуки, кроме раздражающего «Вжик-вжик!» Трудно и даже невозможно было просто ровно и плавно провести смычком по её скользким струнам.
Коля, затаив дыхание, подошёл к стене, погладил нежно скрипку, провёл пальцем по струнам смычка, так и не решаясь снять её со стены.
– Сыграешь? – спросил я. – Нет, – покачал он с сожалением головой, – скрипка – это совсем другое… Тут учиться надо… Это… вершина музыки…
Как всегда, мы сидели на тумбе, и Колька играл на гитаре.
– Да-а, – произнёс он, – конечно, на моей гитаре не сыграешь так, как хочется!
– Слушай, – повернулся ко мне Игорь, – а на Заводском районе Вовка Баитов живёт!
– Какой Вовка?
– Ну, тот, который для клуба гитару сделал. Ты его знаешь?
– Немного знаю. Он на год старше меня.
– Сходи к нему, поговори, – предложил Игорь.
– В Заводской лучше не ходить, – закуривая, произнёс Алик, – побьют!
– Но за хлебом туда, в магазин ты же ходишь? Тебя же не трогают.
– За хлебом, – выпускал колечки дыма Алик, – другое дело. Это святое!
Глава вторая
Пряник
Вечером я простился с книгами.
Погладил по корешкам серо-зелёные тома уютной прозы Мельникова-Печерского, проплыл на пароме по реке, петляющей под тёмными елями на высоких берегах, пытаясь безуспешно припомнить старорусские имена героев произведений, и положил четыре тома Сергея Григорьева в школьную сумку.
Засунуть остальные шесть томов в сумку никак не получалось.
Я вспомнил про дровяной сарай, где кроме дров и угля хранились, а вернее, были свалены в углу всякие старые ненужные вещи. Из кучи, покрытой угольной пылью, я вытащил довольно большую чёрную женскую сумку с длинными ручками. Сбивая с неё пыль, я пытался вспомнить, откуда она появилась, – у моей мамы никогда такой не было.
Она могла появиться в доме только после одной комической и неприятной истории.
В один новогодний вечер – мне было тогда года четыре – к нам приехал, демобилизовавшись с флота, дальний родственник и сослуживец отца, русоволосый красавец, настоящий русский богатырь двухметрового роста, старшина по имени Родион.
Он привёз с собой из Мурманска рыжеволосую, совершенно некрасивую невесту.
Родители сидели за праздничным столом, весело и громко разговаривая, шутили и смеялись.
Я с детским страхом и тревогой поглядывал на невесту. Она тоже смеялась, запрокидывая голову, и тогда её длинный крючковатый нос издавал странные звуки, похожие на те, что появляются, когда говорят, что человек кряхтит: «Кхе-кхе-кхе!»
Она прошла мимо меня и погладила меня по голове:
– А у меня для вас, дети, есть подарок!
Рука у неё была тяжёлая, с грубой потрескавшейся кожей, и от этого мои неприязнь и страх к ней выросли ещё больше. Свою чёрную сумку она поставила в шкаф на нижнюю полку. Вид этой чёрной сумки, её чёрное платье, яркие рыжие волосы всерьёз напоминали мне Бабу-Ягу из сказок.
Играя на полу у стола, где звенели бокалы, приглашая в гости новогоднюю ночь, я потихоньку передвигался к шкафу, где в сумке лежал обещанный подарок.
Было очень любопытно, что же может подарить детям – мне и моим сёстрам – Баба-Яга?
Я приоткрыл дверь шкафа, засунул руку в сумку и вытащил пряничного Деда Мороза.
Он был большой и красивый. Он занимал всё пространство сумки. На нём была красная шапка, красный пояс. У него были голубые глаза и серебряные брови. Шуба поблёскивала разноцветными искорками сахара от елочных огней.
Я стал засовывать его обратно в сумку, но у него вдруг отвалилась голова. Я очень испугался мести Бабы-Яги и побежал, пряча сахарную голову, к сестре, в другую комнату. Показал ей отломанный кусок пряника.
– Что это? – удивлённо спросила она, вращая её, как трубку калейдоскопа, в котором наблюдаешь переливающиеся огоньки.
– Пряник, – лаконично ответил я.
– Где ты его взял?
– Там, – просто ответил я, показывая на шкаф.
Мы поползли между стульев к шкафу и попытались прикрепить голову обратно.
Пряник крошился. Голова не держалась, вдобавок отломалась ещё и рука с посохом.
С этими кусочками пряника мы убежали в комнату и стали лизать сахар. Я откусил кусочек пряника. Было вкусно. Тесто было рассыпчатое и пахло мятными леденцами. Не сговариваясь, мы приползли к шкафу ещё раз, разделили и съели весь пряник.
– Где мой Дед Мороз? Где пряник? – раздался из избушки на курьих ножках скрипучий голос.
Горбатая Баба Яга стояла, засунув голову в шкаф, глядя в раскрытую пустую сумку.
– Дети, вы взяли пряник? – спросила мама.
Мы с сестрой стояли и молчали, ожидая порицания.
– Ну, так вы или нет?
– Он сломался! – пролепетали мы.
– Они съели мой пряник! – захныкала Баба-Яга, становясь ещё страшнее: губы её скривились, кожа на щеках сморщилась, чёрное платье ещё сильнее натянулось на сутулой спине.
– Ну, съели и съели! И на здоровье! – раскатисто засмеялся русоволосый русский богатырь.
– Ой, детки! – хлопнула ладошками мама, приставив их к губам.
– С Новым годом! – сказал отец. – Наливай, Родион!
Под смех и шутки нас отправили спать.
Позже я узнал, что эта невеста Родиона как-то быстро и таинственно исчезла из его жизни – я даже не знаю, до или после того случая, когда он вернулся в деревню и его молодка уже ехала на телеге венчаться с другим. Он сел на коня и помчался за ними. Догнал их. Молодка спрыгнула на ходу с телеги. Родион посадил её на коня и они ускакали к нему домой, в соседнюю деревню, совсем рядом. Они поженились и прожили долгую счастливую жизнь.
Но Баба Яга почему-то не навела никакой порчи на них.
А может быть так, что это совсем не Баба-Яга, а невеста устала ждать матроса пять лет с воинской службы?
И вообще, так бывает только в сказках. А это быль.
Глава третья
Район
Утро на районе началось как обычно.
Затишье нарушали только лай собак, лязг металла на механическом заводе и звук клаксонов проезжающих по улицам грузовых машин.
Время от времени, правда, раздавались крики и ругань из окон, но это были мелочи, и никто из жителей не обращал на них внимания.
К концу рабочей недели чувствовалось некоторое напряженное ожидание: жены старались приготовить что-нибудь вкусненькое, собаки переставали лаять, самосвалы проезжали реже, столбы с уличными фонарями начинали громче гудеть, предчувствуя выходной дни.
И он всегда наступал после субботы.
На плафонах уличных фонарей оседала пыль от известкового завода. Рассеивалась пелена смога. В вино-водочный магазин и в баню выстраивалась очередь. И все мужья были дома.
Мы с Колькой нашли двухэтажный дом из силикатного кирпича, в котором жил Вовка, и постучали в двери квартиры.
– Ой, Вовка, это к тебе! – Роза Трофимовна, вытирая руки фартуком, провела нас в кухню. – Сейчас, подождите, он только какао допьёт!
– А вы, ребята, из военного городка? – спросила Роза Трофимовна. – К Вовке пришли?
– Да, поговорить надо!
– Уже иду! – встал из-за стола Вовка.
Мы вышли на улицу.
– Ты дружи с ними, дружи! – прошептала Роза Трофимовна, закрывая за ним двери.
– А я знаю, где ты живёшь! – сказал Вовка.
– И я теперь знаю! – засмеялся я.
– Чем порадуете? – спросил он, трогая носком ботинка бордюр из белых силикатных кирпичей вокруг клумбы у своего окна.
– Гитару сделать можешь? – прямо спросил я.
– Гитару? – переспросил он. – Гитару сделать могу! А чем рассчитываться будете?
– А какие книги ты любишь читать? – спросил я, соображая, сколько же можно предложить ему за электрогитару.
– Разные… «Ярче тысячи солнц» есть у тебя?
– А кто автор?
– Не знаю.
– Нет. Такой книги у меня, к сожалению, нет!
Он нахмурился.
– Хочешь два томика Сергея Есенина? – предложил я.
– Два? – переспросил он, немного помолчав. – Мало!
– Тогда Сергей Григорьев. Четыре тома.
– Четыре? – он раздумывал, покусывая губы.
– Ещё шесть томов Мельникова-Печерского в придачу. Хочешь?
– Десять томов? – он посмотрел сначала на Кольку, потом на меня.
– Десять томов, – сказал я твёрдо.
– Хорошо! Приходите ко мне завтра вечером. Но мне денежный аванс нужен. Рублей десять. Будут кое-какие траты: лак надо купить, олифу и ещё кое-что.
На следующий день мы зашли за Вовкой.
– Смотри, Вовка, – говорила Роза, провожая нас, – не хулиганьте, а то попадётесь Максимову!
Максимов был самый страшный человек на районе.
Полная копия субъекта теории Ломброзо. Только он был не преступник, а старший лейтенант милиции местного отделения.
В лапы к нему было лучше не попадать. Из отделения подозреваемые в краже или драках, ссорах или скандалах выходили с отбитыми почками и сломанными челюстями.
Милицию вызывали редко. Разве когда случалось уж совсем тяжкое преступление.
Максимов не любил выезжать на вызовы – проводил, как он сам говорил, «профилактические работы».
Его огромная фигура вызывала ужас, страх и отвращение.
В тёмно-синей колючей шинели, засунув руки в карманы, глядя себе под ноги на начищенные сапоги сорок шестого размера, чуть скользя на первом осеннем льду и помогая движением плеч сохранить равновесие, чтобы не поскользнуться и не упасть, он спешил к очередной группе парней на освещённый неоновым светом рекламы местного универмага пятачок, где по традиции собирались парни выпить портвейна перед началом вечера танцев.
Он приближался, высоко вскидывая ноги назад, и издали было похоже, что он на ходу танцует твист.
Увидев его, компания сразу прекращала разговор, потому что все понимали: кому-то очень не повезёт, и этим несчастным может быть любой из них!
Убегать было бесполезно. Достанется от него потом, позже, ещё больше!
– Это ты сделал? – спрашивал Максимов, наступив сапогом на остроносый мокасин выбранной жертвы.
Что он имел в виду – было совершенно не важно. Нарушения порядка случались почти каждый день.
Он сопел носом, демонстративно надевая кожаные перчатки.
Выбранная им жертва непроизвольно отшатывалась назад, создавая оптимальную дистанцию для коронных ударов лейтенанта.
Максимов чуть приседал и двумя прямыми ударами сбивал человека с ног.
Если ему этого было мало или кто-то посмел громко вскрикнуть или выругаться, он с резким разворотом наносил тому человеку ещё один удар.
Последнее, что видел несчастный, – это улетевшие в небо огни рекламы и прыщавый лоб лейтенанта Максимова.
Через года два Максимов был осуждён по многочисленным жалобам потерпевших на пять лет за превышение должностных полномочий, спекуляцию и ещё за какие-то преступления.
Вечером мы спустились в подвал, который отец Вовки, инженер-электрик, оборудовал под столярную мастерскую.
Глава четвёртая
Гитара
– Вот, смотрите, – Вовка подошёл к верстаку и рукавом смёл с него стружку.
Пахло скипидаром и столярным клеем.
Он прошёлся по мастерской, показывая нам фрезерный и токарные станки, вытащил из сложенных в углу досок одну самую ровную и широкую:
– Из этой, пожалуй, и будем делать вашу гитару!
– Н-да! – произнёс демонстративно Колька, глядя на шершавый кусок дерева.
– Что? Ты знаешь, что главное в этом деле – подобрать «массив»? Правда, ширины не хватает… Рога же надо делать! А?
– Конечно! – ответил я. – «Рогатую» гитару хотим.
– Поэтому, – повертел в руках доску Вовка, – придётся доклеивать по краям.
– А та, гитара, которую ты сделал, красивая получилась? – как-то уже безнадёжно спросил Коля.
– Не хуже, чем в музыкальном магазине продаются!
Он принялся старательно объяснять:
– Это только заготовка. Вот смотри, – он подошёл ко мне и положил заготовку на верстак, – здесь будет углубление – я выберу его на фрезе. Там мы разместим электрическую часть: звукосниматель и потенциометр. Конечно, подклеим и придадим гитаре форму. Гриф возьмём от старой какой-нибудь гитары. Но он короткий. Его надо удлинить. Колки найдём тоже. Струнодержатель мне сделают ребята на заводе. Струны сами принесёте. Хорошие покупайте. Лады сделаем заново: делаем пропил, вбиваем туда проволоку, всё шлифуем, красим и лакируем.
Тут сверлим, – он повернул доску набок и потыкал пальцем, – для выхода проводов. Можно, конечно, и вибро сделать, но это дороже, да и возни много. Так… тут плексиглас будет. Цвет какой? Красный? Да! Ещё с вас потребуются катушки для звукоснимателя. Звукосниматель положим в коробочку из нержавейки, отшлифуем и отполируем.
– Какие такие катушки, где взять-то? – спросил Колька.
– Катушки надо ставить от высокоомных телефонных аппаратов. Лучше сопротивлением тысяча двести или шестьсот ом.
– Ты видел, – он обратился ко мне, – какие в телефонных трубках на микрофоне катушки стоят?
– Знаю.
– Ну, так вот… Там стоят две катушки. Два прямоугольных сердечника. Под каждую струну идёт один сердечник. Значит, что? – он назидательно поднял палец. – Шесть струн – шесть сердечников. Поняли?
Мы молчали, переваривая услышанное.
– Ладно, – сказал Вовка, кладя на верстак заготовку, – с катушками я сам решу.
Коля не верил в затею, хотя он не видел той гитары, которую Вовка сделал для одной музыкальной группы.
А может быть, он и не верил в то, что эта гитара делается для него в подарок.
Он больше не приходил со мной в мастерскую к Вовке, но по-прежнему мы собирались и слушали его песни.
Я каждую неделю спускался в подвал и с интересом наблюдал, как шершавая доска становится музыкальным инструментом.
Последний раз я взял её в руки, когда она, отшлифованная и покрытая несколькими слоями лака, лежала на верстаке.
Гриф уже был на месте. Отполированный струнодержатель из нержавейки готов был для установки струн. На грифе были закреплены колки.
Вовка покручивал гитару в руках, показывая мне отблески на лакированной поверхности. Я обратил внимание на грубую и потрескавшуюся кожу на его руках, на тёмные полоски грязи под ногтями и опасался, что он поцарапает этими руками нежное тело гитары.
– Ну вот, – он взял со стола коробочку для звукоснимателя, она, как и другие металлические части, была безупречно отшлифована и отполирована. – Теперь приноси струны и пару пластмассовых мыльниц.
Он сразу пояснил:
– Обыкновенные пластмассовые перламутровые мыльницы. Желательно синего и жёлтого цветов. Мы их разрежем на кусочки и подложим под плексиглас. Общий фон у нас же тёмно-красный, будет очень красиво!
Коля принёс новые струны, и я видел, как он всё-таки сильно заинтересован, но почему-то скрывает это.
– А где мы сможем опробовать гитару? – спрашивал он. – Да хоть в клубе, на заводе! В любом месте, где усилитель звука есть!
Последний раз я пришёл в подвал уже в конце лета.
Из дома выходила Роза Трофимовна:
– Ты посмотри, – жаловалась она мне, – какое хулиганьё завелось у нас в районе! Все трубки в телефонах-автоматах оборвали! Теперь иди на завод, на проходную, если позвонить надо!
Через несколько дней гитара была полностью готова.
Но забрать её из подвала мне не пришлось – Коля уехал домой, не предупредив и ни с кем не попрощавшись.
Гитару выкупил солист группы «Грани». За двадцать пять рублей. Он стоял на сцене, и в свете прожекторов гитара отливала голубым, и зелёным, и жёлтым цветом, как небо, трава и песок на том месте, где когда-то был наш дом.
Все в зале ждали продолжения танцевального вечера. Солист группы подошёл к микрофону, притянул его к себе рукой и объявил под шум и одобрительные возгласы:
– «Дом восходящего солнца!»
Колю-Тарзана с тех пор я никогда не встречал.
Но я помню, как он выглядит.
Я открываю томик Есенина и вспоминаю Колю: его лицо с белёсыми кудряшками, спадающими на потный лоб, трогательный, немного застенчивый голос, виноватая улыбка… И только один фрагмент романтической бедной юности, незаметно растворяющийся в цветущих садах летнего вечера и без предупреждения исчезнувший, оставляя смутные надежды явиться ещё раз с первым аккордом Колькиной гитары с царапинами на деке.
Я забыл у него спросить, как называется одна мелодия, которую он часто наигрывал.
Он играл её без наших просьб – просто для себя. Он прижимал гитару к груди, низко опускал голову и некоторое время оставался так сидеть – то ли покашливая, то ли всхлипывая.
Но играл только один коротенький фрагмент.
В одном месте он всегда останавливался и обрывал мелодию, прихлопывая струны рукой.
Мне никогда раньше и потом не приходилось её слышать.
Да и как она называется, я не знаю.
Только догадываюсь.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.