Текст книги "Капитан Хорнблауэр. Под стягом победным"

III

Полвил ждал в каюте с обедом. Секунду Хорнблауэр раздумывал, насколько уместно в полдень, в тропиках, подавать на обед жирную жареную свинину. Есть не хотелось, но желание выглядеть героем в глазах собственного слуги взяло верх. Он сел и десять минут быстро ел, через силу проглатывая невкусную пищу. Полвил с живейшим интересом следил за всеми его движениями. Под любопытным взглядом вестового Хорнблауэр встал, пригнувшись под низким подволоком, прошел в спальную каюту и отпер письменный стол.

– Полвил! – позвал он.

– Сэр! – откликнулся Полвил, тут же появляясь в дверях.

– Достань мой лучший сюртук и пришей на него новые эполеты. Чистые белые штаны – нет, панталоны – и лучшие белые шелковые чулки. Туфли с пряжками, и чтобы пряжки сверкали. И шпагу с золотой рукоятью.

– Есть, сэр, – отвечал Полвил.

Вернувшись в главную каюту, Хорнблауэр устроился на рундуке под кормовым окном и в который раз достал из пакета секретные адмиралтейские приказы. Он читал их так часто, что давно выучил назубок, но счел благоразумным лишний раз убедиться, что понимает в них каждое слово. Впрочем, они были достаточно недвусмысленны. Некий адмиралтейский клерк, составляя их, дал полную волю воображению. Первые десять абзацев касались плавания до сего момента. Прежде всего надлежало «елико возможно» соблюдать секретность, дабы в Испании не проведали, что к тихоокеанскому побережью их заморских владений направляется британский фрегат. «Засим предписывалось» по всему пути следования как можно реже приближаться к берегу и «строжайше воспрещалось» подходить к земле на расстояние видимости по пути от мыса Горн до места назначения, то есть до залива Фонсека. Хорнблауэр выполнил предписания буквально, хотя очень немногие капитаны поступили бы так на его месте. Он привел корабль из Англии, лишь раз – у мыса Горн – подойдя к берегу на расстояние видимости. Доверься он неделю назад Кристелу, «Лидия» входила бы сейчас в Панамский залив, и тогда – прощай всякая секретность.

Хорнблауэр мысленно оторвался от спора о компасных поправках и принудил себя сосредоточиться на дальнейшем изучении приказов. «Засим предписывалось» сразу по прибытии в залив Фонсека вступить в союз с доном Хулианом Альварадо, крупным землевладельцем, чьи поместья лежат к западу от залива. Дон Хулиан намерен с помощью британцев поднять мятеж против испанской монархии. Хорнблауэр должен передать ему пятьсот ружей и штыков, пятьсот патронных сумок, один миллион ружейных патронов – все это он загрузил в Портсмуте – и далее «по собственному разумению всячески способствовать успеху мятежа». В случае если он сочтет это необходимым, он может передать мятежникам одну или несколько корабельных пушек, но доверенные ему пятьдесят тысяч золотых гиней под страхом трибунала запрещалось тратить до последней крайности – то есть не иначе как если без того мятежникам будет грозить неминуемое поражение. Хорнблауэру предписывалось «елико возможно» поддерживать мятежников, вплоть до признания суверенитета дона Хулиана Альварадо над любой территорией, которую тот сможет захватить, если в благодарность дон Хулиан заключит с его британским величеством торговый союз.

Упоминание о торговом союзе, очевидно, разбудило воображение адмиралтейского клерка, ибо следующие десять абзацев были расцвечены подробностями, доказывавшими, сколь необходимо открыть испанские владения для британской торговли. Перуанский бальзамический тополь и кампешевое дерево, кошениль и золото ждут обмена на британские товары. Перо клерка, выводившее красивым округлым почерком эти строки, так и источало волнение. От залива Фонсека, писал клерк, отходит бухта, именуемая, как полагают, Эстеро-Реаль и близко подходящая к озеру Манагуа. Последнее, по некоторым сведениям, сообщается с озером Никарагуа, из которого вытекает впадающая в Карибское море река Сан-Хуан. Капитану Хорнблауэру предписывалось «со всевозможным тщанием» исследовать возможность для открытия торгового пути через перешеек и направить к тому усилия дона Хулиана.

Лишь после того, как мятеж дона Хулиана увенчается успехом и будут выполнены все остальные предписания, капитану Хорнблауэру дозволялось атаковать корабли с сокровищами, буде он обнаружит таковые в Тихом океане. Мало того, не следовало нападать на корабли, «если таковые действия будут во вред местному населению, кое вышеупомянутых мятежников поддерживает». Для сведения капитана Хорнблауэра отмечалось, что, согласно имеющимся донесениям, в этих водах курсирует двухпалубный пятидесятипушечный испанский корабль «Нативидад». Капитану Хорнблауэру предписывалось при первой же возможности «захватить, потопить, сжечь или иным способом уничтожить» вышеупомянутое судно.

Наконец, капитану Хорнблауэру предписывалось, когда он сочтет это уместным, снестись с контр-адмиралом Наветренных островов для получения дальнейших указаний.

Капитан Хорнблауэр сложил хрустящие листки и погрузился в тягостное раздумье. Приказы являли собой обычное смешение маловероятного с абсолютно фантастическим – такие приказы обычно и получал отправляющийся в дальнее плавание капитан. Только человек сухопутный мог потребовать, чтобы «Лидия» достигла залива Фонсека, ни разу не приближаясь к берегу, и только последовательность чудес (Хорнблауэр не отдавал должного своему опыту и основательным расчетам) позволила это требование исполнить.

Британское правительство давно спало и видело, как бы разжечь мятеж в Испанской Америке. Однако для британских офицеров, призванных претворить эту мечту в жизнь, она оборачивалась страшным сном. Адмирал Пофам и адмирал Стерлинг, генерал Бересфорд и генерал Уайтлок за последние три года лишились чести и репутации в безуспешных попытках поднять восстание на реке Ла-Плата[4]4
   В 1806–1807 гг., когда Испания была в союзе с Францией, британцы дважды пытались завладеть испанскими колониями в Южной Америке. В 1806 г. адмирал Хоум Риггс Пофам (1762–1820) и генерал Уильям Карр Бересфорд (1768–1854) захватили Буэнос-Айрес и удерживали его 46 дней, но вынуждены были отступить. Второй попыткой вторжения в 1807 г. руководили адмирал сэр Чарльз Стерлинг (1760–1833) и генерал Джон Уайтлок (1757–1833); она тоже закончилась провалом.


[Закрыть].

Подобно тому и открытие торгового пути через Дарьенский перешеек[5]5
   Дарьенский перешеек – историческое название Панамского перешейка.


[Закрыть] было излюбленной мечтой адмиралтейских клерков, вооруженных мелкомасштабными картами и с полнейшим отсутствием практического опыта. Тридцать лет назад сам Нельсон, тогда еще молодой капитан, чуть не погиб, руководя экспедицией по той самой реке Сан-Хуан, которую Хорнблауэру предписывалось пройти от истоков.

Венцом же всего было небрежное упоминание о пятидесятипушечном неприятельском судне. Вполне в духе Уайтхолла с такой легкостью отправить тридцатишестипушечный фрегат сражаться с почти вдвое более мощным противником. Британский флот в последних войнах столь успешно выигрывал одиночные бои, что теперь от каждого капитана ждали победы вне зависимости от реального соотношения сил. Если «Нативидад» возьмет верх над «Лидией», никто не станет слушать оправданий. Если даже неминуемый трибунал и не осудит Хорнблауэра, ему до скончания дней придется бедствовать на половинном жалованье. Если он не уничтожит «Нативидад», если не поднимет и не приведет к победе мятеж, если не откроет торговый путь через перешеек – любое из этих вполне вероятных «не» означало, что он лишится доброго имени, службы и вернется к жене униженный в глазах собратьев.

Перебрав все эти печальные варианты, Хорнблауэр отбросил их с деланым оптимизмом. Прежде всего надо увидеться с доном Хулианом Альварадо – это, похоже, будет несложно и не особо интересно. После будут корабли с сокровищами и призовые деньги. Об отдаленном будущем лучше не тревожиться. Он поднялся с рундука и прошел в спальную каюту.

Десять минут спустя капитан вышел на шканцы. С мрачным удовольствием он отметил, как безуспешно его офицеры притворяются, будто не замечают великолепный новый сюртук с эполетами, шелковые чулки, туфли со стальными пряжками, треуголку и шпагу с золотой рукоятью. Хорнблауэр посмотрел на быстро приближающийся берег.

– Свистать всех по местам, мистер Буш, – сказал он. – Корабль к бою.

Загремели барабаны, подвахтенные с топотом высыпали наверх. Понуждаемая криками и ударами унтер-офицеров команда принялась готовить корабль к бою. Палубы окатили водой и присыпали песком, переборки убрали, пожарные отряды заняли места у помп, запыхавшиеся юнги бегали с картузами для пушек; в кокпите вестовой баталера, назначенный исполнять обязанности врача, сдвигал мичманские рундуки, составляя из них операционный стол.

– Я попрошу вас зарядить и выдвинуть пушки, мистер Буш, – сказал Хорнблауэр.

Вполне разумная предосторожность, учитывая, что корабль с полным ветром входит в испанские владения. Канониры сбросили с орудий найтовы, могучим усилием выбрали направляющие тали, втащили пушки внутрь, забили порох и ядра, опустили дула и, налегая на орудийные тали, выдвинули их в открытые порты.

– Корабль к бою готов. Десять минут двадцать одна секунда, сэр, – доложил Буш, когда стих скрежет катков. Хоть убей, он не мог бы сейчас сказать, учение это или подготовка к настоящему бою, и Хорнблауэр получал суетное удовольствие, оставляя его в неведении.

– Очень хорошо, мистер Буш. Пошлите надежного матроса с лотом на грот-руслень и приготовьтесь к отдаче якоря.

Морской бриз с каждой минутой усиливался, и «Лидия» шла все быстрее. В подзорную трубу Хорнблауэр видел со шканцев мельчайшие подробности входа в залив. Широкий западный проход между островом Кончагуита и западным мысом, согласно карте, имеет глубину двадцать саженей на пять миль вперед. Но испанским картам доверять не приходится.

– Что на руслене? – крикнул Хорнблауэр.

– Дна нет, сэр.

– Сколько саженей пронесло? Передайте глубоководный лот.

– Есть, сэр.

На судне воцарилась мертвая тишина, нарушаемая лишь несмолкаемым пением такелажа да журчанием воды за кормой.

– Дна нет, сэр. Сто саженей пронесло.

Значит, берег очень крутой, обрывистый, ведь до него меньше двух миль. Однако незачем подвергаться риску под всеми парусами налететь на мель.

– Уберите нижние прямые паруса, – приказал Хорнблауэр – Не переставайте бросать лот.

Под одними марселями «Лидия» медленно приближалась к берегу. Вскоре крик с русленя известил, что лот на глубине ста саженей коснулся дна, и с каждым последующим броском глубина все убывала. Хорнблауэру хотелось бы знать, в какой сейчас стадии приливно-отливное течение – если ему суждено сесть на мель, лучше, чтобы это произошло во время прилива, чем во время отлива, – но не было никакой возможности рассчитать. Он поднялся до середины бизань-вант, чтобы лучше видеть. Все остальные, кроме матроса на руслене, замерли под палящим солнцем. Корабль был почти у входа в пролив. Хорнблауэр заметил на воде несколько бревен и, направив на них подзорную трубу, убедился, что они плывут к заливу. Значит, сейчас прилив. Все лучше и лучше.

– Глубже девяти, – прокричал лотовый.

Неплохо для испанской карты: она показывала десять.

– И восемь с половиной.

Пока глубина достаточная. Хорнблауэр крикнул рулевому, и «Лидия» повернула вправо, огибая плавный изгиб мыса.

– И восемь с половиной.

Все еще неплохо. «Лидия» шла новым курсом.

– Отметка семь.

Хорнблауэр внимательно осматривал пролив, ища фарватер.

– Отметка семь.

По приказу Хорнблауэра «Лидия» свернула чуть ближе к другому берегу. Буш тихонько послал матросов соответственно обрасопить паруса.

– И восемь с половиной.

Так-то лучше.

– Глубже девяти.

Еще лучше. «Лидия» вошла в залив, и Хорнблауэр видел, что прилив продолжается. Они ползли по стеклянной глади залива, лотовый монотонно выкрикивал глубину, крутая коническая гора посреди залива неуклонно приближалась.

– Четверть до восьми, – крикнул лотовый.

– Якоря чисты? – спросил Хорнблауэр.

– Все чисты, сэр.

– Отметка семь.

Дальше идти незачем.

– Отдать якорь.

Канат заскрежетал в клюзе, вахта бросилась убирать паруса. Ветер и прилив развернули «Лидию», Хорнблауэр спустился на шканцы.

Буш смотрел на него, как на кудесника. Через одиннадцать недель после того, как они видели мыс Горн, Хорнблауэр вывел «Лидию» в точности к назначенному месту, мало того, прибыл вечером, когда морской бриз и прилив помогли им войти в залив; если же там окажется опасно, ночь принесет с собой отлив и береговой бриз, они легко выйдут в открытое море. Что здесь везение и что – расчет, Буш не знал, но, поскольку оценивал профессионализм Хорнблауэра куда выше, чем сам Хорнблауэр, склонен был значительно преувеличивать его заслуги.

– Вахтенные пусть остаются на местах, мистер Буш, – сказал Хорнблауэр. – Подвахтенным прикажите разойтись.

Корабль в миле от любой возможной опасности и подготовлен к бою – незачем держать всех матросов на боевых постах. С радостным гулом подвахтенные прилипли к фальшборту, жадно вглядываясь в зеленые джунгли и серые скалы. Хорнблауэр с некоторым замешательством думал, что делать дальше. Он так волновался, проводя корабль в совершенно незнакомый залив, что не успел продумать следующий шаг. Его сомнения разрешил впередсмотрящий, прокричав с салинга:

– Эй, на палубе! От берега отвалила лодка. Два румба позади правого траверза.

К ним ползло сдвоенное белое пятнышко: в подзорную трубу Хорнблауэр различил лодку под двумя крохотными латинскими парусами. Когда она приблизилась, он смог рассмотреть и команду: полдюжины смуглых людей в широкополых соломенных шляпах. Лодка легла в дрейф в пятидесяти ярдах от «Лидии»; кто-то, встав на кормовую банку и сложив руки рупором, прокричал по-испански:

– Это английский корабль?

– Да. Поднимитесь на борт, – отвечал Хорнблауэр. Два года испанского плена дали ему случай выучить язык – он давно решил, что за такое свое достижение и был назначен в теперешнюю экспедицию.

Лодка подошла к борту, и тот, кто их окликал, легко взобрался по трапу на палубу. Он с любопытством озирался по сторонам, дивясь на безупречную чистоту и царящий повсюду строгий порядок. На госте был черный, расшитый золотом жилет, из-под которого виднелась грязная серая рубаха, а грязные белые штаны оканчивались лохмотьями чуть ниже колен. Он был бос. Из-за красного кушака торчали два пистолета и короткая тяжелая сабля. Он говорил на испанском, как на родном, но не походил на испанца. Его длинные черные волосы были прямые и матовые; смуглое лицо отливало красным, а в белках глаз проглядывала желтизна. С верхней губы свешивались длинные тонкие усы. Он тут же приметил капитана в парадном мундире и треуголке и двинулся к нему. В ожидании подобной встречи Хорнблауэр и постарался одеться. Теперь он радовался своей предусмотрительности.

– Вы капитан, сударь? – спросил гость.

– Да. Капитан Горацио Хорнблауэр фрегата его британского величества «Лидия», к вашим услугам. Кого имею честь приветствовать?

– Мануэль Эрнандес, генерал-лейтенант, наместник Эль-Супремо.

– Эль-Супремо? – переспросил Хорнблауэр удивленно. Это имя нелегко было перевести на английский. Получалось что-то вроде «Всевышний».

– Да, Эль-Супремо. Вас ждали здесь четыре месяца, шесть месяцев назад.

Хорнблауэр быстро соображал. Он не может открыть причины своего здесь пребывания первому встречному, но раз тот знает, что Хорнблауэра ждут, значит он посвящен в заговор Альварадо.

– Мне поручено обратиться не к Эль-Супремо, – сказал он, оттягивая время.

Эрнандес нетерпеливо махнул рукой.

– Наш повелитель Эль-Супремо был до последнего времени известен как его превосходительство дон Хулиан Мария де Хесус де Альварадо и Монтесума.

– Ага! – сказал Хорнблауэр. – Дона Хулиана-то я и желал бы видеть.

Эрнандеса явно смутило столь небрежное упоминание имени дона Хулиана.

– Эль-Супремо, – сказал он с ударением, – послал меня, чтобы отвезти вас к нему.

– А где же он?

– У себя дома.

– А где его дом?

– Вполне довольно, капитан, что вам сообщили о желании Эль-Супремо вас видеть.

– Вы так полагаете? Вам следовало бы знать, сеньор, что капитан корабля его британского величества – не мальчик на побегушках. Если хотите, отправляйтесь к дону Хулиану и передайте ему это.

Хорнблауэр ясно дал понять, что разговор окончен. Эрнандес колебался, но перспектива явиться пред лицо Эль-Супремо без капитана его явно не прельщала.

– Его дом – вон там, – сказал он нехотя, показывая рукой через залив. – На склоне горы. Чтобы попасть туда, мы должны проехать через город, который сейчас за мысом.

– Тогда я поеду. Прошу вас ненадолго извинить меня, генерал.

Хорнблауэр повернулся к Бушу – у того было наполовину озадаченное, наполовину восхищенное выражение лица простого человека, который слышит, как его соотечественник бойко говорит на непонятном языке.

– Мистер Буш, – сказал Хорнблауэр. – Я отправляюсь на берег и рассчитываю скоро вернуться. Если нет, если я не вернусь или не пришлю записку до полуночи, вы предпримете меры к тому, чтобы обеспечить безопасность кораблю. Вот ключ от моего письменного стола. Я приказываю вам в полночь прочесть адресованные мне секретные правительственные инструкции и действовать по своему усмотрению.

– Есть, сэр, – отвечал Буш. На лице его ясно читалась тревога. Хорнблауэр с внезапной радостью понял, что Буш и впрямь обеспокоен судьбой своего капитана. – Вы думаете… вам безопасно отправляться на берег одному?

– Не знаю, – с искренним безразличием ответил Хорнблауэр. – Я должен идти, и это все.

– Если тут какой подвох, мы вас вызволим, сэр, в целости и сохранности.

– Прежде позаботьтесь о безопасности корабля, – отвечал Хорнблауэр. Перед его мысленным взором возникла ужасная картина: Буш с десантом из незаменимых матросов блуждает в малярийных джунглях Центральной Америки. Он повернулся к Эрнандесу: – Я к вашим услугам, сеньор.

IV

Лодка мягко проехалась днищем по золотистому песку за мысом, смуглые гребцы выскочили и втащили ее на берег, чтобы Хорнблауэр с Эрнандесом вышли, не замочив ног. Хорнблауэр внимательно огляделся. Город подходил к самой береговой отмели. Это было скопище нескольких сот лачуг из пальмовых листьев, лишь немногие были крыты черепицей. Эрнандес повел Хорнблауэра к домам.

– Aqua, aqua, – услышали они, приблизившись, хриплый голос. – Воды, бога ради, воды.

Возле дороги стоял шестифутовый столб, к нему был привязан человек. Руки его оставались свободными и судорожно двигались. Глаза были выкачены, язык, казалось, не помещался во рту, как у идиота. Вокруг столба вились стервятники.

– Кто это? – спросил Хорнблауэр, пораженный.

– Человек, которого Эль-Супремо повелел уморить жаждой, – сказал Эрнандес. – Один из непросвещенных.

– Он умрет?

– Это его второй день. Он умрет, когда завтра над ним засияет полуденное солнце, – безучастно ответил Эрнандес. – Так бывает всегда.

– Но в чем он провинился?

– Он – один из непросвещенных, я уже сказал, капитан.

Хорнблауэра подмывало спросить, в чем же состоит просвещение, но он сдержался. Из того, что Альварадо повелел именовать себя Эль-Супремо, это можно примерно заключить самому. И капитан без всяких возражений позволил Эрнандесу провести себя мимо несчастного. Он счел, что все его протесты будут бессильны отменить отданный Эль-Супремо приказ, а негодуя понапрасну, он только уронит свой авторитет. Он отложит действия до той поры, пока увидится с самым главным.

Маленькие улочки, грязные и зловонные, вились между пальмовыми хижинами. Стервятники сидели на крышах и в переулках дрались из-за добычи с ободранными дворнягами. Населяющие город индейцы занимались своими делами, не обращая внимания на человека, умирающего от жажды в пятидесяти ярдах от них. Все они, как и Эрнандес, были смуглые с красноватым отливом, дети бегали нагишом, женщины были либо в черных, либо в грязных белых платьях, редкие мужчины – голые по пояс, в белых штанах до колен. В половине домов, по-видимому, были лавки: одна стена отсутствовала, открывая взору выложенный на продажу товар – два-три яйца или горстку фруктов. Возле одной такой лавки торговалась покупательница в черном платье.

На маленькой площади в центре города стояли у коновязи низкорослые лошадки, облепленные мухами. Спутники Эрнандеса поспешно отвязали двух и держали их под уздцы, чтобы Хорнблауэр и Эрнандес сели в седла. Хорнблауэр смутился. Он знал, что плохо сидит в седле, что при шпаге и в треуголке будет выглядеть на лошади нелепо, к тому же жалел лучшие шелковые чулки, но деваться было некуда. От него настолько очевидно ждали, что он сядет верхом и поскачет, что отступить было нельзя. Он поставил ногу в стремя и плюхнулся в седло, обнаружив, к своему успокоению, что неказистая лошадка покладиста и спокойна. Неуклюже подпрыгивая, он рысью тронулся за Эрнандесом. Пот заливал лицо, треуголку приходилось ежеминутно поправлять. Дорога от города круто поднималась в гору, временами по ней едва мог проехать только один всадник, и тогда Эрнандес с вежливым поклоном проезжал вперед. Остальные следовали ярдах в пятидесяти позади.

На узкой дорожке, окаймленной по обеим сторонам деревьями и кустарником, было одуряюще жарко. Насекомые жужжали и больно кусались. Примерно в полумиле от города им встретились отдыхавшие часовые, которые при появлении всадников неловко вытянулись во фрунт. И начиная с этого места, они постоянно проезжали мимо людей, привязанных к столбу и умирающих от жажды. Некоторые были уже мертвы – ужасные разложившиеся трупы, окруженные жужжащим облаком мух; когда лошади проезжали мимо, жужжание становилось громче. Смрад стоял нестерпимый, объевшиеся стервятники с отвратительными голыми шеями били крыльями, не в силах взлететь, и убегали от лошадей в кусты.

Хорнблауэр чуть было не спросил: «Еще непросвещенные, генерал?» – когда осознал бессмысленность подобного замечания. Лучше не говорить ничего, чем говорить попусту. Он молча ехал сквозь полчища мух и смрад, пытаясь представить себе внутренний мир человека, который оставляет трупы разлагаться, образно говоря, у самого своего порога.

Дорога вывела на водораздел, и Хорнблауэр ненадолго увидел внизу залив, синий, серебряный и золотой в лучах вечернего солнца, а посреди него – покачивающуюся на якоре «Лидию». Тут лес по обе стороны словно по волшебству сменили возделанные земли. Дорогу окаймляли апельсиновые деревья, за ними различались поля. Солнце, быстро клонившееся к закату, освещало золотые плоды и за поворотом ярко озарило большое белое строение, приземистое и длинное, прямо на пути всадников.

– Дом Эль-Супремо, – сказал Эрнандес.

Во дворике – патио – слуги взяли лошадей под уздцы.

Хорнблауэр неловко спешился и с горечью обозрел свои лучшие шелковые чулки – они были испорчены безвозвратно. Старшие слуги, которые провели их в дом, являли ту же смесь роскоши и нищеты, что и Эрнандес, – алые с золотом ливреи, драные штаны и босые ноги. Самый важный – его черты выдавали присутствие негритянской крови наряду с индейской и некоторую примесь европейской – вышел с озабоченным лицом.

– Эль-Супремо ждет, – сказал он. – Сюда, пожалуйста, и как можно быстрее.

Он почти бегом повел их по коридору к окованной бронзой двери, громко постучал, подождал немного, постучал еще раз и распахнул дверь, согнувшись при этом до земли. Хорнблауэр, повинуясь жесту Эрнандеса, вошел. Эрнандес прошел следом, и мажордом закрыл дверь. Это была длинная, чисто выбеленная комната. Потолок поддерживали толстые деревянные балки, резные и раскрашенные. В дальнем конце совершенно пустого помещения стоял одинокий помост, а на помосте в кресле под балдахином восседал человек, ради встречи с которым Хорнблауэра отправили вокруг половины земного шара.

Он не производил особого впечатления: маленький, смуглый, тщедушный человечек с пронзительными черными глазами и тусклыми черными волосами, уже немного тронутыми сединой. По виду его легко было догадаться о европейском происхождении с небольшой примесью индейской крови. Одет он был по-европейски, в алый, расшитый золотым позументом сюртук, белый галстук, белые панталоны, белые чулки, туфли с золотыми пряжками. Эрнандес склонился в раболепном поклоне.

– Вы отсутствовали долго, – сказал Альварадо. – За это время высекли одиннадцать человек.

– Супремо, – выдохнул Эрнандес (зубы его стучали от страха), – капитан выехал сразу же, как узнал, что вы его зовете.

Альварадо устремил пронзительные глаза на Хорнблауэра. Тот неловко поклонился. Он думал об одиннадцати незаслуженно выпоротых людях – они поплатились за то, что от берега до дома враз не доберешься.

– Капитан Горацио Хорнблауэр фрегата его британского величества «Лидия» к вашим услугам, сударь, – сказал он.

– Вы привезли мне оружие и порох?

– Они на корабле.

– Очень хорошо. Договоритесь с генералом Эрнандесом о выгрузке.

Хорнблауэр вспомнил почти пустые кладовые фрегата – а ему надо кормить триста восемьдесят человек. Мало того – как любого капитана, его раздражала зависимость от берега. Он не успокоится, пока не загрузит «Лидию» водой, провиантом, дровами и всем необходимым в количестве, чтобы в крайнем случае обогнуть мыс Горн и добраться если не до Англии, то хотя бы до Вест-Индии или острова Святой Елены.

– Я не смогу сгрузить ничего, сударь, пока не будут удовлетворены нужды моего корабля, – сказал он.

Эрнандес, слыша, как он кощунственно перечит Эль-Супремо, с шумом втянул воздух. Брови Альварадо сошлись; на мгновение показалось, что сейчас он поставит на место строптивого капитана, но тут же его лицо разгладилось – он понял, как глупо ссориться с новым союзником.

– Конечно, – сказал он. – Пожалуйста, скажите генералу Эрнандесу, что вам нужно, – он все обеспечит.

Хорнблауэру приходилось иметь дело с испанскими офицерами. Он прекрасно знал их способность обещать, но не делать, тянуть, ловчить и обманывать. Он догадывался, что повстанческие офицеры в Испанской Америке, соответственно, во много раз ненадежнее. Лучше изложить свои требования сейчас, пока есть слабая надежда, что хотя бы часть их будет удовлетворена в ближайшем будущем.

– Завтра мне надо заполнить бочки водой, – сказал он.

Эрнандес кивнул:

– Неподалеку от того места, где мы высадились, есть ручей. Если хотите, я пришлю людей вам на подмогу.

– Спасибо, но этого не потребуется. Этим займется моя команда. Кроме воды, мне нужно…

Хорнблауэр в уме перебирал бесчисленные нужды фрегата, проведшего семь месяцев в море.

– Да, сеньор?

– Мне нужно двести быков. Двести пятьдесят, если они тощие и низкорослые. Пятьсот свиней. Сто квинталов[6]6
   Квинтал – единица массы во многих странах Латинской Америки, в Испании и Португалии, равная 100 фунтам. В разных странах размер квинтала колеблется от 45 до 69 кг.


[Закрыть] соли. Сорок тонн корабельного хлеба, а если невозможно достать сухарей, то соответственное количество муки, печи и дрова для их изготовления. Сок сорока тысяч лимонов или апельсинов – бочки я предоставлю. Десять тонн сахара. Пять тонн табака. Тонна кофе. Вы ведь выращиваете картофель? Двадцать тонн картофеля.

По мере того как он перечислял, лицо Эрнандеса все вытягивалось и вытягивалось.

– Но, капитан… – осмелился вставить он, однако Хорнблауэр оборвал его.

– Теперь наши текущие нужды на то время, что мы в гавани, – продолжал он. – Мне потребуется пять быков в день, две дюжины кур, яйца, сколько сможете достать, и свежие овощи в количестве, достаточном для дневного потребления моей команды.

По природе Хорнблауэр был самым кротким из людей, но, когда дело касалось его корабля, страх потерпеть неудачу делал его неожиданно жестким и безрассудным.

– Двести быков! – повторил несчастный Эрнандес. – Пятьсот свиней!

– Именно, – неумолимо отвечал Хорнблауэр. – Двести тучных быков.

Тут вмешался Эль-Супремо.

– Проследите, чтобы нужды капитана были удовлетворены, – сказал он, нетерпеливо взмахнув рукой. – Приступайте немедленно.

Эрнандес колебался лишь долю секунды, потом вышел. Большая бронзовая дверь бесшумно затворилась за ним.

– С этими людишками иначе нельзя, – легко сказал Эль-Супремо. – Они хуже скотов. Совершенно напрасно было бы с ними миндальничать. Без сомнения, по дороге сюда вы видели подвергаемых наказанию преступников?

– Да.

– Мои земные предки, – сказал Эль-Супремо, – немало изощрялись, придумывая новые казни. Они с различными церемониями сжигали людей на кострах. Они с музыкой и танцами вырезали им сердце или выставляли на солнцепек в свежеснятых шкурах животных. Я нашел, что это совершенно излишне. Довольно приказать, чтобы человека привязали к столбу и не давали ему воды. Человек умирает, и с ним покончено.

– Да, – сказал Хорнблауэр.

– Они неспособны усвоить даже простейшие понятия. Некоторые и до сего дня не поняли простейшего факта, что кровь Альварадо и Монтесумы божественна. Они до сих пор поклоняются своим нелепым Христам и Девам.

– Да? – сказал Хорнблауэр.

– Один из первых моих последователей так и не смог избавиться от внушенных ему в детстве предрассудков. Когда я объявил о своей божественной сущности, он, представьте, посмел предложить, чтобы в племена отправили миссионеров обращать их, словно я основал новую религию. Он так и не понял, что это не вопрос чьих-то мнений, это реальность. Разумеется, он умер от жажды в числе первых.

– Разумеется.

Хорнблауэр был изумлен до глубины души, но напоминал себе, что должен действовать заодно с этим безумцем. Пополнение запасов «Лидии» зависело от их согласия – а это было делом первой жизненной необходимости.

– Ваш король Георг, вероятно, в восторге, что я избрал его в союзники, – продолжал Эль-Супремо.

– Он поручил мне передать вам заверения в своей дружбе, – осторожно сказал Хорнблауэр.

– Конечно, – согласился Эль-Супремо, – на большее он не отважился. Кровь дома Гвельфов, естественно, не может сравниться с кровью Альварадо.

– Кхе-хм, – сказал Хорнблауэр. Он обнаружил, что этот ни к чему не обязывающий звук столь же полезен в разговоре с Эль-Супремо, как и в разговоре с лейтенантом Бушем.

Брови Эль-Супремо сдвинулись.

– Я полагаю, вам известна, – сказал он немного сурово, – история дома Альварадо? Вы знаете, кто из его представителей первым достиг этой страны?

– Он был одним из спутников Кортеса… – начал Хорнблауэр.

– Одним из спутников? Ничего подобного. Удивляюсь, что вы поверили в эту ложь. Он был вождем конкистадоров; историю извратили, утверждая, будто их вел Кортес. Альварадо завоевал Мексику, а из Мексики спустился на это побережье и завоевал его все, до перешейка. Он женился на дочери Монтесумы, последнего из императоров, и я, как прямой потомок этого союза, ношу имена Альварадо и Монтесумы. Но в Европе задолго до того, как глава нашего рода прибыл в Америку, имя Альварадо прослеживается вглубь веков, дальше Габсбургов и вестготов, дальше Рима и империи Александра, к самым истокам времен. И посему вполне естественно, что в этом поколении, в моем лице, наш род достиг божественного состояния. Я удовлетворен, что вы согласны со мной, капитан… капитан…

– Хорнблауэр.

– Спасибо. Теперь, капитан Хорнблауэр, я думаю, нам следует перейти к планам расширения моей империи.

– Как вам будет угодно, – ответил Хорнблауэр. Он чувствовал, что должен соглашаться с безумцем, по крайней мере пока «Лидия» не пополнит запасы, хотя и без того слабая надежда возглавить успешный мятеж стала еще слабее.