Текст книги "Закон десанта – смерть врагам!"

Толстяк прервал свое программное заявление. Валюша громко поперхнулась розочкой.

– А ты к чему это сказал? – спросил Коля, блеснув очками. Журбинцев хлопнул Валюшу по спине. Вадим с усмешкой оглядел уставившийся на него народ.

– Да так, навеяло. Посудите сами – очень удобно. Если кому-то действительно хочется за нами наблюдать. Много ли разглядишь с третьего этажа? Лично я не вижу здесь ни одной видеокамеры.

Вадим правильно сделал, что сморозил эту глупость. Может, и не глупость. И реакция была интересной. Валюша посмотрела на него со щенячьей преданностью – мол, знай наших, так держать, Кольцов! (Она воспринимает этот ужас как развивающую игру, догадался Вадим.) Побледневшая Катя как-то ненароком отодвинулась от Коли Сырко, который вдруг помрачнел, стянул очки и принялся их протирать о колено. Борька Уралов с Максом особенно в лице не менялись, но как-то странно переглянулись. Макс откашлялся, однако высказываться не стал. Борька заскреб ногтями по столешнице, потом потянулся к сигарете. То же самое проделала Жанна, – медленно прикурив, бросила на стол пачку, положила ногу на ногу и откинулась на спинку стула. В холодных глазах появился блеск стали. На прочих она не смотрела – их реакцию она представляла. Только на Вадима – не мигая. «Любопытно, – подумал он, – я интересен ей как распространитель вредоносной крамолы или еще почему-то?»

Остальные откровенно перепугались. Про Рухляду и говорить не стоило – если бы от страха в самом деле умирали, она была бы первой. Практически парализованная, Лариса не шевелилась, только ресницы над огромными коровьими глазами бешено дрожали. Гароцкий традиционно вспотел; Мостовой стрелял глазами в присутствующих, пытаясь сообразить, правильно ли он понял слова Кольцова и почему ему так страшно.

– А еще некоторым кажется, что они здесь были, – негромко продолжал Вадим. Не стоило замыкаться на одной теме, – необычное дежавю, согласитесь. И не только Рухляду – многих из нас терзают сомнения, но они не признаются, а судорожно ищут причину, в чем дело. Охотно причисляю себя к последним. Да, я убежден – это уже происходило. Дом, кровати наверху, выщербинка в лестничных перилах, как будто две параллельные насечки, выбитые крупным зубилом…

– Это не дежавю, – высказался определеннее Макс. Он смотрел в стол, предпочитая не показывать глаза, в которых поселился ужас.

Вадим сглотнул.

– А еще некоторым, не будем показывать на них пальцем, кажется, что мы… знакомы. Не все и не со всеми и… не совсем с теми людьми, что здесь сидят…

– Сам-то понял, что сказал? – удивилась Валюша.

– Главное, чтобы другие поняли. А они понятливые, у них развеялись последние сомнения.

– Ну, тогда я набитая дура, – пожала плечами Валюша.

– А это твоя личная проблема. Ну так что, господа… – тишина угнетала, Вадиму хотелось говорить. – У кого тут не развеялись последние сомнения? Пройдите наверх. Постойте у окна с видом на двор. Посидите на кровати, откройте тумбочку, встаньте голыми ногами на половик под кроватью. Эффект дежавю обещаю. Да что вы, в самом деле, скромничаете, господа? Мы с вами одного возраста – кому-то тридцать три, кому-то тридцать четыре. Так и должно быть. Давайте признаемся – да, нас снова собрали вместе. Неприятное обстоятельство, но пока ничего летального, расслабьтесь.

– Не-е, ни хрена не догоняю, – протянула Валюша. – Ты хочешь сказать, вы знакомы друг с другом?

– Более-менее.

– И не помните?.. Послушай, Кольцов, ты из меня полную-то идиотку не делай. У ребенка без вас жизнь тяжелая, так мне еще и в ваши отношения вникать?

Кто мог, улыбнулся. Особенно это удалось Борьке, чей зловещий череп от натянутой улыбки стал вылитым «Веселым Роджером».

– Это было так давно, деточка, – утробно проворчал Борька, – двадцать с лишним лет назад. Все эти дяди и тети были маленькими детьми. А этот дом, будь он неладен, назывался школой…

Тишина царила безупречная. Даже ветер в тайге на время стих. По оконной раме карабкался огромный бледно-серый паук. Не очень хорошая примета.

– И вы забыли о том, что с вами было? – недоверчиво спросила Валюша.

– Ну, как бы да, – кивнул Борька. – Остались отрывочные воспоминания, неясные образы, ночные глюки, головная боль. Сужу, впрочем, по себе.

– Ужасная головная боль, – поправил Вадим.

– И ничего конкретного. Кошмарный детский сон – ни черта о нем не помнишь, но вроде был.

– Чудеса в решете, – Валюша почесала макушку вместе с помпоном. – Вы хотите сказать, через двадцать лет я забуду и вас, и эту берлогу, и автобус, и то, как вы тут парили мне мозги? Да вы что, смеетесь?

– С тобой иная ситуация, девочка, – подала голос «роковая» брюнетка. Вопреки ожиданиям, ее голос потеплел. – Мы были младше тебя. Твои мозги не подвергали психологическим нагрузкам, не выжигали память, не гипертрофировали, доводя до абсурда всего лишь одну грань твоей многогранной сущности. Она ведь у тебя многогранная, да?

«Ну вот и все, – тоскливо подумал Вадим, – ОНО вернулось…»

А ведь он кривил душой. Лукавил с самим собой. Изначально, еще до приглашения в областное управление ФСБ, он понял: прошлое возвращается. Это плохо – когда не помнишь прошлого, но боишься его каждой клеточкой тела. Он пытался вытравить воспоминание за время многолетней службы в армии – не вытравил. Он чувствовал интерес к своей персоне. Спиной чувствовал. То отмечаясь ежемесячно в окружной комендатуре, то покупая сигареты в киоске, то входя во двор, где плотно сидели старушки. Даже в теткиной квартире, временно приспособленной под жилье… Звонок из ФСБ лишь подтвердил его опасения. «Зайдите, пожалуйста, такого-то числа в кабинет номер двести пять. Пропуск вам выпишут. Если вас, конечно, не затруднит». Обязательно затруднит, но кому это интересно? Кабинетик был небольшой, стильно обставленный. Чекист невысок, невзрачен, рукопожатие крепкое. О нем здесь знали – о службе в 76-й дивизии ВДВ, о неудавшейся семейной жизни, о боевых заслугах, о длительном в связи с ранением отпуске, в котором ему еще пребывать и пребывать. «Уважаемый Вадим Алексеевич, товарищ лейтенант, – голос не вкрадчивый, располагающий к доверию, – двадцать лет назад вы стали жертвой бездумного, вредного, совершенно бессмысленного эксперимента. Московскими товарищами проведено расследование, в деле поставлена точка. Скажите спасибо одному бывшему воспитаннику этой, с позволения сказать, школы. Он нанял ловкого адвоката, сумевшего доказать моральный ущерб. Отныне вам положена солидная денежная компенсация и ряд льгот со стороны государства. Поздравляем, Вадим Алексеевич. Вам предстоит обратиться в институт психологической коррекции при НИИ мозга для краткого медицинского обследования и составления необходимых документов. Данный институт занимался вами в 82-м году, и только его заключение имеет юридическую силу для подготовки требования на возмещение. В институте до сих пор хранится ваше досье, уж не взыщите. Но вам совершенно незачем волноваться – это пустая формальность, без которой, увы, дело не сдвинется с места. Базовый НИИ располагается в Томске, а институт психокоррекции, к сожалению, в районном центре Любимовка – ну, вы понимаете, у нас всегда такие «тихие» организации формировали подальше от людских глаз. Сейчас это предприятие полностью перепрофилировано. Вам подскажут, как туда добраться (и подсказали – двухчасовым автобусом из Славянки). Однако нас уже торопят – вас не затруднит появиться в институте 16 сентября, в понедельник, то есть через два дня?.. О какой сумме, вы спрашиваете, может идти речь? Простите, Вадим Алексеевич, я не бухгалтер, моя должность гораздо скромнее, спросите об этом у сутяги-адвоката, он сегодня на коне – целое НИИ «обул», но, думаю, речь идет о нескольких тысячах долларов. Распишитесь, пожалуйста, в том, что вы ознакомлены»…

Кольцов вышел из кабинета с твердой решимостью: еду. И уже через тридцать шесть часов, по мере удаления от родного края, с изумлением подумал – ловцы человеческих душ не зря едят свой хлеб. Они талантливые проводники требуемых идей – не мытьем, так катанием, не убеждением, так гипнозом. В том вагоне и включилось пресловутое «чувство опасности», которое он впоследствии безжалостно изгнал, поскольку нуждался в деньгах и больше всего хотел поставить ТОЧКУ!

С той же легкостью купились остальные – даже обеспеченные. Невзрачный человечек из 205-го кабинета умел убеждать. Это не был гипноз в чистом виде, он никого не усыплял, но действовал превосходно. Никто не усомнился, что человек говорит только правду и ничего, кроме правды, плюс дополнительный крючок с наживкой – денежная компенсация (не слишком большая, чтобы не спугнуть, и не слишком маленькая, чтобы ею пренебречь). Он пропустил всю компанию поточным методом – 12 и 13 сентября, назначая каждому индивидуальные часы, естественно так, чтобы люди не встретились друг с другом.

– Черт, – сплюнул в сердцах Борька, – нас тупо переиграли. Как удобно – не надо насильственных мер, сами прибыли. Да еще и в один день, гуртом, практически на блюдечке – кушайте нас.

– Подожди, – поморщился Вадим, – самокритику потом. Нужно приблизиться к главному – зачем нас снова собрали ЗДЕСЬ? Не проще ли свести всех нас в подвале здания, где нам пудрили мозги, а не заставлять тащиться в тридесятое царство?

– Логично, – взъерошив волосы, согласился Коля, – свистать всех в подвал. Твои предложения?

– Нам нужно вспомнить ВСЕ о своих днях в этих стенах. Не ночные кошмары, а реальные события. Пусть обрывки. Что мы делали, чему нас учили, а главное, чем это закончилось. Воспоминания каждого – ничто, но если их суммировать, получится картинка. Она поможет понять, для чего нас здесь собрали.

– А нам это надо? – злобно фыркнул Мостовой. – Мы сидим тут, говорим по душам. А через минуту… они войдут, и эти наши воспоминания можно сливать в унитаз.

– Нет, Вадим прав, – кисло заметил очкарик. – Войдут, так войдут, будем шумно удивляться. Но мы не можем сидеть и смиренно ждать, пока это случится. Нерационально.

– И просто пресно, – зевнула Жанна.

– Много не скажу, – хмуро бросил Макс, – мы были в своей возрастной группе белыми воронами. Одаренные ребятишки, отобранные по ряду параметров для научной темы. Кто курировал работу, думаю, не загадка. Любой закрытый институт, любая секретная лаборатория так или иначе упирались в КГБ. Или в ГРУ.

– Поздравляю, – ядовито заметила Валюша, – вы у нас, оказывается, юные дарования, – пачка с печенюшками, похоже, лишь обострила у нее чувство голода, что и вылилось в убийственный сарказм. – И по какой же части вы у нас вундеркинды? Скрипачи, художники? Бандуристы? Юные Моцарты, Нади Рушевы и Аркадии Гайдары, которые в четырнадцать лет командовали конными дивизиями?

– Не в четырнадцать, а в шестнадцать, – поправил Макс, – и не конными дивизиями, а пешим полком, причем хреново командовал. У меня серьезное опасение, господа, что если мы не съедим эту очаровательную крошку, она съест нас.

– Съедим, – успокоил Борька. – Жратва завтра кончится, там и разделим.

– Помолчи, Валюша, – оторвался от дум Вадим, – уважай взрослых хотя бы для виду.

– Я давно молчу и уважаю, – пожала плечами девчонка. – Сижу, слушаю, горжусь вами. Не каждый день попадаешь в компанию непревзойденных.

«Боже, – думал Вадим, – душить детей жестоко, но надо же с ними что-то делать!!! Кто это сказал? Хармс?»

– Подождите, – вернулся с заоблачных высот Коля Сырко, – вы отвлекаетесь от темы. Мне кажется, каждый из нас был одаренным по-своему. Если я увлекался компьютерами – тогда они еще назывались ЭВМ, – то не помню, чтобы кроме меня кого-то еще замыкало по этой линии. Я помню двух учителей – мы занимались индивидуально – не помню их лиц, но вижу глаза – у одного колючие, у другого пустые с каким-то скользким взглядом… Двадцать лет меня пытают их глаза… Уже будучи взрослым, я понял – один из них был моим психологом, другой – технарем… – Коля замолчал, глаза поблекли.

Через час на тайгу спустились сумерки. Свет в оконце померк, резче стала чувствоваться затхлость. Никто не замечал. Люди жили прошлым, погружаясь в него, как в болотную трясину. Поначалу выдавливали из себя слова, но вскоре осваивались, втягивались, освобождаясь от комплексов. Из слов складывались фразы из обрывков воспоминаний каждого участника забытой драмы – единая картина…

Прошлое поросло быльем. Никто уж не скажет, в чью больную высокопоставленную голову пришла идея создать дрессированную группу одаренных детишек. Воспитать, взлелеять, сплотить в неразрывный дружный коллектив… и выбросить за ненадобностью. И весьма напрасно – тот же Гиммлер в тридцать девятом нашел бы применение такому коллективу. И Хрущев бы нашел, и оба Буша, и Саддам Хусейн. Но только не наши. Дряхлеющие советские товарищи сами по себе были боги – им конкуренты не требовались. Идея, безусловно, шла из центра, однако реализацию поручили местным товарищам. Сибирь издавна считалась исключительным полигоном для «человеческих» испытаний – тихо, далеко и контингент подходящий: от элиты интеллигенции до замшелого отребья – зэков, бичей, сектантов. И одаренных ребятишек здесь хватало – хоть лопатой греби. Отбор был тщательный, мам и пап заранее обрабатывали, обещав невиданные блага чадам: единственный в Сибири элитный интернат, эксклюзивное обучение, прямая дорога в МГИМО… Если мамы и папы ерепенились, их чад оставляли в покое – находили других, поле выбора бескрайнее. Хватило одного города с миллионным поселением. Помещения нашлись в Томской губернии – в 70-е годы в экстазе гонки «разоружения» понастроили множество закрытых объектов – от специализированных центров «психокоррекции» и «психохимических» лабораторий до подземных заводов по сборке боеголовок. Дети не помнили, как попали в школу. Об этом позаботились наставники, а по возвращении домой – напуганные родичи. Остались мутные обрывки о пребывании на «даче»; свидания с родными – детей сажали в нарядный автобус и везли в ближайший райцентр, где мамы умилялись, глядя на своих сытых, хорошо одетых и явно поумневших детенышей. Коля Сырко уже тогда был помешан на электронике. В 81-м году в возрасте десяти лет это дитя Винера из ничего собрало действующий компьютер! Какие-то бракованные платы отец приносил с завода, что-то Коля покупал; остальное подбирал на свалках «Электроагрегата» и завода радиодеталей. Он заткнул за пояс тогдашние популярные «Бейсик», «Алгол», «Фортран», создав легкий и универсальный язык программирования «Чайка» (сам назвал). Ни одна новинка в зарождающемся мире компьютеров не проходила мимо Коли. Он подписался на все тогдашние журналы по ЭВМ, ориентировался во всех без исключения новшествах. Чем занимался Коля по ночам, тоже можно представить. И неизвестно, как скоро бы он тронулся рассудком, не загреми в «спецшколу»… Через полгода он вернулся домой другим человеком – сгорбленным и рано повзрослевшим. Но страсть не утихла. К сожалению, Коля родился под несчастливой звездой. Не обладая организаторскими способностями, он валил дело за делом, учрежденные им фирмы рушились на вторую неделю работы, его кидали все кому не лень, и кончилось тем, что в полном безденежье Коля добрел до должности младшего программиста в техотделе корпорации «Сибкомп», где и собирался скорбно досидеть до пенсии.

Володя Мостовой считался гением в радиотехнике. В четыре года будущий «мачо» собрал свой первый детекторный приемник, в десять распаял и вновь спаял папину «Спидолу», за что был выпорот, в двенадцать модернизировал львовский телевизор «Электрон», превратив его в безламповый аналог импортного образца 21-го века, из-за чего и попал в Томскую губернию. В тридцать четыре года телевизор бы он уже не собрал, но зато являлся вторым директором компании «Глобальные телесистемы» и очень неплохо жил.

Максим Журбинцев в розовом детстве срывал аплодисменты в спортзале. Гуттаперчивое, не ведающее усталости тело, – сотни подтягиваний на турнике, тысячи отжиманий с одного подхода; абсолютный чемпион района в беге и прыжках. Призер турниров по акробатике, плаванию, спортивной гимнастике. Естественно, устроители акции не могли обойти такой сгусток клокочущей энергии. Вернулся Макс изрядно помрачневшим, раздавленным. Насилу доучился в школе, поступил в политех, умудрился его окончить, да так бы и закис где-нибудь в проектной шарашке, не подвернись старый приятель, ставший режиссером. Теперь Макс периодически летал в Москву, под прицелом кинокамер падал с небоскреба, катился с обрыва, взлетал на машине над городом, а получив деньги, удалялся в родную Сибирь, где их и проматывал. То есть Макс не процветал. Но к этому стремился.

У Борьки Уралова с пеленок обнаружилась тяга к автомобилям. К одиннадцати годам он проштудировал все имеющиеся в стране журналы «За рулем» и собрал действующую модель автомобиля «ЗиС», заказав шпунтики и шпенделечки для нее дяде Пете – старому пьянице, работающему мастером в ЖЭУ. К сожалению для потомков, с пеленок у Бориски обнаружилась не только тяга к технике, но и безалаберность, а также разгильдяйство. Поэтому к текущему моменту он не стал родоначальником принципиально нового российского автомобиля, от которого бы ахнул мир, а держал банальный автосервис, жил с женой в двухкомнатной хрущобе и мечтал о деньгах.

У печальной домохозяйки Ларисы Рухляды с младых ногтей талант был вообще аховый – она предсказывала будущее! Не всегда, не всем, частенько ошибалась, но тенденция прослеживалась. Ничего не могла с собой поделать: посмотрит на человека – и в слезы: дескать, скоро этому дядечке станет больно, а потом совсем ужас – соберутся люди и тоже станут плакать. Таким нехитрым образом она предсказала смерть родному дяде, его сынуле-наркоману, пообещала соседу скорый пожар на даче, а его жене – большую чистую любовь, вследствие чего и была благополучно выдворена из отчего дома – для дальнейшего совершенствования. По возвращении Ларисе строго-настрого запретили ворожить, да она и сама чувствовала – способности теряются. Все реже в присутствии людей Ларису охватывал животный ужас, частил пульс, и трясло, как припадочную. Все реже оживали в мозгу картинки, где присутствуют человеческое горе и кладбища. Но страх не покидал. Она боялась людей – нигде, по сути, не работала, а едва подвернулся приличный муж, стала вести затворнический образ жизни. Замужем она была уже несколько лет.

Брюнетка Данович обладала фотографической памятью плюс уникальной способностью совершать в уме математические действия. Любые. Вплоть до высчитывания синуса заданного угла и решения задач нелинейного программирования. Замкнуло ее лишь на теореме Ферма, которую Жанночка, естественно, доказать не смогла (а кто бы смог?), что ее бесконечно расстроило. И в четырнадцать лет она с облегчением рассталась с математикой, заявив окружающим, что ей «в другую сторону́», а лавры потерпят. Кто-то ведь должен и горшки обжигать. Но амбиций у Жанночки было больше, чем у Наполеона. Поэтому профессию она себе избрала гордую и денежную: владела сетью оздоровительных центров города и области, где правила железной рукой. Жизнь удалась, откуда взяться сумасбродству? Ее взбесило собственное поведение – бросить все, купить билет на занюханный поезд да рвануть неизвестно куда, где туманы, запахи тайги и люди не живут. Словно не она принимала решение, а некий подлый бес, сидящий в ней.

Антон Гароцкий щелкал ребусы. Оттого и вышел из него зануда, раскладывающий по полочкам все, с чем сталкивался. В то время, когда мальчишки во дворе дрались и ломали деревья, Антон разгадывал головоломки в журнале «Наука и жизнь». Умение мыслить логически и огромный интеллект позволяли ему это делать влегкую, независимо от направленности загадок: логических, языковых, математических. В двенадцать лет Антон был представлен некоему седовласому светилу – профессору логики из СО РАН – с подробным докладом о необходимости пересмотра канонов науки о способах доказательств и опровержений. Старичок умилился, а за Антоном через месяц явились люди в штатском и увезли друга парадоксов в неизвестном направлении из Сибири в Сибирь. Как и большинство жертв «спецшколы», сияющих высот в жизни Антон не достиг. Опустошенный морально, он окончил Институт народного хозяйства, лет пять мыкался по мелким конторам, пока не нашел свой потолок: место аналитика в отделе планирования продаж продуктово-посреднической компании.

О способностях Кати Василенко уже можно было догадаться: экстрасенсорика. Но и с этой особы за двадцать лет городской жизни «дары» природы осыпались, как штукатурка. От повышенной чувствительности осталась только целебная энергетика в виде слабых импульсов, которые в редких случаях Катя выдавливала из подушечек пальцев. Иначе говоря, она снимала боль. Не ахти какой талант, тем более, если пустить его не на добычу пропитания, а на благородный альтруизм, да и тот она сознательно зарывала в землю. Очень хочется быть, как все, лаконично объяснила Екатерина.

– Так будь ею, – проворчал Вадим, – дело-то нехитрое. Но не забывай, Кать, когда ты помогаешь людям, Бог видит и однажды воздаст тебе за твою доброту.

– А чем порадует нас последний герой? – осведомился Уралов, открывая об угол столешницы пробку с бутылки – не вынесла душа. – Уж не думаете ли вы, мин херц, увильнуть?

– А мне скрывать нечего, – с вызовом ответил Вадим. – Сногсшибательными талантами, по великому счастью, не обладаю. Заурядная личность. Чем приглянулся кураторам этой «спецшколы» – ума не приложу. Говорю искренне. Учился в Н-ском архитектурном институте. Зачем туда поступил – сам не знаю; очевидно, хотел податься по стопам покойных родителей. Прилежанием в учебе не отличался. Отчислили с четвертого курса и в двадцать два года загремел в армию. «Случайно» вскрылось, что обладаю хорошим здоровьем. О головных болях не распространялся. Служил в Псковской десантной дивизии; как раз началась Первая чеченская война, участвовал в штурме Грозного…

– О, боже, – пробормотала Катя, а Валюша беззвучно приоткрыла ротик.

– Псковская дивизия в тот январь понесла серьезные потери, – уважительно заметил Макс.

– Сто двадцать человек, – вздохнул Вадим, – по официальным данным. А сколько пало в действительности, лучше промолчим… Отделался контузией. В общем, выжил. Остался на сверхсрочную. В девяносто седьмом по личной рекомендации командира дивизии гвардии генерала-майора Семенюты Станислава Юрьевича поступил в Н-ское общевойсковое командное училище. В 2001-м закончил, вернулся лейтенантом в дивизию. Еще не отгремела Вторая чеченская… Боевые командировки, занимал должность командира взвода разведроты, участвовал в ноябрьской операции по уничтожению Шамиля Ирисханова – ближайшего дружка Басаева, работал в Аргуне – там под Новый год наши провели несколько успешных спецопераций…

– Ты вроде женатый был, – заметила Катя.

Вадим поморщился.

– В училище женился, – признался он неохотно, – привез жену с собой в дивизию. Развелся в 2002-м…

– Да уж, о себе ты не любитель рассказывать, – усмехнулся Борька.

– Да нет, никаких секретов, – отмахнулся Вадим. – Жилье было. Просто характерами не сошлись. Да и образ жизни у меня, знаете ли, еще тот. После училища в боевых действиях участвовал немного, хотя и пришлось поколесить. Последняя боевая операция – ликвидация наемников аль-Гамида в горах у села Автуры. Январь текущего года. Был тяжелый бой, потеряли много наших… – Вадим помялся. – Получил ранение… Да чего там, – он скрипнул зубами, – кое-как выжил. По кусочкам в госпиталях собирали. Три месяца лечения, два месяца реабилитации, санаторий под Кисловодском. Душа не выдержала – сбежал из здравницы. Но какой из меня тогда вояка? Отправили в отпуск по ранению. Сейчас живу в Н-ске, в квартире покойной тетушки, в ноябре формально мой отпуск кончается. Вроде оклемался, раны худо-бедно зажили…

– Поедешь дальше служить? – поежилась Катя.

– Поеду, – пожал плечами Вадим, – мы люди подневольные. Да, если честно, ничего другого не умею. Поздно переквалифицироваться в гражданские. На боевые операции, понятно, уже не отправят, буду салаг обучать военному делу. В Черехе – это поселок под Псковом, где стоит наш парашютно-десантный полк, – за мной зарезервирована сносная квартира…

– Ты и с парашютом умеешь прыгать? – зачарованно прошептала Валюша.

– Ерунда, – усмехнулся Макс. – У них в дивизии даже свинопасы с хлеборезами умеют прыгать с парашютом. Гораздо труднее прыгнуть БЕЗ парашюта.

– А за какие, интересно, заслуги ты был причислен к нашему братству? – хмыкнул Коля Сырко.

Очень трудно было что-то предположить. Вадим долго колебался.

– Я не верю своим воспоминаниям, поскольку не знаю, где память, а где воображение. Проще ориентироваться на сны – там присутствуют законченные эпизоды. Правда, сны частенько перебиваются рекламными роликами, – он бледно улыбнулся. – Новое слово в сновидениях, да?.. – они мутны, двояки, но именно они – отражения пережитого… Я рисую, высунув язык, какие-то картинки, а напротив сидит человек с водянистыми глазами, просто смотрит на меня. По коже бегают мурашки. Он берет из ящика три картонки, раскладывает передо мной. Это причудливые, зловещие фигуры, образованные зигзагообразными линиями и заштрихованной зоной внутри них. «В одном из них опасность, – цедит человек, – она убивает твою маму и скоро доберется до твоих дружков… Где опасность?» Я боюсь прикоснуться к листку – там кривые когти и звериная пасть… Я отталкиваю листок и отдергиваю руку. Слезы катят градом… «Правильно, – невозмутимо комментирует наставник. – А теперь я переворачиваю эти листы. Постарайся держать себя в руках…» Мне страшно, я не могу сидеть на месте. Я мечтаю снова, как и прошлой ночью, оказаться под одеялом, где не нужно ни думать, ни трястись от ужаса…

Слова выговаривались с трудом. Вадим замолчал. Но и публика молчала, ожидая продолжения монолога.

– Передо мной четыре двери. Позади человек с пустыми глазами. На нем серый свитер под горло. Трясусь от страха, пот заливает глаза… Убежать невозможно – этот дядька схватит меня за шиворот и надает тумаков. «Иди, – говорит он бесцветным голосом. – За тремя дверьми верная смерть, за четвертой все в порядке, там твое спасение. Иди, Вадик, смелее, тебе дается лишь одна попытка. Если хочешь жить, ты поступишь правильно». – «Что там?» – шепчу я, а человек уже подталкивает меня: «Вперед, мальчишка, за тремя дверьми голодные гадюки, они чувствуют твою кровь… Учти – ошибешься дверью, они вопьются тебе в ногу!»

Вадим чувствовал, как пульсирует жилка на виске. Пора тормозить – второй приступ головной боли ему не одолеть. Кольцов замолчал на полуслове.

Эмоции, переживаемые им в полной мере, отразились на физиономии Вадима. Никто не требовал продолжения исповеди.

– Судя по твоему участию в нашей «корпоративной вечеринке», ты не ошибся дверью, – участливо заметил Борька.

– Ничего загадочного, – вывел резюме Коля Сырко, – интуиция. Врожденное чувство опасности. Вспомни свои молодые годы вне этой школы. Ты идешь темными закоулками домой. Неважно, откуда – от девчонки, с дискотеки. Зимой со второй смены. Часто к тебе приставали гопники? С просьбой закурить, карманчики обшарить или просто так морду набить? Ко мне только и делали что приставали – не умела гопота городская проходить мимо меня.

Вадим неопределенно пожал плечами.

– Да нет, не особенно. Конкретного мордобоя даже не припомню.

– Правильно, не припомнишь. Ты интуитивно чувствовал, каким проходным двором можно идти, а какой пустырь лучше обогнуть.

– Какого же черта его сюда принесло? – проворчал Мостовой. – Такую явную опасность – и проворонить.

– Мы уже не те, что раньше, – тихо заметила Катя.

– Да чувствовал я ее, – отмахнулся Вадим. – Не придал значения. Разве дурной голове объяснишь? Посмотрите на Ларису – почему она здесь? Такая девушка лишний раз за хлебом не выйдет. Посмотрите на Жанну – она виртуальная? Ей что, денег не хватает? Времени девать некуда? А вот Мостовой – он любит приключения в разгар дождливой осени? С финансами у него не порядок? Не знает толк в житейских радостях? Борька правильно сказал – нас тупо облапошили. Сыграли на любопытстве и жарком стремлении поставить точку. Ведь подсознательно каждый из нас хотел узнать, что же с ним такое стряслось в 82-м году.

– А ранение твое? – буркнула Валюша. – Мог бы заранее почувствовать, что прилетит. Не полез бы под пули в неподходящий момент…

Вадим сглотнул. И промолчал. Не хотелось заострять внимания на том самом «неподходящем моменте». Кому, если вдуматься, он интересен? У людей свои проблемы (и немалые), его боевое прошлое публике до лампочки. А вспоминать лишний раз историю с ликвидацией аль-Гамида…

– Не хочет говорить, – констатировала Валюша.

– Пусть молчит, – вступился за Вадима Борька, – имеет право на молчание. Будем тихо радоваться, что в наших рядах имеется человек, способный постоять не только за себя.

Прошло еще полчаса. Стемнело. Борька крутанул колечко своей «Зиппо» и поставил ее зажженной на середину стола. Язычок пламени тянулся ровно, без колебаний и копоти. В этом доме сквозняков не было. Его строили давно, но со странной любовью – заботясь о будущих поколениях.

– На четверть часа хватит, – прошептал Борька.

– Не жалко? – хмыкнул Макс.

– С бензобака солью́. Там бензина – до этой матери…

У сидящих вокруг стола лиц не было видно. Лишь фрагменты – у кого носы, у кого черные провалы глазниц, озаренные бледным мерцанием. Остальное отступало в черноту, пряталось.

– Почему все связанное с занятиями вызывает жуткий страх? – прошептала Катя. – Это абсурдно… Наши наставники были нормальными людьми – не людоедами, не педофилами, не уголовниками. Они выполняли работу, за которую получали деньги («Неверно, – подумал Вадим, – палач тоже получает за свою работу»)… Может, не совсем этичную, но все же работу… Почему мы их боялись? Почему мы ненавидели эту школу? Почему ни о чем не догадывались наши родичи в дни свиданий? Ведь не двойников же посылали к ним на встречу! Я помню эти свидания. Смутно, но помню. Мама привезла мне на зиму шубку из ламы – она еще шутила: «Этот зверь зовется ламой…» – и желто-розовый шарфик, который связала бабушка.

– Нас обрабатывали с помощью психических штучек, – окутывая компанию дымом сигарет, процедила Жанна. – Поэтому в нужные моменты мы были как шелковые. Во все остальные – сами собой, но под плотным энергетическим воздействием. Отсюда страх.

– Как рубильником – вверх-вниз, – сипло провещал Гароцкий. – Полагаю, на нас обкатывали какую-то программку из новинок. Или тест на восприимчивость. Психологи, итить их…

– Куда там психологи – психи… – Екатерина вдруг тяжело задышала. – Они ставили передо мной ширму и требовали определить, какой предмет за ней лежит. Не угадать – а увидеть и доложить. Разрешали сделать одну ошибку на десять тестов. Я допустила две – они дважды подсунули мне чертика на блюдечке: знаете, такое уральское литье из города Миасса? Это сбило меня с толка. Я не помню, чтобы на меня орали. Они вообще никогда не повышали голоса. Но наказывать умели… Я сидела в абсолютно темной комнате, плача от страха. Никого и ничего: ни людей, ни окон, ни мебели – я бы наткнулась. Только дверь, которую я нашла на ощупь. Я просила выпустить меня, стучалась – вы не представляете, как давит это на голову – сидение в кромешной тьме. В ответ – ни звука. Не помню, сколько времени прошло – я пыталась успокоиться, унять дрожь, но вдруг начался такой кошмар! – из всех щелей мне в уши полез многоголосый писк! Застучали лапки по полу, зацарапали когти… Я чуть с ума не сошла. Как представила эту крысиную армию, лезущую из всех дыр, – как она окружает чувствительную маленькую девочку с босыми ножками… Я была на грани смерти, честно. Помню, сил кричать уже не было, я просто села на пол, сжала голову руками – «не кусайте бедную Катеньку, не кусайте…» – и поплыла…