Текст книги "Окружение наше – животные. Сборник рассказов"

Кузя черная собака

Часть 1 Случай

В старой деревне появилась абсолютно черная собака. Она вела полудикий образ жизни. Ночевала в кустах, в перелесках. Кормилась отбросами, знала по всей округе все помойки и свалки мусора. Но мусор в деревнях чаще всего был несъедобный, поэтому Черная (похожая на овчарку немецкую) – научилась охотиться на мышей и крыс. А более всего бродила около заброшенных деревень, где воровала кур, гусей и уток, за которыми смотрели только старенькие бабушки.

Многие деревни в наше время пришли в упадок в связи с закрытием колхозов. Молодые семьи все перебрались в города, работы на селе не было. Из сотни домов деревни оставались обитаемыми едва ли 30 и того меньше. В некоторые дома приезжали только на лето, привозили бабушек, чтобы ухаживать за огородами, а молодые ездили в деревню только по выходным, как на дачу. Вместе с домами оставались и брошенные собаки. Так появлялись стаи «диких» собак, которые тянулись к городам и поселкам, поближе к людским помойкам и свалкам.

Черная собака принесла щенков. И прокормить свое потомство она явно бы не смогла. Но по своей «рассудительности» она принесла своего черного щенка к людям и положила его у порога дома, хозяева которого сами недавно приехали в эту деревню. (Возможно, щенков было больше, 3 или 4, наверное, все другие умерли, без еды, и чтобы последний не умер, Черная собака решила отдать его людям).

Владимир с женой Татьяной были люди городские, но по превратностям судьбы остались в городе без жилья. А в деревнях полузаброшенных пустые дома за небольшую цену продавались, и они переехали в эту деревню. Работать Владимир уезжал в город, а Татьяна нашла себе работу в соседнем большом поселке.

Щенка черной собаки назвали Кузей.

Кузя рос быстро, получая хорошее питание. Его мать, Черная, еще некоторое время прибегала к дому Владимира, но, одичавшая, боялась людей не подходила близко. Потом Владимир услышал от местных жителей, что в соседнем селе пристрелили черную собаку, когда она залезла в курятник и «воровала» кур, как лиса или волк дикий.

А для Кузи построили будку и посадили его на цепь охранять дом, когда он уже достаточно подрос. Каждое утро и каждый вечер хозяева (когда Владимир, когда Татьяна) отцепляли от ошейника длинную цепь и отпускали Кузю гулять – оправиться по нужде. Кузя бегал по огороду, потом по дороге за огородами, обнюхивая местность и делая свои пометки.

Владимир брал Кузю в недалекий лесок, вел на поводке, а в лесу отпускал побегать. Кузя выучил основные команды: «фу», лежать, ко мне, рядом и другие. В лесочке был родник, из которого брали воду местные жители и Владимир, когда ходил на родник за водой часто брал Кузю с собой. Кузя пил воду из родника, а в летние жаркие дни он подставлял под струю из родника свою голову и встряхивался с наслаждением, иногда вставал под родник спиной и «купался» в холодных струях воды, ему это нравилось, – не все же время бегать с высунутым языком изнывая от жары. Кузя был, не в пример, умной собакой.

Хозяин, когда был дома, всегда учил его. Кузя бегал за брошенной палкой и приносил её назад хозяину в руки. Владимир научил Кузю сидеть, стоять и даже ходить на задних лапах, поднимая в руке кусочек сахара, что Кузе ужасно нравилось. Ему нравилось играть с хозяином, бороться с его руками, покусывая рукава его одежды. Кузя бегал за хозяином по двору и ловил его лапами за ноги.

Но когда хозяин уезжал надолго на работу в город, – а работал он вахтами 15на 15, – Кузя лежал около своей будки и начинал грустить…. Грусть подкатывала к нему незаметно и овладевала постепенно, как вечер овладевает солнечным днем, накрывая весь свет темной ночью. У Кузи пропадала всякая охота лаять, бегать и даже смотреть на улицу. Это поначалу он лаял на каждого проходящего по улице мимо их дома. Он даже прокопал в земле под забором лаз-проход и вылезал, гремя цепью, на сторону улицы, и сидел там, как черный сфинкс, поглядывая по сторонам, неподвижный телом, поворачивая голову на звуки и застывая в немом вопросе: кто там? Как умный пес, он не лаял на всех, а только когда прохожие сворачивали и шли к его дому, явно угрожая безопасности.

Часть 2 Прошло время

Кузя прижился, и жизнь свою считал довольно счастливой. Ему нравился распорядок обычных дней: утренняя кормежка, пробежка за огородами, походы на родник, где можно было побегать в лесу, полном запахов зверей. Людям из (зверей) не было видно: там пробегал заяц и за ним прошла лисица; тут же бегали мыши, а от землероек на земле остались горочки-дорожки, похожие на кротовые, норочки, привлекавшие своим запахом. Кузя даже попробовал их разрывать – но никого не находя, фыркал и бежал на голос хозяина по команде: «ко мне!». Подбежав к хозяину, Кузя тыкался мордой в его руку, подставлял голову, чтобы хозяин его погладил.

Между тем, деревни продолжали разрушаться. Была еще «рабочая» ферма в соседней деревне. Наполовину разрушенная, но один из коровников, вмещавший ранее до 100 голов, был наполнен 15-ю дойными коровами. И приходили доярки, и был пастух, и рабочие убирали навоз…. Эту ферму взяла в аренду фирма ООО Агро«тех-мех», организованная местными предприимчивыми жителями. Но, неожиданно, коровы заболели – бруцелёзом каким-то. А ветеринар не мог ничего сделать. Пришлось фирме всех коров пустить в расход, а ферму закрыли. Так потеряли последнюю работу еще около двух десятков людей, да и фирма ООО закрылась. В других маленьких деревнях стояли брошенные дома, заросшие лопухами и сорняками, зияя провалами разбитых окон и выбитых дверей. Жители уехали.

К дому Владимира и Татьяны, где жил Кузя, прибежала собака с ошейником, очень похожая на овчарку восточно-европейскую, с беловато-желтой грудью и животом, с черной спиной с подпалинами. Она была худая, живот с боков сжался и открывал ребра, видные даже через шерсть свисающую клочьями-сосульками. Кузя увидел эту собаку на соседнем участке, заросшем травой, хозяева которого приезжали только «раз в году».

В высокой траве пришлая собака пряталась, пока Кузя ел из своей большой миски принесенную Владимиром еду. В еде были кости, и Кузя аккуратно их достал и отнес в свою будку, кости с кусками мяса, которые продают для собак специально на рынке.

Владимир наблюдал за Кузей – он сидел, курил у порога дома. «Куда же он прячет кости?» – подумал Владимир. После приема пищи, следовало Кузю отпустить на 15-минутную прогулку. Владимир отсоединил цепь от ошейника, и Кузя не запрыгал и не побежал, как всегда, в огород по тропинке, а неспеша отбежал недалёко и, оглядываясь на хозяина, остановился. Тогда Владимиру стало интересно странное поведение Кузи: и в миске он не доел своё «варево» и кости даже не грыз, аккуратно вынул и спрятал в будке – и он решил подсмотреть.

Хозяин зашел в дом и наблюдал за Кузей из окна, выходившего во двор. Только хозяин скрылся в доме Кузя подбежал к высокой траве соседнего участка и тявкая позвал пришлую собаку. Из травы вышла изможденная, худая псина с ошейником, а Кузя побежал в свою будку и вынес кость и положил перед пришлой собакой. Эта «пришлая» уже доела еду и облизала миску, а кость взяла и унесла обратно в траву, скрывшись из виду в сорняках. Кузя вытащил и вторую кость из припрятанных в будке и отнес её в траву своей «новой знакомой» собаке.

Когда Владимир вышел на улицу, в высокой траве соседнего участка мелькнула только черная спина. Собака показалась на соседском огороде, оглянулась, держа в зубах кость, подаренную Кузей. А Кузя подбежал к хозяину, пригибая голову к земле, подлизываясь, и отпрыгивал в сторону, как бы, звал хозяина в свой огород на прогулку по «заведенному» маршруту, желая отвлечь его внимание от «новой знакомой».

Владимир пошел с Кузей, и они гуляли «по-старинке».

То же самое произошло и вечером, во время вечерней кормежки. Снова приходила собака с ошейником, и Кузя оставил ей еду в миске своей, а когда та – быстро вылизав миску, скрылась в траве соседнего участка, он отнес к ней кости, которые заранее прятал в своей будке. Владимир и Татьяна наблюдали за «добротой» Кузи из окна.

На другой день Владимир вынес две миски с едой: одну для Кузи, а другую поставил в стороне и позвал: «Найда – Найда» – почему-то так они «окрестили» пришлую собаку. Она высунулась из травы, но боялась подойти. Когда Владимир отошел к порогу дома, подальше – собака решилась и выскочила к миске. Она жадно глотала и опустошила миску за минуту, а кость унесла в зубах. Убежала она недалеко, но все же скрылась в траве соседнего участка, легла там и грызла свою кость.

Владимир с Татьяной стали варить еду теперь на двоих, они прикармливали «новую знакомую» Кузи. Собака «Найда» постепенно привыкла и не убегала далеко. Она, наевшись, подходила к Кузе и они обнюхивались и даже пытались играться: передними лапами ловили друг друга и наклоняли головы друг друга в шуточной борьбе. Кузя был радостен более всего: он прыгал вокруг Найды, тявкал и взвизгивал от радости обретения Друга.

В очередную из прогулок, Кузя, освободившись от цепи, побежал к Найде, а та уже нашла себе место на соседнем участке среди отростков от вишни. Он позвал Найду с собой и та «поплелась», бежала она медленно. Владимир пошел за водой, он нес пустые 5-ти литровые пластиковые бутылки, чтобы набрать родниковую воду. За ним бежали две собаки: Кузя, веселый и прыгающий и бегающий то в одну сторону, то в другую, и Найда, явно больная, изможденная, худая собака.

У родника Кузя пил воду и тявкая приглашал Найду. Он подбегал к ней, нерешительной, и толкал её носом в бок, заставляя пить родниковую воду. Потом сам залазил под струю воды и встряхивался и тоже самое предлагал Найде. А та, словно всё понимая, тоже сунулась головой в родник и встряхнулась. Потом Кузя отбежал и в стороне от родника начал грызть травинки похожие на осоку, другую траву, которую вынюхал. Это был процесс лечения, догадался Владимир, сидевший, куривший в стороне и наблюдавший весь процесс общения двух собак. Умный Кузя лечил больную новую подругу – Найду.

Скоро Найда совсем привыкла и не убегала от Владимира. Но еще долго не давалась, чтобы её погладили. Она не боялась уже и Татьяны, которая кормила её, когда Владимир уехал на работу.

Вот так и стали жить две собаки, крепко подружившись между собой. Кузя на цепи, охранник и вольная Найда, которая ночевала в траве на соседнем участке, заросшем травой. Родниковая вода или трава, помогли Найде вылечиться, она пошла на поправку. Она уже не была «больной»: округлились её бока, и разгладилась шерсть, висящая ранее клочьями-сосульками слипшимися. Она выглядела настоящей овчаркой, хотя по вытянутой морде и по нестандартному окрасу видно было, что это помесь.

Конец.

Петров И. И.
Про кота

Возвращаясь домой поздним вечером, можно было видеть, как далеко за чернеющими деревьями густого леса, пламенеет и тлеет красный огонь костра вечерней зари, угли которого, в красном круге солнца, уже скрылись за горизонтом. А по правую руку, над тем же протяженным темным лесом, в небе висел серебряный обрезок молодого месяца.

«Месяц ясный, небо чистое, заря красно-рядная, – значит, завтра будет ветер» – подумалось ему и, вынув монету из кармана, он протянул её вперед, держа двумя пальцами за краешек, подставив для взора к чистому, блестящему серпику луны (…).

«Новая луна приходится справа: а значит, будет рост всего, что бы ни хотел» – это была одна из народных примет – суеверие.

У него не было предрассудков, но он любил старинные обычаи и привычки и суеверия, – пусть даже и вздорные и смешные, – но как крепкие подтверждения простого народного быта.

«На суевериях держался весь мир не одну тысячу лет: охранялся очаг и огонь в очаге, под страшным суеверием, что погибнет весь род и всё племя людское, если огонь потухнет, за очаг велись войны. И нельзя убивать животное просто так, а убив для еды, надо просить прощения у леса и природы. И природа благодарила: давала пищу и кров, меняя климат и убирая льды подальше на север, заканчивая ледниковый период. А человек радовался теплеющим дням лета и освободившимся новым огромным пространствам. Мир держался на суевериях» – подумал он грустно.

«Иногда, приметы идут впереди точного знания, а наука о душе отстает от суеверий. Бессознательная мудрость, расчет и находчивость вложены в суеверия. И всё это ради продолжения жизни своего рода».

«Как богата природа, – размышлял он далее, уже сидя дома за столом, за чашкой чая, – С какой щедростью и с каким колоссальным запасом она одаряет всё, что ею создано, – средствами к жизни и размножению. На старой сибирской сосне, на кедре, больше тысячи шишек и в каждой до сотни орешков, а конечная цель – всего лишь одно зёрнышко, случайно попавшее в земную колыбель, лишь росток слабой жизни, которой грозят сотни погибелей. Но зато и кедров не один, миллионы, тайга (!), и живут они многие сотни лет, и все кедры порукой друг за друга, за весь свой род. А в хорошей горбуше, из осетровых рыб, сотни икринок, но конечная цель будет достигнута, если из этого количества зародышей вырастет хотя бы десяток рыб. А мухи (!), как они плодятся, если бы все их яички оставались неприкосновенными, – они расплодились бы за одно лето так, что покрыли бы всю землю сплошь, точно так же, как теперь её покрывает человечество, разросшееся не в меру» – вот куда завело его размышление, что он даже мух сравнил с человечеством.

«Да, – размышлял он, – жизнь есть благо. Благо всё – и размножение, и еда. Но и смерть так же благо, как всё необходимое. Мечта о человеке, который победит своей наукой смерть, изобретет эликсир бессмертия, – это трусливая глупость людей. И микробам так же надо есть, и размножаться и умирать, как и всему живущему. И как разнообразно вооружила природа все существа для борьбы за жизнь. Есть у живых существ панцири, клыки, жала, пилы, иглы, насосы (у комаров, например); а также яды, запахи, самосвечение, ну и ум (мозги), зрение и мускулы.

Вот посмотреть на блоху под микроскопом, можно увидеть, какое это страшное, могущественное, неимоверно сильное и кровожадное существо…, а тот же муравей, он поднимает вес в несколько раз превышающий его собственный…».

На этом месте своих отвлеченных размышлений, Петров вдруг перестал уже сопротивляться навалившемуся на веки сну. Он лег в постель, и решил было не думать больше ни о чём. Но уже давно, в то время как его сознательное «я» занималось философствованием, – его «я» подсознательное ощущало смутное беспокойство.

Ночь – это было время, когда можно было думать о себе, о жизни, и вообще думать. Что касается его теперешнего образа жизни, то, прежде всего, нужно отметить бессонницу. Она составляла теперь главную и основную черту его существования. Как и прежде, по привычке, он раздевался и ложился в постель. И даже, казалось, засыпал. Но просыпался скоро, через полчаса и с таким чувством, как будто совсем не спал. Голова была ясная, мысли свежие. Приходилось вставать с постели и включать свет. Он ходил по комнате из угла в угол, рассматривал полки и стоящие на них корешки книг, картину, висящую на открытой стене и фотографии в рамках. Когда надоедало ходить, он выпивал полстакана воды, заранее налитой до краев. Стакан воды ставился с вечера. Потом он садился за стол. Сидел неподвижно, ни о чем не думая и не чувствуя никаких желаний. Если перед ним лежала книга, а они стояли стопочкой в углу стола, и только читаную с вечера он оставлял посередине, – то, машинально, он придвигал её к себе и читал без всякого интереса. Так, недавно, в одну ночь он прочел целый роман под странным названием, которое и не запомнилось, что-то о «ласточках» или летящих или поющих.

Книжки были куплены давно. Он покупал их в городе, в маленьком книжном магазинчике, чудом сохранившемся с давних времен. Мимо этого магазинчика он ходил на работу. И в этом магазине продавались газеты, которые читать нужно было по необходимости. Но газеты он не любил.

«Газеты, – говорил он, – это не духовная пища, а сродни накипи на бульоне жизни, при варке супа, черную пенку снимают и выкидывают полными ложками, есть такие ложки с дырками для хозяек, для снятия пенки. Так вот, бульон утекает из ложки обратно в кастрюлю, а пенка остается. Так и в газетах, черпают пенку с водой, ложки у них без дырок, и выбрасывают на прилавки новости: бульон вместе с пенкой!».

Перед самым выходом на пенсию, Петров был похож на престарелого профессора: во-первых образу этому способствовали очки, такие старинные с черной оправой. И на внешний вид – он представлял из себя человека шестидесяти с лишним лет, с лысой головой со вставными зубами и с небольшим тремором в руках. Руки дрожали от слабости; шея его была в морщинах и «похожа на ручку контрабаса», как писал Тургенев об одной из своих героинь. Тут же к образу добавлялась и впалая грудь, спина узкая и сутулая. Когда он улыбался, на сморщенном лице рот кривился в сторону, оставляя неприятное впечатление. И во всей его жалкой фигуре было такое выражение, что у встречных людей могло вызвать только одну мысль: «Этот человек, наверное, скоро умрет».

И это его знакомый и друг, сосед по лестничной площадке предложил ехать в деревню и на свежий воздух. Тогда Петров вспомнил (он, конечно, не забывал никогда), что есть у него домик в далекой провинции, откуда он родом. Там проживали его родители в детстве, там жили его дед и бабушка.

В конце года он вышел на пенсию. Тогда и начал он переезд свой в далекую глушь, в лесной край, от Москвы 800 километров, где до ближайшего города 180 или 200 километров.

Он перевозил все свои вещи в три этапа: и мебель и книги и одежду. Квартиру в городе он продал и насовсем обосновался в деревне только через полгода.

2.

«Профессор» стал жить в деревне почти один. Местные жители его так окрестили «профессором». Знакомства с деревенскими происходили во время переезда, и он обращался с неизбежным ремонтом по дому к тем же местным мужикам. При этом, общаясь, он любил много рассказывать и говорил абсолютно на любую тему. Местные уже знали, что у него можно было навести справки обо всем на свете: два огромных книжных шкафа переполнены были книгами. Но знания его не были лишь механическим хранилищем. Петров обладал большим даром прозрения. Часто он говорил свои догадки и прогнозы наперед. И всегда все говорил добродушно, с оптимизмом, вселяя веру в будущее счастье всех людей.

Свежий воздух или просто смена обстановки оживили Петрова. Хотя проживал он один, но все-таки он был не так уж безнадежно одинок.

На второй год, глубокой осенью, дождливыми полусумерками, к нему в открытое окно пробрался с улицы полудикий кот – черный, длинный, худой, наглый, – настоящий рыцарь кошачьей породы. Никогда Петров не видел в своей жизни ни человека, ни животного, которые носили бы на себе такое количество следов от бывших отчаянных драк. Оба уха его были повреждены: одно «откушенное» лишено было кончика, второе ухо было разорвано на конце. И глаз его был поврежден, видно, что правым глазом он косил в сторону, ободран был и его хвост.

Кот требовательно мяукал, раскрывал свой рот узким розовым ромбом, яростно блестя пронзительными зелеными глазами. Он двигался из стороны в сторону, царапая когтищами край подоконника, и прямо требовал себе внимания.

Петров поставил ему на пол под окном блюдечко молока с мякишем хлеба и положил нарезанные кубики от полкружочка вареной колбаски.

Кот спрыгнул с окна и ел с жадностью. Он покончил с едой довольно быстро и вновь запрыгнул на подоконник и скрылся в загустевших сумерках.

На другой день он пришел днем. И не только погостил около часа, но даже позволил себя погладить. Когда-то он был, вероятно, послушным домашним, но улица и драки сделали его диковатым.

Потом кот зачастил. Он уже спал днем под тем же открытым окном. Вскоре окно закрылось с наступившими холодами, а кот приходил тем путем, каким его выпустили: научился приходить через сени.

Порою кот пропадал и не показывался по три дня. Петров прозвал кота просто – Кис. Этот Кис появлялся после своих походов часто хромым, с новыми шрамами. Иногда проходя по деревне Петров слышал, как орали коты и раздавались дикие вопли их, где-нибудь в промежутках между домами, в палисадниках, и он думал: «это мой Кис там воюет».

Их отношения можно было назвать дружбой.

Ведь, в дружбе один всегда смотрит чуть-чуть сверху вниз, а другой «смотрит в рот» другу и слушает его. Один всегда покровительствует, а другой радостно отдается другу, потакая во всем.

Первым в их дружбе был, конечно, кот. Ведь, это он нашел Петрова, а не Петров его. В области передвижения во всех трех земных измерениях кот несравненно был более одарен природой, чем Петров. А значит, кот Кис был выше человека Петрова. Петров уже устал от жизни, он еле передвигал свое бренное тело, когда кот прыгал на заборы и лазил везде, где только заблагорассудится. Кот жил кипучей жизнью одичавших страстей: любовью к окрестным кошкам, драками с конкурентами котами,, воровством и убийством малых тварей. Кот знал и умел делать тысячу вещей, которые совсем недоступны были Человеку Петрову.

Ну, разве мог Петров поймать зубами хоть маленького мышонка? А вот кот однажды притащил в открытые сени большого, как крыса зверя. Услышав призывное мяуканье из сеней, Петров вышел и увидел полосатую мышь, не узнав сразу в ней – бурундука. И сколько было гордости в глазах кота Киса, то расширявшихся, то сжимавшихся от волнения, что Петрову невольно было вынуждено похвалить его. Это он принес в подарок свою добычу, которую есть не стал, а пробежал в дом к миске с молоком. Мышей мелких, раньше он притаскивал во множестве и поедал их на глазах Петрова.

По происхождению своему род кота Киса, был гораздо древнее рода Петрова. Чему есть неопровержимое доказательство в первой главе Библии: сначала Господь сотворил Животных, а человека потом, в последний день творения. Кроме того, род кота был знатнее и по жизни: в те седые времена, когда предки кота уже почитались как священные животные в Египте, и считались великими и мудрыми, – то пращуры Петрова дрожали на просторах Сибири полуголые, в шкурах, в пещерах, и, заслышав громы с небес, придумывали себе богов: Бог ветрило – да Бог Ярило!

Иногда после уже длительной, боле двух лет, дружбы, человек и зверь подолгу глядели в глаза друг другу: человек первый уступал перед суровым, пристальным, как будто бы видящим сквозь материю и время взглядом. Тогда и кот лениво сощуривал зеленые глаза и сокращал черные зрачки в узенькие щелочки. Разве ему нужно было унижать себя до борьбы с Петровым взглядами. Он просто показал зазнавшемуся человеку его место во вселенной и сделал это со спокойным достоинством.

Он уже лежал в доме как хозяин, знал, обошел в нём все углы, бывал за печкой вынося оттуда на своей морде множество прилипшей паутины. А когда он хотел чтобы его приласкали и гладили, ложился рядом с человеком. Но когда ему не нравилось, что его будили, пытаясь погладить, он взбрыкивал и царапал Петрова по руке с мурлыканием не очень сильно вонзая когти. Таких царапин на руках Петрова было во множестве.

Но бывали изредка и минуты равенства, даже некоторого преобладания человека над зверем. Это случалось в душные летние вечера перед грозой, когда парило целый день солнце и тучи набухающие надвигались на небе свинцовые и чернеющие, а в воздухе пахло сухостью и угаром, как при ударе кремня о кремень. Ожидалась большая гроза с молниями.

В такие дни кот прибегал домой рано. Был возбужденный, тревожный, пересыщенный накопившемся в нем электричеством. Он то ложился, то вставал и бродил по темным углам, выпускал и прятал когти и нервно вздрагивал всей спиной. А если Петров проводил рукой по его спине, то вздыбливающийся мех трещал и сыпал искрами, пахнущими морским воздухом. Тогда жалостно тыкался кот носом в ноги Петрову и очень тихо мяукал, широко открывая рот, будто задыхаясь. Здесь человек был сильнее зверя.

Дружба эта была надолго, на всю недолгую жизнь кота.

Были, (нашлись) друзья у Петрова в деревне и среди местного населения. Был у него один приятель из соседей – пожилой человек рыбак. Вместе они ходили на местную речку, вместе ездили на речку побольше и подальше, попутный транспорт находил его друг, имея многочисленные знакомства.

С другом они много разговаривали, Петров описывал вслух красоту природы, поясняя попутно о птицах и животных неизвестные старому деревенскому жителю подробности о них. «Надо же, всю жизнь видел, но не знал…» – всегда качал головой приятель, удивляясь знаниями «Профессора» Петрова.

Конец.