Текст книги "Золотая струя. Роман-комедия"

Сергей Жмакин
Золотая струя
Роман-комедия

© С. А. Жмакин, 2014

Каждый человек имеет право на свои 15 минут славы.

Энди Уорхол

Часть I

К пятидесяти годам мужику надо бы подводить предварительные итоги, мусолить достигнутое, по-петушиному пыжить грудь и на нешуточном серьезе хмурить брови, принимая поздравления с юбилеем. А тут выпнули Сидорова с родного завода, как шелудивого пса со двора, – вот и все итоги, как будто и не пахал всю жизнь, как проклятый. Новый собственник, банк московский, почему-то решил продать все сверлильные станки, и остался сверловщик Сидоров без работы, без зарплаты, без настроения. Сунулся было сгоряча на другой завод, а там своих сверловщиков с избытком хватает, лишних тоже гнать собираются.

Жена поначалу, вроде бы, сочувствовала и жалела, потом стала проявлять недовольство тем, что он дома сидит и работу не ищет. А Сидоров не хочет за копейки горбатиться, и, вообще, у него тридцать четыре года трудового стажа, он сверловщик высшей квалификации, на конкурсах не раз побеждал, у него рабочая гордость, в конце концов.

От нечего делать счинился с соседями-пенсионерами ходить на зимнюю рыбалку – сроду этим делом не увлекался. И, от неопытности, от незнания, что ли, (там ведь и одеваться надо с умом) после многочасовых морозных бдений над лункой неожиданно нажил себе, в добавление к другим неприятностям, еще и деликатную болячку.

Пока зубы не болят, человек их не замечает, жует и жует, перемалывая пищу. Пока ноги не болят, человек ходит, бегает, прыгает и не думает о них. Пока у мужика его главный орган исправно выполняет и санитарную, и созидательную функции, о нем забывают, как забывают о здоровых зубах и ногах. А тут Сидоров пошел утречком избавиться от лишней жидкости – ну, как все нормальные люди, обычное дело, – и очень ему не понравились ощущения. Потом, в течение дня и последующей бессонной ночи позывы избавиться от жидкости участились, и Сидоров уже натурально страдал, выдавливая из себя боль по капле.

Обеспокоенная жена заставила его пойти в поликлинику. Пожилой, усталый уролог равнодушно задавал вопросы, привычно строча в карточке корявым, размашистым почерком. Спросил зачем-то:

– Как с половой жизнью?

– Да какая там половая жизнь, больно ведь, – сокрушенно пожаловался Сидоров.

– Сейчас – это понятно. А вообще? Регулярно?

– Да вообще-то не жалуюсь, вроде регулярно, – призадумался Сидоров.

– Это хорошо, – сказал врач. – Но простату надо посмотреть. Пройдите за ширму и приспустите брюки.

С замиранием сердца, с гнетущим предчувствием, что сейчас произойдет нечто крайне неприятное, Сидоров сделал, как ему велели.

Врач легко и быстро натянул резиновые перчатки.

– Ну-ка, батенька, покажите мне свое хозяйство, – попросил он и вдруг стеклянной палочкой ловко залез, гад, туда, где болело. Сидоров даже морально подготовиться не успел, запоздало охнул.

– Это-то зачем? – только и спросил.

– Мазок для анализа, чтобы быть уверенным в правильности лечения, – скороговоркой пробурчал врач.

Но это было еще не все. Мучитель в белом халате сунул Сидорову прямоугольную стекляшку:

– Держите вот так, поближе, на нее должно капнуть, – и доктор попросил нагнуться.

Сидоров не успел и глазом моргнуть, как позади инородное тело бесцеремонно вторглось в его тело.

– Иттить твою налево, ты чего там творишь? – зарычал он, будучи в травматическом и культурном шоке.

– Массирую вашу простату, уважаемый, все-то вам расскажи, какие любопытные, – проворчал врач, активно орудуя пальцем. – Капает? Капает, спрашиваю?

– Да ничего не капает. Мне из-за живота не видно. А что должно капать-то?

– Простатический сок, если так интересно. Чтобы исследовать его на лейкоциты. Больно, что ли?

– Да мало радости. Во, кажись, капнуло.

Наконец врач, вроде бы, утихомирился. Сидоров торопился застегнуть брюки, затянуть ремень, после пережитых потрясений его потряхивало.

– Придете ко мне с результатами анализов через недельку, а пока я выпишу вам таблетки, они хотя и дороговатые, но зато эффективные, – сказал на прощание уролог. – Да, и горячую ванну примите, прогреться не помешает.

После визита к врачу Сидоров был охвачен громадным, исступленным стремлением никогда в жизни не возвращаться в проклятый пыточный кабинет. В сочетании с желанием избавиться от болячки это делало его чрезвычайно дисциплинированным больным. По вечерам он принимал горячие ванны, купил дорогущие таблетки и глотал их в строгом соответствии с указаниями врача. К его радости, улучшение он почувствовал почти сразу. Резкая боль утихла, вскоре и совсем ушла. А струя – о, это было счастьем! – струя с каждым днем набирала силу, она крепчала, делалась тугой, звонкой и уверенной, словно пробила наконец-то ненавистную, мучительную преграду и устремилась к долгожданной свободе.

Окрыленный текущим выздоровлением, Сидоров, теперь щепетильно, с пристрастием относясь к собственному организму и помня вопрос врача о половой жизни, и на жену стал «поглядывать» чаще. Как можно регулярнее.

Однажды зимним, ясным днем они поехали проведать дачу. Сидоров широкой деревянной лопатой выскребал снег из дачного дворика, а жена фотографировала мобильником снегирей на яблоне. Крутой сенсорный телефон ей подарила дочь, которая была замужем за полковником и жила в другом городе. Сидоров намахался лопатой, голова под шапкой взмокла, решил отдохнуть, и захотелось ему сделать отметину на чистом, белом, как сахар, свежевыпавшем снеге. Поскольку в последнее время, настрадавшись, он получал от процесса несказанное физиологическое и эстетическое удовольствие, Сидоров выбрал для облегчительной церемонии нетронутый его лопатой участок дворика возле баньки. Жена Маруся стояла рядом за заборчиком и целилась айфоном на красивых красногрудых птиц. Увлеченная съемкой, она его не замечала, а он, глядя на ее румяное милое лицо, решил вдруг сдуру не чертить на снегу имя «Маша», а сделать ради хохмы ее портрет. Он вгляделся в ее лицо и, помахивая выверенными (или ему так показалось) движениями, направил упругую струю, словно кисть, на белоснежную, нетронутую целину.

Дурашливо посмеиваясь, он сработал в одно касание – не прерывался, пока не закончилась «краска».

Снегири вспорхнули, оставив после себя голые ветки.

– Ой, Толик, ты не представляешь, какие они красивые! – Маруся, переваливаясь в глубоком снегу, пошла показывать фотки мужу. Сидоров, похохатывая, как раз засупонивался. – Чего ты тут делаешь? Ах ты, бесстыдник!

Маруся оторвалась от телефона, взглянула на помеченный снег и замолчала. Сидоров тоже смотрел и молчал. На снегу было нарисовано лицо его жены Маруси: глаза, брови, нос, завитушка из-под вязаной шапочки, губы в улыбке.

– Это ты как? Это ты чем? – спросила она.

– Чем, чем… Известно чем, – засмеялся Сидоров.

– Да не ври. Ты разве умеешь рисовать? Это же вылитая я.

– Да откуда? Случайно получилось.

Жена принялась рисунок фотографировать.

– Снег растает или просто заметет, до весны-то еще далеко, – приговаривала она. – А у меня в телефоне память останется. Меня еще никто в жизни не рисовал. Да ты ли это сделал?

– Нет, сосед приходил. Ты сдурела, что ли? – Засмущавшись, Сидоров ногой взборонил рисунок.

* * *

Юбилей порешили отмечать в узком кругу, по-родственному и дома – в своей хрущевке-двушке. Столовую откупать у безработного Сидорова подкопленных денег осталось в обрез, а на зарплату жены, продавца в продуктовом магазине, тоже не шибко разбежишься. Да и чего праздновать, чему радоваться? Полтинник – это тебе не двадцатчик, когда вся жизнь впереди.

Выпили за здоровье Сидорова водочки по первой, после небольшого перерывчика, как водится, замахнули по второй, повеселели, загомонили, зашутили. Маруся поспешила, пока народ в памяти, похвастаться своим крутым мобильником.

– Смотрите, какой мне доченька телефон подарила. Он и фотографирует, и видео снимает. Жаль, сама она не смогла приехать, далеко лететь, да и ребятишек не на кого оставить.

– С тобой все ясно, у тебя радость – телефон, а юбиляру-то что дочь подарила? – спросил кто-то из родни.

– А юбиляру она прислала очень качественное и очень теплое нижнее белье.

– Вот это правильно, зачем мужику телефон, теплые штаны поважнее, – под общий смех заключил родственник.

Маруся не стала уточнять, что дочь прислала только деньги, а подарок, в свете последних событий, она купила сама.

– А мы с нашим сыночком Костей подарили ему ноутбук, – продолжала Маруся. – Это сейчас очень современно.

– И что мне делать с этим ноутбуком, ума не приложу, – ухмыльнулся Сидоров. – Разве что гвозди им забивать.

– Папа, ты мне еще спасибо скажешь, – сказал Костя. – Особенно когда к Интернету подключим.

– А еще на днях юбиляр меня удивил, – объявила Маруся. – Сколько лет с ним живу, а не знала, что он художник.

– Да какой там художник, – махнул рукой Сидоров.

– Не понял, – оживился племянник Витя. – У меня конкурент появился?

У племянника среди родни прижилось прозвище Витя-Богема. Когда-то после школы он закончил художественное училище, хорошо рисовал, писал картины, даже выставлялся на выставках и зарабатывал неплохо, но потом наступили другие времена, и теперь Витька, которому уже за сорок, торговал обувью на рынке. Ему-то Маруся и хотела показать в первую очередь свой портрет.

– На, посмотри, какая я тут симпатишная, – протянула она племяннику телефон.

Витя-Богема иронично вгляделся в экран, уже подыскивая слова для подковырки на потеху застолья.

– Опоньки! – Он удивленно вскинул брови. – Это кто тебя так?

– Я ж говорю, муж родной, юбиляр.

– Не могу понять технику исполнения, – сказал Витька озадаченно. – Дядя Толя, ты что, рисовать умеешь?

– Наливать я умею, – ответил весело Сидоров с бутылкой в руке. – Мужики, у кого рука не устала, давай наливай и женщин рядом не забывай.

– На чем это сделано… ну, этот портрет? – Витька внимательно вглядывался в фотографию.

– На снегу, – сказала Маруся.

– По малой нужде сходил, вот тебе и портрет, – пошутил кто-то. Конец фразы утонул в безудержном смехе.

– Дак так оно и есть! – крикнула отчаянно Маруся.

Тут уже все гости едва не лежали от хохота.

– Дай посмотреть! Дай! Дай! – потянулись руки к телефону.

Весь вечер Витя-Богема сидел сам не свой. Он и так по натуре смурной – творческая личность, ничего не поделаешь, а тут совсем расклеился: в танцах-плясках не участвовал, разговоры за столом не поддерживал, думал какую-то свою думу. А водку он уже давно не пил – в свое время выпил свою дозу сверх всякой нормы и пришлось кодироваться. Когда курили на кухне, он вдруг обратился к Сидорову с просьбой:

– Дядь Толя, нарисуй меня, пожалуйста, как ты тетю Марусю нарисовал. Очень мне понравилось. А я тебе денег заплачу. Нет, я серьезно.

– Сколько заплатишь? – сопел пьяненький Сидоров, затягиваясь сигаретой.

– Тысячи рублей не жалко! Ты же сейчас пока без работы? Тысяча рублей разве не пригодится?

– Папа, мой шеф тоже бы заплатил, – встрял в разговор сын Сидорова Костя. Он работал водителем у бизнесмена, ездил на большом черном джипе, и Сидоров им гордился. – Шеф у меня любит всякие приколы. Вчера говорит, мол, буду, Костик, разводиться с женой, так ты найди мне женщину, но чтобы она роста была небольшого, мне, говорит, чтоб было по пояс, нет, даже чуть пониже. И чтобы у нее голова квадратная была, я, говорит, когда буду пить пиво, буду кружку ей на голову ставить, а она бы мне в это время… того… делала бы… – Костя не стал договаривать. Хотя и изрядно поддатый, отца постеснялся.

– Дядя Толя, нарисуй, – не отставал племянник.

– Витька, вот ты, вроде, умный, а предлагаешь мне, родному дяде, чтобы я у тебя, сына моей родной сестры, за какую-то хренотень деньги взял. – Сидоров насупился. – Какой же ты умный после этого? Да ты, Витька, просто дурак.

– Да конечно, я дурак, дядя Толя, – согласился племянник. – Ладно, хотя я считаю, что за настоящее искусство надо платить, но если ты не хочешь, нарисуй меня без денег.

– Это другой разговор, – сказал Сидоров. – Но есть тут одна заковырка.

– Какая?

– Я рисовать не умею.

– А как же портрет тети Маруси?

– Понятия не имею. Придуривался, случайно получилось.

– Такого не может быть, – уверенно сказал Витя. – Поверь мне, дядя Толя, это – не случайность.

– Папа, а может, ты феномен? – сказал Костя.

– Кто?

– Ну, уникальная личность, ты умеешь то, чего никто в мире не умеет.

– Короче, дядя Толя, предлагаю родственный обмен, – решительно заявил Витя. – Ты, вроде бы, говорил, что у твоей «шестерки» радиатор подтекает? Ты рисуешь мой портрет, а я тебе отдаю новый радиатор.

– Откуда у тебя радиатор? – спросил Сидоров с подозрением, но уже заинтересованно.

– Сосед по гаражу долг радиатором отдал.

* * *

На другой день Богема заехал за Сидоровым, и они отправились на дачу. Сидоров не успел похмелиться до прихода племянника, а потом Витя высказал пожелание, чтобы дядя Толя при написании картины был трезвый, и Сидоров был сумрачен и молчалив.

– Командуй парадом, дядя Толя, – сказал бодро Богема, когда они очутились на дворике дачи. – Куда мне вставать?

– Да хоть куда, – буркнул Сидоров.

– Тебе же надо, это, так сказать, холст подготовить, – хохотнул Богема. – Где ты будешь творить-то?

– Вон, у бани.

Племянник стал притаптывать ногами рыхлый снег, объяснив, что так рисунок будет четче. Сидоров, насупившись, засунув руки в карманы куртки, молча стоял, смотрел. Утрамбовав квадрат два метра на два, Витя отошел в сторону, отпыхиваясь.

– Все, дядя Толя, можешь творить.

Сидоров начал было расстегиваться, но вдруг сказал:

– Нет, так не пойдет, ты меня смущать будешь. Иди за забор, к яблоне, там Маруся стояла, вон следы еще сохранились.

Богема послушно двинул за заборчик, черпая ботинками снег.

– Все, приступай, дядя Толя, – крикнул он.

Постояли, помолчали. По небу лениво ползли серые облака, насвистывал ветерок в электропроводах.

– Не получится, – сказал угрюмо Сидоров. – Во-первых, патронов нет в обойме, во-вторых, настроение на нуле, башка трещит. Поэтому без пива никак не обойтись.

Поехали до ближайшего магазина, купили полторашку пива и соленых сухариков.

– Вот это по-нашему, удружил ты мне, племяш, – подобрел, размяк Сидоров, отпив изрядно, взасос, прямо из горлышка. В машине было тепло и уютно. – Я и не помню, как вчера все разошлись.

– Да ты рано вырубился. – Витя, покуривая, терпеливо ждал, когда Сидоров созреет для творчества.

– Без драки обошлось?

– Без драки. Ты только немного почудил. Решил нарисовать на ковре коллективный портрет всех гостей.

– Да ты что! – удивился Сидоров. – А Маруся мне ничего такого не рассказывала.

– Не успела.

– И что дальше?

– Осерчал ты шибко на нашу компанию, кричать стал, мол, всех щас нарисую. Даже успел достать свой этот… как бы карандаш. Все, особенно бабы, уржались. Тетя Маруся тебя в охапку и утащила на диван, ты там и вырубился.

– Да ты что! Вот стыдоба-то! – расстроился Сидоров. – Это ты, Витька, виноват: нарисуй да нарисуй. Вот у меня и отложилось.

– Ничего страшного, все свои были.

За разговором Сидоров почти допивал бутылку, похрустывая сухариками, как вдруг заерзал:

– Погоди-ка, Витёк, щас я до ветру отлучусь.

– Ага, – оживился племянник. – Набил обойму туго? Зачем же патроны тратить понапрасну? Дядя Толя, я уже заждался, когда ты меня нарисуешь.

– Тьфу ты, я и забыл. Пошли!

Скорым, бодрым шагом они вернулись во дворик. Витя тотчас встал за заборчиком у яблони. Сидоров расстегнулся над утоптанным «холстом», вгляделся в племянника и почувствовал, как его охватывает знакомое дурашливое настроение, какое он испытал, когда рисовал свою Марусю. Богема из-за заборчика видел Сидорова только по пояс. Локти дяди Толи были прижаты к бокам, и он двигал ими и туловищем, как будто держал в руках клюшку и поигрывал шайбой, на которую смотрел с выражением, никогда племянником ранее не виданным: казалось, что Сидоров вот-вот расхохочется, лопнет от смеха, но пока огромным усилием воли удерживает смех в себе, чтобы без помех досмотреть хохму до конца. С таким выражением люди смотрят уморительные комедии.

Однако Сидоров смеяться не стал. Лицо его потухло вместе с прекратившимся журчанием.

– На, получай товар, купец, – небрежно бросил он.

Витя со всех ног, увязая в снегу, побежал к нему. На снегу он увидел свое лицо, изображенное в три четверти оборота. Причем, соотношение формы глаз и бровных дуг было удивительно правильным, а ближний глаз был чуть больше дальнего, как сделал бы профессиональный художник. Дальнее ухо было укорочено и расположено под небольшим углом, а дальняя половинка рта тоже меньше, чем ближняя, поскольку при рисовании в три четверти оборота возникает перспективное сокращение. Непостижимыми легкими штрихами на снегу были переданы тени вокруг носа. Объем глаз и рта также были виртуозно выделены тенями. И главное, Витя к своему изумлению обнаружил в рисунке эмоции, которые он испытывал на момент дядиного творческого процесса – волнение, неверие и одновременно ожидание чуда были запечатлены в его портретных чертах.

Богема трясущейся рукой вытащил, выворачивая карман, фотоаппарат и стал снимать.

– Ну, ты долго там? – спросил Сидоров. Ему не терпелось допить пиво в тепле автомобиля.

– Дядя Толя, ты гений! Береги, береги его! – Витя от полноты переполняющих его чувств крепко обнял Сидорова.

– Кого? Кого его?

– Талант береги. Не заморозь.

И они поспешили к машине.

* * *

Сын Костя заехал к родителям пообедать, мама готовила вкусно, в отличие от его молодой супруги.

– Пап, я шефу-то показал мамин портрет, скачал его из телефона, и рассказал, что вот, мол, один мужик умеет вот таким образом, – сказал Костя, наворачивая картошку с котлетой. – Так шеф сначала не поверил, потом разобрало его на смех, просто угорел от смеха, а потом захотел, чтобы его тоже нарисовали. За деньги, конечно.

– Ага, еще один любитель искусства нашелся, – иронично отозвался Сидоров.

– То Витька прилип, как банный лист, то теперь этот олигарх.

– Но Витька-то тебе отдал по-родственному радиатор?

– Ну, отдал.

– А шеф мой тебе не сват, не брат, с него можно деньгами взять, – сказал уверенно Костя.

– И сколько?

– Пять тысяч-то можно запросить. Но одну из них – мне, за посредничество.

– И на кой ему такой портрет? – спросил Сидоров.

– А я, говорит, его сфотографирую, напечатаю в типографии, в рамку и – домой на стену. Будет, что корефанам показать.

– И как ты это представляешь? – вмешалась Маруся. – Отец будет стоять перед каким-то чужим мужиком и того… махать? – она хихикнула. – Это ж стыдно. Ой, с вами не соскучишься.

– Во-первых, необязательно говорить, что это мой отец. Во-вторых, он тебя и Витьку нарисовал и ничего не случилось, солнце не упало на землю, со стыда никто не сгорел. И в-третьих, сейчас зарабатывают хоть на чем, лишь бы платили. Любая работа почетна, если за нее бабосы дают. Папа, ты у нас богатый, что ли?

Сидоров ушел из кухни в комнату, лег на диван.

– Вы меня что, за дебила держите? – крикнул он оттуда.

– Папа, ты же безработный, а тут такая возможность бабла срубить, – крикнул в ответ сын.

– Дешево меня ценишь.

– А какая твоя цена? – Костя перестал жевать, прислушался.

– Пятнадцать тысяч моя цена и ни копейки меньше, – крикнул Сидоров, чтобы от него отвязались.

– Такая была у него зарплата, – шепнула мать сыну.

Костя поспешно встал из-за стола.

– А компот? – забеспокоилась Маруся.

– Да погоди ты, мама.

Костя тихо вошел в комнату, присел на диван в ногах у Сидорова.

– Пятнадцать так пятнадцать, – испытующе вглядываясь в отца, сказал он. – Тогда мне уже три штуки.

– Ха-ха-ха, – по слогам, театрально произнес Сидоров. – Нет, это не я дебил. Да какой нормальный будет платить такие деньги за такую лабуду!?

– Папа, ты пойми, что это очень, ну очень-очень прикольно, – радостно зачастил сын. – В общем, шефу доложу, что я с тобой договорился, ну, вернее, не с тобой, а якобы с каким-то мужиком. Только ты не подведи, я ему обещал.

– Вот молодец! Он пообещал, а я отдувайся.

– Пап, ты пообещал! – И Костя, забыв о компоте, быстро оделся и убежал, не дожидаясь, когда отец передумает.

* * *

Первым пунктом в грандиозных планах Вити-Богемы был визит к начальнику областного Управления культуры. По телефону он записался на прием по личным вопросам и в определенный час смиренно ждал в приемной в компании с делегацией каких-то деревенских теток в вязаных кофтах, разглядывая окружающую чиновничью обстановку, а заодно, украдкой, молоденькую деловую секретаршу.

– Здравствуйте, Раиса Степановна, – вежливо, с улыбкой сказал он, входя в просторный кабинет.

За большим, лакированным столом сидела, перелистывая кипу бумаг, симпатичная, хорошо одетая дама со свежеуложенной прической.

– Ну, и чего ты приперся? – спросила она.

– Не понял, – удивился Богема. – Я по делу пришел, Раиса Степановна. И зовут меня Виктор Алексеевич. У вас тут управление культуры или, может, прачечная?

– Ах, даже так? – в свою очередь удивилась дама, подписывая документ. – Сказала бы я тебе, что у нас тут, да стесняюсь. И какое у тебя дело?

Богема выложил перед ней два листочка форматом А4.

– Так, лица знакомые. Сам нарисовал? И что дальше? – Раиса Степановна мельком глянула на листочки, продолжая перебирать бумаги.

– Сесть-то хотя бы можно? – с упреком спросил Витя.

– Ну, сядь.

– Дело в том, что это не я рисовал, а другой человек. Но это не самое главное. Главное, как это нарисовано, вернее, чем. Ваше мнение, Раиса Степановна?

Она вновь небрежно глянула на портреты:

– Карандашом, наверное, или красками… Ты бы покороче, Склифосовский, ближе к делу и желательно без загадок.

– А если короче, то прошу вашей поддержки в организации выставки этого уникального, талантливого художника. Я уверен, что он прославит не только наш город, нашу край, но и всю страну.

– Как у него фамилия? – спросила Раиса Степановна.

– Сидоров.

– Не слыхала такого. – Она более внимательно вгляделась в портреты. – Нормальные рисунки, ты вон вообще похож на себя, как две капли. Организовывайте на здоровье вашу выставку. Есть Союз художников, есть художественный музей и культурно-выставочный центр, места много. Флаг вам в руки, я не против. Всё?

– Огромное вам спасибо, Раиса Степановна, – сказал Богема. – Хотелось бы только уточнить для вас, в чем заключается уникальность художника Сидорова, чтобы между нами было полное взаимопонимание. Эти портреты выполнены не карандашом и не краской, а, как бы выразиться поделикатнее… В общем, художник Сидоров создает свои художественные произведения, используя свою физиологическую потребность по малой нужде.

Раиса Степановна уже было отключилась от разговора, занятая бумагами. Смысл последней фразы не сразу дошел до нее.

– Что? – Она подняла голову. – Что ты сказал? По какой нужде?

– По малой. Художник Сидоров рисует на снегу, применяя свою физиологическую потребность. В этом его уникальность, которая прославит его и нас с вами на весь мир.

– Витя, ты выпил, что ли? – после паузы спросила Раиса Степановна.

– Рая, я давно в завязке, вообще не пью.

В это время зазвучал телефонный зуммер. Раиса Степановна нажала кнопку внутренней связи и сразу, отвечая уверенному, начальственному голосу, преобразилась – стала деликатной, предупредительной и покладистой. Такой же, какой Витя-Богема впервые увидел ее в библиотеке – она выдавала ему книги по искусству. Вот это умение создать вид покладистости и помогло ей вырасти до чиновничьих высот, подумал Витя. Сначала скромный библиотекарь, потом его бывшая жена несколько лет серой мышкой сидела в управлении культуры в качестве специалиста по музеям. Последний раз Витя видел ее в новостях по телевизору, когда она с умным видом докладывала на заседании областного правительства. Витя был уверен, что ее женские чары тоже повлияли на карьерный рост, повертеть хвостом Раенька была не прочь. Прожили вместе они недолго, детей нажить не успели, он тайком от нее погуливал, но очень был возмущен и страдал, когда узнал, что она ему изменила.

Завершив доверительный разговор с руководством, которое, судя по теплоте и веселости в мужском голосе, осталось довольным, Рая перевела дух и вернулась на суровую, грешную землю.

– Что ты там говорил про малую нужду? – спросила она.

– Если не веришь, я договорюсь с Сидоровым, он сделает твой портрет.

– То есть ты хочешь сказать, что я, как натурщица, буду позировать перед твоим художником, а он будет держать в руках не карандаш, не кисть, а… совсем другой предмет?

– Ну, сделаем не так уж откровенно, прикроем чем-нибудь, – успокоил Богема.

Рая вдруг уронила голову на руки, плечи ее вздрагивали от безудержного смеха. Богема терпеливо ждал.

– Ой, Витя, уйди, – отсмеявшись, сказала она, осторожно, чтобы не размазать тушь, вытирая слезы. – Я-то тебя, чудака, знаю со всеми потрохами, а другой на моем месте и психушку может вызвать. Всякие люди ко мне приходят, особенно по весне, когда у шизиков обострение начинается. Многого я наслушалась, но такое слышу первый раз.

– Ну да, ну да, – закивал Витя, сдерживая негодование. – Сразу видно, шизиков ты наслушалась. А слышала ли ты о таком французском художнике, как Марсель Дюшан? У него есть произведение искусства под названием «Фонтан». Это обыкновенный фаянсовый писсуар, на котором он поставил свою подпись и дату. Так вот, не так давно, одна очень известная зарубежная газета, обратилась с просьбой к экспертам – художникам, критикам, музейщикам – составить список самых выдающихся произведений двадцатого века. Так вот этот «Фонтан» занял первое место в этом списке. А имя Энди Уорхола тебе известно? Его портрет Мэрилин Монро был продан больше, чем за миллион долларов. А это не живопись никакая, это хрен знает что, чуть ли не рентгеновский снимок.

– Это же всё кич, пошлятина! – воскликнула Рая.

– Пошлятина, которая стала мировым шедевром и которая стоит миллионы? Ну, все дураки, одни мы умные. И разве у Сидорова пошлятина? Посмотри портреты. – Витя схватил листки с рисунками и тряс ими перед носом Раи. – Ты же сама сказала, что это неплохо. А чем исполнено – не имеет значения, хоть кочергой. Наоборот, это станет хорошим маркетинговым ходом для раскрутки. И можно денег заработать. Да, я не скрываю, заявляю открытым текстом: я хочу заработать на этом деньги. И тебе предлагаю тоже заработать. Поэтому и пришел к тебе.

– Ага, еще не хватало, ты не впутывай меня в свои делишки, – вдруг испугалась Рая. – Не нужны мне твои деньги, мне своей зарплаты хватает.

– Конечно, хватает. Вот потому-то молодежь наша и рвется в чиновники, потому что вы как жили, так и живете при социализме на всем готовеньком, а все остальные брошены в акулью пасть капитализма, крутятся, думают день и ночь, где бы и как бы заработать. В общем, Раенька, я к тебе больше не приду, скорее всего, ты ко мне придешь. Но это будет уже другой разговор. Последний раз спрашиваю: поможешь устроить выставку?

– Да я что, с ума сошла? У меня язык не повернется с кем-нибудь говорить на эту тему. Чтобы у виска пальцем вертели? Скажут: совсем сдурела Раиса Степановна. Иди, Витя, иди.

Витя неожиданно успокоился. Он взял свои листочки, бережно уложил, не торопясь, в прозрачный файлик.

– Ничего, прорвемся. – Он хитро подмигнул бывшей супруге. – Покедова, оревуар.

* * *

Вечером Богема сидел у Кости в «Лэнд Крузере». Тихо, едва слышно журчал мотор, нагоняя тепло в кожаный салон, спасая от дикого мороза за стеклом.

– Особенно я и не надеялся, – говорил Витя. – Но надо было удостовериться, что официальные органы власти примут нашу идею в штыки. Это же бюрократия, а ей надо, чтобы наша жизнь текла согласно регламенту и окостеневшим правилам. Ладно, мы пойдем другим путем. Ты знаешь, Костик, что делает художника знаменитым?

– Знаю, его картины, конечно.

– Ошибаешься. Знаменитым его делают скандалы всякого рода: разводы с женами, драки в ресторанах, половые связи с несовершеннолетними девушками, выход нагишом на балкон выкурить сигарету, горячие речи на телевидении в пошлых ток-шоу, интервью официальной и желтой прессе – впрочем, цвет прессы здесь не важен, лишь бы о нем писали – мелькание, мелькание, мелькание всюду и везде. И тогда люди, глядя на его картины, будут говорить: ах, это тот самый художник, о котором писали, как он, пьяный в лоскуты, бродил по гостинице без трусов, в одних носках, или который дал в морду кому-то в прямом эфире.

– И неважно, что он нарисовал?

– Важно, конечно. Но понимаешь, хороших картин, даже шедевров, много, а знаменитостей – единицы.

– Что-то я с трудом могу себе представить, как мой батя выходит голым покурить на балкон, – сказал Костя. – А в ресторанах он вообще не бывает.

– Уникальность твоего бати заключается в том, что ему, чтобы стать знаменитым, не нужны скандалы. Его техника рисования уже сама по себе вопиющий скандал и глобальный повод для всех видов СМИ. Нам с тобой, Костик, надо только этот процесс запустить. И еще надо продумать лексику, выражения, чтобы можно было культурно говорить об этом феномене. А то я Райке, ну, своей бывшей, хочу втолковать, что это высокое искусство, а слова на язык лезут низкопробные, типа «по малой нужде», «физиологическая потребность». В общем, нечто среднее между медициной и привокзальным туалетом.

Они задумчиво помолчали, глядя сквозь притемненное стекло на холодную, безлюдную улицу.

– Как там твой олигарх? Согласился позировать? – спросил Богема.

– Да, представляешь, согласился не только позировать, но и заплатить пятнашку, – оживился Костя. – Даже не удивился таким деньгам и торговаться не стал. Но сейчас вон какие морозы, холодновато для позирования, да и отца бы не застудить, а то тогда кранты нашему бизнес-проекту.

– Это правильно, – сказал Витя. – Здорово, что согласился. У нас будет уже три портрета. А нам надо для начала штук десять хотя бы. В выставочные залы нас не пускают, в таком случае устроим квартирник.

– Что это? – спросил Костя.

– Выставка в обыкновенной квартире. Развешиваются картины по стенам, рассылаются приглашения, в том числе и журналистам, проводится презентация, в руках у публики бокалы с шампанским, люди прохаживаются перед экспонатами, мило беседуют, обсуждают. Потом в Интернете или газете появятся публикации. Только квартиру надо найти попросторнее да поприличнее.

– Я, кажется, знаю, такую квартиру, – вдруг сказал Костя. – Только пока между нами. Есть у моего шефа зазноба, а если точнее, по сути, вторая жена, у нее ребенок вроде как от шефа, но наверняка не знаю, свечку не держал. Зовут ее Настя, живет она в шикарном особняке на Увальском шоссе, шеф этот дворец специально для нее построил. В основном тусовки с друганами он там проводит. И портрет свой он, скорее всего, там на стену будет вешать.