Текст книги "Мир вздрогнет от нашего гнева"

Сергей Зверев
Мир вздрогнет от нашего гнева

Пролог

На базе ВВС индонезийских вооруженных сил «Султан Хасануддин», расположенной у города Макассар на южной оконечности острова Сулавеси, шла обычная, плановая работа. Из грузового отсека прибывшего сюда пару часов назад транспортного сто двадцать четвертого «Ана» техники вручную выкатывали бескрылое «туловище» двадцать седьмой «Сушки» модификации СКМ. Толпа людей в желтых и оранжевых безрукавках, упираясь руками в фюзеляж истребителя и разноголосо повторяя: «А ну-ка, – взяли! А ну-ка, – дружно!..», плавно катила машину, призванную в недалеком будущем стремительным полетом пронзать небесную синеву этой экваториальной страны.

Когда из чрева огромного транспортного самолета выкатилось нечто продолговатое, с зачехленными зеленой клеенкой соплами мощных турбин и плоским «носом», укрытым оранжевым пластиковым колпаком, этот процесс стал чем-то напоминать роды живого существа. Скоро, очень скоро на «новорожденном» корпусе закрепят крылья, установят все недостающие механизмы, отладят и отрегулируют взаимодействие систем управления самолета, протестируют и проведут стендовые испытания. И тогда еще одно крылатое творение рук человеческих взмоет в небо…

Но это будет минимум недели через полторы. А пока спущенный по аппарели «Ана» фюзеляж истребителя медленно катился по аэродрому за угловатым белым тягачом в сборочный цех авиабазы. Среди рядовых рабочих и техников, явно индонезийской внешности, выделялись около десятка лиц, типичных для средней полосы России. Впрочем, что в этом удивительного? Раз самолет, доставленный в Индонезию, произведен в России, кому же его собирать, как не самим россиянам?

Бригада инженеров, техников и летчиков-испытателей прибыла из Комсомольска-на-Амуре в Макассар в первых числах сентября. Обосновавшись в общежитии, расположенном на территории авиабазы, и по-ударному быстро, но вместе с тем качественно подготовив к работе все необходимое оборудование, инструментарий, помещение сборочного цеха, остаток времени гости из России посвятили знакомству с городом и его окрестностями. Индонезийцы, в том числе и те, что работали на авиабазе, будучи очень общительными людьми (в отдельных случаях даже чрезмерно), охотно показывали достопримечательности своего города, основанного еще в Средневековье.

Расхаживая под нестерпимо палящими лучами экваториального солнца по Макассару, равному по численности населения крупному российскому областному центру, гости столицы южного Сулавеси осмотрели старинные, возведенные еще голландцами, постройки. Уделили внимание и современным зданиям, выстроенным в западном стиле, которые располагались в деловом центре, неподалеку от отеля «Хорайзон Макассар» и правительственного дворца. На берегу макассарской бухты заглянули в оборонительный форт с громким названием Роттердам, где находился музей всевозможной старины – и колониально-голландской, и времен нашествия арабов, принесших ислам в индуистско-буддистскую Индонезию. Здесь хранились монеты, керамика, музыкальные инструменты, национальные костюмы и многое другое.

В окрестностях Макассара особый интерес вызвали дворец и гробница Гованских королей. Ну, а самые дотошные и любознательные побывали у здешних водопадов, заглянули в пещеры с древними наскальными рисунками, посмотрели на колонию летучих лисиц – гипертрофированных летучих мышей с внушительным размахом кожистых крыльев, и посетили ферму бабочек…

А потом, когда через пару дней из далекой России на знойный Сулавеси прибыл транспортный самолет, стало не до туристических прогулок – о них сразу же пришлось забыть. Сроки сборки – причем очень качественной, скрупулезной, со щепетильным соблюдением малейших мелочей, – были очень сжатые. Как стало известно, руководство вооруженными силами Индонезии решило сделать своей стране подарок в виде авиационного парада в начале октября, в день годовщины создания национальной армии.

После дотошной сверки комплектующих частей и деталей, упакованных в множество ящиков – и коротких, и длинных, и узких, и широких, с их списком и техническими паспортами, инженеры и техники провели короткое совещание со своими индонезийскими коллегами. Обсудив сроки полной готовности этого, уже девятого по счету, истребителя, приобретенного Индонезией у России, специалисты пришли к общему выводу, что без сверхурочных часов работы обойтись не удастся, дабы избежать штурмовщины, что могло сказаться на качестве сборки. По предложению Валентина Подгорина, старшего российской группы инженеров и техников, завтрашняя суббота была рабочей, но – по обычному графику. В воскресенье решили сделать выходной. А вот с понедельника следовало «упереться рогами по полной», от зари до зари, чтобы к концу недели основной объем сборочных работ был уже выполнен.

Уложив вынесенные на руках из грузового отсека «Ана» ящики с комплектующими на платформу автокара, рабочие, под руководством техников, перевезли их в сборочный ангар, где тут же началась сортировка груза. То, что предполагалось установить в первую очередь, распаковывалось и подготавливалось к монтажу. Все второстепенное отгружалось на стеллажи, по соседству со сборочной площадкой.

Тропический день – не чета летнему дню северных широт, безгранично длинному, начинающемуся еще тогда, когда в тропиках непроглядная темень, и заканчивающемуся до неприличия поздно. В экваториальной зоне, где понятия лета и зимы сугубо условны, день круглогодично имеет стандартную, двенадцатичасовую продолжительность, начинаясь без долгого утреннего разбега и столь же стремительно заканчиваясь около шести пополудни.

Эта пятница ничем не отличалась от всех предыдущих. Когда в восьмом часу усталые техники вышли из ярко освещенного ангара на летное поле, на небе уже светили по-южному крупные, разноцветные звезды. Одни – загадочно-холодные, мерцающие голубоватым цветом, другие – теплые, желтовато-оранжевого оттенка… Привычную глазу северянина Большую Медведицу, с ее извечной спутницей – Малой, искать тут бесполезно. Здесь другие созвездия, с признанным королем южного полушария – Южным Крестом.

Ловя лицом струи ставшего прохладным ночного ветерка и о чем-то оживленно судача, россияне шли на ужин в небольшую столовую при общежитии, напоминавшем своей формой те, которые в России некогда именовались бараками. Впрочем, в отличие от угрюмых неказистых деревянных сооружений, этот «барак» выглядел весьма современно и цивилизованно – внешние стены отделаны голубым пластиком, несколько кондиционеров, крыша из синей и белой металлочерепицы, покрытая атмосфероустойчивым пластиком.

Да и внутри обстановка была как в довольно приличной гостинице: отменного качества мебель, телевизоры, холодильники…

Когда российские техники входили в столовую, Валентина Подгорина догнал заместитель начальника авиабазы, заведующий ее хозяйственной частью, крепкий смуглолицый бодрячок Раджа Пантоу. Смешивая английские и русские слова, Раджа сообщил, что завтра вечером в расположенном не слишком далеко от авиабазы кафе с английским названием «Триппл форчун», что означало «Тройная удача», состоится традиционный «вечер дружбы», в котором участвуют прежде всего выходцы из Европы и Северной Америки.

Организовывать такие вечера начала жена хозяина, голландка по происхождению, которая лет десять назад приехала сюда изучать тропических насекомых, да так здесь и осталась, выйдя замуж за индонезийца. Испытывая ностальгию по далекой родине, она решила каждую субботу посвящать встречам проживающих в Макассаре европейцев и американцев, а заодно и туристов, которым слегка поднадоела южная экзотика.

Как уверял Раджа Пантоу, о прибытии на Сулавеси русских авиатехников в Макассаре наслышаны уже многие. Поэтому занесенные сюда волей судьбы русскоязычные граждане бывшего Союза, в числе которых встречались и кавказцы, и среднеазиаты, и украинцы, и белорусы, были бы не против встретиться с теми, кто нес в себе дух далекой родины. Более того, именно эта суббота посвящалась России и русской кухне.

– Иф юу нэ протива гоу ин дзэ кафе, – на русско-английской смеси втолковывал он, – юу мей кам к эйт часы вэтчер…

Пообещав подумать, Валентин во время ужина сообщил своей бригаде о завтрашних посиделках в здешнем кафе. И если кое-кто сразу же засомневался – стоит ли туда идти, то большинство, включая летчиков, высказалось «за».

Вся суббота прошла под знаком предстоящего мероприятия. Его горячо обсуждали, распаковывая ящики, начав предварительную подгонку к фюзеляжу плоскостей крыльев, тестируя аккумуляторы и генераторы питания, а к концу рабочего дня пойти в кафе настроились даже категоричные противники «культпохода».

Ровно в семь тридцать пять по местному времени бригада российских летчиков, инженеров и техников в полном составе загрузилась в предоставленный Раджем Пантоу служебный автобус, а уже в восемь выгрузилась на ярко освещенной улице у призывно сияющего неоновыми огнями кафе современной европейской архитектуры со стеклянным вестибюлем, большими окнами, из которых доносилась – надо же! – песня в исполнении какой-то российской рок-группы. Самые молодые тут же заметили маячившие в тени пальм вызывающе разодетые женские фигуры, но заранее предупрежденные Валентином, что «дурака валять – ни-ни!», мужественно проигнорировали самых настырных красоток, хватавших их за рукава:

– Сэр, тэйк ми! Тэйк ми! Тванты долло…

Появление бригады россиян в кафе, уже довольно плотно заполненном весьма разношерстной публикой с преобладанием европейских лиц, было встречено дружным хором приветственных междометий. Чуть смущенно раскланявшись, авиатехники расселись за специально выделенными для них тремя столиками и наконец-то смогли оглядеться.

Интерьер кафе типично европейского стиля, разбавленный деталями местной экзотики, был дополнен и некоторыми элементами, напоминающими о России, – на одной из стен висели репродукции картин русских художников, среди которых выделялись «Утро в сосновом лесу» Шишкина, «Девятый вал» Айвазовского и «Бурлаки на Волге» Репина. Последняя вызвала оживление среди авиатехников, увидевших в бурлаках некое подобие самих себя.

В программе вечера предусматривалось выступление некоего «шансонье Макса», заезжей российской «знаменитости», конкурс бардовского искусства для тех из посетителей, кто считал себя бардом, и состязание на скорость поедания гамбургеров. Кроме того, намечалось выступление местного фокусника, а также исполнителя народных песен с аккомпанементом на ребабе.

Сделав заказ официантке в строгом одеянии, – все же Индонезия мусульманская страна, – к счастью, немного владеющей английским, авиатехники с огорчением обнаружили, что халяльные принципы ислама распространяются и на здешнее общепитовское меню. В нем не нашлось ничего спиртосодержащего, в том числе и пива. Впрочем, чуть позже Валентину удалось раздобыть у некоего торговца контрабандным товаром по паре банок пива на каждого из членов бригады. Индонезийский «бутлегер» сам пробрался к столикам русских и, незаметно показав из-под полы средней величины алюминиевую банку пива, тихо уведомил на ломаном английском:

– Ту долло… – Что означало «два доллара» за банку.

Быстренько скинувшись, авиатехники заказали доброхоту от контрабандного ремесла двадцать с лишним банок, и моментально под их столиками оказались три наполненных банками пакета. Теперь пребывание в кафе стало куда более приятным и радующим душу.

Вскоре началась и намеченная программа. Хозяйка кафе, большей частью по-английски, но ухитрившись вставить и несколько русских слов, поприветствовала гостей и объявила выход «шансонье Макса».

На небольшой эстраде появился длинноволосый молодой человек субтильного телосложения с гитарой на ремне. Вопреки опасениям авиатехников, он оказался вполне одаренным исполнителем, спев несколько песен на русском и английском языках.

Затем начался конкурс бардовского мастерства. Под гитару и даже без музыкального сопровождения соискатели вокальных лавров с той или иной степенью одаренности (или, напротив, бездарности) пели с эстрады, каждый на своем языке. Почуяв в себе после незаметно опорожненной банки пива тягу к прекрасному, на эстраду вышел и один из авиатехников, бывший ВВСник Алексей Камовой. Выпросив у одного из местных «бардов» гитару, он немного подкрутил колки, после чего в индонезийском кафе зазвучало нечто невероятное – типичный «дембельский хит на все времена»:

«Покидают чужие края дембеля, дембеля, дембеля… И куда ни взгляни, в эти майские дни всюду пьяные бродят они!..»

Пел Алексей задушевно, с некоторым даже надрывом, чистым, звучным тенором. И хотя большинство слушателей вообще не поняло, о чем эта песня, аплодисменты Камовой сорвал чуть ли не самые громкие.

После конкурсного «гамбургеропожирания», в котором россияне участвовать не рискнули, состоялось выступления фокусника. Тот глотал горящие предметы и извлекал из рукава то живую птичку, то полный до краев стакан воды и иную всякую всячину. Ну, а «под занавес» на эстраде появился пожилой индонезиец, который, водя смычком по двуструнному инструменту с гортанным, загадочным звуком, исполнил что-то патетически-эпическое.

Часов около одиннадцати, когда бригада снова загрузилась в автобус, Валентин внезапно обнаружил, что двоих членов бригады не хватает. На погрузку не пришли все тот же Камовой и Юрий Зызин. Вернувшись в кафе и не найдя там ни того, ни другого, Подгорин заподозрил, что те могли самовольно сорваться куда-нибудь за спиртным. Но, по словам одного из авиатехников – Николая Рогова, выходя из кафе, он заметил две тени, мелькнувшие в сторону красоток, подпиравших пальмы, хотя и подумать не мог, что это Леха с Юркой…

Матерно выругавшись, Валентин попросил шофера везти их на авиабазу. Всю дорогу он ворчал себе под нос, что таких несерьезных разгильдяев, как Леха с Юркой, нельзя не то что пускать в Индонезию, а даже у себя в Комсомольске надо водить на работу под конвоем.

– Блин горелый! Случись чего с этими двумя охламонами, что я их матерям и женам скажу?

Но, как видно, не судьба была Юрию и Алексею бесследно сгинуть на чужбине. К утру они обнаружились в своих комнатах, чрезвычайно усталые и довольные жизнью. Вызвав их в коридор, Валентин отчехвостил обоих за самодеятельность, напомнив, что они не у себя на Амуре, а в чужой стране, где можно исчезнуть как иголка в стоге сена.

– Вы чем оба думали, когда «снимали» здешних проституток? Вы в своем уме? – сурово внушал он обоим провинившимся. – Мало того, что подхватите какую-нибудь заразу, так еще и дипломатический скандал может вспыхнуть. Здесь «это дело» считается прелюбодеянием, которое наказывается тюремным сроком. Дошло?

– Валентин Романович, мы вообще в какое время живем? – язвительным тоном поинтересовался Зызин и, немного помолчав, неожиданно взорвался: – Помню, пацаном был – всем заправляли парткомы, месткомы, райкомы, обкомы… Как в песне у Высоцкого про поездку за границу. Сейчас вроде другое время, а все так и осталось. Я что, ребенок, чтобы меня водили за ручку? Я – взрослый человек и за себя отвечаю сам.

– Да, ты – взрослый человек, но рассуждаешь, как сопливый пацан, – укоризненно покачал головой Подгорин. – Если бы ты сюда приехал как турист, тогда мог бы рассуждать именно так. Но ты представляешь авиационное предприятие, которое заключило крупный контракт и – кровь из носу – обязано его выполнить. А ты знаешь, сколько конкурентов спит и видит, чтобы мы тут обделались со своими поставками, и, чтобы их сорвать, они могут пойти на все, что угодно? Если бы с вами что-то случилось, намеченные сроки пошли бы к чертям собачьим, и кто тогда захочет иметь с нами дело? Что, забыли времена, когда завод месяцами простаивал в ожидании заказов?

– Валентин Романович, – хмуро заговорил Камовой, – я хорошо тебя понимаю и полностью с тобой согласен. Но, если честно, лично я ехать сюда не хотел. А мне сказали: надо, Леха, надо! Вот и поехал. И теперь мне тут торчать целый год без нормальной человеческой жизни?.. Да я через месяц сдохну! Что я могу поделать, если прошла всего неделя, а у меня уже все из рук валится?! Ну, не гожусь я для монастырской жизни, не гожусь! Кстати, заразой пугать меня не стоит – на этот случай резиной запасся.

– Кстати, Валентин Романович, а вот то, что мы вчера пили пиво, – это ведь по местным меркам тоже преступление, – авторитетно уведомил Юрий. – И тоже, если бы попались, вышел бы громкий скандал. Обошлось же? Что же касается женщин… Собственно, на Леху-то чего наезжать? Он в разводе, человек свободный. А моя, когда собирался, сама купила «предохранителей» целую сумку. Все равно, говорит, год не выдержишь, а так хоть заразу тропическую с собой не привезешь.

– Парни! – устало вздохнул Подгорин. – Я вас в монахи не записываю. Вон, и здесь, на базе, работают женщины. Знакомьтесь, встречайтесь… Но чтобы мы знали, кто куда делся. А не так, как вчера, камень в воду – бульк! – и ищи его. Хоть это-то доходит? Слава богу, все обошлось. Но ведь могло быть совсем иначе!

…Увы, Подгорин ошибся. Беда нагрянула с той стороны, откуда никто не ожидал. После вчерашних посиделок в кафе большинство авиатехников чувствовало себя вполне сносно. Кроме нескольких.

Проснувшись утром, Андрей Дальнов решил никуда не ходить, а как следует отлежаться в своей комнате. Заглянувшему к нему Подгорину, который обеспокоился тем, что тот не появился в столовой на завтраке, Андрей пояснил, что после вчерашнего не испытывает никакой тяги к еде, и посетовал на то, что пиво оказалось слишком крепким – он до сих пор чувствовал себя «под градусом». Это очень удивило Валентина – лично он еще вчера забыл про выпитое. А уж сегодня утром…

– Ты, часом, не приболел? – заволновался он. – Ведь когда болеешь, тоже так бывает – как с перепою… Может, к врачу сходишь?

– Да, нормально все будет, Романыч, – отмахнулся Дальнов. – Сегодня отлежусь, а утром буду как огурчик.

– Ну, смотри… – с сомнением пожал плечами Подгорин. – Если что – обращайся.

Андрей лег в постель, надеясь уснуть и проснуться совершенно здоровым. Вроде бы ему это удалось, во всяком случае, когда в его комнату после обеда заглянул Валентин, Дальнов лежал на кровати и относительно спокойно спал. «Относительно» потому, что полностью спокойным его сон назвать было никак нельзя. Он то подергивал свесившейся с кровати рукой, то постанывал, то беспокойно вздрагивал всем телом. Некоторое время понаблюдав за Андреем, Подгорин медленно закрыл дверь и направился к себе, даже не подозревая, что видит того живым в последний раз.

А Дальнов, уже под вечер вырвавшись из тягостного забытья, вдруг ощутил страшную слабость и дикую резь в животе, будто бы наелся толченого стекла, и оно своими острыми гранями врезалось в его внутренности. Он попытался подняться с кровати, но сил на это не было. Не было сил и на то, чтобы позвать на помощь… Да и как звать, если рот и гортань пересохли, и он мог издавать только слабое сипение?

Андрей слабо ворочался на кровати, страшно жалея о том, что не согласился сходить к врачу. Это только в далекой молодости думалось, что в пятьдесят жизнь уже опостылеет и умирать совсем не страшно. Если бы! Жить хочется всегда, и уйти из жизни в какие-то пятьдесят безумно обидно – какие это годы?! Мысль о том, что, возможно, это последний день его жизни, придала сил, и, превозмогая слабость, Дальнов свалился на пол. Как ему хотелось, чтобы в этот момент кто-то заглянул к нему в комнату! Но никого не было…

Он попытался подползти к порогу, но внезапно его тело содрогнулось от непроизвольных, не зависящих от его воли и желания конвульсий, отозвавшихся во внутренностях адской болью. Скорчившись на полу, Андрей, вопреки всякой логике, покатился назад, к кровати. Его раздражал яркий свет ламп, бьющий из-под потолка. И почему-то вдруг захотелось туда, где тихо, уютно и темно. Краем сознания понимая, что у него начались нарушения психики и нервной деятельности, он, тем не менее, последним усилием, сам не зная для чего, забрался под кровать.

И впрямь как будто стало легче. И тут… тело Андрея само по себе забилось в ужасающих корчах, и он вдруг понял: это – конец… Сознание окончательно помутилось и в какое-то неуловимое мгновение погасло совсем.

…Утром, не увидев в столовой Андрея, Валентин почувствовал, что дело неладно. Почему-то опаздывал на завтрак и Дмитрий Линёв. Прибежав в общежитие, Подгорин первым делом направился в комнату Дальнова. Открыв дверь, он некоторое время с удивлением взирал на скомканную постель, сброшенную на пол подушку, опрокинутый торшер. Андрея в комнате видно не было. Заметив, что кровать почему-то отодвинута от стенки и стоит немного наискосок, он на всякий случай заглянул под нее и… не смог поверить своим глазам – там, выгнувшись назад, лежал Дальнов. Пальцы его рук были судорожно скрючены, на лице застыла гримаса невыразимой муки. Дотронувшись до его запястья, Валентин невольно отдернул руку назад – оно было ледяным. Дальнов умер! Оглядевшись по сторонам, Подгорин заметил стоящие в другом конце комнаты на полу две частично опорожненные пластиковые бутылки с какой-то жидкостью. Открутив пробки и понюхав, он ощутил запах спирта.

Судя по этим емкостям, можно было предположить, что Андрей, которому показалось мало выпитого пива, раздобыл из каптерки индонезийских авиатехников технический спирт. Однако подобное не укладывалось ни в какие рамки! Во-первых, Подгорин знал Дальнова как человека здравомыслящего и не склонного к спонтанному, вульгарному пьянству. Да, тот мог выпить, но лишь в компании, по случаю, и не то, что подвернулось под руку.

Во-вторых, как человек грамотный, Андрей не мог не знать, что технический спирт содержит метил, даже в малых дозах смертельно опасный. Вряд ли он вот так, «от фонаря», взял невесть какую хрень и влил ее в себя. И, в-третьих, для того, чтобы раздобыть технический спирт, нужно было взломать каптерку, а из их бригады едва ли кто мог пойти на такую дурость. Тогда откуда взялись эти бутылки?

Расстроенный Подгорин поспешил в комнату Дмитрия Линёва. Тот лежал на кровати с перекошенным от боли лицом и, стиснув зубы и держась за живот, с мученическим видом смотрел в потолок. Припомнив, что в клинической фазе отравления метилом человек теряет зрение, Валентин наклонился над Линёвым и, глядя ему в лицо, встревоженно спросил:

– Ты меня видишь?

Издав стон, тот чуть заметно кивнул. Зрение было в норме! Тогда что же произошло с людьми? Но гадать было некогда. Связавшись с командованием авиабазы по телефону, Валентин, частично по-русски, частично по-английски, сообщил о том, что один из техников по непонятным причинам умер, а еще один находится в тяжелом состоянии.

Вскоре прибыла машина «Скорой», вслед за которой пожаловали полицейские. Выслушав через переводчика пояснения Подгорина, местные «пинкертоны» приступили к делу. В комнате Дальнова они первым делом обратили внимание на бутылки, забрав их с собой для экспертизы. Тело Андрея увезла машина, прибывшая из морга. Как пояснили через переводчика медики, требуется вскрытие, чтобы точно установить причину смерти.

Полицейские, обошедшие по периметру «барак», неожиданно обнаружили под одним из кустов более десятка пивных бутылок, взявшихся там невесть откуда. Один из них, заполнявший бумаги, безапелляционно заявил, что, скорее всего, смерть наступила от неумеренного употребления русскими спиртного, в том числе и ядовитого метилового спирта.

Подгорин выразил резкое несогласие – пусть случившееся с авиатехниками и похоже на отравление метилом, почему же тогда отправленный в больницу техник не ослеп? Однако полицейский чин, судя по всему, считая себя большим знатоком как русских, так и весьма узкой научной дисциплины, именуемой «токсикология», этот демарш проигнорировал.

На работу в сборочный ангар этим утром бригада отправилась с небольшим опозданием. Все были ошеломлены случившимся и выглядели подавленными. Теперь каждый гадал, не приключится ли нечто подобное и с ним? Обернувшись к Комовому и Зызину, Валентин строго поинтересовался:

– Ну что, уже убедились, что здесь не санаторий «Тихие зори», а территория, где можно нарваться на нечто очень хреновое?

– Убедились… – тяжело вздохнув, ответил за обоих Юрий.

– Мужики, тут вот какое дело… – неожиданно заговорил обычно молчаливый Федор Гринчев. – Наверное, нам лучше никому не говорить о том, что в субботу были в кафе. Фишка тут в чем? Идти туда или не идти – решал каждый сам за себя. А вот шишки, если все это вылезет, достанутся одному Романычу. Так что давайте не будем его подставлять.

– Да, это факт! – согласился Николай Рогов. – У нас любят «делать соответствующие выводы» и «принимать меры».

Остальные тоже согласились с Гринчевым. Лишь сам Подгорин сокрушенно покачал головой.

– Спасибо, конечно, за поддержку. Но… Уж если захотят сжевать – ничего не поможет, – грустно усмехнулся он.

Когда автобус подъезжал к ангару, неожиданно застонав, за живот схватился Георгий Вольцев.

– Мать его так! – покрутив головой, выдохнул он. – Гляди-ка, и меня прихватило. Да что ж за напасть такая?

– Георгий Павлович, а ты, часом, ничего «такого» не употреблял? – не на шутку встревожился Валентин. – Точно не пил технического спирта? А то в комнате у Андрея сразу две початые бутылки видел…

– Да что ж я, совсем, что ли, идиот? – отмахнулся Вольцев. – Вот, только то, что ели и пили в кафе и здесь в столовой и что лежит в холодильнике.

– Ну, давай не будем тогда рисковать. Сейчас скажу водиле, чтобы отвез тебя в госпиталь, – решительно заключил Подгорин.

Объяснив водителю-индонезийцу, что от него требуется, вслед за бригадой авиатехников Валентин направился к ангару, а автобус, хлопнув дверями, тут же умчался к выходу с авиабазы.

Авиатехники и уже дожидавшиеся их местные сотрудники продолжили работу, начатую на прошлой неделе. Появившийся в ангаре заместитель начальника авиабазы по руководству персоналом поинтересовался у Подгорина, почему сегодня работа началась с опозданием. Тот ответил, что у них произошло непонятное ЧП, которое нуждается в самом тщательном расследовании. Узнав о смерти одного из авиатехников, индонезиец некоторое время озадаченно молчал, после чего куда-то быстро исчез.

А через час стало известно, что умер и Дмитрий Линев, еще по пути в госпиталь. Эта новость, по сути, всех без исключения выбила из колеи. Оставив работу, авиатехники заговорили о том, что случившееся запросто может быть чьей-то хитро организованной диверсией. Кое-кто даже высказался за то, чтобы «послать к черту гребаную Индонезию и, пока всех тут как клопов не переморили, поскорее сваливать домой».

– Мужики, мне так думается, нас к этому и подвигают… – выслушав мнения членов бригады, сдержанно заключил Подгорин. – Конечно, каждый за себя решает сам, но я считаю, что мы должны остаться. Ребята, вы же прекрасно понимаете, что фактически война продолжается. Думаете, если америкосы начали нам в друзья набиваться, так сразу все и кончилось? Не-е-е-т! Все осталось, как и было, только делается похитрее да поподлее. В общем, как знаете, а я пошел к самолету…

Еще немного помитинговав, авиатехники вновь приступили к сборке. Вскоре в воротах ангара показался Вольцев. Его появление всех очень удивило.

– Палыч, тебя что, эти лекари хреновы принять не захотели? – выглянув из-за хвоста самолета, спросил Валентин.

– Проверили, сказали, что ничего серьезного, – пожимая плечами, сообщил тот. – И, что интересно, все пытались убедить меня в том, что я пил технический спирт. Мол, знаем мы вас, русских… Так и не смог доказать, что этой хрени и в глаза не видел. Ладно, пока поработаем, а там видно будет…

Но поработать он смог всего лишь полчаса. Внезапно у него начались рези в животе, усилилась и без того не стихавшая головная боль, появилась тошнота. Сев на пустой упаковочный ящик, Вольцев, сжавшись в комок, зажмурился и замотал головой. Заметив это, к нему быстро подошел Подгорин.

– Слушай, Палыч, я сейчас вызову «Скорую» и накажу этим засранцам, чтобы лечили как следует, а не отпихивались от больных. Кстати, ребята, у всех все нормально? А то нам, блин, и этих двоих, что уже преставились, более чем достаточно!

Тут же с жалобами на головную боль откликнулись еще двое – Сорокин и Лиховец. Вскоре на территорию авиабазы вновь примчалась машина «Скорой». Подойдя к старшему медику, Валентин что-то внушительно объяснил ему, кивая куда-то на северо-запад, в сторону Джакарты, скорее всего, грозя тем, что обратится лично к президенту Юдхойно. В российское посольство о случившемся Подгорин сообщил еще раньше, когда только нашел умершего Дальнова.

Остаток дня прошел в напряженном ожидании. Все очень надеялись, что смертей больше не будет. Однако эти надежды не оправдались. Ближе к полуночи скончался Вольцев. Как рассказали позже Сорокин и Лиховец, мучился он страшно, но местные медики так и не смогли понять, что же с ним происходит. У тех на все была универсальная отговорка: это следствие употребления метилового спирта. Впрочем, заболевших, как смог понять бывший армейский санинструктор Лиховец, лечили вовсе не от метила конкретно, а проводили общие антидотные процедуры, нацеленные на вывод из организма токсинов любого свойства, и вводили препараты, поддерживающие дыхание и сердцебиение…