Текст книги "Бойцы анархии"

Погоня не успокоилась, за нами шли. Время от времени мы вставали и делали уши веером. В отдалении перекликались люди. Ощущение было жутковатое. Но план, как обвести погоню вокруг носа, уже созрел. Я вспомнил про островок посреди Сонькиной топи – наткнулся на него случайно еще осенью, когда совершал «ознакомительную» прогулку, вызванную большой депрессией и желанием поиграть в русскую рулетку. Со стороны казалось, что шапка размочаленного кустарника произрастает прямо из воды. Но впечатление было обманчивым. В центре этой шапки имелся заросший мохом бугорок метров полутора в диаметре, практически не заметный со стороны. Помнится, я провел там ночь, став объектом внимания парочки нематериальных субъектов (благо фляжка с самогоном оказала добрую службу), а утром отправился дальше – воевать с депрессией на суше.

– Так, внимание, – сказал я, отыскивая взглядом приметную трехствольную иву – хороший ориентир. – Позволь, Степан, перехватить бразды правления. Идите за мной, и ни шагу в сторону. Просьба не удивляться, если вода дойдет до пояса, – в этом месте не топко. А вот немного слева и справа…

В гнетущем молчании мы хлюпали от ивы до островка. Вычислить наши следы загонщики теперь не могли – те попросту обрывались. По логике вещей, мы должны были отправиться на юг, а никак не в сторону – а именно в стороне и расположился островок. Мы медленно шли, ощупывая дно. Вода заливала щиколотки, холодила бедра.

– Ох, завел ты нас, Михаил Андреевич, ох, завел… – урчал Рачной.

– А что, отличное местечко для романтических свиданий, – пыталась шутить Виола.

– Вот только не надо про свидания… – тоскливо бубнил за спиной коротышка. И вдруг издал булькающий звук. – Эй-эй, а вы не забыли, что я вам тут не Гулливер?.. Ой, куда это я?

– Спокойно, мелкий, держу, – ухмыльнулась Виола. Я повернулся, перехватил у нее под мышки возмущенного коротышку и донес до островка, где погрузил в ивовый молодняк. Он выбирался из него, отфыркиваясь, злой, как черт.

– Ползите за мной, – шепнул я, перебираясь на противоположную сторону бугорка. – Здесь мох, постарайтесь окопаться, забраться как можно глубже. Фонари эти заросли не пробьют, но если ребята решат поупражняться в стрельбе наобум…

Мы вгрызались в сырую землю, замирали. Холод осваивал организм; застывали ноги, околевала поясница и першило в горле.

– Не вздумайте кашлять, – предупредил я. – И что бы ни происходило, не шевелитесь.

– Да уж не маленькие, сообразим, – кряхтел Рачной, гнездясь на клочке «жилплощади».

– А вдруг нас найдут? – гулко прошептала Виола.

– Что значит «вдруг»? – пошутил Степан.

– Если найдут, то убьют, – отозвался я. – Может, не будем о плохом? Что, Валерий Львович, не царское это дело – гнить в болоте?

– Ох, не царское, сын мой… – подыграл Рачной.

Мы всматривались в темноту. С севера надвигалось несчастье. Огоньки плясали между деревьями – спецназ двигался по нашим следам в колонне по одному. Бойцы не спешили – осваивать «легкие планеты» их не обучали. Они еще были далеко.

– Как же ты, Валерий Львович, со своей могучей службой проглядел такую охренительную заподляну? – спросил я. – Взорвать Каратай – это не бомбу бросить. Требуется длительная подготовительная работа. Заброска диверсантов, закладка взрывчатки во множество мест… Нужно срочно ослепнуть, чтобы такое проворонить, разве нет? И без предательства на высшем уровне не обошлось. Но ты, я думаю, не предатель – судя по тому, что год уже мыкаешься по Каратаю в интересном положении…

– Уж мне ли об этом не знать, – усмехнулся Рачной. – Не поверишь, Михаил Андреевич, проворонили. Гениальная работа. Не припомню ни одной отвлекающей акции. Ночь на первое августа – и вдруг перед рассветом все взорвалось! Словно Гитлер напал на Советский Союз. Сотовые вышки накрыли одновременно – и разом никакой связи. А без связи в наше время… Не знаю, как в других местах, а в долине Черного Камня и Мерзлом Ключе даже пикнуть не успели. Я с какой-то телкой ночевал – Благомор перед этим за ненадобностью выкинул, а я подобрал… прости уж, Виолетта, мы тогда еще не были знакомы…

– Да, ладно, Любомиша, не напрягайся, – шепнула девица. – Из меня тоже ангелок в ту пору был начинающий…

– Инфраструктура просто развалилась. Взорвали гидроузел на Сарагаше, перебили центральный кабель, силовые установки, обесточили всю следящую и записывающую аппаратуру… Важных шишек из окружения Благомора стреляли как куропаток – явно знали, где ночуют. Телку, что со мной спала, свинцом накачали, а я в окно успел выпрыгнуть. Паника царила всюду. Взрывы, мины свистят, резиденция Благомора развалилась, как картонная. Обломки зданий просто скатывались с террас, перегораживали распадок… Люди разбегались. Сопротивления почти не было – да и кому его оказывать? Выжил ли Благомор, хрен его знает – информации на сей счет не поступало; да и впоследствии, сколько ни говорил с людьми, никто ничего не слышал. Потом уже узнал – в Мерзлом Ключе комендантскую роту подняли по тревоге, выдвинули на позицию – офицер попался боевой. Но прилетела «Черная Акула» – и давай крошить, мало кто успел выбраться… Та же история с головорезами Тихомирова. Пьяные были в стельку, напоили их под корень – вроде шмары какие-то в гости приходили… казарму заблокировали, а когда полуголые стали выскакивать, их просто клали штабелями. Брестская крепость, блин… Мне еще повезло – успел на машине вырваться, пока распадок не завалило, отлежался сутки в камышах недалеко от Тарбулы…

– Да хватит вам трепаться, – ворчливо бросила Виола. – Сейчас начнется…

Больше всего на свете я ненавидел бегать по Каратаю без оружия. Уж лучше без рук, без ног, без мозгов, но обязательно с убивающим устройством, пусть даже примитивным! У Рачного был «Кипарис», у Виолы – мелкая штуковина вроде «узи», но патронов оставалось с гулькин нос. Впрочем, если бы нас обнаружили, то и их бы истратить не дали.

Голоса приближались, чавкала земля под сапогами. Мы зарывались в прелую жижу, старались не дышать. Кто-то выкрикнул, что он не видит следов. Ура, искомые объекты утонули в болоте! Начальственный голос резонно предположил, что всей толпой мы утонуть не могли, и не хрен тут радоваться, вперед! Пятна света прыгали по кочкам, по редким деревьям, по заросшим ряской окнам. Кто-то крикнул, что видит тропу, сделал шаг. Товарищей поблизости не оказалось – несчастного засосало по грудь. Пока подбежали, роняя фонари, он уже вытягивал шею, что-то хрипел. Ему тянули стволы, но он не мог оторвать от тела руки, а когда преодолел сопротивление болота, сила засасывания только возросла. Трясина с удовольствием приняла жертву и вкусно чмокнула – мол, можно еще. Люди заволновались; кто-то крикнул, что пора убираться. Но сворачивать операцию приказа не было. Командир хрипел, что лично пристрелит любого, кто отступит, – вперед, трусы! Как в анекдоте: половина налево, половина направо, остальные – за мной…. Бойцы ворчали, но повиновались. Кто-то оступился, испуганно вскрикнул, его успели вытащить и наградить оскорбительными эпитетами. Кто-то, балансируя на узкой тропе, крикнул, что, кажется, нашел стежку, но восторг его потонул в брызгах и хоровых матерках. Степан судорожно вздрогнул, я почувствовал толчок. Почувствовала и Виола, окопавшаяся справа от коротышки.

– Что, мелкий, – шепнула, – птичку жалко?

– Да шла бы ты, – буркнул Степан.

– Так я и шла, – фыркнула девица. – Сами завели.

Отряд спецназа нес тяжелые потери. Сколько полегло их в долине Падающей Воды, сколько в Опричинке, в потасовке с нами – а тут еще прожорливая Сонькина топь… Бойцов оставалось совсем немного. Люди тонули, к ним никто не рвался на помощь – шаг влево или вправо в этой мышеловке означал скорую смерть. Кто-то бросился назад, но не нашел дороги; мучительный крик возвестил, что ход оказался неверен. Люди бултыхались, хватались за деревья. Кому-то хватило выдержки, и он яростно работал шестом; потом объявил, что нащупал что-то твердое. Мы лежали ни живы ни мертвы. В этом хаосе, что творился в радиусе тридцати метров, любой желающий мог случайно набрести на островок. Но уцелевшие, кажется, уходили. Силуэты людей, вставших на тропу, мелькали за деревьями. Я облегченно перевел дыхание. Но нет, выявился отстающий – барахтаясь в жиже, он выбрался на бугорок, заметался, крикнул: «Подождите!» Из хвоста колонны товарищу по оружию посоветовали поднажать – мол, семеро одного не ждут. Он перепрыгнул на соседний бугор, поскользнулся, упал, выронив автомат. Пока выискивал его в сыром лишайнике, колонна ушла. Фонаря у бойца не было. Ругаясь сквозь зубы, он метнулся влево, вправо, погрузился в воду, пулей из нее вылетел… и оказался на тропе от «троекратной» ивы к нашему острову. От страха он перестал соображать. Увидел шапку кустарника и бросился к ней, вздымая тучу брызг. А я уже летел навстречу, вспоминая основы диверсионно-разведывательной деятельности. Толчок, бросок – с целью вывести из равновесия, легонько придушил, дабы не шумел, и когда тот обмяк, выволок на бугорок и бросил на свободный пятачок.

– И куда нам прикажешь транспортировать это тело? – забрюзжала Виола. – На хрен он нам сдался? Тут и так тесно.

– Луговой добыл «языка», – сообразил Рачной. – Хотите о чем-то поговорить? И обстановка не смущает?

– Дружки хватятся, – пискнул Степан. – Ты чего, Михаил Андреевич, белены объелся?

Я не стал им объяснять свою мотивацию. Могли бы догадаться, что, доберись этот парень до островка, поднялся бы хай, и уцелевшие спецназовцы побежали бы обратно. Я избавил бойца от необходимости носить оружие, забросив за спину компактный девятимиллиметровый «Кедр» (тридцать сантиметров в сложенном виде!), растолкал по карманам запасные магазины, и когда он начал выбираться из прострации, сжал ему горло, чтобы не орал. Спецназовец засучил ногами; на них предусмотрительно уселась Виола (фигурка у нее было достаточно гибкая), и дрожь бойца приняла локальный характер. Я терпеливо ждал.

– Дыркин, ты где? – прокричали из темноты.

– В Хургаде, – хихикнула Виола.

Боец предпринял попытку вырваться, и Виола закачалась, как на качелях. Я усилил нажим на трахею. Секунды молоточками стучали по вискам.

– Трындец Дыркину, – неуверенно предположил пессимист.

Они кричали еще нескольких минут. Кто-то предложил вернуться и поискать горе-вояку, но идея не нашла поддержки в рядах соратников. Они решили, что Дыркин утонул или дезертировал с «поля боя», и отправились дальше своей дорогой разочарований. Я ждал, считая секунды десятками.

– Что-то завис ты, Михаил Андреевич, – осторожно вымолвил коротышка. И проворчал, обращаясь к «задержанному»: – Ну, чего смотришь? Ты умер.

– Нам нужны твоя одежда и мотоцикл, – зловеще сказала Виолетта.

– Слушай, парень, – пробормотал я, – коллеги шутят. Сейчас тебя отпустят, но первый же вопль станет предсмертным. Стоит оно того?

Боец затряс головой, чего-то замырчал. Я убрал руку, и он начал хрипло доказывать, что убивать его ни в коем случае нельзя, у него семья в Экибастузе, двое маленьких деток, а он в семье один кормилец. Я направил ему в лицо фонарь, любезно предложенный Рачным. В принципе, я подозревал, что ничего таинственного в этих «ликвидаторах» нет. Страшно, когда они наваливаются под покровом ночи, но и сами отчаянно трусят, оставаясь наедине со смертью. Спецназовцу было за тридцать; сухощавый, малопривлекательный, он дрожал от страха, как кролик. Стандартная униформа – буро-зеленый камуфляж, пояс-портупея с чехлами для гранат, ножей и прочих приспособлений, облегчающих жизнь солдату удачи. Шапочка из мягкой ткани, способная трансформироваться в маску, а при желании – и в сетку от москитов.

Допрос прошел без осложнений, но нужной информации я не добыл. Господа «конспирологи» неплохо зашифровались. Информацией об устроителях «конца света» в Каратае Виталик Дыркин не владел. Устроители ЧЕГО? Что такое Каратай? Биография стандартная. Чечня, десантная дивизия, еще раз Чечня, теперь уже в качестве контрактника. Ничего не умеет, кроме как воевать и убивать. Отлучение от армии за аморалку, на этой аморалке и женился, переехал в Казахстан, на родину супруги. Безденежье, пьянство, депрессия, выгодное предложение от серьезных людей поработать по специальности и поменьше любопытствовать. Сумма контракта устроила – не такая большая, чтобы насторожить, но и не маленькая, чтобы отказаться. Вопросы Виталик не задавал, вернулся в Россию. Тренировочный лагерь на севере Томской области (где люди в принципе не живут), жесткий тренинг, психологическая обработка, инструктажи… Никто не знал, куда их везут, но в головы вдолбили, что на той территории, где им дадут развлечься, законы РФ не действуют, и за всякие «мелкие» убийства судить не будут. Однако дисциплина, соблюдение инструкций и выполнение приказов – это святое. Мародерство, вольница – недопустимы. Не умеешь работать в коллективе – до свидания. Чувствителен к виду крови и человеческим страданиям – лучше сразу уходи (не забывая о данной подписке). Отработать Виталик успел неделю. Две ночные операции, когда наемникам ставилась конкретная задача на уничтожение. Десантирование в «квадрате 16–38», Змеиный кряж, уничтожение колонны людей, передвигающихся в северном направлении. Кто такие и куда шли, объяснить «забыли». Сопротивление было незначительным. Поставленную задачу выполнили блестяще. Несколько дней передышки, и следующий пункт назначения: долина Падающей Воды…

– Далее понятно, – проворчал Рачной, – Хреновый из тебя «язык», дружище. Ты закончил познавательную беседу, Михаил Андреевич?

– И куда его теперь? – фыркнула Виола. – Присоединим к армии твоих фанатов, Любомир?

– Не убивайте, прошу… – захрипел Виталик, разглядев плотоядный блеск в глазах Рачного. – Я никому не скажу, я всего лишь исполнял приказы…

– Подожди, Валерий Львович, – встрепенулся я. Кончать этого неудачника я не собирался – не обзавелся привычкой резать безоружных. Но в свете фонаря уже блеснул нож Рачного; «безопасник» провел им по горлу спецназовца и пинком отправил парня в болото, пока тот не забрызгал всех кровью.

– Как консервативно, – проворчала Виола.

– Он убил его, да? – вытянул шею коротышка.

– Паршивый из тебя гуманист, Валерий Львович, – признался я. – Боюсь находиться с тобой в одной компании – ведь прирежешь же ненароком.

– Не трусь, Михаил Андреевич, – в голосе «мессии» зазвенели обиженные нотки. – Рачной своих не убивает, забыл?.. А куда прикажешь его девать? Отправить в нокаут на пару-тройку часов? А потом? Только не говори, что мы уже куда-то уходим.

И хрен ведь поспоришь. Не могли мы в ближайшие часы покинуть гостеприимный островок. Везение – штука капризная. Батарейка в единственном фонаре садилась. Бродить по болоту в темноте – занятие увлекательное. Не стоит сбрасывать со счетов и неожиданную встречу со взбешенным бродячим спецназом. После недолгого препирательства (Степан не понимал элементарных вещей, соседство этой парочки его тяготило) мы пришли к соглашению: до рассвета ночуем, а утром пойдем на юг – до выхода из низины не больше версты. А там уж наши дороги, слава богу, разойдутся – мы со Степаном вернемся в Опричинку, а эти двое пусть катятся куда угодно. «Быстрее бы утро, быстрее бы утро», – твердил Степан, ворочаясь в своем сыром ложе. А я боялся, что к утру мы подхватим воспаление легких и будем просто не в состоянии куда-то идти. Утешало, что ночь была достаточно теплой. Несколько раз я просыпался от тяжелого кашля, мучительно засыпал, оборачиваясь вокруг самого себя, жался к коротышке и даже чувствовал, как колотится его маленькое сердце; проклинал Его Величество Случай, всегда объявляющийся так некстати…

Лишь к рассвету меня сразил тяжелый сон. А едва рассеялась кислотная хмарь, мир взорвался! Мы проснулись от жуткого грохота. Над островком зависло серое брюхо вертолета. Полег кустарник, тряслись деревья, сбрасывая редкую листву. Элементарная мысль никому из нас намедни в голову не пришла. Куда уж проще – дождаться рассвета и осмотреть болото с воздуха. Здесь нет густого массива, деревья разбросаны, и сверху все прекрасно видно. И островок, окруженный кустами, как тонзура католического священника…

– Полундра!!! – опережая меня, заверещал коротышка. Брюхо вертолета, покачиваясь, отъехало в сторону, застучал пулемет.

– Суки! Твари! Волки позорные! – гремел Рачной.

Я видел, как исказилось в гневе его лицо. Он вскинул автомат, застрочил, не целясь… и рухнул с окрасившейся головой на свою ополоумевшую от страха подругу. Мы с воплями разлетались в разные стороны. Болото уже не представлялось чем-то ужасным. Оно давало шансы выжить – в отличие от ливня свинца, взорвавшего островок. Я отбросил автомат, нырнул в воду… и чуть не слился в объятиях с Виталиком Дыркиным, который, оказывается, всю ночь плавал вокруг островка, оберегая нас от посягательств нечистой силы. Как я благодарен был этому трупу… Он оказался точно надо мной и принял на грудь предназначавшийся мне свинец. Покойник сотрясался от пуль; я вцепился ему в куртку, обвил его ногами и потащил за собой на дно. Повезло, что непосредственно вокруг островка топкой жижи почти не было. Не знаю, от чего это зависит. В двадцати шагах засасывает моментально, а здесь можно плавать (хотя и недолго). Пули штриховали толщи воды, взбивали ил на дне, он вставал столбом. Я расстался с Виталиком (никогда не думал, что обниматься с покойником такое удовольствие), поплыл во встающую со дна муть, ткнулся в тяжелую сучковатую корягу, начал ее переворачивать. В итоге она оказалась на мне, вонзилась сучком в пах и придавила ко дну. Я дурел от боли, кончался воздух в легких, но я терпел. В ушах звенело, я ловил звуки, доносящиеся словно из другого мира. Пулемет уже не строчил, но вертолет еще присутствовал. Трещал потрепанный двигатель, ходуном ходила вода. Я чувствовал, что протерплю еще несколько мгновений, а потом взорвусь или утону. Голова превращалась в надутый шар, ядовитая желчь растекалась по горлу. Все, это был предел. Извиваясь, я выбрался из-под коряги, придавившей меня ко дну. Затрещала куртка – сучок держал ее мертвой хваткой. Но я не оставил болоту самое ценное. Вынырнул с выскакивающими из орбит глазами, судорожно хватая воздух. Вертолет уже удалялся, скребя пузом кроны деревьев. Я выполз на сухое, отдышался. Виталик Дыркин снова плавал рядом, косил лиловым глазом, словно предлагал поблагодарить. Я взобрался на островок. Кустарник порвало свинцом, от него практически ничего не осталось. Труп Рачного превратился в решето, и бронежилет не помог. Я подобрал автомат – вроде целый, только рукоятка треснула. Начал озираться. Только я и остался? Коротышка, хватит издеваться… Рвотная масса потекла по горлу, я сложился вчетверо; меня рвало, голова трещала. Я заставил себя собраться, забегал по островку, всматривался в воду. И закричал от радости: из-за массивного ствола ивы, изогнутого у основания, выплывали большие выпуклые глаза, подаваясь в мою сторону – словно жаба покоряла водную гладь. Камень свалился с души, и я пустился в пляс, подбрасывая автомат.

– Уже можно? – хрипло спросила «жаба», подплывая к островку.

– Нужно! – завопил я, вылавливая за шиворот коротышку.

Он практически не пострадал, если не считать порванного уха. Вертелся, сдирал с себя ряску и тину, неподражаемо ругался. Покосился на покойника, плавающего в воде, на труп Рачного, на меня, задумался – кого-то не хватало. Посмотрел по сторонам, крикнул как-то робко:

– Эй, как тебя, ты живая? – Подождал, не дождался ответа, посмотрел на меня. – Ну, и слава богу…

Внезапно вода у него под ногами буквально взорвалась – словно гранату бросили! – и из мутных глубин вырвалась болотная кикимора. Она колотила по воде, с макушки свисали дары болота, глаза затравленно блуждали, грудь вздымалась. Мы с коротышкой расстроенно переглянулись – сюрприз, бывает же такое… Я протянул руку:

– Давай кочерыжку.

Виола ее проигнорировала, выползла из воды, затрясла Рачного. Посидела в оцепенении несколько секунд, повернула к нам незрячие глаза – страшная, потрясенная, вся какая-то скукоженная…

Примерно в восемь утра, по уши грязные, злые, дважды упавшие в болото, мы вывалились на цветущий луг, примыкающий с юга к Васятинским топям, и упали в траву. Вертолеты не летали, рейнджеры местность не прочесывали, за все время нашего героического прорыва через болото мы не встретили ни одного человека. Спецназ одержал пиррову победу и удалился на базу. На спутников страшно было смотреть (на меня, наверное, тоже). Обалдевший коротышка был похож на сплющенного взъерошенного медвежонка. У девицы заплетались ноги, волосы покрылись болотной «краской», лицо приобрело землистый оттенок. Глаза, ввалившиеся в глазные впадины, бессмысленно сверлили пространство. Ее как-то странно выгибало, корежило; она то плакала, то нервно смеялась и разговаривала сама с собой.

– Послушайте, гражданка, вы бы прекращали этот цирк, – недовольно ворчал Степан. – Знаешь, Михаил Андреевич, мне кажется, эта тетка – полная и безнадежная дура. А от дур одни неприятности. Возьми, например, пулю…

Не договорив, он уснул с открытым ртом, в который чуть не влетела пчела – хорошо, я успел ее отогнать. Я тоже уснул – с неясной тревогой относительно свалившейся на наши головы «красотки». Проснулся я от сдавленного стона. Виола не спала. Она вертелась, продавливая изящной попкой воронку в земле. Руки при этом болтались, словно принадлежали не ей, а кому-то другому. Женщина задирала голову к небу, скрипела зубами. Странно, я до сих пор не мог понять, какое у нее лицо – оно превратилось в искаженную маску землистого цвета. «Переживает потерю любовника?» – озадачился я.

– Поздравляю, Михаил Андреевич, – подполз ко мне коротышка. Он тоже проснулся от женского стона. – Мы с тобой подобрали не только дуру, но и законченную опиоидную наркоманку. Ломка у мадам, типичный абстинентный синдром…

И как я сразу не сообразил! Давненько не встречали мы наркош в затерянном уголке. Люди здесь простые, довольствуются похмельем. Девице требуется доза – и, пока не получит, изведет и себя, и нас! У одних ломка начинается через сутки после последнего укола, у других – через четыре часа… С нарастающим ужасом я смотрел, как Виола впадает в судорожное состояние, превращаясь в куклу с разболтанными шарнирами; хлещет себя по щекам, трясет головой, словно избавляется от проклятия… Физиономия то краснела, то чернела, то покрывалась фиолетовыми пятнами. Страдая мышечными судорогами, она стащила со спины миниатюрный рюкзачок и принялась в нем ковыряться.

– Чего она там ищет?

– Да уж не томик поэзии Cеребряного века, – мрачно ворчал коротышка. – Ничего она там не найдет. Была бы доза, давно бы нашла. У любовника все осталось – тут и к бабке не ходи…

– Что же делать будем, Степан? – в отчаянии стонал я. – Может, пристрелим ее?

– Ну, не знаю, Михаил Андреевич… Сообрази ей дозу. Угости даму потрахаться, в конце концов; может, отвлечется…

Я чуть не треснул его за такое предложение. Виолу ломало рядом с нами, при этом она не видела нас. Отбросила рюкзачок, уставилась в пространство отсутствующим взором. Пот катился со лба. Дрожала – буквально взрывалась – оттопыренная нижняя губа. Потом она немного успокоилась и улеглась, обняла прижатые к животу колени. Я тоже расслабился; подкрался морок, потащил в долину грез. А когда повторно очнулся, бушевало второе действие спектакля. Но что-то в поведении девицы изменилось. Такое ощущение, что ей стало весело, но физическое состояние не позволяло насладиться житейской радостью. Она хихикала, зажав виски ладонями, потом легла на спину и запрокинула голову. Организм отвергал состояние покоя – перевернулась на сто восемьдесят, потерлась носом о липкий глинозем. Я перехватил сконфуженный взгляд коротышки.

– Что это с ней, Степан?

– Мухоморчиков пантерных облопалась… – Степан смутился и отвел глаза.

– Где взяла?

– Так это… я принес ей из леса, их там тьма-тьмущая… А что? Всего лишь пара нераскрывшихся шляпок, вполне себе магический гриб…

Последовала бурная сцена. Я кричал, что не потерплю потакания наркомании в наших рядах и что отныне он не должен реализовывать безумные идеи без моего ведома. Может, ей еще и героинчика сообразить на дорожку? Может, мы и сами за компанию с ней чего-нибудь пожуем – чтобы одной не скучно было питаться?

– Не ори, – поморщился коротышка, дождавшись паузы в моей решительной отповеди. – Ну, да, возможно, выбранная тактика оправдала себя лишь частично. А что еще я должен был делать? Пристрелить к чертовой бабушке? Ты уснул, а она давай тут колбаситься – думал, придушит нас с тобой. Ну, сбегал в лесок… Загадка природы, Михаил Андреевич. Грибы, растущие на окраинах наших болот, имеют интригующее свойство. Их не надо сушить, варить, да и мухоморами их можно назвать лишь с натяжкой. Главное – с дозой не перебрать. Четверть грамма грибной, хм, плоти на килограмм твоего веса – самый оптимум. Лично не пробовал… боюсь, что понравится… но кое-кто из сельчан их пользует с большой охотой. Поп Окакий, говорили, перед проповедью грибки пожевывал – ну, ради пущего вдохновения, дабы подняться над недостойной мирской суетой… Бродяги разные потребляют; нечисть – так та вообще без этого продукта жить не может… Эффект, как от ЛСД, Михаил Андреевич. Ошеломление, бредишь, дрожишь, в восторг впадаешь, хреновое настроение проходит…

А Виолетта вдруг почувствовала, что она не одна, и приподнялась, обратив в нашу сторону отчасти осмысленный взор. Уселась в позу отдыхающего турка, задумчиво посмотрела на собственную грязную руку, провела по лицу, отметив «неродные» неровности, брезгливо поморщилась.

– С возвращением, мэм, – махнул я ладонью.

– Туда, – выстрелил пальцем коротышка. – Называется лес. Два шага за деревья – будет ручей. Помойся, почистись, сделай укладку, всю фигню…

Обошлось без нервных сцен. Виола поднялась и плутающей иноходью удалилась за деревья. Пока она отсутствовала, мы со Степаном вяло дискутировали. О перспективах возвращения в деревню, о свалившемся на нас несчастье с неплохой фигурой, о планах на дальнейшую жизнь, о том, что хорошо бы помыться, но почему-то не хочется. Какая необходимость? Грязь – надежнейший камуфляж…

Девицу не подгоняли. Времени у нас был целый эшелон. Чем дольше мы сидели на краю цветочного луга, тем дальше удалялся спецназ. Мы даже тешили себя надеждой, что девица не вернется – сообразит, что не вписывается в наш коллектив порядочных людей, усовестится и уйдет на болото умирать. Но Виола оказалась не из таких. Мы грызли травинки, вяло переругивались, подставляя солнцу для «обработки» мокрые бока, когда послышались шаги, тяжелый вздох, и тело, обладающее сравнительно малой массой, опустилось в траву. Мы обреченно повернулись. И ошалели от изумления.

Она была хороша. Я бы даже сказал, неприлично хороша. Напоминала Монику Беллуччи – а красота последней, как известно, неоспоримый факт. Она сидела перед нами, скрестив ноги, и угрюмо нас рассматривала. Вьющиеся черные волосы еще не высохли, но смотрелись здорово, обрамляя лицо и изящно спускаясь на плечи. У Виолы были красивые черные глаза, оснащенные густыми ресницами, приятные ямочки на щеках. На мочках ушей серебрились «гвоздики» с рубином. Фигура у девицы была практически идеальная: популярный в народе третий размер, длинные ноги, осиная талия. Худые пальцы «пианистки» со срезанными под корень ногтями и остатками мутного лака слегка дрожали, что было, видимо, их привычным состоянием. Девицу не портило даже черное родимое пятнышко посреди высокого лба – удобная, кстати, штука, если надо прицелиться.

– Песец, я в шоке… – признался коротышка. – А она ничего так, да, Михаил Андреевич? С пивом потянет. Вроде другой была… Напомни мне, это правда, что в женщине должна быть загадка?

– Маленькая загадка, – поправил я, показав пальцами, какая именно. – А не кроссворд на две с половиной страницы.

– Сейчас пошлю, – проворчала девица. – И даже в морду, если повезет.

У нее бы был приятный мелодичный голос, не опошляй его нотки вульгарности. Мы поедали Виолу глазами. Ассоциация с «ангелами Чарли», видимо, была не ошибочной. Тело девицы плотно облегал отливающий синью прорезиненный костюм, чем-то напоминающий облачение боевого пловца. Состоял он, впрочем, из двух частей; нижняя часть удалялась при помощи молнии, верхняя – посредством отливающих металлом пуговиц. Ворот был открытым, длинную шею украшало ожерелье из крохотных декоративных черепков, а под ожерельем матово проступал миниатюрный христианский крестик.

– Чего уставились? – Ей надоело, что мы на нее таращимся. – В свадебном платье я смотрелась бы хуже.

– Боюсь представить, как бы ты смотрелась в свадебном платье, – пробормотал я. – Ну, что, знакомиться будем? Или опустим?

– Опустим, – хмыкнула девица.

– Лет-то тебе сколько?

– Ну… – Виола задумалась. – Двадцать пять – тридцать… Сколько бы ни было, дядя, а ты мне в бати годишься. Хотя на хрена мне, спрашивается, такой батя…

Я смутился, а Степан злорадно хихикнул.

– Род деятельности? – нахмурился я. – Имеется в виду не военно-полевая подруга авторитетного господина, ныне покойного, а до того? Впрочем, не боюсь ошибиться – ты работала проституткой. В детстве много хулиганила, водилась с жиганами, в нежном отрочестве подсела на наркоту, в старших классах сколотила банду себе подобных, глумилась над порядочными девочками. Умеешь драться – на примитивном, конечно, уровне. Наглости – полная голова. Из института выгнали за непристойное поведение. Работать – в падлу, дураки пускай работают. Состояла приживалкой у богатого предпринимателя, да устал он от твоих заколбасов. Выгнал – подалась в элитные путаны, торговала экскурсиями в свою пещеру наслаждений, а в один прекрасный день – убойная доза снотворного, крепкий сон, очнулась в стране, которой нет на картах…

– А ты кто такой, дядя? Ясновидящий? – вспыхнула девица и покосилась на свой автоматик, лежащий в траве. Пнем я по жизни не был – пока она плескалась в ручье, а Степан разрывался между ленью и желанием подсмотреть, я опустошил рожок, рассовав содержимое по карманам.

– Военная прокуратура, – я дружелюбно улыбнулся.

Девица вытянула от изумления мордашку и посмотрела на Степана.

– Росцирк, – представился Степан, приковав взор к вздымающемуся третьему размеру.

Девица прыснула:

– Цирк и военная прокуратура… Вы что, парни, издеваетесь?

– Никак нет, – сказал я. – Старший следователь Марьяновской военной прокуратуры Луговой Михаил Андреевич.

Вот тут ее и долбануло. Откинулась на спину, схватилась за живот и зашлась в животном хохоте. Мы обиженно переглянулись, стали ждать, пока закончится приступ. Приступ прошел, девица откашлялась, поправила волосы и воззрилась на меня с какой-то странной серьезностью.